Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2009
— Только не надо плакать, — врач мягко сжал пальцами ее локоть. — Слезами проблему не решишь. Надо взять себя в руки и бороться, бороться и еще раз бороться!
Лидия Ивановна кивнула, прижала к лицу мокрый платочек, с трудом сдерживая рвущиеся рыдания.
Доктор вежливо молчал, намекая, что разговор окончен, но женщина не могла встать со стула, будто надеялась, что через минуту произойдет чудо и обрушившаяся беда исчезнет вместе с кошмарами последнего месяца, растворится, как чужой страшный сон, по ошибке заскочивший в ее дом.
— Возьмите себя в руки, — повторил доктор. — Конечно, сумма огромная, но надо попытаться. Мир не без добрых людей.
Он уже приоткрыл дверь, нетерпеливо выжидая, когда же посетительница покинет кабинет. Он сочувствовал этой пожилой женщине в старой линялой кофточке и длинной старомодной юбке, но его ждали другие пациенты, другие проблемы, да и причиной раздражения была не профессиональная капитуляция перед неизлечимой болезнью внучки посетительницы, а то, что в медицинском институте его учили лечить, а не вести душеспасительные беседы о деньгах.
Женщина с трудом поднялась со стула и, пряча платочек в рукав кофты, тихо вышла из кабинета, стены которого были сплошь увешаны зловещими цветными картинками больных человеческих органов…
В редакции, куда она пришла по совету врача, ее объявление приняли сразу. Девушка, которая сидела в комнатке с прикрепленным на двери листком “отдел рекламы”, прочитала текст, сочувственно улыбнулась и сказала, что постараются дать объявление на послезавтра, а с нее возьмут по льготной цене, если, конечно, у Лидии Ивановны есть пенсионное удостоверение.
— Пенсионерам у нас, как вы знаете, скидки, — объяснила она.
Пенсионное удостоверение, конечно, было при ней, без него, как говорится, никуда. Сотрудница все быстренько оформила и, протянув квитанцию, пообещала позвонить, когда газета появится в продаже.
Затем Лидия Ивановна направилась в банк — это ей тоже подсказал врач. Промаявшись с полчаса в большой зале, где с полсотни людей сновали от одного окошка к другому, она дождалась, когда один из сотрудников банка — совсем еще мальчишка! — остался один (она стеснялась встать в очередь, стеснялась при ком-то говорить о своих проблемах, у нас ведь не очередь, а давка, все лезут на спину, чтобы подслушать, заглянуть через плечо в твои бумаги или сосчитать твои деньги), и, неуверенно приблизившись к нему, стала сбивчиво объяснять свою просьбу. Он, очевидно, не понял и попросил изложить проблему еще раз.
Лидия Ивановна вытерла платочком слезящийся нос и тихо спросила, не может ли она получить кредит под залог квартиры. Менеджер банка достал большую, в половину газетного листа, анкету.
— Сначала надо заполнить заявку, — сказал он.
Лидия Ивановна осторожно взяла в руки протянутый лист. Буквы сливались, и она не могла толком прочесть вопросы.
— Можно я с собой возьму? Очки некстати забыла.
— Да, конечно, — кивнул менеджер. — Мы работаем каждый день, выходной — воскресенье.
— А… — она запнулась и умоляюще попросила: — Мне надо очень быстро. Как долго все это оформляется?
— Если быстро, то в течение двух недель, — в глазах парня сверкнул настороженный огонек. — Можно уложиться в одну. Нам ведь надо сделать оценку вашей квартиры, проверить документы на нее. Квартира приватизирована?
— Да, дочка занималась.
—Сколько человек проживает?
— Я, дочь и… — голос ее задрожал, но она на одном дыхании заставила себя выдохнуть: — И внучка Люсенька.
— Квартира приватизирована на вас?
— Нет, на дочку. Мы решили, что так будет лучше. Чтоб завещание не писать, — пояснила, смутившись.
— Вот пускай дочка заполнит анкету, потом вы с ней сходите к нотариусу, напишете заявление, что не возражаете против желания дочери заложить квартиру, а потом будем оформлять. Только учтите, сумма кредита составит половину стоимости квартиры, — он улыбнулся, слегка пожав плечами. — Банк не имеет право рисковать. Тем более что маленький ребенок в квартире прописан. Для банка это головная боль.
