Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2009
Эта история любви “апостола анархии”, трижды приговорённого к смерти бунтаря, сосланного из крепостного заключения на вечное поселение в Сибирь Михаила Александровича Бакунина и юной девушки, оказавшейся в Томске, как ангел прекрасной полячки Антонины Ксаверьевны Квятковской — лежит за пределами научных статей и учебников. И не то чтобы о ней замалчивали, ее просто не замечали. Вернее, не хотели замечать. Такая уж сложилась в отечественной литературе традиция, что если речь идет о революционере, то либо его сердечная жизнь вовсе не принимается во внимание, либо возлюбленная его представляется партнером по общему делу, а семья видится подобием некоего треугольника, партийной ячейки: он, она и идея, объединяющая их.
Исследователи жизни М.А. Бакунина никак не хотели поверить, что европейски известная, незаурядная личность, герой Пражского и Дрезденского восстаний, друг Александра Герцена и товарищ Карла Маркса, проведший восемь лет в саксонских, австрийских, чешских, российских тюрьмах, чудом освобожденный из заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где к 43-летнему возрасту его львиную шевелюру и могучую бороду подернула проседь, а от цинги выпали почти все зубы, вдруг страстно, беззаветно и на всю жизнь полюбил 17-летнюю, маленькую, едва достающую ему до богатырской груди девушку, бедную жительницу далекого сибирского города. И уж совершенно не связывали с Антониной творческий взлет этого русского гения в последние годы его легендарной жизни, когда он, став вождем Анархического интернационала, объявил войну марксизму и победил…
Весной 1857 года Михаил Бакунин, лишенный дворянства и всех гражданских прав, поселился в Томске. Он не пошел в дома ссыльных декабристов и петрашевцев, не стал заводить знакомств с местными вольнодумцами, но тихо и мирно поселился в съемной квартире стариков Бордаковых, простых обитателей, обывателей этого губернского города. В кармане у него было 375 рублей серебром, в судьбе — никакой достойной его натуры перспективы. В дальнейшем — деньги таяли, росли лишь долги. Служить мелким чиновником, что высочайше позволялось ему императором Александром II, он не собирался, иронически замечая в письме к Герцену: “Мне казалось, что, надев кокарду, я потеряю свою чистоту и невинность”.
Так прошел год. Со стороны могло показаться, что этот мощный политический вулкан потух, но Михаил Александрович затаился, он вслушивался в себя, медленно и неуклюже возрождаясь к жизни. Для новых свершений нужны новые силы. Словно засадный полк он ждал сигнала к атаке, и этот сигнал неожиданно прозвучал. Он оказался не политическим призывом, не выстрелом, не армейской командой “вперед!”, а взглядом, полным внезапной любви.
На южном склоне Воскресенской горы, этого исторического центра города, именно там, где некогда, еще при царе Борисе Годунове, казаки поставили деревянный кремль, высился европейского вида католический костел, построенный ссыльными поляками. Бакунину понравилось это место. Чисто, тихо, спокойно. Прямо островок Европы. С площадки, на которой лишь недавно воздвигли стрельчатую колокольню, открывался вид на весь город и далее — на реку Томь и волною лежащий за нею ленточный бор. Простор был пронизан мартовским солнцем. Михаил Александрович, грузный и потный, прошел по булыжной мостовой и остановился так, чтобы видеть идущих на службу прихожан. В своей боевой юности он немало потрудился для освобождения Польши, мечтая соединить славянские страны в единую, мощную Федерацию. Бакунин улыбнулся прошлому, и в тот же миг он увидел молодую женщину в черном платье и платке, из-под которого выбивались светлые кудряшки. Потом он узнает, что она носит траур по бедной своей родине, поруганной и завоеванной Польше. Девушка эта показалась ему неземным, сияющим цветком. Чувство, пробудившееся в зрелом сердце, он вначале принял за революционное воодушевление, но сразу же понял, что впервые за всю свою такую непутевую, но яркую жизнь, он полюбил женщину. До этого у него интимной жизни не было. Весь он принадлежал Революции.
