Повесть
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 3, 2009
— Напоминаю, мы с вами находимся в крупнейшем в Европе музее современного искусства. В этом зале представлены картины из частных коллекций. Перед нами полотно неизвестного русского художника. Картина была приобретена на аукционе «Кристи» коллекционером, который пожелал остаться неизвестным. Неизвестный художник, неизвестный коллекционер… Забавно, не правда ли? Анонимность становится тотальной приметой времени! Предположительно, название картины — «Игроки». На ней изображена фантастическая рыба, внутри нее за столиком — четверо игроков в карты. Картина выполнена с несомненным мастерством. Широкий штриховой мазок, удивительная цветовая нюансировка рыбьей спины — все говорит о большом мастере. Безусловно, вспоминается библейская притча об Ионе, проплававшем в чреве кита три дня и три ночи. Переходим в следующий зал…
1. На первом этаже
Не торопясь, иду вниз, зажав под мышкой складное кресло. Оно норовит хлопнуть меня по ноге. Таков порядок: каждый приходит со своим стулом. До начала игры еще пять минут. Валентин Ильич уже сидит, ждет. Приветствуем друг друга.
— Сегодня откроем новую колоду, — довольно говорит Валентин Ильич и протягивает ее мне.
Кручу в руках плотную, тяжеленькую, запечатанную коробочку.
— Венгерская? Из старых запасов?
Ильич кивает головой. Подходят один за другим остальные игроки.
— Кинем жребий, кому идти за столом? — спрашиваю я.
— Да какой там жребий, — возражает Серега. — Я схожу! Делов-то!
— Прошлый раз мы тебя прождали полчаса, — недовольно говорит Михалыч.
— Не полчаса, а двадцать пять минут! — хохочет Серега. — Плюс сто вистов в гору по общему согласию!
Уверенно звонит в Анькину квартиру.
— Кто? — вопрошает нежный женский голосок.
— Из ЖЭКа! — басит Серега, закрывая глазок. — Сантехника вызывали?
— Никого я не вызывала! — смеется, отворяя дверь, Анька. — В следующий раз не открою, — грозит, впуская Серегу.
— И как только жена все это терпит? — удивляется Михалыч. — Ну, ходок. Прямо никакого удержу не знает!
— Простой народ в этом плане без комплексов, — бесстрастно, чуть улыбаясь, замечает Ильич. — Человек тонкого склада разве попер бы вот так, напролом, без всяких?
— Не в этом дело, — возражает Михалыч. — Здоровье девать некуда — вот и прет… Я тут вспомнил один случай. Четыре старших пики, четыре бубны с королем и две посторонних…
Я не люблю эти теоретические изыскания, поэтому отхожу в сторону и рассматриваю почтовые ящики. От нечего делать. Ильич начинает спорить с Михалычем… Анька — симпатичная бабенка лет тридцати пяти. Пару лет назад похоронила мужа. Злые языки говорят: третьего по счету. Кажется, в какой-то конторе метет пол. Глаза у нее приветливо-лукавые. Мы у нее всегда берем стол для игры, не тащить же сверху. Это уже, пожалуй, традиция… Она не возражает. Иногда выходит к нам покурить, выносит табуретку. Мы ей предлагаем рюмку спиртного, она сначала с возмущением отказывается, соблюдая правила хорошего тона, а потом с удовольствием, не спеша, выпивает, следит за игрой и просит ее научить.
— Вдруг один из вас выйдет из строя? — спрашивает она. — Что тогда делать будете?
— Будем играть втроем, — отвечает обычно Серега.
— А если двое выйдут из строя?
— Будем пилить «гусарика»!
— А если…
— А если я останусь один, — ржет Серега, — мы с тобой, Анна Петровна, будем играть в дурака на щелбаны или… на поцелуйчики, по договоренности.
— Вот трепач! — довольно смеется Анька.
Ильичу эти разговоры действуют на нервы. Хотя вида он не подает.
На сей раз Серега быстро появляется со столом.
— Облом? — интересуюсь я.
— Кому охота сто вистов в гору получать? — отшучивается он. — У мадам гости, племяш из Воронежа.
— Как там у них, в Воронеже? — спрашивает Михалыч.
— Не успел выяснить, — Серега ставит стол.
Ильич с треском вскрывает колоду. Всех охватывает легкое предыгровое возбуждение. Играть новыми картами — ни с чем несравнимое удовольствие. Фишки, пощелкивая, ложатся на стол. Хорошо, что есть свет, нам пока везет! Правда, на случай его отсутствия у нас припасены свечи, и нас этим не испугать.
— У меня хвост еще вырос. Я его вчера даже дверью умудрился прищемить. Прямо не знаю, что делать, — неожиданно жалуется Михалыч.
Воцаряется неловкое молчание. Валентин Ильич перестает тасовать карты и, нахохлившись, замирает над столом. Разряжает обстановку Серега:
— Ты нас прямо достал со своим хвостом, Михалыч! — произносит он попросту и весьма добродушно.
— Вы что, мне не верите? — обижается Михалыч и подозрительно оглядывает всех присутствующих по очереди своими маленькими голубыми глазами.
Когда он смотрит на меня, я сочувственно качаю головой и делаю соответственное выражение лица: «Уж в ком, в ком, а во мне тебе стыдно сомневаться, дружище! У меня самого не сегодня-завтра может появиться то же самое, то есть… м-м… хвост… Дело-то житейское…»
Валентин Ильич, наклонив низко голову, делает вид, что занят раздачей карт и боится ошибиться.
— За обсдачу сто вистов в гору, — бубнит он, объясняя свое поведение. — Да и вообще, кто же хранит ценности дома? Лучше всего в банке…
Только Серега упорно лезет на рожон:
— Чего-чего, а этого никто не говорил! Вот ты, Михалыч, думаешь, что он у тебя есть. А я, к примеру, его у тебя не нахожу. Но! — тут он многозначительно поднимает вверх указательный палец. — Это абсолютно ни о чем не говорит. Каждый остается при своих. Это нормальный плюрализм! Ты как считаешь? — обращается он ко мне.
— Я полагаю, что мы все просто должны подумать, как помочь Михалычу. Имеется в виду практическая сторона вопроса, — дипломатично заявляю я. — Больно было, когда прищемил? — ханжески-участливо интересуюсь у владельца предполагаемого предмета.
— Нет, не больно, — смущается отчего-то тот.
— Ну и слава богу! — заканчиваю весомо, пытаясь поставить точку в этом щекотливом деле. — А в следующий раз надо быть поаккуратней, и все!
Михалыч благодарно кивает мне головой. К Сереге он относится немного свысока. Все же тот шофер самосвала и в силу своего пролетарского происхождения не может понимать всякие душевные тонкости. Валентин Ильич в таких разговорах участия не принимает. Подозреваю, что у него тоже какой-то свой «хвостик». Сочувствие и понимание Михалыч находит только у меня.
— Шесть первых! — довольно бодро, будто и не было ничего, возвещает Михалыч.
— Вторых! — моментально отзывается Серега.
Я пасую. Фишка — говно. И пока они торгуются, отхожу к дверям. Проверяю замок. Все нормально. После одиннадцати вечера дежурные закрывают входную дверь еще дополнительно на засов. Она обита стальным листом. Куски такого же листа затемняют стекла, когда-то стоявшие во второй части двери, упирающейся в бетонную стену. Дверь достаточно надежна. Прошла не одну проверку.
Возвращаюсь к столу.
— Ооновцы* заняли пятнадцатый дом. А оставшихся жильцов просто выкинули на улицу, — беря карты в руки, сообщает Валентин Ильич.
— Когда? — интересуюсь я.
— Вчера, — отвечает Серега.
«Все всегда все знают, кроме меня», — думаю с досадой.
— Мне предлагали пулемет Дегтярева всего за сорок «штук», — продолжает Серега. — Считайте, даром! Они дешевле семидесяти сейчас не идут.
— Думаете, они и к нам сунутся? — спрашивает Валентин Ильич.
— Очень мы им нужны! В пятнадцатом паркет, а у нас линолеум, — многозначительно поясняет Михалыч.
— Ну, положим, у тебя тоже паркет, — произносит Серега.
Михалыч не удостаивает его ответом.
— Зачем им целый дом? — недоумеваю я.
— Как зачем? — удивляется Валентин Ильич. — Один этаж — под штаб! В квартирах — личный состав с бабами гулять будет. В оставшихся — склад устроят. Найдут применение, не беспокойтесь!
— Почему, если что, непременно ооновцы? Может, это союзники**? Я — пас! — Михалыч аккуратно складывает карты и кладет их на стол.
— Союзники все распоряжения получают из штаба. А эти — сами по себе. Что хочу, то и ворочу, — возражает Валентин Ильич. — Я тоже пас.
— Тогда распасовка. Буду вас учить уму-разуму, — открываю первую карту прикупа. — Думаете, они пулемета испугаются? Чихали они на него!
— Отчасти, уважаемый Лев Николаевич. Если придется выбирать: лезть под пули или безнаказанно хулиганить — уверяю вас, пулеметик сыграет роль серьезного аргумента, — не соглашается Валентин Ильич.
— Ну, у нас никто и стрелять-то по-человечески не умеет, — сомневаюсь я.
Михалыч и Ильич уже взяли по две взятки.
— Я прекрасно стреляю из пулемета! — неожиданно заявляет Михалыч. — Как-никак два года в военном училище отбарабанил!
Все скептически смотрят на его очки с толстыми стеклами. Но оспаривать не решаются.
Вдруг с улицы доносится истошный женский крик:
— Помоги-те-е-е!
Михалыч быстро подбегает к двери и прикладывает к ней ухо. Душераздирающий крик повторяется, но на более высокой ноте.
— Подсадная, — спокойно констатирует Серега, раздавая карты.
— А если и нет, какого черта бродить в такое время? — осуждающе произносит Валентин Ильич.
— Может, в аптеку срочно понадобилось или еще какая нужда? Тогда как? — пытаюсь сбить Ильича с оборонной доктрины. — Вдруг не подсадная? Ты что, по голосу определил? — обращаюсь к Сереге. — Кричит очень натурально. Может, проверим?
Автоматически поигрываю ножом. Лезвие то выскочит, то спрячется. Ножичек фирменный, трофейный! Их выдавали немецким десантникам. Внутри длинного лезвия перекатывается ртуть. Как ни бросишь — втыкается острием. Приятная такая штучка!
— Хватит! Один раз уже проверяли, — Серега трогает рукой шею. — С меня достаточно! Сходи, если сомневаешься, — предлагает он мне.