— А… — она хотела еще что-то спросить, но вместо слов получилась какая-то каша невнятной благодарности.
— Вы анкету забыли! — удивленно произнес менеджер, увидев, что женщина отходит от стойки.
Она оглянулась, покачала головой и вышла из залы.
На улице стояла жара, хотя календарное лето было на исходе. Наверное, солнце торопилось выдать в первые дни сентября недоданное весной тепло, словно и там, на небесах, были установленные планы по градусам, которые надо выполнять. Однако Лидия Ивановна не замечала ни жару, ни загорелых отпускников, вернувшихся с юга, она просто шла по тротуару, не понимая, куда идет и зачем.
Внезапно дорогу преградила толстая веревка и Лидия Ивановна, не успев испугаться, подняла голову.
На тротуаре возле большого серого здания стояли несколько палаток с пришпиленными лозунгами, а возле них, прямо на асфальте, копошились люди — давно не мытые, в грязной одежде. Молодая женщина кормила грудью младенца, не смущаясь прохожих, которые сновали мимо палаточного городка, брезгливо огибая веревку. Здесь же на асфальте расстелили газету, на которой стояла бутылка минералки и надломленный батон. И в этом странном загоне бегали чумазые мальчишки, играя в догонялки.
Лидия Ивановна остановилась и стала читать написанные фломастером отчаянные крики о помощи. Из разноцветных слов можно было узнать, что здесь сидят семьи, выброшенные из общежития какого-то обанкротившегося заводика. Желание подойти к этим людям, узнать, на что они надеются, поселившись у подъезда приемной, которая казалась им высшей земной и небесной инстанцией, подавила врожденная робость, и женщина, тихо обогнув веревку, пошла по проезжей части улицы.
К чему корить интеллигентность, которая вросла в тебя вместе с избранной в молодости профессией? И разве дело только в невозможности задушить стыд и, усевшись на асфальте, кричать на весь мир о своем собственном несчастье? Она бы и села, и кричала, кричала истошно, до хрипоты, умоляя равнодушный мир спасти ее внучку от страшной болезни, знать бы, что тебя услышат. Судя по внешнему виду, люди на асфальте сидят здесь не первый день, и работающие в этом здании проходят по утрам мимо них, тянут на себя бронзовую ручку дубовых дверей, разбредаются по своим кабинетам и делают вид, что решают государственные проблемы. Видят ли они просителей, а если видят, что испытывают? Жалость, сострадание, раздражение? Ведь можно спасти десятки таких, как Люсенька, сотни! Ну, вот же у подъезда стоят… раз, два, три, четыре, пять… дорогущих автомобилей, каждый стоимостью в одну операцию, даже по телевизору об этом говорили.
Да кто отдаст любимую игрушку ради незнакомой девочки, которой осталось жить чуть больше месяца?
Женщина шла тенистой улицей, и красивые дома проплывали в ее слезящихся глазах…
Люся лежала на диване и пыталась поставить плюшевому зайцу градусник. На полу были разбросаны фломастеры и два альбома с рисунками. Услышав звук открывающейся двери, девочка подняла голову:
— Бабушка? Ты?
— Это я, солнышко! — Лидия Ивановна вошла в комнату, подошла к дивану и, поцеловав девочку в лоб, отняла у зайца термометр. — Не надо играть с термометром. Разобьешь!
— А у него температура! — заупрямился ребенок. — Вот потрогай его уши! Горячие.
Она протянула зайца, и Лидия Ивановна была вынуждена пощупать игрушку.
— Нет у него температуры, заяц здоров. А термометр может разбиться, разольется ртуть. Я тебе рассказывала, что это такое. Никто не звонил?
— Нет, — покачала головой девочка, укладывая зайца на подушку рядом с собой.
Лидия Ивановна посмотрела на громоздкий телефонный аппарат и, нагнувшись, переставила его на тумбочку.
— Сейчас бабушка сварит тебе кашу, потом немного поспишь.
— Не хочу кашу! — капризно надула губки девочка. — Все каша и каша! Тебе доктор что сказал? Каждый день ложечку красной икры, персики…
Лидия Ивановна вздрогнула, но, стараясь держать строгий тон, негромко сказала:
— Хорошо. Икру куплю тебе завтра. И, пожалуйста, не капризничай.
