Лера Сом, Алесь РАЗАНОВ, Михась СКОБЛА, Галина БУЛЫКО, Наста КУДАСОВА, Виталь РЫЖКОВ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2009
Мы больны Беларусью,
Ее ласковой силой, свободой святою.
Мы больны Беларусью,
Недугом высоким, подарённою нам высотою.
Мы больны Беларусью
Как витязи древние, в этом и первопричина:
Мы больны Беларусью,
Ты меня утешаешь, что горечью неизлечима
Любовь.
Мы больны Беларусью,
Ее речью златой, искромётною и бубенцовой,
Мы больны Беларусью,
И душу пронзает нам каждое слово…
Мы больны Беларусью…
В нас — и замки и церкви, в нас — хаты белёны.
Мы больны Беларусью,
Ты меня понимаешь, к ее изголовью склоненный…
Так и я.
Мы больны Беларусью! —
Печалью высокой, томительной, неизъяснимой.
Мы больны Беларусью,
До последнего вдоха — единственной и негасимой
Мы больны Беларусью,
В жизни нашей однажды такое бывает.
Мы больны Беларусью,
Ты чувствуешь, нам отвечает она, отвечает,
Ощущаешь ее?..
* * *
Небо такое лазоревое,
Такое, что тщишься иметь
Тучной пунцовой крови взамен
Его в родовой крови.
Лето. Жары никакой.
Обыденной кажется смерть,
И так далеко до нее, далёко,
Как будто бессмертным себя объявил…
Небо такое высокое,
Такое, что рвется нить
Между парящим заоблачно
И черною правдой в отчизне.
И каждый раз по возможности
Ты выбираешь “быть”,
Но, Боже мой, не чужими бедами,
Ценою собственной жизни.
Небо такое свободное.
Такое, что не объять
Его ожерельями жаркими
В потемках земных оков.
Небо — твое и каждого,
Кто жаждет еще летать, —
Лазоревое и высокое,
Свободное и далекое,
Бесцельное, беспорочное,
Одно для любых веков.
Перевод с белорусского
Станислава Михайлова
Кто спрашивает у меня дорогу на восток,
кто — дорогу на запад…
Подобно перекрестку, указую я всем, куда
идти, а сам пребываю на месте —
на этой земле, под этим небом,
слишком лёгкий для глубины,
слишком тяжкий для высоты,
слишком целостный, дабы податься
в какую-либо сторону…
Вот моя левая рука, вот — правая…
Я кладу зерно в дол — и оно вырастает
во древо:
на одной его ветке — солнце,
на другой — месяц,
разноголосые птахи со всех концов света
поют на нём свои песни и ладят
гнезда…
Тут мой запад, и тут — восток.
ГЛИНЯНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
Зашедши на загуменье, копаю
глину, мешаю ее со своей слюною
и леплю, что хочет лепиться само, —
человечков.
Это — сосед Иван,
это — сосед Богдан,
это — отец,
а это — матерь,
а это — я…
Приходит на загуменье сосед Иван,
приходит сосед Богдан, приходит
отец, приходит матерь, и диву даются,
как я их славно слепил.
Сами-то мы, — произносят они, —
живые, а вот они неживые, и коли ты
не оживишь их, со временем мы
такими же станем, как и они…
Я на ноги ставлю своих человечков,
тепло в них вдыхаю, будто замерзли
они, и прошу: оживите…
Но не слышат меня глиняные человечки
и не собираются оживать.
Пойдут соседи, пойдет родня, а я
по-прежнему буду сидеть на том загуменьи,
и думать,
и мучиться,
и сожалеть, зачем я вообще связался
с глиной.
НА ВТОРОЙ ГОД ВОЙНЫ
На второй год войны не выросла рожь на поле,
не вырос картофель, а выросли лозы.
Взялся я драть с лоз кору —
а они из железа,
взялся я сечь топором их —
стали с них сыпаться на землю железные зерна,
взялся выкапывать лозы — стал
из-под корней появляться железный картофель.
Кто будет есть те железные зерна?
Кто будет есть тот железный картофель?
Бабушка скажет: война.
И сам я пытаюсь разгрызть эти зерна,
пробую сам я на зуб тот картофель,
чтоб самому мне стать из железа, точно
война, и железные лозы с поля
повырвать.
ДАЛЬ
Даль подступает и отступает, и всюду
вместо нее застигаю туманную землю,
воду в сосредоточеньи, шершавые древа.
Я у них допытываюсь о дали.
Скажет земля: это мой слух.
Скажет вода: это — зренье мое.
Скажут деревья: это — наше дыханье.