Ему в тот раз досталось. Недели три назад дело было. Ко мне еще тогда мизер пожаловал. И я специально блефовал и тянул время. Будто сомневаюсь: играть или нет… Такой же душераздирающий был крик. Серега тогда, ничего не сказав, подпрыгнул и бросился на улицу. Подозреваю, что он перед игрой уже хорошо принял. Потому что мы успели выпить только полбутылки коньяку. Я был поглощен мизером, и вообще так не годится. Не посоветовался, бросился, и всё! Я, не торопясь, пошел следом. Валентин Ильич и Михалыч в таких делах участия не принимают. По возрасту, из принципа или по трусости. Не знаю, наверное, все вместе взятое… Я вышел, а Серега уже лежит, и два каких-то оболтуса в защитной пятнистой форме, но без погон, обшаривают у него карманы. Светила луна, и видно было все неплохо. Девка, которая, видимо, так натурально орала, в сторонке стоит и смотрит. Я, хоть и струхнул прилично, подскочил к этой милой компании и ткнул одного из дезертиров ножом в задницу. Он заорал так, что я чуть не оглох, и бросился бежать. Второй, увидев нож, тоже припустил. А девку эту, поганку, еще до того как ветром сдуло. Я схватил Серегу, ему прилично двинули арматурой по шее, и потащил в подъезд. Он, хоть роста и небольшого, весит килограммов под сто. Не меньше. Настоящий бугай! Верит в свою несокрушимую мощь, вот и нарвался. Правда, теперь дует на воду. Урок пошел впрок. Даже чересчур!.. Стал звать остальных, одному было не дотащить. Не идут. Да еще дверь заперли на всякий случай. Верные товарищи, ничего не скажешь! Объяснил через дверь, что опасности никакой. Только тогда, наконец, впустили. Втроем с трудом дотащили Серегу до квартиры. Правда, он быстро пришел в себя. И от дальнейшей помощи отказался. В квартиру зашел уже сам.
— Содержать такое тело в наше время довольно хлопотно, — философски заметил тогда Валентин Ильич.
Вообще-то любое тело в наше время содержать хлопотно. Но такое, действительно, вдвойне…
Поэтому, если кто на дворе кричит, Серега уже не верит. По гороскопу у меня на сегодня все очень благоприятно. Поэтому говорю:
— Ладно. Рискну! Подстрахуйте только около двери.
— Я постою! — неожиданно предлагает Михалыч.
Подхожу к выходу. Стараясь не шуметь, открываю оба засова. Чуть приоткрываю дверь и всматриваюсь в темень двора. Ни черта не видно! «Глаза еще не привыкли к темноте…» — осторожно выскальзываю наружу. Шаг вбок. Снова, уже где-то совсем рядом, раздается приглушенный стон. Мимо меня проскакивает человек. За ним — второй. Они начинают бороться. Буквально у моих ног. Из темноты слышится матерная ругань. Доносится приближающийся топот. Видимо, компания не маленькая. Больше ждать нельзя. Отступаю назад. Кричу:
— Михалыч! Это я!
Дверь отворяется. Свет падает на дерущихся. Внизу — женщина. Сверху — здоровяк. Отпихиваю его с силой ногой. Хватаю бабу за руку и втаскиваю внутрь. Михалыч мгновенно и очень ловко закрывает все запоры. Снаружи стучат, ругань, угрозы:
— А ну, вашу мать, туда-растуда! Отдайте б…! Иначе — разнесем на куски вашу хавиру! Туда-растуда!
Девица вырывает у меня руку и отбегает к дальней стене. Серега подходит к двери. Обкладывает находящихся снаружи матом и советует им угомониться:
— А не то перестреляю всех… — задумывается. — Как собак!
Сажусь за стол. Ильич как раз раздал карты. Поднимаю свои фишки, руки немного дрожат.
— Разок скажу, — начинаю торговлю.
Девчонка очень хороша. Хотя вид у нее, прямо скажем! Вся перемазалась, рукав куртки оторван.
Серега сидит на прикупе. Встает и отходит к девице. Мы с Михалычем вистуем, пытаемся поймать Валентина Ильича. Серега о чем-то разговаривает с девицей. Это меня отвлекает, и я, вместо того чтобы прорезать масть, хожу с короля. Это вызывает недовольство Михалыча. Девчонка по-прежнему безучастно стоит, прислонившись к стене. Серега подходит к столу, наливает в стакан вина и относит ей. Я, к удовольствию Ильича, получаю сорок в гору. Быстро тасую карты, раздаю и зову Серегу. Тот нехотя возвращается.
— Черт! Катька с ребятами дома, — с досадой говорит он. — Может, к Аньке пригласить? Классная девчонка!
— Может, ты спятил? — отвечаю я. — И как только Катя выносит твои художества?
— Я их всех содержу! — хохочет Серега. — Неужели этого мало?
— Ты же не хотел рисковать, — заявляю ему свои права. Лучше сразу поставить все точки над «i».
Михалыч с Ильичем расписывают пулю. Я, кажется, в нуле. Подхожу к девице. Она уютно прикорнула у батареи. Спрашиваю:
— Тебя как зовут?
— Эн…
— Выпустить на улицу?
— Нет…
— Можешь пойти ко мне. Приведешь себя в порядок, умоешься.
Возвращаюсь к игрокам. Оказывается, даже выиграл пять вистов. Складываю кресло. Медленно иду к себе. Эн плетется сзади. Щелкаю замками. Входим.
— Располагайся… — приглашаю ее в комнату. Сам иду в ванную. Чудо — есть теплая вода!
Кричу:
— Тебе повезло! Иди быстро сюда! Можешь принять душ!
Девица молча появляется. Подозреваю, что это та самая «подсадная», которая тогда выманила Серегу… А может быть, и нет. Выхожу из ванной. Она прикрывает дверь, но не запирается. Не исключено, что они хотели пробраться в дом и для этого устроили инсценировку с дракой. Хотя, если это те же самые, зачем надо было тогда глушить Серегу?.. Слышен шум льющейся воды. Хочется спать. Около шести часов утра. Сажусь на диван и начинаю дремать. Кажется, Серега — физик. Пару раз его проверял. На крючки не клюет. Зачем-то изображает из себя простолюдина. Может быть, он связан со спецслужбами? Решил пока отсидеться?..
Появляется Эн. В моем халате. Хотя я ей его не предлагал. Она оказывается еще лучше.
— Эн — это буква или имя на английский манер?
— Дай сигарету, — просит она. — И выпить, если есть… У Брейгеля — зима, каток, крошечные фигурки… Кто они нам? Эн, Ка, Тэ… Не будешь же выяснять.
— С удовольствием бы выяснил, — не соглашаюсь я.
«Так… Значит, они уже обживают и этот культурный пласт. Грабят, убивают и при этом еще философствуют… Ничего не скажешь!»
— Тогда играла роль подсадной утки. А теперь более серьезное задание: троянский конь?
— Утка, конь… — укоризненно говорит она. — Скоро дойдешь до бурундука! У тебя что, нет курева?
— Не курю… Водку будешь? Другого ничего нет.
— Буду, конечно, буду… Немножко.
Наливаю на дно стаканчика. Протягиваю ей.
— Часы хороши! — кивает она на стенку. — Умели раньше делать вещи. На маятнике стрела разделяет две буквы. Что они имели в виду? Стрела — символ времени? Часовая стрелка? Или же боевая, лучная стрела?
— Это помогает грабить, убивать, насиловать? — интересуюсь я.
— Ну, кого я буду насиловать, помилуй! — смеется она, слегка захмелев. — Ты на кого-то похож. Не пойму, на кого… У тебя есть йод или зеленка?
Она отодвигает воротник халата. Видна большая глубокая ссадина. Мажу ее йодом. Эн кричит от боли, слезы текут по лицу.
— Разве у троянского коня… уж, скорее, кобылицы, может быть такая рана? — жалобно спрашивает она.
— Не знаю… — в замешательстве дую на ссадину, касаюсь губами нежной кожи…
2. Не родной
Валентин Ильич отчаянно сражается с Серегой; у того железная семерная, и он может оставить Ильича без виста. Мы отходим с Михалычем в сторону.
— Он мне не родной, — шепчет Михалыч.
— С чего ты взял? — отвечаю на всякий случай.
Я не спрашиваю, о ком речь. Ясно, что он говорит про Женьку. Меня все это начинает раздражать. Мне не нравится, что Ильич как-то двусмысленно приобнял Женьку, мне кажется, что его воодушевление, с которым он перебирает карты, как-то с этим связано. Я недоволен, что понимаю Михалыча с полуслова. Ведь не стал бы он делиться своим бредом, скажем, с Серегой? Не стал!
— У нас в роду ни у кого не было зеленых глаз и темных волос! Скажешь, он похож на меня?
— Ну, знаешь… — пытаюсь уклониться от ответа.
Михалыч напряженно буравит меня взглядом.
— Не обязательно же должно быть сходство с тобой. Возможно, у Эллы был кто-нибудь в родне с такой мастью.
— Чепуха! — решительно возражает он. — Никого! Это она мне отомстила! Не удивляйся. Это такая б…! Хотя не признается. Клянется и божится, что мой.
Элла — б…? Я чуть не подавился. Чопорная, манерная Элла, высокая, статная, с томными грустноватыми глазами… Неудивительно, с Михалычем загрустишь. Когда она робко улыбается, открывается небольшая щель между передними зубами, что ее несколько портит. Сейчас, пожалуй, она представляет интерес, скорей, как антикварная ценность. Я ей симпатизирую и сочувствую. Наверное, из-за того, что мне кажется, будто я ее понимаю. На самом деле это, по-видимому, не так… Когда я встречаю ее изредка в подъезде без свидетелей, она довольно старательно покачивает бедрами. В этом нет ничего удивительного. Желание нравиться — в природе женщин… У Михалыча есть еще два взрослых сына. Кажется, они уже давно живут самостоятельно и имеют свои семьи. Женька очень хорош собой. Сейчас ему, наверно, двенадцать. Недавно я встретил его у подъезда. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил:
— Вы иностранец?
— Разумеется! Швед, — пошутил я в ответ. — Как ты определил?
— Но перчаткам. Такие шикарные рыжие перчатки могут быть только у иностранных граждан.
— Что ж… Ты прав, малыш! Твоя феноменальная наблюдательность делает тебе честь, — похвалил я его тогда.
Женька всегда приветлив, вежливо здоровается. Не по годам рассудителен и задумчив. Когда есть свободная минута, при встрече всегда стараюсь с ним поговорить. Его высказывания зачастую бывают неожиданны и весьма глубоки.
— Ты не представляешь, какие фокусы устраивает в этом плане природа-мать, — ухожу я от окончательного приговора и возвращаюсь к столу.
Ильич отыграл все свои висты и довольно тасует карты.
3. Элла, или скоро конец света
— Выменяла картошку на сигареты, — неожиданно говорит Элла.
В подъезде полумрак. Она держит в руках две огромные сумки, с трудом сохраняя горделивую осанку. Предлагаю помощь, она охотно доверяет мне свой груз. Мы тащимся вверх по лестнице. Лифт уже давно отключен из-за отсутствия энергии.
Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, обитую темным дерматином, дверь. За ней — вторая. Стальная, внушительная, покрытая молотковой эмалью.
— Вот это да! — выражаю я свое восхищение. — Настоящий сейф!
Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру.
Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.
— Все его? — интересуюсь я.
— Его! Его! — подтверждает Элла. Благодарит за помощь и предлагает не стесняться, проходить и смотреть творения великого мастера. Последнее произносит с недобрым сарказмом.
Я вообще-то шел на толкучку. Но любопытство берет верх. Каков же мой карточный противник вне игры? Останавливает внимание большое полотно. Три русских богатыря расположились на траве под сенью большого, как водится, дуба. На коленях, кажется, у Добрыни Никитича обнаженная женщина. С некоторой неловкостью узнаю в ней хозяйку дома.