Михаил Александрович так и простоял на булыжной мостовой до конца службы, а затем последовал за своей избранницей, которая шла вместе с матерью и сестрой Софией, на край города, к Лагерному саду, где в Отечественную войну 1812 г. формировался сибирский полк. Оставаясь незамеченным, он проводил женщин до самого дома, заодно узнав, что живет в нем обедневший дворянин из Могилевской губернии Ксаверий Квятковский, который служит у золотопромышленника Асташева.
План действий у Михаила Александровича созрел мгновенно. Он устроился домашним учителем иностранных языков к дочерям Квятковским и за короткое время покорил девушек страстными рассказами о Европе, о свободе, революции. Антонине он нашептал своим сочным и чарующим голосом картину их будущей полной приключений и любви жизни в Италии. Справедливости ради скажу, что поначалу не Антонина, а её старшая сестра София обратила пылкое внимание на необыкновенного учителя. Биограф Бакунина Н. М. Пирумова замечает, что София была ближе по духу великому анархисту, имела определенную склонность к интеллектуальной жизни, что она могла стать его боевой подругой, поскольку уже в Томске восхищалась революционерами, а героем её был Джузеппе Гарибальди, герой-объединитель Италии.
Но любовь не выбирает, логика ее непостижима. “Антони, Антося — единственная, любимая!” — заклинал Бакунин. И Антонина Ксаверьевна ответила ему любовью, равной по силе его чувству. Всё, что делал Бакунин, он делал всем своим существом, цельно и неистово: “Я полюбил её страстно, она меня также полюбила…, я отдался ей весь, она же разделяет и сердцем, и мыслью все мои стремления…”. И в Сибири, в обычной, почти обывательской жизни, он оставался верен своему рыцарскому девизу: “Хранить святое чувство бунта”. В Европу, к другу Герцену полетело письмо, больше похожее на телеграмму, на поэтические строки из гениального стихотворения: “Я жив, я здоров, я крепок, я женюсь, я счастлив, я вас люблю и помню и вам, равно как и себе, остаюсь неизменно верен”.
Но отец невесты против женитьбы. И не главное, что жених перешагнул рубеж сорокалетнего возраста, а невесте семнадцать, не важно даже, что он ссыльнопоселенец, таких в Сибири много, препятствие в том, что он без денег, без работы, без средств к существованию. Свадьбе не бывать!
И вот в этой отчаянной ситуации неожиданно пришла помощь. В Томске проездом оказался генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев (1809-1881), приходившийся Бакунину по матери троюродным братом. Шло лето 1858 года. Н.Н. Муравьев блистал в лучах расширяющейся славы. В конце мая этого года он подписал Айгунский договор с Китаем, установив границу России по Амуру (через два года, благодаря его усилиям, к России будет присоединен Уссурийский край). За заслуги перед Отечеством ему был пожалован титул графа Амурского. И этот блистательный дипломат, генерал и вельможа первым делом наносит визит своему опальному дальнему родственнику. Такое было возможно лишь в переломное время, а оно как раз и наступало — отмена крепостного права (1861 год).
Граф Н.Н. Муравьев явился в бедный, почти вросший в землю одноэтажный домик, который Михаил Александрович приобрел в собственность. В кармане его сюртука был первый номер запрещенного в России “Колокола”. Видно, был повод называть графа то “сибирским ханом”, за крутой нрав, то “красным генералом” за интерес к политическим теориям, как противоречиво его именовали в придворных кругах. Бакунин же в эти годы называл его — “солнце Сибири” и пророчил в правители Сибирской федерации. В III отделение шли доносы, что граф Муравьев-Амурский планирует создать Соединённые штаты Сибири. Вот какое было время! Анархист и государственник оказались в дружеских отношениях.
Вскоре граф со всею своей свитой явился на квартиру Ксаверия Квятковского, затем в дом золотопромышленника Асташева — и дело о женитьбе было улажено. Он пообещал “золотые горы”, представил Михаила Александровича человеком с блистательной перспективой и… одолжил родственнику денег. Свадьбу назначили на 5 октября 1858 года. Венчались Михаил и Антонина в Воскресенской церкви. Ещё в 1622 г. казаки срубили церковь “во имя воскресения Христова”. В 1789 г. на её месте поставили каменный собор, который и ныне коронует Томск. Правда в 1937 году церковь всё же попытались взорвать, но крепка она оказалась, лишь чуть каменную ограду подпортили.