— А у тебя нет денег на икру, поэтому ты меня мучаешь кашей. Когда мама пришлет денег на икру?
— Скоро. На, вот, фломастеры, порисуй.
— Не хочу. Я уже все нарисовала. А мама, — задумчиво растягивая слова, произнесла девочка, — не присылает денег, потому что собирает их себе на замуж?
— Кто тебе сказал эту глупость? — Лидия Ивановна от досады даже повысила голос.
— Никто! Я слышала, как ты с ней разговаривала по телефону.
— Глупости, — уже не так строго произнесла женщина. — Мама скоро приедет, привезет деньги, и мы купим лекарства.
— Она не приедет, — равнодушно пожала худенькими плечиками девочка.
— Откуда ты знаешь? — жгучая боль от неизбежных разговоров о Валентине, которая в последний год редко звонила и еще реже высылала деньги через “Вестерн Юнион”, опять перечеркнула хрупкую надежду на чудо.
— А я по телику видела, — затараторила девочка. — Там про Италию говорили и про наших нелегалов. Они совсем не хотят возвращаться, потому что там тепло, хорошо и… и… вообще, — тихо закончила девочка и крепко прижала к худенькому тельцу измученного объятиями зайца. — Они туда едут, чтобы удачно выскочить замуж!
— Люся, не болтай глупости! — она отвернулась, скрывая вновь проступившие слезы, и прошла на кухню.
Сквозь мутное, затянутое сеткой от комаров окно “хрущевки” просматривался серый дворик. На лавочке сидели соседки, о чем-то лениво переговариваясь.
Лидия Ивановна ополоснула кастрюльку, отмерила три ложки овсяной крупы, залила водой, поставила на плиту, забыв включить газ, и вновь уставилась отсутствующим взглядом в окно. Странная рассеянность, которую она ранее считала издержками возраста, переросла в не менее странную привычку — забывать о сделанном через минуту. Все вытесняла мысль о роковых днях, когда болезнь, взяв разгон, ускорит стремительный бег, и ей с ужасом придется наблюдать, как тает на глазах жизнь пятилетнего ребенка, единственного существа, которое связывает ее с этим миром.
Новый порыв отчаяния подхватил ее, толкнул в тесный коридорчик, где она раскрыла сумку, достала кошелек и пересчитала деньги. Через три дня пенсия, половина которой уйдет на долги, впрочем, три дня протянуть можно: круп хватает, в холодильнике дожидаются своей очереди кусочек сыра, полбатона молочной колбасы, пакет молока.
Осторожно открыв дверь, чтобы не слышала девочка, Лидия Ивановна вышла во двор к соседкам, мгновенно умолкнувшим при ее появлении.
— Как Люсенька? — спросила Мария Ивановна и, не дожидаясь ответа, затараторила: — Врачи что? Лекарства, небось, только в Америке, да? И откуда такие болезни берутся? Раньше и слыхом не слыхивали!
— Такая операция сто тысяч долларов стоит! — встряла в разговор дворничиха, отдыхая от своей метлы в бесконечных пересудах с пенсионерами. — Вон, по телевизору немецких профессоров показывали. Так они предлагали, чтобы мы купили у них аппаратуру, чтоб дешевле тут было лечить. Так кто ж купит! Они своих детей, чуть что, на персональный самолет и — туда! А мы — загибайся со своими болячками дома!
Выслушав обычный поток вопросов и возмущений, Лидия Ивановна несмело улыбнулась:
— Двадцатку никто не одолжит, девочки? — и, вспомнив, что кругом должна, и Марье Ивановне, и ее подружке, торопливо добавила: — Пенсия через три дня. Обязательно отдам! И прежний долг тоже, само собой.
Марья Ивановна порылась в карманах своего широченного халата, достала видавший виды кошелек, извлекла оттуда мятую купюру.
— На, вот, — со вздохом протянула ее Лидии Ивановне. — Что мы, звери, не дай Бог?..
Люся лежала на спине, широко раскинув ручонки. Болезнь, пожирая организм, заставляла девочку, прежде засыпавшую в любимой позе всех малышей — калачиком, все чаще переворачиваться на спину, выгибать во сне шею, словно она задыхалась от удушья.