— Мастер проникает в суть женской натуры, — язвительно комментирует Элла.
Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.
— Здорово! — произношу с чувством.
— Здорово? — переспрашивает она.
Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А вначале так спокойно, с юмором, рассказывала, как торговалась на базаре.
— Ну, я, конечно, не специалист, — пытаюсь дать задний ход.
— Он — мерзавец и негодяй! — чеканя слова, говорит Элла. — Падла и сволочь!
Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.
— Вы знаете, где он сейчас? — глаза ее сверкают. — Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!
— Почему с моей? Она вовсе не моя. Она — общая, — стараюсь разрядить разговор.
— Может быть, это я притащила ее в дом? У вас что, комплекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили, и теперь свобода? Война все спишет?
«Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная, кроткая…»
— Вы знаете, что она теперь живет у нас? — наступает на меня Элла.
«Называется, сделал доброе дело. Помог поднести женщине тяжелые сумки…» — думаю я.
— Мне, пожалуй, пора, — говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.
— Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! — неожиданно она поворачивается и задирает юбку.
Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой ягодице. Видимо, от ремня.
— Он что, садист? — спрашиваю в растерянности.
Невольно трогаю рубцы рукой. «Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом…»
— Бедненькая! — осторожно притягиваю ее к себе…
Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна… в любви.
— А если Михалыч сейчас заявится? — спрашиваю вяло.
— Нет… Он придет поздно… с этой шлюхой… — отзывается она. — Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.
— Не исключено, что скоро конец света… — предполагаю глубокомысленно.
— Не исключено, — охотно соглашается она и тихо спрашивает: — Ты меня любишь?
— Да! — моментально подтверждаю я.
Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.
— Ты славный… — шепчет она. — Нет, правда, без смеха. Он что, всегда выигрывает?
— Ну, это некоторое преувеличение… — отвечаю, замявшись. — Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в среднем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда.
— Так я и знала! А мне говорил, что всегда… Мы, наверное, скоро уедем…
— Все когда-нибудь скоро уедут… Не ждать же, когда прихлопнут.
— У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще поднимет на меня руку, я его пристрелю! — угрожающе говорит Элла, глаза ее сверкают. — Показать?
Она встает. У нее великолепная фигура. Чуть начинает полнеть. Возраст… Может быть, пистолет лишь предлог? Просто хочет продемонстрировать свои достоинства?
— У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, — замечаю я.
— Нравится? — кокетливо оборачивается она. — Этот негодяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором. Но я пока не хочу.
Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящная дамская безделушка. Убить — не убьешь, но покалечить можно… Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре — импозантный пожилой мужчина с девочкой-подростком. Рядом — молодые люди в рубашках с короткими рукавами.
— Лолита, — комментирую я.
— Похожа? — смеется Элла. — Нет, это я с отцом. Красивый, правда?
— Правда, — соглашаюсь я. — Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке. Видна порода, видна…
— Почему-то все принимали его за врача… Он преподавал в университете… Куда же подевался мой «Смит энд вессон»? Прямо чудеса! Ладно, в другой раз.
Подозреваю, что его и не было никогда.
4. Сны и страхи
Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревожно колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на большую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у самого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Девочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать назад. Мужчины с ружьями, женщины с детьми, старики, старухи — все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны…
Длинный коридор. Серый свет промозглого осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке, рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом, вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.
— Может, не стоит? — снова спрашиваю Морокова.
Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убогое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.
— Еще не пришел! — бросает один через плечо.
Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.
— Ладно, в следующий раз, — тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.
Я завишу от него. Он — ведущий инженер, а я — просто. Один раз он уже пропадал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну… это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он находится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я — усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой… И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой…
Входит, наконец, какой-то обормот с «дипломатом». Открывает его. Как завороженный, смотрю на пистолет, который он держит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в чемоданчике для Морокова? Или же его ждет что-то совсем другое?
— Давай-ка уходить, — тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.
— А где же микросхемы? — восклицает недовольно Мороков.
«Ну, уж точно! Ненормальному море по колено!»
Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеется, обнажая гнилые зубки.
С трудом вытаскиваю Морокова за дверь. Тянет он за собой открытый чемоданчик. Тесно втроем в прихожей. Но курьеру, наверное, наказано: оружие не применять. По-прежнему вяло играет рахитичный мальчик в полутьме коридора у старого облупленного велосипеда.
А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы….
На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. Застыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два маленьких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или для виолончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы туда не влезла.
Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не исключено, что поместятся, но вдруг один соскочит? Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда. Неужели все же гробы?..
Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы, уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть, и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отгорожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги…
5. Тайны творчества
Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, варящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.
После еды решаю проверить чердак. Поднимаюсь наверх. К люку ведет короткая железная лестница, покрашенная белой масляной краской. Он оказывается не закрытым. Осторожно открываю крышку и попадаю в чердачное помещение. Задеваю головой какие-то веревки, видимо, повешенные когда-то для сушки белья. Иду на свет. Около окошка за пулеметом в профессиональной позе, раскинув ноги, лежит Михалыч. Рядом сидит Эн и набивает в магазин патроны. Михалыч в офицерской гимнастерке без погон, галифе и сапогах. Форма полушерстяная. Он напоминает пулеметчика с плаката из серии учебных пособий для курса молодого бойца.
— Еле нашел подходящее место, — поворачивает он ко мне голову. — На крышах снайперы. Погляди! — приглашает он.
Я нагибаюсь. Действительно, маленькие фигурки залегли на крышах противоположных домов.
— Отсюда прекрасный обзор и отличный сектор обстрела! Если со мной что-нибудь случится, возьмешь командование на себя, — обращается он строго к Эн.
Та делает вид, что не слышит, и продолжает сосредоточенно набивать патроны.
— Ты что, оглохла? — интересуется Михалыч.
— А ты сдурел? Да? — огрызается Эн. — Неужели я буду по своим? Патроны набиваю? Набиваю! Вот и скажи: спасибо!
— С каких это пор они стали твоими? — спрашиваю я.
Она укоризненно качает головой, мол, хватит с меня этого охламона Михалыча, но ты-то что придуриваешься?
— Энька — стерва! — сообщает мне Михалыч. — Но хороша ведь! Ничего не скажешь.
На Эн ладно сидит солдатская хлопчатобумажная форма. Воротник гимнастерки расстегнут. Немного видна грудь.
— Ты что, на голое тело надела обмундирование? — пытаюсь сбить с нее самодовольную спесь.
— Нет, вы все здесь с приветом, — реагирует она и выразительно крутит пальцем у виска.
— Это будет где-то два на три… — мечтательно говорит Михалыч. — В серо-лиловых тонах. Кажется, оставался еще большой холст. Я ей предлагал надеть кожаную тужурку. Отказалась, дуреха! Тельняшка и кожанка! Ей-богу, было бы лучше… Впрочем, так тоже ничего… Та-та-та, та-та-та, — начинает он крутить стволом.
— Чувствую, дальше репетиции дело не пойдет, — с сожалением вздыхает Эн.
— Крови ждешь? — интересуюсь я.
— Не крови, а настоящего дела! — резко отвечает она.
— Энька — стерва! — снова оживляется Михалыч. — Хочет моей погибели. А у меня — дети, — доверительно говорит он мне.
— Так ведь взрослые! И без тебя не пропадут! — резонно замечает Эн.
— Ну, как тебе нравится? — довольно смеется Михалыч. Отрывается от пулемета и начинает лапать Эн.
Это зрелище видеть уже совершенно невыносимо, и я ухожу. По дороге к себе размышляю об утрате жизни и способе взаимодействия с потерянным. Подлинное бытие — не сам человек и не окружающий его мир. Надо попытаться бесстрастно созерцать и постепенно избавиться от субъекта как объекта отношений. Страсть расширяется и переходит в любовь…
Решаю пробовать. Прошу Эллу. Она находит у Михалыча небольшой загрунтованный холст. Приносит кисти, краски… Начну с обнаженной натуры. Это проще. Нужна модель. Снова прошу Эллу. Она охотно соглашается. Ищу необходимое освещение. Все не то. Наконец удается найти то, что нужно. Делаю наброски углем. Увлекательное это дело, оказывается, — живопись! Жаль, что поздно сообразил. С шитьем курток никакого сравнения! То было только ради денег.
Элла проявляет удивительное терпение. Чувствуется школа. Я благодарно целую ее… Еще пара сеансов и надеюсь закончить…
Целых два дня ушло на окончание работы. Опустошен и счастлив. Хочется узнать мнение профессионала. И, будто услышав мои мысли, неожиданно заходит Михалыч вместе с Эн. Он долго рассматривает картину.
— Недурно… — цедит сквозь зубы. — Ей-богу, недурно… А тебе как? — обращается к спутнице.
Та хмыкает, чуть прикусив губу. Капелька крови течет по подбородку.
— Получилось… — шепчет она.
— Модель мне кого-то напоминает… — задумывается Михалыч.
Хотя узнать натурщицу нельзя.
— Нет, не пойму, кого… — с досадой и к моему облегчению заканчивает он.
Михалыч по-прежнему в военной форме и напоминает вождя. Протягивает мне портсигар.
— Бери! Золотой! На память! — говорит он. — В обмен на картину! — доканчивает и портит впечатление своей корыстью.
— Нет! — не соглашаюсь я. — Лучше вечером я его у тебя отыграю.
— А вы не хотите разыграть меня? — капризно спрашивает Эн.
— Не хочу! — отрубает Михалыч. И, обняв свою подружку за талию, направляется к выходу.
Закрываю за ними дверь. В комнате четыре железных кровати. Почему меня поселили сюда? Аккуратно собираю разбросанные старые газеты. Связываю их в пачки. Надо будет сдать и приобрести какие-нибудь «макулатурные» книжки.
Входят два молодых южных человека. Они — студенты, которые раньше жили в этой комнате. Хотят забрать газеты.
— Они наши, — резонно говорят ребята.
— А я их упаковал, — возражаю я.
Уж больно не хочется отдавать. Привык к мысли, что макулатура моя. Дверь открывается прямо на улицу. Они преследуют меня. А может быть, другие. Не знаю. Быстро пробегаю по узкому навесному мостику через широкое ущелье. Внизу гремит горная река. Высота ужасная. Преследователи достигают середины моста. Но вдруг один из них в страхе ложится на мост. Начинает ползти назад. Я спешу по заросшему густым зеленым кустарником склону крутой горы. Удается скрыться от преследователей…
6. Смерть Ильича
Мы уже второй раз играли втроем. Не приходит Валентин Ильич. Я несколько раз стучал в его однокомнатную квартиру на третьем этаже. Тишина. Мы теперь играем каждую ночь. Вначале, когда в доме еще только организовывали ночные дежурства самообороны, мы собирались по понедельникам раз в неделю. Теперь, кроме нас, никто не дежурит. Мне кажется, что в нашем подъезде осталось процентов двадцать пять жильцов, а может, и того меньше.