Я поворачиваюсь вокруг.
Одновременно я способен быть только здесь,
где стою, где уже есть.
Даль — мой потерянный рай: он
отображается снами и миражами.
В даль разослал я стрелы
по разным странам, но возвращаются стрелы,
попадая в меня.
Перевод с белорусского
Владимира Титова
Памяти деда Василя
Косил дед конюшину
Да упал, да помёр.
Думал ехать до млыну*,
Но остался помол…
На приволье-раздолье
Доцветал девясил…
Был пан воли и доли,
Стал раб Божий Василь.
Лезли в очи ромашки
Да чабрец щекотал,
Цивиликали пташки,
Только дед не слыхал.
Этой рати достоин —
Смерть с косой, он с косой, —
Умер дед, словно воин,
И умылся росой.
Конь метался по кругу,
Всё глядел сквозь овсы,
Как сцепились средь лугу
Меж собой две косы.
REINKARNACIO
Пока мне лес не загадает годы,
Не глянет морок с тёмного кута,
Играть я буду на златом фаготе
Не твоего ль ажурного хребта?
Пока с гостей не ворочусь до хаты,
И не ступлю на вечности порог,
Играть я буду дивные сонаты
На клавишах и рук твоих, и ног.
Пока душа в томленьи невесёлом,
Как жёлтый лист, не ляжет на землю,
Нехай звучит пронзительное соло,
Коль я тебя, как скрипку, притулю.
Пока жасмин летит на подоконник,
Пока пылает цветом белый май,
Моя кифара, мой губной гармоник,
Моя ты окарина — не смолкай!
А замолчим какой-нито годиной,
Как загадал многоголосый лес,
И в прах воротимся, и станем глиной…
И вновь войдём в ещё один замес!
* * *
Край таится в границах, как висельник страшен,
Месяц глянет из туч и затянет петлю.
Серебристые фаллосы силосных башен
Снова, небо кохая, — бессилят землю.
Край, где чёлн цепенеет, до брега припавши,
Где дожди, грохоча, льют из облачных дыр,
Где коровы ревут, воротившись от пастбищ,
А поэты — тишком норовят в монастырь.
Где людское житьё — репетиция смерти,
Край, где в венах шляхетска блакитная кровь, —
(Аритмичной старухи-Европы предсердье)
Ты вдохнул наркоту азиатских ветров.
Где народ посполитый, поминки, как святки,
Отмечает… Равно, что в душе — тарарам.
Где не может — всё занято — к мамке и татке,
До Небес дозвониться воссозданный храм.
Не зелёный валун, мхом веков изукрашен,
И не аист, что в Африке высмотрел рай,
Серебристые фаллосы силосных башен —
Вот твой символ, вместилище дебрей и пашен,
В небеса устремлённый, возлюбленный Край.
В ДОЖДЬ
На ветровом стекле —
разбегаются реки
паутина воды
их скорость
пропорциональная
скорости автомобиля
100 на спидометре
и реки пульсируют
укрощая хлябь ниагары
и даже стремятся ввысь
притормозишь и русла
рвутся и спутываются
20 800 белорусских рек
и два миллиона остальных
просят Землю не останавливаться
Перевод с белорусского
Владимира Берязева
Чья тень поселится в камее,
Чей дух развеется, как дым,
В пустом видении Помпеи,
Где ты остался молодым?
Под недоспелый смех оливы
Аукались с далеким дном
В чернеющей золе прилива
Глухие амфоры с вином.
Текли колонны и фасады,
И руки белые скульптур
Сметали даты и награды
На императорский пурпур.
И сквозь разрушенные плиты
С вольноотпущенной земли
К подножьям статуй позабытых
Густые травы проросли.
Вскипает лава под корою.
Следы остывшие ведут
Туда, где музы и герои
И после города живут.
КАЛИПСО
Как в раковинке бьется звук —
То ищет выйти час умерший,
Окаменевший с этих мук
Тугой жемчужиной замерзшей.
Скрываю полымя ночи
За перламутровые створы,
Теряю тяжкие ключи
От островка — найдутся скоро.
Сушу трехпутные ветра,
И хищной раковинке снится:
Мой дух, воздушнее пера,
Несет дельфин-самоубийца.
Любовь в бездонности сыщу,
Остатки паруса развею,
Тяжелый якорь отпущу —
Не заржавеет…
Перевод с белорусского
Владимира Титова
КЛЕОПАТРА
Кренится от смуты
небесное судно,
Песок засыпает
гробницы пророков,
Вотще разбиваются
славные судьбы
О несовершенную логику
рока.