Наклонившись, женщина прислушалась к неровному дыханию, увидела над губой ребенка присохшую икринку, но не стала ее снимать, только поправила легкое одеяльце и отошла к окну, где под торшером стояло глубокое кресло.
Отмаялся еще один бесплодный день. Хождения в банк и в газету ничего толком не дали, а потраченной энергии хватило лишь на то, чтобы стрельнуть у соседки деньги и купить маленькую баночку красной икры. Если давать по ложечке, то должно хватить на десять дней, но какой прок от икры? Нужна операция, а каждый потерянный день отодвигает призрачную надежду на исцеление; нужны деньги, а дочь, как назло, запропастилась в далекой Италии. Неужели долгая жизнь за границей отрезает прошлое, разрывает родство и вытесняет из жизни даже самых близких людей? Странно, что и ребенок не скучает по матери, словно пуповина, соединявшая мать с дочерью, отторглась. Последний раз Валя звонила месяц назад, когда медики осторожно выдали предварительный диагноз, но она, старая дура, вместо того чтобы кричать, требовать, чтобы дочь немедленно приехала домой, мямлила что-то, слушая восторженный рассказ дочери о каком-то солидном итальянце, вдовце, богатом, правда, пока еще ничего неизвестно, просто она переезжает к нему на некоторое время пожить, сойтись характерами, а там — как Бог даст. Нет, Валя, конечно, спросила, как тут Люська, скучает ли, не шалит ли; а она невнятно бормотала что-то о докторах, потом спохватилась и долго убеждала дочь, что ничего страшного, обычное детское, все дети болеют и, слава Богу, не такими болезнями, какими болела Валя — коклюшами да скарлатиной. Что-то с легкими, анализы неясные, но ничего страшного, девочке надо побольше давать витамины, фрукты, калорийные продукты. Дочь откупилась требованием, чтобы Лидия Ивановна завтра же пошла на почту, куда Валя пришлет деньги.
И действительно, на следующий день почтальонша принесла извещение на пятьсот евро. Потом на почте она долго сжимала зеленоватые бумажки, не решаясь подойти к окошку обменника. Сумма, конечно, для пенсионерки огромная, но ее хватило только на начальный курс лечения, “стабилизирующий”, как сказал доктор… Самое страшное, что в спешке разговора с дочерью — дорого ведь с Италией! — она не спросила у Валентины, куда ей теперь звонить, и вот уже скоро месяц, как телефон молчит.
Бездействие хуже смерти, но что делать — она тоже не знала. Соседки посоветовали дать в газету объявление, так ведь эти самые газеты изнывают стонами о помощи, и нет никакой гарантии, что за несколько недель можно собрать огромную сумму. Разве какой-нибудь сердобольный чудак расщедрится парой сотен долларов.
Взгляд ее упал на книжные шкафы, зацепился за верхнюю полку, где лежали выпускные альбомы школы, в которой она когда-то была классной руководительницей. Что-то заставило стремительно вскочить, вытащить груду альбомов, которые не удержала — несколько фолиантов шмякнулись об пол, заставив ребенка во сне всхлипнуть и перевернуться набок.
Тихо ступая по истертому ковру, под которым стонали рассохшиеся паркетные плитки, Лидия Ивановна вышла на кухню, нашла очки, затем вернулась в комнату и, захватив с собой телефонный аппарат, плотно прикрыла дверь.
Господи, как она раньше не додумалась! Ведь через ее руки и сердце прошли сотни, тысячи молодых людей, и очень многие — она это знала, чувствовала! — искренне любили ее за сочувствие к их лени, за умение одним взглядом, скользнувшим по классу, понять, кого не следует сегодня звать к доске, любили за то, что всем девчонкам она была подружкой, которая никогда не выдаст и не предаст, а ребятам — заботливой старшей сестрой. Наверняка не все погасло от тех чувств спустя много лет, в конце концов, люди сентиментальны, первая учительница и классный руководитель надолго остаются в памяти. Надо вспомнить всех, отыскать самых верных, надежных, собрать у себя и откровенно поделиться своей бедой. Они обязательно помогут, соберут эти проклятые тысячи, и она поедет с Люсенькой в волшебную клинику в маленьком немецком городке, где, как говорят, излечивают все болезни на свете.