Возможно, Ильич тоже решил слинять. Но мог бы предупредить! Ведь не чужие. Странно… Я уже готовлюсь ко сну, как меня будит настойчивый стук в дверь. Вот таких вещей, признаться, я не люблю больше всего. Подкрадываюсь неслышно к двери. Смотрю в глазок. Серега! Открываю. По его роже сразу понимаю: что-то приключилось.
— Ильич лежит под балконом! Полный труп! — выпаливает Серега.
Идем туда.
— А у меня башка стала прямо раскалываться, — зачем-то начинает он оправдываться. — Решил пройтись немного… около дома. Он уже дня два лежит, не меньше!
— Правильно. Он две игры и пропустил, — отвечаю, чтобы что-то сказать, не хочется молчать.
Ильич лежит, раскинув руки, лицом вниз. В костюме. Кажется, португальский. Такие продавались лет пятнадцать назад.
— Может, с балкона выкинули? — предполагает Серега. — Его стояк.
Мы, не сговариваясь, задираем вверх головы.
— Он на третьем этаже, — говорю я. — Не разбился бы насмерть.
— Никто и не говорит, что от этого.
— Ладно! Давай отнесем его в квартиру, — предлагаю я.
— Может, вызвать милицию? — говорит Серега. — Это я так, по инерции… Потащили!
Нести неудобно. Ильич достаточно тяжел.
— Лучше в одеяле, — говорит Серега. — Тут как-то соседская бабушка дуба врезала. Попросили помочь. В коридоре кувыркнулась. Ну, мы ее на одеяло положили. Очень удобно…
Он роется в карманах Ильича и вытаскивает ключи.
— Я сейчас! — бежит в дом.
Приносит одеяло. Тащим Ильича в подъезд.
— Кто, интересно, его? — спрашивает подавленно Серега. — Может, привел кого к себе? — и сам же себе отвечает: — Вряд ли! Он не по этой части… — замявшись, добавляет: — Был…
Вносим Ильича в квартиру.
— У него родственники-то есть? — интересуюсь я.
— Вроде, он про сестру как-то говорил. Что она редкая стерва, — неуверенно отзывается Серега. — Сейчас хоронить кого-нибудь — не приведи господь!
— Надо будет помочь.
— Надо…
— Странно, что говорил про сестру, — у меня возникает непонятное подозрение. — Что это он вдруг с тобой разоткровенничался?
— Случайно вышло. Точно не помню. Вроде того, что друзья часто лучше родственников, — объясняет Серега. Берет записную книжку, лежащую рядом с телефоном. Листает ее.
Подхожу к балкону. Дверь не заперта. «Возможно, и сбросили…» Хотя следов присутствия посторонних людей, вроде бы, и нет. На письменном столе небольшая фотография в рамочке. Элла с Женькой. На всякий случай кладу ее в карман.
— Есть телефон! — обрадовано кричит Серега.
— Давай, звони. Вроде, вчера связь была, — пытаюсь переложить на него эту малоприятную обязанность.
Моя нога неожиданно едет вперед. Наступает отстранение. Я одновременно делаю неловкий вынужденный шпагат и при этом смотрю на себя со стороны. Сильно напрягаются мышечные связки, успеваю зацепиться за край стола.
— Ты чего? — кричит в изумлении Серега.
— Ничего! — бросаю в ответ.
«Может быть, он из службы безопасности?» — мелькает не такое уж и странное предположение. Встаю, поднимаю ногу и вижу причину моего акробатического эксперимента. Маленькая перламутровая жемчужина. Мне не надо вспоминать. Она из нитки, которую носит Элла. Моя Элла… Нет, скорей, наша. Опускаю жемчужину в карман. К фотографии. У моей жены такое же жемчужное колье. Как они без меня?.. Лет десять назад мы плыли на пароходике по Чудскому озеру. Лето. Жара. Живописные берега. Высаживаемся на острове. Располагаемся на берегу. Неподалеку резвится лошадь. Вдруг она падает и начинает валяться в пыли.
— Атас! — кричу изо всех сил. — Лошадь взбесилась!
Наши спутники моментально оказываются за огромным валуном. Видны только испуганные глаза Михалыча. Я катаюсь от хохота.
— Да шутка! Шутка! Выходите! — кричит моя жена. — Что, вы его не знаете?
Выходят обиженные приятели. Ничего себе шуточки! Размолвка… Конечно, это был не Михалыч. Но очень на него похожий художник. Очень!
Достаю пачку детского питания. На сей раз рисовую кашу. Снова настойчивый стук в дверь. Опять Серега! Он мне уже надоел. Может быть, он все же из службы безопасности?
— Притащилась сестра Ильича, — возвещает он. — Хочет с нами говорить.
— Как она? — интересуюсь скорее по привычке.
— Монстр!
«Это не из лексикона шофера. Перестает за собой следить, — отмечаю автоматически. — Главное, чтоб не сорвалась сегодняшняя пуля».
Идем к Ильичу. Бабенка-сестра смотрит подозрительно, хочет заглянуть в душу. Думает: что же эти подлецы уже успели стащить из Ильичева барахла?
— У меня детского питания почти пол-ящика еще осталось, — чтоб успокоить, объясняю ей ситуацию. На самом деле запас составляет почти целый ящик. Не хочется дразнить сестренку.
— Мне это не интересно, — раздраженно говорит она. — У Вали были старинные ордена и медали. Коллекция. Большой ценности!
— Стал бы он их хранить дома? — вмешивается в разговор Серега. — А может, и проел свои медали. Голод-то ведь не тетка.
— При чем тут голод? — взрывается наследница. — У него шведского пюре десять коробок! Помогите загрузить его в машину. Постараюсь устроить его куда-нибудь… в морг.
Сестренка не из простых. Прикатила в шикарном «Мерседесе». Кладем Ильича на заднее сиденье.
— Ключи! — резко говорит она, садясь за руль.
— Может быть, забыли в квартире? — предполагаю наивно, думая, что речь идет о ключах зажигания.
— От квартиры, — поморщившись, поясняет она.
— От квартиры? — валяет дурака Серега. — Не надо бы вам их давать, — размышляет он вслух. Невоспитанных людей надо же как-то учить. — Ну, да ладно! — бросает ей ключ в кабину.
Машина, обдавая нас бензиновой гарью, укатывает восвояси.
— Движок бы лучше отрегулировала, стерва эдакая, — плюнув ей вслед, комментирует Серега.
Мы расстаемся.
— До вечера! — хлопаю его по плечу.
— До вечера! — как эхо вторит он и тоже хлопает меня по плечу…
Иду доваривать свою кашу и думаю: не скажется ли такая диета на моей потенции? Пока, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…
«Власть не может быть плохой или хорошей… — помешиваю старинной ложечкой с нашей семейной монограммой кашу. — Она может быть плохой или… очень плохой». Мысль не нова. Но позволяет определить позицию как вечно-безразличную оппозицию. Продолжая помешивать кашу, мгновенно достаю нож и бросаю его в старинный буфет. Нож с силой втыкается в темную дубовую поверхность.
Поднимаюсь к Михалычу. Стучу и запоздало думаю: «А вдруг он дома? И ничего! Сообщу про Ильича».
Мои опасения не оправдываются. Открывает дверь Элла.
— Я тебя жду, жду! Противный! — в нетерпении говорит она.
— Мы же не договаривались, — удивляюсь я.
— Ну не будь таким… — она мнется, подыскивая нужное слово: — Дураком!
Расстегивает пуговицы моей рубашки.
— Быстрей! — торопит она.
— Но я же еще не ел, — поддразниваю ее.
— Потом, потом… — шепчет она, прерывисто дыша…
«У нее божественная шея…» — думаю безразлично. Мы лежим без сил на все том же злополучном ковре. На нас смотрят люди с полотен Михалыча.
— Где твои жемчужные бусы? — интересуюсь я.
До Эллы не доходит смысл вопроса, она еще не вернулась в этот мир. Приходится повторить.
— Зачем тебе? — наконец звучит ответ-вопрос.
— Нужно! — «великолепное слово!»
— Эта сучка Эн взяла. Представляешь? — Элла чуть приподнимается, опираясь на локоть. Гнев искажает ее умиротворенное до этого лицо: — Ты ведь тоже спал с нею?
— Ну что ты. Как тебе не стыдно! — увещеваю ее и неожиданно сообщаю: — Ты знаешь, что Валентин Ильич скончался?
Слежу за реакцией.
— Знаю… — не сразу отвечает она, отворачивается, встает, одевается и уходит.
Ильичу бешено, просто фантастически везло в той, как оказалось, его последней игре. С первой же раздачи к нему пожаловал мизер. Причем сразу «железный». Потом подряд две девятерных, десятерная. Снова мизер. В общем, настоящий обвал! Не говоря уже о более мелких удачах. Короче, играл фактически он один. Это всех изрядно раздражало. Такая невероятная пруха! Они даже повздорили с Серегой. Ильич бросил на стол, кажется, пикового короля. И сразу же взял его назад. А Серега заскандалил: карте место. Ильич, который в другое время ни за что бы не уступил, так как остальные партнеры свои фишки на стол не выложили, на сей раз великодушно, даже, я бы сказал, снисходительно-оскорбительно уступил и все равно свои набрал. Не к добру было такое везение, не к добру! Нам с Михалычем не везло. Она все время от нас ускользала. И велосипед-то у нее обычный, дамский. У калитки своей дачи она резко тормозила, так что заднее колесо с пестрой сеточкой шло юзом, велосипед становился перпендикулярно забору, и она въезжала в калитку, которую ей услужливо открывала то ли бабка, то ли нянька. Будто ждала там каждый раз ее возвращения. А может быть, действительно ждала. В зеленых обтягивающих трико девица выглядела просто великолепно. «Возможно, она циркачка?» — гадали мы, прячась от солнца в тени большого дерева и напряженно вглядываясь в конец дачной улицы. У меня был полугоночный велосипед, на котором я быстро набирал скорость, но все равно каждый раз не успевал. И мы вихрем проскакивали мимо ее калитки, сначала я, потом Михалыч на своем довоенном драндулете. Конечно, тот Михалыч к этому никакого отношения не имел. Этот был гораздо старше, лет на тридцать. Но ведь и девчонка с велосипедом тоже была давно. Так что, возможно, это те же самые люди. Правда, у того был большой нос и густые темные брови. Но за столько лет нос мог похудеть и уменьшиться, не говоря уже о возможности пластических операций, а брови выцвести и слегка выпасть… Но Михалыч, партнер по игре, старше меня лет на десять. А тот был моим ровесником! Тоже ни о чем не говорит. Я же не спрашивал, сколько лет тому парнишке, моему дачному приятелю. При помощи диеты и специальных йоговских упражнений можно и в девяносто выглядеть как в тридцать…
Кажется, я не выключил огонь под кашей. Одеваюсь и мчусь к себе. Элла будет сердиться, что ушел не попрощавшись. В конце концов, я ей ничего не обещал, а дома может быть пожар.