Поразительным было это венчание! Посажённая мать — мещанка, старушка Бордакова, посажённый отец — блистательный, прославленный граф Муравьев; жених — 44-летний политический преступник, огромного роста, крепкого телосложения, с львиной гривой седеющих волос, обширными залысинами и густой бородой; невеста — миниатюрная миловидная юная полячка, казавшаяся рядом со своим суженым просто девочкой. Вокруг и простолюдины, и аристократы, ссыльные поляки и беглые россияне, ямщики и чиновники.
Вокруг дома, стоявшего прямо на гребне Воскресенской горы, Михаил Александрович разбил цветник, что было нелегким делом, особенно в осеннюю пору. Садовник на славу постарался, оба склона горы были покрыты пестрым ковром цветов. Как только стало темнеть, вокруг дома зажгли плошки. Воскресенская гора озарилась, напоминая издали пробуждающийся вулкан. Это впечатление усилили фейерверки, сопровождающиеся громкими криками: “Ура!”. Ветхий домик превратился в сказочный дворец. Собравшиеся томичи любовались танцующей под звуки вальса Шуберта парой — Бакуниным и Антониной. Молодая жена едва достигала своей белокурой головкой до груди мужа-великана, величественного и неожиданно грациозного, с открытым и весёлым нравом. А главное — безумно влюбленного!
Более романтичного места в этот день на Земле не было. Позднее Михаил Бакунин назовет свою любовь и это венчание — освобождением. Супружество дало ему необходимую для жизни и подвига свободу и силу. С благодарностью будет он вспоминать этот домик, первое свое семейное гнездо, а потом узнает, что его снесли и поставили на этом месте каменное строение жандармского управления. Воистину ирония судьбы!
Но вот поползли слухи. Хорошую сплетню и Михаил Александрович любил. Но те, что накрутили вокруг его женитьбы, и приводить-то не хочется. Начало всему положил старинный друг его Герцен. В знаменитых его мемуарах “Былое и думы” о Бакунине в Томске читаем: “… он родился быть великим бродягой, великим бездомовником… Как он дошел до женитьбы, я могу только объяснить сибирской скукой”. Да так ли? Много сотворит “бездомовник”? Если бы не домашний покой, созданный Антониной Ксаверьевной, что стало бы с этим гигантом?
Да и разве скучно было в тогдашней Сибири? В Калуге, пожалуй, тоскливее. Москва рядом, а не укусить. Сибирь же и тогда была сама по себе. Климат и растительность не хуже южной Канады, а народ, если в городах, то русского характера, а местные жители, как их тогда называли — “инородцы” — душой льнули к русской душе, жили, как и предки-славяне, в лесах, на трудной свободе. Чиновничество в Сибири было значительно просвещеннее, чем, например, в Центральной России. Уже более столетия ссылали в Сибирь самых активных, неуживчивых, “бунташных” людей. Было с кем дружбу вести. Но не их, а любовь свою выбрал Бакунин.
Биограф Георгий Стеклов в начале ХХ века, развивая герценовский слух, утверждал, что это был типичный для тогдашних народовольцев фиктивный брак, заключенный исключительно в конспиративных целях, дабы подготовить побег из Сибири, то есть брак по революционному расчету. В своем исследовании он придал сплетням видимость правды, перемешивая истину с ложью: “Половой момент в жизни Бакунина не играл никакой роли. Сомнительно даже, было ли ему вообще знакомо это чувство. Вся энергия этого колоссального организма уходила на работу мысли и на снедающую его лихорадочную деятельность. Впоследствии жена его довольно открыто жила с Гамбуцци, одним из его итальянских последователей, и, кажется, все дети ее родились у неё от этого Гамбуцци”.
Откуда у ответственных исследователей такие выводы? Они чаще всего основаны на воспоминаниях, прежде всего, женщин, играющих в революционные игры, которые не хотели признать в Антонине Ксаверьевне равную себе, а видели в ней лишь женщину, хозяйку. Да, она была великой женщиной, создавшей своей любовью для великого мужа атмосферу свободы и творчества: “Michel работает, а я читаю да шью” — просто писала о себе Антонина.