Лидия Ивановна листала альбом, быстро переворачивая страницы, затем встряхнула головой, понимая, что, кроме юных лиц и призабытых фамилий, ничего не видит, не может сообразить, кому позвонить первому, и, раскрыв первую страницу с групповой фотографией ее последнего класса, попыталась сосредоточиться.
После выпускного бала несколько лет подряд самые верные питомцы звонили, забегали в школу и раз в год собирались в условленный день у нее дома. Затем объединяющее чувство стало угасать, как брошенный без присмотра костер, и все меньше народу звонило в заветный день в дверь ее квартиры, а потом вчерашние любимчики и вовсе куда-то запропастились. Она не обижалась, понимала, что взрослеют они, женятся, сами становятся родителями, переезжают в другие города, а кто и в другие страны. Только Наташа Синявская, староста класса, поддерживала с ней связь дольше всех. Наташа была преданной душой, чем-то вроде младшей подружки. Куда же она записала ее телефон?
Лидия Ивановна достала из тумбочки пачку старых блокнотов в коленкоровых переплетах и торопливо стала листать замусоленные страницы. К счастью, телефон нашелся быстро. Придвинув аппарат к себе и пытаясь унять внезапную дрожь в пальцах, женщина набрала нужный ряд цифр. В том, что трубку сняла сама Наташа, она увидела добрый знак.
— Наташа? — голос предательски дрожал, и она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.
— Слушаю! — откликнулся недоверчивый женский голос. — Кто это?
— Это я, Наташенька, Лидия Ивановна.
— Лидия Ивановна?.. Ой, Лидия Ивановна! Я вас не узнала! Богатой будете!
— Да, буду. Ну… как ты, Наташенька? Давно не звонила, я вот… альбом нашего выпуска… попался на глаза… дай, думаю, позвоню, — мысли скакали, мешали выстроить разговор так, чтобы подойти к главному, ради чего она и позвонила.
— Извините, Лидия Ивановна, я свинья! — с долей огорчения в голосе ответила бывшая староста. — Дети замучили, муж по командировкам, я одна на хозяйстве, да еще работа!
— Он у тебя по-прежнему служит?
— Военный моряк. Капитан третьего ранга.
— Детки как? Их у тебя двое, кажется?
— Трое! — рассмеялась Наташа. — Мой детей любит. Приказал рожать каждый год!
— Все здоровы, все хорошо? — она никак не могла решиться.
— Да, — кажется, Наташа почувствовала напряжение в голосе бывшей учительницы и с тревогой спросила: — У вас все в порядке?
— Да… Ты бы зашла как-нибудь. Переговорить хочу.
— А что случилось?
— Да ничего, — ненужная в эту минуту обида поползла слезой в горле. Раньше для того, чтобы встретиться, и повода никакого не требовалось. — Просто давно не виделись.
— Конечно, увидимся! Только я завтра уезжаю к мужу. Вещи вот собираю.
— И… надолго едешь?
— На два месяца. У мужа отпуск, он же в Севастополе служит. Так и мы к нему, на солнышко. Как вернусь, обязательно вам позвоню!
— Хорошо. Счастливо тебе! — сердце сжалось и куда-то улетело, оставив за собой мертвую тишину.
— И вам тоже, Лидия Ивановна! Я обязательно позвоню! — в трубке послышался детский плач, отрезанный короткими гудками…
Нет, так ничего не получится. Надо преодолеть проклятую робость, нерешительность, хотя бы ради ребенка!
Она гладила рукой глянцевую поверхность фотографии. Потускневшие лица мальчишек и девчонок вдруг стали отдаляться, она напряглась, пытаясь вспомнить их привычки, шалости, услышать их голоса, но память упрямо молчала. Ничего удивительного — вон их сколько в этих альбомах!