От жемчуга
винная чаша дымится,
Папирус глядится
в пустынные воды,
Без боя
рабой красоты обратится
Усталая мудрость
людей и природы.
Рассвет ожидают
все стражи державы,
И цедится сон сквозь царицины веки…
И зеркало — наземь
из тесной оправы —
Что вылито в образе
аспидной змейки.
ЕФРОСИНЬЯ
Самым ценным камнем
креста Ефросиньи Полоцкой
был алый гранат
Христова невеста
на чёрные волны глядит,
Что вышли на волю Двины
из-под девственной льдины.
Не выпала доля —
единой тропинкой ходить,
Но выпала доля —
расстаться под небом единым.
А встретит чужая земля
гробовой тишиной,
Да тени бесплодных смоковниц
на стенах и плитах.
А Мёртвое море
виной или алой волной
Блеснёт под горячими блёстками
звёзд позабытых.
Под колером этим
железом кровавится ржа —
В ней женская сила,
как вечная память таится,
Как в капельке света,
распятой в распахе крыжа**,
Как в огненной розе,
что нам на распутье блазнится…
Перевод с белорусского
Владимира Берязева
Буду снить синим,
ведь белым — наболело,
червонный же очарует
причудливостью желанья,
а желтый —
прожорливая тягота жизни,
зеленый — назойлив…
Так буду синим снить,
синим, как море,
как Мориса птица…
Синим снить буду,
чтобы черное вчера
и страшное завтра
остановились в синем сегодня.
* * *
Весна.
Устам
Тесно.
* * *
Вышивала страницы виршами,
Поколола словами пальцы.
Сколько же нам, маевым, намаяться
Доведется по милости лучших…
Накормила руки отравою
Боли своей лобной, лобастой.
Сколько же нам цвета священного
Доведется отдать на муки…
Вышивала — высоты вышила…
Звездами вплела одиночество.
Не сумеют заботы более
Успокоить сердце безутешное.
Перевод с белорусского
Владимира Титова
Возвращайся ко мне, возвращайся
ранним рейсом — и явно, и тайно —
и прайм-таймом, и поздно, и рано,
через нервы, разрывы и раны.
Автостопом, а то — бизнес-классом,
но, будь ласка, вертайся, вертайся,
всё отбрось, не помешкай ни часа,
жду тебя, жду тебя, возвращайся.
Воротись до меня, возвращайся —
нету смысла — жлобы и меньшинства, —
жду тебя, жду обычного счастья,
жду обычного счастья от жизни.
Воротись до меня, возвращайся
без причины, что может быть проще,
мы по стёжкам повдоль Белтрансгаза,
по дубовым и липовым рощам
побредём и смеясь, и кохаясь…
… Всё оставь, как бельё под горячим
утюгом, позабытым на даче,
не тужи, воротись, возвращаясь…
Не вернёшься… Но ты не печалься.
Буду ждать. Буду ждать. Возвращайся.
МАГДАЛИНА
Не плачь, Магдалина, — лоно Евангелия,
не печалься, негасимая, возвратится,
воротится твой Господь жаждущий,
по вере твоей воротится —
обязательно,
обязательно.
Постепенно затянется сердце жалостью,
будет больно и горестно до века скончания —
и вернётся твой Господь жаждущий,
возвратится, веришь ты, обязательно.
Ждать в метро, у ларьков, ждать в пустой кофейне,
ждать на этом свете и ждать на том,
ждать на ложе любви, ждать в кладбищенской тени,
что вернётся сын Божий в обличье простом.
Но когда-то настанет последний год,
ожиданьем уже ничего не изменишь
и умрёшь ты, не видя Его приход…
Но, как прежде, ты вновь Его первой встретишь!
СНЕГ
Снег, над всею землёю снег…
В холодеющем сердце — страх.
— Не
забывай меня! —
На кресте ножа мой кулак.
Снег, над всею землёю,
в нём
мы можем себя отыскать.
На холодном лице твоём —
каинова печать.
Снег, над всею землёю снег…
Росчерком на стекле —
и-м-я.
— Не
забывай
меня! —
склоняюсь к ладоням твоим я.
Снег… над всею землёю сроки
истончились как мысли лезвие…
Снег…
Падают
с неба строки,
несказанные донельзя…
Перевод с белорусского
Владимира Берязева
Следующий материал
СВОЙ КАМЕНЬ. Поэзия Беларуси:
Виктор ЯРАЦ, Генадь БУРАВКИН, Нина МАЦЯШ, Алесь КАСКО, Сяржук СЫС, Владимир АРЛОВ