Не собираясь опровергать сплетни, предоставлю читателю самому судить о высоких взаимоотношениях Бакунина и Антонины.
Первое время молодые жили в доме на Воскресенской горе. Им было так хорошо вдвоем, что гостей почти не принимали. Заходил как-то молодой казак Георгий Потанин, которого Михаил Александрович отправил в Санкт-Петербург, назвав “сибирским Ломоносовым”, в университет, одолжив ему навсегда 100 рублей. А ведь в семье денег не было, лишь 150 рублей годового содержания как непрощённому ссыльному. Приходил с визитом декабрист Батеньков, который предложил Михаилу Александровичу купить его библиотеку, поскольку время его ссылки закончилось. Они условились, чтобы книги из Сибири не вывозить, перепродать их, когда будут покидать этот край. Бакунин и Антонина с радостью приобрели эту библиотеку. Оба любили читать, хотя и разные книги. Перед отъездом в Иркутск наведался Николай Николаевич Муравьев-Амурский, и они договорились, что в скором времени, как только получат разрешение, переедут к нему в столицу Восточной Сибири. Гостей Антонина угощала пельменями и сибирскими шанежками с молотой черемухой, поила квасом. Алкоголь в этом доме не уважали.
В томском доме у молодых созрел план бегства из Сибири. Из писем М.А. Бакунина этого времени: “Она у меня молодец, ничего не боится и всему радуется как дитя. Я же буду беречь её как цветок своей старости” (М.Н. Каткову); “Я прожил в Томске вторую молодость свою, своё возрождение после 8-летней крепостной смерти” (П.П. Лялину); “Я окреп… женат, счастлив в семействе и, несмотря на это, готов по-прежнему, да с прежней страстью ударится в старые грехи…” (А.И. Герцену). Это “грехи” европейской революции. Бакунин вновь готов к борьбе, но теперь не один, а с женой Антониной!
И всё же разлучиться им пришлось, хотя в сердцах своих они не расставались, что отчетливо явствует из их писем и, главное, поступков. За четыре года ссылки Михаил Александрович увлек своими идеями лишь одного человека — жену. Это было на него, выдающегося пропагандиста, захватывающего тысячи сердец, не похоже. В иркутском доме чета Бакуниных стала принимать гостей из местного общества (петрашевцы, чиновники, купцы, путешественники). И сами они посещали генерал-губернаторские балы, но это скорее для репетиции светской европейской жизни и практики разговорного французского для Антоси. План побега уже был до деталей ими продуман.
Им предстояло свершить, чтобы встретиться в Европе, кругосветное путешествие, причем, направляясь в противоположные стороны. Он — на восток, по Амуру, Татарскому проливу, через Тихий и Атлантический океаны, она — на запад, через Сибирь, Урал, через имение мужа, родовое его гнездо — Премухино — навстречу к нему. Местом встречи назначали город Лондон, а местом жизни — Италию. На прощание они обнялись и сказали друг другу: “Скоро увидимся!”. Однако лишь первая часть плана быстро и блистательно осуществилась. Михаил Александрович занял 1000 рублей, 200 оставил жене — и 5 июня 1861 г. бежал. Старый конспиратор, он перехитрил береговую охрану, добравшись на английском пароходе до Сан-Франциско. Ехать по штатам было невозможно. Шла Гражданская война, южане одерживали временные победы. Симпатии Михаила Бакунина были, конечно, на стороне северян, но он не останавливался, он стремился в Лондон, торопился встретить Антонину, разрушить Австро-Венгерскую империю и создать Славянскую федерацию. Одна всепоглощающая любовь и одна идея. Таким был он!
В Европе было тихо. Бакунин пришел в недоумение. Без дела он сидеть не мог, и любимой жены рядом не было. Хоть в Индию беги и поднимай восстание! Герцен, встретив старого друга в Лондоне и не скрывая радости, что тот появился без жены (на революцию больше останется!), оставил его тогдашний портрет: “Деятельность его, праздность, аппетит и всё остальное, как гигантский рост и вечный пот, — всё было не по человеческим размерам, как он сам; а сам он — исполин с львиной головой, с всклокоченной гривой”. В письме из Лондона к Жорж Санд Бакунин свидетельствует: “… я чувствую себя достаточно молодым. Мне как раз столько лет, как гетевскому Фаусту, когда он говорит:
Слишком стар, чтоб забавляться пустяками,
Слишком молод, чтобы не иметь желаний”.