Конечно, газ выключен, и поверхность каши уже покрылась сиреневой пленкой. Мне нравится безвременье, когда дряхлеет власть. Никаких гарантий извне. Никакой уверенности в завтрашнем дне. Скорей, это и есть настоящее время, а остальное — болото с дурными испарениями. Только теперь начинаешь чувствовать «сейчас», когда в любой момент оно может прерваться. Деньги превратились в труху. Только натуральный обмен. Я тебе подзорную трубу, чтоб пораньше увидеть врага, ты мне — мешок сухарей, чтоб не помереть с голода. Главное же — это игра! Мы все с нетерпением ждем вечера, чтобы снова испытать судьбу. Конечно, без Ильича будет плохо. Теперь можно признать, что он был лучшим игроком из нас…
— Давайте помянем Ильича, — предлагаю я.
Мы молча выпиваем. И так же в молчании, не сговариваясь, играем распасовку. У меня еще в запасе две бутылки сухого. Завтра моя очередь. А сегодня ласкает нёбо коньяк Сереги.
Игра постепенно становится все более жесткой и интенсивной. Серега совершает грубейшую ошибку — проносит пику. Мне кажется, он по своему обыкновению уже до игры хорошо принял. Михалыч довольно улыбается. Молча, презрительно смотрю на Серегу. Он чувствует себя виноватым… Эти странные карточные комбинации. Если мы лишимся еще одного партнера, придется пилить гусарика. Интересно, кто следующий? Прямо «Прощальная симфония»… У Михалыча сытый, уверенный вид. Догадываюсь о причине: его вдохновляет малышка Эн.
7. Рыба-кит
Я не на шутку увлекся живописью. Элла принесла мне голландские краски и замечательные кисти. В оснастке — половина успеха. Вначале я собирался изобразить чрево кита, а внутри — нас, сидящих за столиком и увлеченных игрой. Хотелось с максимальным натурализмом изобразить внутренности этого огромного млекопитающего, медленно плывущего на глубине моря-океана. Но по не зависящим от меня причинам вместо кита получился обыкновенный российский лещ. Мне кажется, если бы я сумел заключить свои творения в такие же роскошные рамы, как у Михалыча, то мои полотна были бы лучше, чем его.
У меня колоссальные планы. Хочется написать несколько натюрмортов с кашей из детского питания. Думаю изобразить почерневшую от времени керосинку с маленьким закопченным слюдяным оконцем, за которым трепещет язычок пламени. А на ней стоит светлый, слегка помятый алюминиевый ковшик, в нем закипает каша из «Здоровья» с гречневой мукой. На сизо-кофейной поверхности образуются лопающиеся пузырьки. Можно было бы даже создать серию картин. Отразить разные стадии кипения с тончайшей цветовой нюансировкой. И взять разные типы каш: с рисовой мукой, гречневой, манной… Не знаю, удастся ли мне все это отписать надлежащим образом… Во время работы меняется психическая деятельность, время уплотняется, доставляя странное, сродни наркотическому, наслаждение.
Настолько погрузился в письмо, что не заметил, как вошла Элла.
— Я принесла тебе кобальт, — говорит она сухо, протягивая мне тюбик. — Без него не удастся изобразить спинку кита.
«Спинку»… Так нежно про эту громадину! Элла очень опытна в этих вопросах, и я прислушиваюсь к ее советам. У нее очень красивые ключицы и совершенно волшебная ложбинка, идущая вдоль спины. Особенно когда она упирается руками в буфет.
— Помнишь этих лысых собак? Ну, похожих на борзых? На картинах старых мастеров? — спрашиваю я.
— Грейхаунды, — отвечает Элла.
Мне кажется, что нет такого, чего бы она не знала. Восхитительная женщина!
— У нас их практически нет. Две-три от силы. Фантастически дорогие! Михалыч хотел такую, прямо извел.
— Я бы тоже не отказался. И вообще было бы неплохо пожить некоторое время в какой-нибудь старинной картине. На большом столе — окорока, большие стеклянные бокалы с вином, неплохо приготовленная дичь. Вдобавок, обнимаешь пышную женщину, одетую в коричневое бархатное платье с большим белым кружевным воротником… И главное — полная неподвижность!
— Неужели ты думаешь, что кто-нибудь принимает тебя за Льва Николаевича? — неожиданно ошарашивает меня Элла. — Посмотри на себя в зеркало. У того были большие усы, крупные черты лица. Он был ниже среднего роста. И ты! Вы же антиподы!
«Что-то случилось. Интересно — что?» — думаю я, медленно вытираю руки, чтобы выиграть время, не торопясь, иду к швейной машине. Она стоит у меня на видном месте. Материал постоянно заправлен. Меня такими выпадами не собьешь. Сажусь за столик, начинаю шить, строчка получается изрядно кривой.
Элла выносит из прихожей куртку.
— Посмотри на мою, — говорит она. — Ее шил Лев Николаевич! Ты что, сможешь такую же?
— Ты просто недоверчива, мой дарлинг. Конечно, смогу! Просто сейчас я отрабатываю новую модель. К тому же, нет ни подходящей материи, ни ниток. Да и не до жиру сейчас! Кто в наше время будет покупать произведения швейного искусства? Так, для себя что-то изобретаю. Чтоб, так сказать, не заржавел в бездействии инструмент! — говорю первое пришедшее в голову. — Ни у кого даже в мыслях не возникает… м-м-м… такого странного подозрения.
— Чушь! — с чувством произносит она. — Форменная чушь! Ты им просто необходим… как игрок, партнер! А Михалыч от тебя без ума. Он говорит, что только ты его понимаешь, а больше никто. А из старых жильцов больше никого и не осталось.
— Подожди, — пытаюсь сбить ее с толку фактами. — А Аня, ну, Анна Петровна с первого этажа? Скажешь, не из аборигенов?
— При чем тут Нюрка? Она помешана на мужиках! Ей до лампочки, кто ты! Лев Николаевич или еще кто, — Элла закрывает лицо руками. Плечи и спину ее сотрясают беззвучные рыдания.
— Из-за тебя погиб Валентин, — слышу ее шепот.
«Вот оно, оказывается, в чем дело!»
— Это бестактно! — говорю я с деланной обидой. — Ты бы хотела, чтоб убрали меня? Так? — немного помолчав, добавляю: — Я же люблю тебя!
— Ты решил, что я тебя заложу? — она смотрит на меня, неприятно прищурив глаза. — Поэтому?
— Ну, ты даешь! — удивляюсь я. — Подумала, что я боюсь этих молокососов?
Неожиданно резко швыряю нож. Он втыкается в буфет рядом с Эллой. Надо отдать ей должное. То ли трудная жизнь с Михалычем так ее закалила, то ли природная выдержка. Ни один мускул не дрогнул на лице.
— Они же не профессионалы. Здоровые, энергичные, жестокие, но этого мало, — пытаюсь вразумить ее я, и сразу же встречный вопрос: — Он действительно Женькин отец?
— Ты спятил? — равнодушно интересуется она.
«Или она прекрасно владеет собой, или… я ничего не понимаю».
— Зачем тебе надо было выдавать себя за Льва Николаевича? Ну, сказал бы, родственник, друг, знакомый, будешь жить во время их отъезда…
— Да, ты права, — соглашаюсь я и добавляю в недоумении: — И зачем это я?
— Прекрати! — обрывает Элла, подходит к картине. — Это у тебя здорово получается. Ты — талант! Неужели правда, что ты никогда до этого не писал маслом?
— Не только маслом, но и не рисовал никогда, — уверяю ее.
— Поразительно! — задумчиво разглядывает она леща, похожего на кита. — Как назвал?
— Пока никак… Возможно… «В чреве китового леща». Или просто «В чреве». Еще не решил. Кстати о птичках. Серега знает, что я стопроцентный Лев Николаевич. Ты не находишь крайне подозрительным, что только ты одна меня не признаешь? А?
— Ладно, оставим этот разговор. Если тебе нравится или еще почему-то, то ради бога! Ты талант, можешь себе позволить…
— Я, прежде всего, портной, модельер, если угодно, а потом все остальное.
Снова сажусь за швейную машину, и опять получается отвратительно.
— Что-то с аппаратом, — бурчу я.
— Ты знал, что Валентин занимался ядерной физикой?
— А он, вроде, как-то говорил, инженер в лаборатории…
— Не притворяйся! Надоело!
— Ты просто не в духе, — покачиваю сокрушенно головой. — Теперь кажется, что знал, а может, и не знал… Ты все время пытаешься меня поймать. И зачем это тебе? — пытаюсь снова обидеться, но выходит неубедительно. Что-то настойчиво пытается соединиться в моей бедной голове. Снова вижу фотографию в ее спальне, на тумбочке. Отец… в университете…
— А где твои зеленые трикотажные штаны? — интересуюсь я.
— Можно без пошлостей? — отзывается она.
— Нет, правда! И велосипед с двойной рамой и рваной сеткой на заднем колесе?
— Истлели, наверное… — неуверенно говорит Элла. — А велосипед украли.
— Отец твой ведь профессором был, физиком, а может, академиком? — уточняю для проформы, хотя и так все ясно. — Дачный поселок-то, небось, научных работников был? А? То-то! А ты: Лев Николаевич!
— Ты думаешь… Валентина из-за этого…
— На той твоей фотографии вокруг отца наверняка любимые ученики. И самый-самый — Ильич! Или все же Михалыч? Нет, скорее, он его потом обошел. Когда добивался твоей руки. А позже картинки стал писать…
— Ты из «безопасности»? — брезгливо интересуется она.
— Я сам по себе… Специалист по ядерным установкам ничем не лучше специалиста из контрразведки. Оба слегка циничны, а работают… потому что интересно.
8. Крючки для Эн
Невозможно понять, сколько сейчас времени. Часы остановились.
— Что опьяняет сильнее вина? — тихо напеваю, спускаясь по лестнице, в такт шагам. — Женщины, лошади, власть… — и заканчиваю, перепрыгивая через четыре ступеньки: — И война!
До квартиры Ильича еще два лестничных пролета, стараюсь идти как можно тише. Власть, всласть… Лошади, игра, азарт, женщины опять-таки тут как тут… Не ждали! Осторожно вставляю ключ в замок. Самая сильная власть, которая тянет каждого к смертной черте… Вхожу внутрь, ложусь на диван, закрываю глаза.
Жутко лежать в чужой квартире на диване человека, которого уже нет. Пытаюсь ухватить свое ощущение. Наверняка душа покойного еще где-то здесь. Кажется, она уходит лишь на девятый день в иной мир… Коллекционеры стремятся к совершенству. Собрать все виды медалей, которыми наградили… в Крымской кампании. Коллекционером движет сильная неутоленная страсть. А если умудришься достичь заветной цели, то… катастрофа! Жизнь лишается смысла…
Начинаю дремать, чутко, стараясь не пропустить время вечерней игры. Рассчитываю на интуицию.
Вращается дверная ручка. Неслышно отворяется входная дверь. Видимо, не один я такой любопытный. Есть, есть еще заинтересованные лица! Щелкает выключатель. Загорается вполнакала единственная лампочка в добротной бронзовой люстре, источая желтоватый слабый свет. Не хватает напряжения в сети. Именно такой светильник должен быть у загадочного коллекционера. Странно, что не обратил днем на него внимания. Застыла гримаса на лице Эн. Жестко смотрит на меня черный кружок револьверного дула. Запястье другой руки небрежно перевязано ниткой жемчуга.
— Вот так встреча! — восклицаю с вежливым изумлением.
