Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2009
Сколько современных русских поэтов знает широкий читатель? Счет, пожалуй, не на десятки, а на единицы. Легко догадаться: это те, кто широко печатался в советских издательствах, плюс несколько “лиц” из телевизора. Интересно, что почти все они — благодаря именам до сих способные собирать большие залы — практически ушли или вытеснены из журналов, рассчитанных в большинстве своем на читателя разборчивого и подготовленного.
Так ушли или вытеснены? Правда посередине. Многие поэты “с именем” не дураки — видят, какую поэзию сегодня печатают “толстяки”, и предпочли “уволиться по собственному”, не дожидаясь, пока попросят “плохие” главреды, тем более что уход этот и не был особенно заметен и отмечен, никто не забил в колокол: ведь и правда, кто читает журналы, когда есть газеты?
Не стало меньше, например, Евгения ЕВТУШЕНКО, хотя в “Журнальном зале” вы найдете всего одну его подборку за… 1996-й год. Он много пишет, выступает, создает эффект присутствия. Евтушенко взял на себя титанический труд суммировать всю русскую поэзию под своим знаменем. Начали множиться антологии-кирпичи с врезками от Е.Е.
Но и это, как оказалось, не предел. В газете “Новые известия” Евтушенко ведет авторскую рубрику, где рассуждает о своих многочисленных собратьях уже более вдумчиво и даже посвящает им стихи. Такие примерно (“НИ” за 9 октября):
И вырос Вася Попугаев
без бедокурства,
но зуб имел против хозяев
и самодурства.
Сын живописца, сиротою
в лет восемь ставший,
ни чином и ни красотою
был не блиставший.
(Последнюю строчку впору переводить с русского на русский. — В.Н.)
Но при чужой беде и горе
и в нем, подростке,
блистали молнии во взоре —
не с елки блестки.
И он писал трактат ночами,
хоть не просили,
“О рабстве и его начале
и следствиях в России”.
Бедный полузабытый поэт начала 19-го века Василий Попугаев, хоть не просил, а угодил прямехонько в “Гаврилиаду” (“Служил Гаврила хлебопеком”). И не он один. Спрашивается: зачем Евтушенко пересказывать прозу, коверкая язык и оснащая ее за уши притянутыми рифмами? Ну, скажем так: ради просвещения. Но полезно ли просвещать такими стихами?
Похожую просветительскую миссию возложил на себя Александр Кушнер, за что его многие ругают. Но резоны Кушнера как раз ясны и имеют свою традицию, его функция “охранителя”, строгого “старшего” при расшалившемся молодняке даже необходима. Необходима ли механистичность, с которой Евтушенко укладывает поэтов — одного за другим — под обложки со своим именем (пулеметный стиль письма этому способствует) — большой вопрос…
“Литературная газета” за 14 октября напомнила новой подборкой о поэте-лауреате Ленинской премии, бывшем секретаре правления Союза советских писателей Егоре ИСАЕВЕ. Выдержал ли многотиражный официозный Исаев проверку новым контекстом?
Увы. Ни вялые обличения “познеров”, ни привнесение робких эротических мотивов не освежили строк заслуженного автора. Образность и намеки скорее пугающи.
ОЗОРНИЦА
Ноги-ножницы, ромашка
На взволнованной груди,
Вся — ладошка наотмашку:
Подивился — проходи,
Не мешай гулять по свету,
Тут тебе калитки нету.
В “ЛГ” за 30-е сентября Юнна МОРИЦ — как ни странно, она тоже в этой группе “самоотлученных” авторов. Мориц, с большой натяжкой, конечно, можно назвать поэтическим близнецом режиссера Киры Муратовой: цельность, независимость, резкость отличали ее от многих и многих советских поэтесс. Да и советскость к ней нисколько не прилипала. Как и антисоветскость. И вдруг, как из рога изобилия:
Месили Сталина, месили
Разоблачители вреда, —
Но где тот Сталин был, когда
Они капутили Россию?
Где было сталинское время,
Когда угробили страну,
За хлам похвал, за мусор премий
Целуя в яйца сатану?
<…>
Теперь на эти свистопляски —
Кто падок, кроме дохлых мух?
И ждут от Сталина подсказки
Под псевдонимом Винни-Пух.
Сложно поверить, но эта пропитанная столь слепой и безоглядной ненавистью, что трещит по швам вся материя стиха, “кричалка” — невнятная, топчущаяся на месте — написана Мориц. И подобного рода высказываний, непоэтических, поскольку размахивание кулаками над очередным “попранным” — не поэзия, что-то иное: юродство, какофония — в обстоятельной подборке большинство.
Однако есть в ней и другие стихи. Сравните, насколько другие:
На работу ходят ангелы поэтства,
По талонам принимают населенье,
У одних — талон на вторник после детства,
У других — на среду после отравленья.
У одних — на после дождичка в четверг,
У других — талон на пятницу по пьянке.
Есть талоны и для тех, кого отверг
Коллективный гений вкуса и подлянки.
Если чей-то и валяется талон,
Не являйся по нему в чужое время.
Время собственное — собственное имя.
А чужое время — худшая из премий.
Выходит, никуда Мориц от поэтства не ушла, оно только затмилось “чужим временем”.
В.Н.