Стихи эти он приводит по-немецки, но перевод их совершенно прозрачен. Его снедает мука, что Антося все еще в Сибири. Он понимает, что жена сейчас окружена кредиторами, которых он оставил ей в достатке, что нужны деньги, а их нет, нужны люди, смелые и решительные, чтобы помочь Антонине Ксаверьевне осуществить свой “побег”. И в этом же письме Бакунин высказывает мысль, которой сам был верен всю свою жизнь: “… после любви высшее счастье — это деятельность. Человек вправду счастлив, лишь когда он творит”. Но только после любви!
Путь от Иркутска до Премухино по дорогам Российской империи был дальше, чем от Иркутска до Лондона через Сан-Франциско. Иван Сергеевич Тургенев, друг юности, дал 2 тысячи рублей. Да какое сердце могло вынести неистовую муку Бакунина, который сразу же пишет в Иркутск: “Я жду тебя, Antonie. Сердце мое по тебе изныло. Я днём и ночью вижу только тебя… Антося, друг неоцененный, приезжай, скорее, приезжай”. Бакунин прекрасен не только в революции, но и в любви. Потому-то он и “апостол анархии”, что прежде — апостол любви.
В Иркутске родные нашептывали: “Да кто ты, а кто он! Пожалуй, уж революции стряпает! Ты ж его только стеснишь… считай, что брошенная”. Покинутой жене, юной и совсем неопытной, все вокруг сочувствовали. Советовали выбросить из сердца “сумасшедшего мужа”. Кредиторы доводили до слёз, до обмороков. Что может предпринять в такой ситуации молодая жена? Это почуял Бакунин, написав в следующем, еще более отчаянном письме: “Неужели ты ещё в Иркутске! Боже мой! Неужели и в эту минуту ты в Иркутске!.. Плюнь ты в глаза тому, кто станет говорить тебе, что ты стеснишь и свяжешь меня, — мне нужно твоей тесноты, твоей связи — с ними я буду свободнее, покойнее, сильнее. Я люблю тебя, Antonie. Итак, друг, верь и никого не слушай… Ей-богу, ведь страшно подумать — мы полтора года в разлуке, и я не знаю теперь еще, где ты?”
Свершилось: 12 ноября 1862 г. Антонина Ксаверьевна Бакунина выехала из Иркутска, а 12 декабря приехала в Премухино, где её встретили по-родственному тепло и полюбили. В начале следующего года она получила заграничный паспорт, добралась до Лондона, вошла в квартиру к Герцену. Кругосветное путешествие завершилось, но мужа в Лондоне не оказалось, он перед самым её приездом, в конце февраля уехал в сторону Польши, совершать революцию. Герцен пошутил: у Мишеля — “революционный запой по-русски!”. Александр Иванович ей совершенно не понравился, впрочем, как и она ему. Поначалу он таил место пребывания Бакунина, но устоять перед этой хрупкой, крохотной, но напористой и сильной духом женщиной не смог.
Влюблённая пара, муж и жена, революционер и домохозяйка, они встретились и поселились на окраине Стокгольма, в живописном уголке королевского парка в двухэтажном дачного типа домике. Их появление вместе производило на шведских, финских и польских соратников по революционной борьбе, да и на всех остальных — ошеломляющее впечатление. Обаятельный, речистый русский богатырь, огромный и кудлатый, с красивым, светившимся незаурядным умом лицом — и хрупкая, очаровательная женщина-подросток, гордая полячка, порывистая и восторженная. Они были такими разными и так подходили друг другу!
Осенью они уехали в Англию, затем через Брюссель, Париж и Женеву — в Италию. Как и мечтали. Всё Антонине было интересно. Она открывала для себя мир Европы, а Бакунин сопровождал ее по музеям и театрам. Во Флоренции Бакунины сняли небольшую и уютную квартирку. Жили они душа в душу. На острове Капри посетили супруги дом прославленного Гарибальди. Антонина Ксаверевна рассказала, что есть у него жаркая поклонница, ее сестра София, которая в то время уже была женой иркутского адвоката. Джузеппе Гарибальди подписал Софии свой портрет, и тот был отправлен в далекую Сибирь.