— Встреча как встреча… — цедит недовольно в ответ Эн.
— Да опусти ты свой пугач! На меня такие игрушки не действуют, — предлагаю я.
— Это настоящий… — неуверенно возражает она, отводя револьвер.
— Не настоящий, а как настоящий, — поправляю ее снисходительно.
— Все-то ты знаешь! — огрызается Эн.
— Опыт, моя милая! Был наемником… — делаю паузу и заканчиваю с вздохом: — В Африке!
— То-то пострелял вволю, — задирается Эн, думая о чем-то своем.
— Было дело, — соглашаюсь миролюбиво. — Но невинной крови на мне нет… в отличие от некоторых.
— Я тут ни при чем! — оправдывается она и тихо добавляет: — Так и знала, что ошибка. Какой он, к дьяволу, особист!
— Ну, почему сразу — ошибка? Давай вместе рассуждать, — предлагаю я. — Чтобы собрать уникальную коллекцию, много надо иметь денег? — и, не дожидаясь ответа, заканчиваю: — Много! Или же обширные связи и возможности. Так что вполне мог быть ответственным работником спецслужб. Вполне.
— Ты же знаешь, что это не так, — Эн присаживается на край дивана. — Если бы ты меня тогда не спас…
— Да будет вам! Вы уже со мной расплатились, — дразню ее я.
— Давайте без цинизма, — улыбается она.
— Пожалуйста! — охотно соглашаюсь. — Я тебе просто помог проникнуть в дом. И не надо ненужной романтики. Ты бы и без меня как-нибудь умудрилась к нам проскочить. Верно?
— Верно-то верно. Но трудно бы было, — вздыхает Эн.
— Ты стала проверять Михалыча. Убедилась, что он настоящий художник. Но!.. — делаю драматическую паузу. — Допустила ошибку! Ответственный работник, как ты его называешь, особист, вполне может профессионально рисовать. Естественно, в свободное от работы время.
— Ты хочешь сказать, что это Михалыч? — безразлично интересуется Эн, беря меня за руку.
— Ты легко заглатываешь самые простенькие крючки, — довольно смеюсь я. — Это можно объяснить лишь молодостью. Только ею одной.
— Завидуешь? — парирует она. — По-моему, вы тут все свихнулись на почве секса, — пытается она меня уязвить.
— Трудно не согласиться, — поддакиваю я. — Правда, вы со своей воображаемой естественностью в этих вопросах еще более ненормальные.
— Пожалуй, это все-таки ты! — неожиданно выпаливает она. — Недавно здесь поселился — раз! Уж больно прозорлив — два!
— Ну, если примитивная догадливость — основной признак контрразведчика… или просто разведчика, — быстро поправляюсь и вижу, что моя заминка не осталась незамеченной.
— Откуда ты взял, что мы ищем контрразведчика? — реагирует, немного подумав, Эн.
— Михалыч сказал… Или Серега. Не помню уже, — продолжаю дразнить Эн.
— Ты знаешь, кроме вас в доме никого больше не осталось?
— В нашем подъезде? — уточняю я.
— И во всем доме. Представь себе!
— Ради игры мы готовы на все! — заявляю высокопарно. — Даже поставить на кон свою жизнь!
— И проиграть! — зловеще обещает Эн. — Детский комплекс! — пытается пригвоздить меня к позорному столбу.
Тяну ее несильно к себе на диван. Она, так же несильно, сопротивляется.
— А играть в казаков, они же одновременно и разбойники — лучше? — интересуюсь в порядке протокола. — Влечет, влечет нас все же к молодежи, — шепчу ей на ухо.
Исходит звериный дурман от изогнутого в сладострастной неге тела…
— Я же опаздываю на игру! — вырывается непроизвольно у меня. Быстро пытаюсь исправить ошибку: — Все было просто прекрасно. Ни с кем не было так хорошо, как с тобой.
— А мне с Михалычем было лучше, — мстит она. — Ну… не лучше, а так же.
Думает, что так будет потоньше.
— Конечно. Ведь у меня же нет хвоста. А без него какой кайф? — бубню я.
— Какого хвоста? — удивляется Эн.
— Неужели тебя еще можно чем-нибудь поразить? Странно, — смеюсь. — Это я так. Не обращай внимания. Маленькие стариковские хитрости.
— Кокетство тут неуместно. По нашим меркам ты старый козел.
«Опасно уязвлять женское самолюбие… — мелькает тривиальная мысль. — А вдруг вовсе наоборот? Просто все надо проверять».
— Если бы особист отдал компромат, его бы оставили в покое, — неожиданно заявляет она.
— Это не по адресу. Поговори об этом с Михалычем или с Серегой, — советую я. — Без компромата особист станет очень бедным, и его сможет обидеть каждый.
— Лучше быть бедным и живым, чем… — умудрено произносит Эн.
— Ты мыслишь очень глубоко и нестандартно. И, безусловно, склонна к обобщениям, — замечаю, осторожно продвигаясь к дверям.
— Есть слабость, — со вздохом соглашается она. — Хотя это, поверь, знаю по себе… — и, словно опомнившись, кричит: — Эй, куда? А ну назад!
Но я уже на лестнице. Итак, задержка в полчаса. Игроки встречают меня холодно и молча. Ни слова не говоря, записываю себе в гору сто вистов. Порядок есть порядок! А без Ильича будет все же скучно…
9. Точное попадание
Видимо, прозвучал сигнал воздушной тревоги, и народ устремился вниз по широкой лестнице, ведущей в подземный переход и дальше в метро. Людей было немного. Они двигались рассеянными группками по два-три человека. Я остался на поверхности и встал около гранитного парапета.
Ракета появилась неожиданно, справа, из-за темной излучины реки, она медленно плыла над домами, очень низко, словно вынюхивая, куда направить свою чудовищную силу. Валет пик. Чувственные губы сложены в полуулыбке. Белые щеки покрывает румянец, что говорит о прекрасном здоровье. Отстранен, невозмутим. Его ничего не интересует, кроме собственной персоны. Да и оружие он держит в руках, скорее, потому что так надо. Последние человечки, перескакивая сразу через несколько ступеней, мчались вниз. Я, завороженный, следил за ракетой. Все же, наверное, она уже знала, куда двигаться. Прошла над мостом, низко, почти задевая деревья, вошла в парк и точно ударила по крылатым машинам. Яркая вспышка и кувырком летящие обломки в разные стороны. Хорошо, что парк закрыт. Видимо, на санитарный день. Ракета приняла аттракционные самолетики за настоящие. Она разнесла в клочья и те, на которых качаются то вверх, то вниз головой, надолго застывая в последнем положении, что не рекомендуется людям с повышенным артериальным давлением, и те, на которых плавно движешься по кругу, то слегка поднимаясь над землей, то опускаясь, с сильным жужжанием, на этих не получишь сильного ощущения, но для детворы и стариков — как раз. Мне, честно говоря, эти самолетики не очень жаль…
Все-таки Элла, как ни крути, дама треф. Ее невозможно разгадать, потому что она сама себя не знает. И зеленый цветок в руке, с красной сердцевиной, остальные дамы держат красные цветы, и горностаевая мантия — все это ее атрибуты. Она наверняка это прекрасно осознает.
Ощущение тревоги не проходило. Люди стали понемногу выползать на поверхность, тихо переговариваясь, боясь голосом привлечь новые неприятности с воздуха. Отдельные смельчаки наблюдали за налетом с моста. Оттуда было все прекрасно видно.
— У них все выверено! — с восторгом сказал один из них, подбежав, запыхавшись. — Компьютеры! Точность до тридцати сантиметров!
— А если бы по мосту шарахнуло? — осуждающе произнес интеллигентного вида пожилой мужчина.
— Не-а! — безапелляционно возразил храбрец. — Эти штуки только по самолетам долбят.
— Ну и публика! — поискал у меня сочувствия интеллигентный мужик и пошел снова вниз.
Я же двинулся в контору за справкой, неизвестно какой, но нужной.
К этим бабам, которые выдают справки, необходим подход. Приклеил на лицо улыбку эдакого развеселого малого, у которого никаких проблем, и неистощимого на разные идиотски смешные историйки. Вошел в стеклобетонную башню. Уверенно толкнул дверь.
— Ну, девчонки! Тут такое было! — начал с порога. — Эти умники раздолбили все аттракционы!
— Ой, да мы все видели! Отсюда обзор — дай бог! — затараторили наперебой. — Мы так испугались! Сигнал воздушной тревоги не сработал!
И понесло, и поехало…
Подул для порядка на поблескивающую темной фиолетовой мастикой печать. Сложил аккуратно справку вчетверо. Сунул во внутренний карман и, похлопав сверху по нему ладонью, произнес:
— Пока, девчата! Жаль уходить, такие вы все хорошенькие.
— Заходите еще! — откликнулись девчонки, которым уже давно за сорок.
Пошел по коридору. С трудом нашел нужную дверь. Несильно постучав костяшками пальцев, осторожно, робко открываю.
— Прошу простить за опоздание, — произношу извиняюще. — Пардон, дела. Справки разные задержали.
На столе свеча. Отбрасывает на стены неверный свет.
— Давай быстрей. Садись! Мы уже сдали, — нетерпеливо произносит Серега.
— Не будем горячиться, — говорю, усаживаясь. Достаю две бутылки вина. — Впереди, друзья, вся ночь!
Анализирую фишки. «Нет хода — ходи с бубей!» — вспоминаю карточное поверье. Бубновый король отличается от остальных. Все в коронах, этот — в чалме. Не король, а султан, с противоречивой заколкой на чалме — шестиконечная звездочка и полумесяц. У других бороды седые, у бубнового — нет, он явно моложе остальных. Виден лишь его профиль. Остальные вполоборота и лишь исполняют обязанности, а этот, кажется, от души.
— Произошла нелепая ошибка. Должны были не Ильича… — говорю я, складываю карты и объявляю мизер.
— Ой-ой-ой! Вот только этого не надо! — мгновенно реагирует Серега. — Стоит только начать — и всё. Игре конец!
Вижу в его глазах беспокойство.
— Не собираюсь ничего выяснять, — возражаю я. — Просто передаю мнение одной весьма осведомленной особы. А играть мы будем, я даже предлагаю играть не только ночью, но и днем.
— Вот это по-нашему! Сейчас, сейчас я займусь твоим гнилым озером! — потирая руки, произносит он.
— Эн пропала, — неожиданно объявляет Михалыч.
Вижу близко его глаза, растерянные и тоскливые.
— Ну и хрен с ней, — отзывается Серега.
— Потому что она тебя послала? — интересуюсь не без ехидства. Хочется проверить кое-какие догадки.
— Охота была… — вяло парирует он. — Ладно, не отвлекай, — он погружается в анализ своих и Михайлычевых фишек.
— Левушка. Я знаю, вы были… близки… — говорит Михалыч, пытаясь предотвратить мои возражения, добавляет: — Я не об этом! Вы — ее спаситель… ну, тогда… когда она первый раз появилась. Это нормально, в порядке вещей. Она мне сама все рассказала. Ей хотелось вас отблагодарить.
«Вот оно, значит, как… — думаю без удивления. — Какое многообразие причин».
— Я как раз стал делать наброски новых игральных карт. И Эн позировала, так было все чудесно!
— Бубновая дама? — интересуюсь из профессионального любопытства.
Михалыч мнется.
— Неважно… Я еще не решил… Впрочем, вы угадали! Куда она делась? Вы же знаете, — умоляюще произносит он.
— Она выполнила задание и смылась. Это мое предположение, не больше, — пытаюсь ослабить напор партнера.
— Я знаю, знаю эту вашу теорию. Все появляются по заданию, козырная шестерка в нужный момент бьет туза. Но это все красивые сказки, — не унимается Михалыч.
Выручает Серега.
— Видел ее сегодня у двадцать первого дома, — заявляет он спокойно.
— Но двадцать первый вчера заняли ооновцы! — не понимает Михалыч.
— Не вчера, а позавчера, — поправляет важно Серега. — Ну, все, я готов, сети расставлены. Маэстро, ваш ход! — предлагает он мне.
Я небрежно бросаю восьмерку.
— Ничего не понимаю… — растерянно говорит Михалыч.
— А если бы я ее увидел у союзников, было бы легче? Значит, она с ними в хороших отношениях, только и делов!.. Девятка или восьмерка червей? Будем ловить девятку, — решает Серега. — Михалыч! Ты не против?
Михалыч равнодушно машет рукой, чувствуется, он немного успокоился, видимо, решил, что Эн поблизости и скоро вернется.
Сижу с невозмутимым лицом. Серега не угадал. Мизерчик мой!
— Взял сегодня игрушку, — говорит Серега и распахивает куртку.
Вижу белую наплечную портупею. Из кобуры под мышкой торчит черная рукоятка пистолета.
— За сколько? — интересуюсь, хотя знаю наверняка, что ничего он сегодня не покупал.
— Десять!
— Это нормально, — одобряю мнимую покупку.
— И я за десять, — неожиданно заявляет Михалыч и показывает точно такой же в точно таком же снаряжении.
— В одном универмаге, видать, брали, — не удерживаюсь от замечания. — Лучше бы СКС***! А эти — баловство.
— Конечно, лучше! — соглашается повеселевший Михалыч. — Но с ним на улицу не пойдешь. СКС хорош для дома.
— А я ножом обхожусь, — говорю и мгновенно бросаю его в Анькину дверь. Он втыкается с глухим стуком.
Дверь моментально отворяется. Высовывается пьяное Анюткино лицо:
— Кто стучал? Чего надо? — видит нас. — А, мальчики. Приветик! Не забудьте стол занести.
Дверь захлопывается. Мы дружно ржем. Я тихо подхожу к ее двери и аккуратно вытягиваю клинок.
10. Предупреждение
Во дворе слышен звук мотора подъехавшего грузовика. Не сговариваясь, подходим с Михалычем к окну и осторожно смотрим сбоку вниз. Из фургона для перевозки мебели выпрыгивают молодцеватые ребята. Ага, вот и старая знакомая! Из следом подкатившего, на сей раз мощного внедорожника выходит сестра Ильича. Меняет иномарки, как перчатки. Она в пятнистой защитной форме, плотно обтягивающей фигуру, перепоясана ремнями, без знаков различия. На голове каракулевая полковничья папаха.
— Сестренка Ильича, — объясняю Михалычу. — Военный стиль!
Он кивает головой. Ему это знакомо.
— Могла бы заменить исчезнувшую? А? — не удерживаюсь, дразню Михалыча. — В плане музы? Неплохая бабенка!
— Неплохая… — задумчиво соглашается Михалыч. — Но опасная! Скорей всего ее интересуют не мужчины, а женщины или что-нибудь другое…
Михалыч — знаток. Его на мякине не проведешь… Представляю аккуратные небольшие плоские коробки. Внутри на черном бархате, а может, голубом покоятся старинные ордена. За каждым история, способная потрясти воображение… Лучшее вложение средств во все времена!.. Вдруг вспоминается странное замечание Ильича по поводу Михалычева хвоста: «Кто же хранит ценности дома?..» Действительно, главная ценность Михалыча — его чудаковатость, придающая неповторимый наклон его картинкам. Вряд ли сестренка что-нибудь там найдет. Искала бы лучше в швейцарском банке…
Бравые ребята лихо выносят все из квартиры Ильича.
— У этой дурехи еще хватит ума искать ордена у нас… — обеспокоено говорит Михалыч.
— Ну, сегодня она вряд ли решится на этот весьма рискованный со всех точек зрения шаг, — успокаиваю я Михалыча, хотя сам тоже изрядно встревожен. «Вот когда тебе пригодится СКС!» — думаю не без зависти. — У нас есть еще в запасе пара дней, пока она раскурочит всю мебель. Сегодня играем?
— А как же! — подтверждает он. — Святое дело! Пойду, сделаю пару набросков этой дурынды. По горячим следам. Может, для пиковой дамы сойдет.
Странно, что я никогда не видел ни жены, ни детей Сереги. Но каждый раз, проходя мимо его двери, слышал различные голоса — то оживленные детские, то женский, что-то им говорящий, музыку, смех… Начинает казаться, что все время одно и то же… Очередной миф? А возможно, просто магнитофонная запись?.. Черт! Ловко он внедрил его в наше сознание. Сколько раз зарекался: верить только тому, что видел сам. Субъективный идеализм. Все остальное — плод умственных фантазий, и не больше. Конечно, меньше будет единиц информации, но зато со стопроцентной гарантией.
Спускаюсь к Серегиной квартире. Опять доносится приглушенный: толстой обивкой двери шум, гам. Кажется, шипит масло на сковородке, жарят мясо? Может быть, у меня галлюцинация? Странно, что это меня волнует. Я же убежденный сторонник вегетарианства…
11. Пора сматываться
Вижу перед собой безумные Серегины глаза. Он профессионально наставил свою «пушку», целясь мне прямо в лоб. Это тебе не Эн. Хотя повадки те же. Его надо сбить с иступленного состояния. Я почему-то уверен, что он не станет стрелять, и поэтому не боюсь.
— Ты же не убийца? — спрашиваю его мягко. — Я знаю, ты не из тех, кому это нравится. Помнишь, когда тебя уделали по шее? Я же тебе помог.
— Помог… — цедит в ответ Серега. — Неужели не дошло, что это была инсценировка!
Делаю изумленное лицо. В такой ситуации лучше выглядеть идиотом. В его глазах стало появляться что-то человеческое.
— С самого начала тебя подозревал. Все вы в контрразведке одинаковы!.. — говорит он зло, но уже сознательно себя подогревая.
«А сам-то ты откуда прилетел, отец семейства? — думаю мимолетно. — Хотя сейчас столько всяких специальных групп и подразделений, как грибов после дождя или же… Только ленивый их не создает».
— Мне на все это наплевать, — говорю искренне, а потому убедительно. — Я в эти игры уже не играю. Предлагаю тебе закончить гусарика.
— Гусарика? — странно улыбаясь, повторяет Серега.
Вижу, эта мысль не кажется ему такой уж нелепой. Он уже полностью пришел в себя. Ну и психопат, прости господи!
— Не до фишек! — заявляет он, убирая пистолет. — Хочу тебе сказать, что Ильича я не убивал. Верь, не верь, а это так.
— Он распсиховался, когда ты предложил ему ехать вместе с тобой… туда, где оценят его знания и талант? — предполагаю я.
— Да, — соглашается Серега.
— А Эн с ребятами? — уточняю, тасуя карты и выбрасывая по одной на стол.
— Им просто заплатили, чтоб создали шумовое прикрытие. Катализатор… Ускорили процесс созревания плода.
— Значит, это они перестарались? Ильич испугался, прыгнул с балкона, и отказало сердце, — утверждающе заканчиваю я.
— Они — идиоты! — зло произносит Серега.
— А почему Ильич? Ты на него шел? Хотя все ясно. Ты же учился на физфаке. Он у вас преподавал?
— Только один семестр. Это чистая случайность! Нам было известно, что в доме специалист по оружию… Вы с Михалычем сразу отпали… Ну, ладно! — он резко прерывает разговор. — Вечер признаний закончен. Счастливо оставаться. Играй один.
Он вскакивает и, не спуская с меня настороженного взгляда, отступая, пятится к выходу. Чудак, право! Мой благородный клинок мог бы его поразить, как молния. Смешное сравнение. Невольно улыбаюсь. Серега хлопает дверью.
Как же все это глупо! Ну, с этим все понятно, недоучка, завербовали еще в университете, решил уйти «туда» с деньгами. Отблагодарил учителя… Не понимает, что те игры закончены. Все развалилось. Надо начинать заново.
Что-то стало познабливать. Только б не разболеться. Тогда хана. Небольшая температура выбивает меня полностью из колеи… В голове неприятная тяжесть. Снова эта девчонка, спешащая вдоль берега горного ручья… Трогаю рукой лоб. Горячий? Или рука холодна? Поднимаюсь к себе и ложусь в постель… Звенит тревожно колокольчик, в клетке спит рыба — прекрасная замена: не умерла, не сдохла, а заснула. Девчонка гонит перед собой пустую консервную банку. Самое ценное надо хранить в банке… Черт! Разумеется, не в швейцарском! А в банке, в консервной, например, из-под кофе бразильского…
Не знаю, сколько проспал. Но стало лучше.
У Ильича в квартире не просто, как после погрома — даже обои оторвали. Настырная сестричка искала, небось, тайничок. Прохожу на кухню. Пусто. Заглядываю в туалет, там стенной шкафчик. Тоже все перевернуто. Выбрасываю на пол всякий нужный в спокойной жизни хлам. Несколько банок с гвоздями, шурупами, сверху старые электрические розетки, отвертки, какие-то непонятного назначения железяки. Неужели ошибся? Снова беру уже просмотренную банку из-под индийского чая, высыпаю оттуда гвозди. Они с трудом вываливаются сквозь узкое отверстие… Ну, наконец-то! В самом низу какая-то вещица, завернутая аккуратно в холщевую тряпицу. Под ней промасленная бумага. Разворачиваю…
Ожидаю увидеть Орден Белого Орла или что-нибудь, покрытое множеством мелких бриллиантов… Вещь явно современная. Читаю латинскую надпись. И тут до меня доходит. Медаль Нобелевского лауреата! Вот так фокус! Заворачиваю снова аккуратно, кладу в банку, ставлю на место. Вдруг за ней придет хозяин?
Видимо, у меня действительно жар! Кладу драгоценную находку в карман и иду домой. Пусть останется память о большой игре, в которой никто не добился победы, думаю лицемерно при этом…
Сижу внизу и машинально тасую карты. Распечатал последнюю заветную колоду. Вдруг вернется кто-нибудь из игроков? И еще сможем сыграть финальную пулю?
Новенькие фишки приятно потрескивают в руках — то ли щелкают крылья летучих мышек где-то в подземной пещере, богатой сталактитами, то ли, наоборот, постукивают клювами дневные пташки. Не могу сообразить. Знаю твердо только одно: пора сматываться! Все являются сюда с какими-то заданиями, а потом начинают играть и про все забывают. Лично я прекрасно помню свое, знаю, что выполнить его не удалось, но мне на это глубоко наплевать. Мне иногда кажется, что любое задание лишь предлог для игры.