Часто у Бакуниных гостили русские путешественники, и не только революционеры. Ученый Л.И. Мечников, художник Н.Н. Ге, Наталья Бакунина-Корсакова, жена брата Павла, которая бесконечно рисовала Мишеля и Антосю. Сейчас эти наброски хранятся в тверском государственном объединенном историко-архивном литературном музее. Когда гостей не было, Бакунин работал, беседовал с повстанцами, революционерами, карбонариями, создавал вечную теорию анархизма, а молодая его жена вела хозяйство.
В родовое имение Премухино они слали милые письма, показывающие, какая замечательная гармония сложилась между ними. Из письма М.А. Бакунина: “Потекла наша правильная жизнь, и мы оба ею довольны. Я серьезно принялся за работу. Поутру пишу письмо к Герцену, вечером мемуары. Милая Антося с своей стороны серьезно принялась за хозяйство, покупает, распоряжается и пишет счеты. Вчера после обеда варила варенье…”. Из письма А.К. Бакуниной: “Поселились на самом краю города… на прекрасном месте, с воздухом чистым… Несмотря на холеру, начинающую хозяйничать в Неаполе, мы здесь не скучаем и не робеем и благодаря знакомой даме, предлагающей нам нередко свою ложу, ездим довольно часто в театр…”. Заглянем вечерком в гостиную к Бакуниным. Л. И. Мечников свидетельствует: “Гостиная убрана совершенно по-буржуазному, прилично. Грозный революционер в черном сюртуке, которому он, однако же, умеет придать живописный и до неприличия неряшливый вид, мирно играет в дурочки со своей Антосей…”.
Расставались они ненадолго, очень скучали и тянулись друг к другу. Когда по революционным делам (перевод “Капитала”, за который обещали заплатить) Михаилу Александровичу надо было уехать в Локарно, а денег не было совершенно, Антонина готова была приехать к нему как только он устроится. В 1868 году у неё родился ребенок, она ждала второго — и поехала к мужу! А вот как сам Михаил Бакунин рассказывает о своих переживаниях в письме к Огареву от 2 октября 1869 года: “Вообрази себе ее положение — она на море с полуторагодовалым ребенком, с восьмимесячной беременностью и с замечательным расположением к морской болезни. Целые сутки провела она на пароходе в Гаете неподвижно и при страшной качке. Она приехала ко мне измученная и больная. Ребенок ее тоже болен. Теперь она отдохнула…”. Детей Михаил Александрович любил нежно, возился с ними, радовался им.
Думаю что читателю и без авторского комментария ясно, что семейная жизнь удалась на славу! Почти 20 лет, до самой смерти Михаила Александровича, они жили вместе. Антонина Ксаверьевна создала все условия, чтобы Бакунин шел к своей цели, которой она, как пишут биографы, якобы не понимала и не разделяла. В эти годы М.А. Бакунин разгромил Интернационал Карла Маркса, создал теорию анархизма, основал свой “Альянс”, лично участвовал в лионском восстании и пытался, уже смертельно больной, участвовать в болонском восстании…
Летом 1876-го он переехал в Берн, где и умер 1 июля этого же года.
Антонина Ксаверьевна Бакунина-Гамбуцци похоронена на неаполитанском кладбище, на аллее Доброй Смерти (Viale della Buona Morta). На ее могиле нет дат. Неаполитанский адвокат Карло Гамбуцци после смерти Бакунина стал ее вторым мужем. На этом же кладбище могила Бакуниной Марии Михайловны (2.2.1873 — 17.4.1960) с надписью на итальянском языке: “Дочь революционера-анархиста М.А. Бакунина”. Есть и ещё могила — Бакуниной Ангелины в семейном склепе Бакуниных-Гамбуцци и Одардо Янситу с надписью по-итальянски: “Пример редкой добродетели”. На могиле Михаила Бакунина в Берне нет надписи. Но я отчетливо вижу написанные им когда-то слова: “Я жив, я здоров, я крепок, я женюсь, я вас люблю и помню…”.