Выходит из своей квартиры Анька, она, как обычно, навеселе.
— Может, я сгожусь? — предлагает она.
— А ты умеешь? — не могу сдержать улыбку.
— В дурака или, скажем, — она хитро подмигивает, — в бридж могу!
— В бридж? — удивляюсь скорее тому, что она знает такое слово.
— Чего вылупился? Могу, могу! Только пойдем лучше ко мне, там будет уютней, — она снова лукаво подмигивает. — Я тебя и угощу хорошо.
— Детским питанием? — уточняю я. — Благодарю, сыт по горло.
— Ну, вот тоже придумал. Натуральным продуктом! Нашим крыскам положено все по первому разряду.
— Крыскам? — не понимаю, о чем речь.
— Нашим бедным подопытным кроликам и прочим морским свинкам, — бормочет Анька. — Что-то я разговорилась! Правда, я тебя почему-то не боюсь…
До меня медленно начинает доходить. Вот и предмет охоты объявился! Я начинаю хохотать, чуть не падаю со стула, слезы текут по щекам.
— Ты чего? — обеспокоено спрашивает она. — Сдурел малость?
— Точно, сдурел. Верное слово! Ты кем там, в своем институте? Старший научный, а может, ведущий исследователь? Вирусы выращиваешь? — интересуюсь я.
Анна Петровна трезвеет на глазах.
— Тихо ты! Я уборщицей в зооуголке! Понял?
— Не волнуйся. Мне чихать, где ты служишь. Теперь чихать. В уголке так в уголке!
— Мне надо выпить и с кем-нибудь залечь. Ты понимаешь? — шепчет она трясущимися губами. — Или я с ума сойду от страха. Тебе ясно или нет? — срывается на крик.
— Можешь больше не трусить. Ты всех переиграла! Ищейки тебя не обнаружили. Бойся случайной пули, ну, там рикошетом от стены или еще как… Ну, ладно, специалистка, мне пора.
Заношу в ее прихожую стол и бегом поднимаюсь к себе. Все помешались на этих ядерщиках! А спец-то оказался совсем по другому оружию! Всё! Срочно забыть!
Достаю старую, грязную, засаленную телогрейку, надеваю сапоги, сую за голенище нож. Счет времени пошел на минуты, чутье меня не подводит в такие моменты. Снимаю со шкафа обувную коробку, извлекаю пистолет, проверяю автоматически обойму. Привязываю к нему шнурок, который закрепляю таким образом, что пистолет оказывается сзади на спине под телогрейкой между лопатками. Самое надежное место, если какой-нибудь случайный патруль затеет на улице обыск. На дворе, кажись, осьмнадцатый год или что-то около того. Во всяком случае, со своим внешним видом я бы там пришелся впору, привинчиваю к телогрейке жемчужину Ильичевой коллекции. Смотрюсь в зеркало. Медаль смотрится недурно. Надо еще взять два серебряных стаканчика и ложку с фамильной монограммой. Нет, это уже слишком! Собираюсь прихватить чужое барахлишко! Называется: вжился в роль! А может, я действительно Лев Николаевич? В конце концов, человек является тем, кем он себя в настоящий момент ощущает. И точка!
В подъезде неприкаянно слоняется Женька.
— Ого! — восхищенно произносит он, показывая пальцем на медаль. — У вас всегда такие классные вещички. Заслужили?
— Заслужили? Хорошее слово! Нет, брат, дали поносить.
«За разговорами может окончательно пройти жизнь…» — мелькает здравая мысль.
— Нравится?
— Еще бы!
— У папаньки, небось, тоже такие есть? — проверяю напоследок, уже так, из праздного любопытства.
— А ну его!
— Ну-ну! Про родителей так нельзя, — укоряю назидательно мальчонку.
— А я с тетей Аней переспал, — неожиданно безразлично сообщает Женька.
— Ну ты даешь! — искренне удивляюсь я.
— Она вообще-то баба ничего, но руки у нее… — он морщится и укоризненно качает головой. — Грудь и жопа хорошие, ничего не скажу. А вот руки… Я даже заплакал сначала.
— Ну, это все поначалу плачут, — утешаю его я.
— Тогда ничего, а то я подумал, что один я такой… дефект.
— Я тебе говорю: все! — повторяю, думая, что дело совсем плохо, и по всем статьям надо срочно уносить ноги. Жаль, конечно, оставлять старинные часы. Рвется связь времен, рвется… Что поделаешь? И так задержался, дальше некуда. Машинально поигрываю ножом. Лезвие то выскочит, то снова спрячется.
Женька заворожено следит за манипуляциями. Наконец произносит со вздохом:
— Я бы с удовольствием обменял нашу трехкомнатную на ваш нож, — и замолчал выжидающе.
— Это неравноценный обмен, — поясняю ему. — Квартира тебе еще пригодится. Будешь тетю Аню к себе водить… или еще кого.
Женька шутку не принимает:
— На кой черт она мне сдалась? — подумав, мудро добавляет: — У нее и своя есть. Можно к ней, если что.
— Ладно, обдумаем твое предложение, — чтоб не огорчать пацана отказом, говорю я. — Вот что, Жень! Пора двигать. А то можем не успеть. Айда со мной!
— Я не могу, — горестно отзывается он. — Мне отец квартиру приказал стеречь. Иначе, сказал, убьет.
— Так и сказал? Ну, это он пошутил, — стараюсь переубедить мальчонку. — Если уж так надо, сам бы и остался сторожить.
— Он не может. Мать в положении, и им пришлось срочно сваливать. Мать не хотела, плакала, но он заставил.
«А Михалыч-то — кремень мужик. Вот ведь сукин сын! Может, ум вконец помутился?» — думаю я и спрашиваю у Женьки:
— Он, наверно, вконец соскочил, паразит хвостатый?
— Да нет, я рад, что они уехали. Без них спокойней, а то душу целый день мотали. Жратва есть, денег оставил, так что не пропаду.
— Ну и дурак! — не выдерживаю я. — Все уже ушли. Ты что, один в доме останешься?.. Я с тобой только время теряю. Уже за стаканчиками не успеваю сходить. Вон и Анютки уже нет, — дергаю дверь ее квартиры. Она почему-то не заперта. — Ладно. Пока! Держи на память, — подаю Женьке нож и вижу радостное изумление в зеленых глазах. Треплю его на прощание по волосам и выскакиваю за дверь.
Крадусь к краю дома. За углом кто-то пыхтит и стонет. Осторожно выглядываю. У стены Анна Петровна с каким-то дезертиром усердно занимается любовью. Проклиная себя за сентиментальность, бросаюсь назад. Женька по-прежнему в подъезде, любуется ножом. Увидев меня, бледнеет.
— Что, передумали? — с жалкой улыбкой протягивает назад нож.
— Да нет! Позвонил сейчас твоим, они разрешили тебе уехать вместе со мной.
— Правда? — недоверчиво и обрадовано спрашивает Женька.
— Правда, правда!
— А куда, дядя Лев?
— Куда-куда, в лес конечно.
— Я хочу достать много денег, — неожиданно делится сокровенным Женька.
— Зачем? — интересуюсь, приоткрываю входную дверь и всматриваюсь в узкую щелку.
— Куплю себе шикарный костюм и… — мнется он. — И бабочку! Обязательно бабочку!
— Вот за это хвалю, — одобряю я. — В тебе просыпается настоящий джентльмен.
Мы быстро выходим. К дому подъезжают крытые грузовики. Союзники, ооновцы, сестренка? Нам наплевать! Мы прошмыгиваем в арку и бросаемся бежать что есть духу. Пожалуй, нас бы никто не смог догнать. Ей-богу, никто!
Эпилог
— …Широкий штриховой мазок, удивительная цветовая нюансировка рыбьей спины — все говорит о несомненном мастерстве художника. Безусловно, вспоминается библейская притча об Ионе, проплававшем в чреве кита три дня и три ночи. Переходим в следующий зал… — экскурсовод, весьма приятная женщина лет тридцати, уводит небольшую группку посетителей.
К картине подходит Михалыч. Вид у него холеный. За ним семенит корреспондентка с микрофоном.
— Я не даю интервью, — бросает он. — И при чем тут, спрашивается, Иона?.. Как все же неудачно раскрашена спина этого млекопитающего! Несомненное мастерство? Какая глупость! Обычный дилетант. Правда, не без способностей. Вот это уже ближе к истине. Эти экскурсоводы — форменные болваны. Или… болванки? Все умудряются переврать! — брюзжит Михалыч, а сам посматривает на корреспондентку: включен ли у той микрофон?
Да включен, включен! Чего комедию-то ломать?
— Пару слов для русской службы Би-Би-Си!
— Ну, если только пару, — милостиво соглашается Михалыч.
— Правда ли, что вы приобрели эту картину?
— Возможно.
— Говорят, вы переиграли и русскую контрразведку, и исламистов?
— Один мой старый знакомый ответил бы вам так: все являются в этот мир с какими-то заданиями, а потом начинают играть и про всё забывают. Иногда кажется, что любое задание — лишь предлог для игры.
— Что помогло вам выйти сухим из воды?
— Разумеется, хвост.
— Я не ослышалась, хвост? Какой хвост?
— Естественно, мой!.. Была, правда, одна неприятность. Я его прищемил по неосторожности.
— Было больно? — участливо интересуется корреспондентка, скрывая радостное изумление. Уж такого подарка она никак не ожидала.
— В том-то и дело, что совсем не больно, — хитровато улыбается Михалыч и достает из кармана колоду карт, задумчиво их тасует. — Вы представляете? Совсем!
Ну, это уж слишком. Я выключаю телевизор. Приятно, конечно, когда тебя цитируют. Но всему есть предел.
В детской заплакал малыш. Слышу, как Элла подбегает к кроватке и начинает что-то ворковать. Малыш успокаивается. Интересно все же, чей это ребенок? Мой, Михалыча, а может, Ильича? Элла уверяет, что мой… Да и по срокам, вроде бы, так… Хотя кто его знает?.. Она же уверяла меня, что это я подарил ей «Игроков», и почти убедила. Хотя я прекрасно помню, что она просто вульгарнейшим образом стащила картину перед отъездом. С другой стороны, это она все устроила с «Кристи». И благодаря вырученным деньгам мы можем наслаждаться жизнью в этом тихом, забытом богом уголке.
— Женька! Айда, купаться! — кричу вглубь дома.
— Сейчас, дядя Лева! — сразу же доносится в ответ.
Может быть, стоит научить Женьку преферансу, сражаться с компьютером мне уже изрядно надоело? Иногда хочется объяснить ему, что я не дядя Лева. Но стоит ли вносить путаницу в голову ребенка?
Мы идем на берег моря. Слышен мягкий шум прибоя. Почему-то мне кажется, что роль примерного семьянина, которую я сейчас старательно исполняю, это ненадолго. А вот то, что нет ничего лучше вечерних морских купаний, в этом я уверен на все сто.
— Ура! — кричу я от избытка чувств.
— Ура! — вторит мне Женька.
Мы мчимся навстречу морской стихии. А на горизонте, на фоне заходящего солнца, медленно появляется плавник огромной рыбы…