Она не заметила, что пальцы гладят одно и то же лицо в овальной рамочке, затерявшееся в конце виньетки. Вздрогнув, женщина быстро поднесла фото к глазам, и сердце едва не выпрыгнуло из груди — вот оно, спасение! Как она могла забыть, что лет пять назад, когда этот класс дружно пришел поздравить ее с началом нового учебного года, все заметили отсутствие Вити Полтынина. Девчонки (да какие девчонки — дамы!) с завистливыми гримасами сообщили, что Витенька теперь взлетел ого-го! Своя корпорация, миллионер, денег куры не клюют, естественно, откололся от своих, ну, и так далее по сюжету любой байки о везунчике, баловне судьбы, который живет в другом измерении. Она, помнится, сдержано ответила, что богатство — не порок, человек, быть может, занят, в отъезде, бизнес дело хлопотное. Не любила сплетен. А вот теперь вспомнила и телепередачу, в которой увидела его, и несколько газетных статей с его портретами, и даже название полтынинской фирмы “Кристалл” ярко высветилось в памяти.
Пытаясь унять расшалившееся сердце — господи, только бы не вспугнуть удачу! — Лидия Ивановна встала, неслышно прошлась по комнате, пытаясь вспомнить паренька, который не блистал особыми успехами. Обыкновенный середнячок, отлынивавший от общественной жизни. Нет, кажется, стенгазету помогал девчонкам делать, а вот в театральный кружок затащить было невозможно. И учился так себе, с троечек на четверки. Таких директор всегда называл “основной массой” и требовал, чтобы “массу” преподаватели подтягивали ближе к “хорошистам”, отрывали от заурядных второгодников. Что же еще? Что?! Кажется, был вежливым мальчиком, не грубил, серьезных проступков за ним не водилось, но… не могла она найти в памяти какую-то яркую зацепку.
Конечно, она не знала телефонов компании “Кристалл”, чьи огромные рекламы украшали главную улицу города, но в справочной ей быстро надиктовали два номера, которые она едва успела записать — благо номера были легкие, с повторяющимся рядом одинаковых чисел. Минуту-другую женщина боялась поднять трубку, словно заклиная свой звонок на счастье, и, придержав дыхание, набрала первый номер.
Долгие гудки сменились легкой итальянской мелодией, затем что-то щелкнуло, и она услышала миловидный девичий голос:
— Компания “Кристалл” слушает вас!
— Здравствуйте!
Лидии Ивановне показалось, что девушка на том конце провода улыбается.
— Я… Мне нужно поговорить с… — она замялась, с ужасом поняв, что не знает отчества Виктора.
— Слушаю вас? — так же доброжелательно, только чуточку настойчивее переспросила девушка.
— Мне нужен ваш президент, Виктор Полтынин. Он ведь президент?
— Да, — настороженно ответила девушка. — По какому вопросу вы звоните?
— Я?.. Я по личному. Я… его учительница! Классный руководитель его выпускного класса! — она торопливо объяснила свой статус, опасаясь, что трубку на том конце положат и связь оборвется. — Лидия Ивановна. Он помнит. Можно с ним поговорить?
— Сейчас это невозможно, — в голосе девушки прозвучало добродушное сожаление. — Виктор Григорьевич в настоящее время отсутствует.
— А когда он будет?
— Извините. У нас не принято отвечать на такие вопросы.
— Девушка, миленькая! — взмолилась она. — Ну, пожалуйста! Мне очень, очень важно.
— Ну… не знаю. Может, дня через два, — поколебавшись, ответила секретарша.
— Через два? А точно? Ой, извините, мне срочно! — слова путались, как расшалившиеся первоклашки. — Мне очень надо с ним переговорить! Вы только скажите, что Лидия Ивановна звонила, он вспомнит! Нет, вы на всякий случай запишите мой номер телефона: четыре-пять-шесть-восемнадцать! Записали?
— Хорошо, я передам, — уже сухо ответила девушка и быстро положила трубку.
Два дня ожиданий вылились в сплошной кошмар. Она не могла спать, есть, постоянно смотрела на циферблат, словно взглядом могла подогнать стрелки, а самое постыдное и ужасное — тайком начала выспрашивать у соседок о компании “Кристалл”.
Удивительно, но все знали о существовании такой корпорации, да и как не знать, если о ней ежедневно рассказывало телевидение и вещала старенькая радиоточка на кухне. А о хозяине компании Викторе Полтынине судачили такое, что, если б не знала его, и тогда вряд ли бы поверила. Марья Ивановна утверждала, что Полтынин разбогател, убив партнера, ограбив ювелирку, а уж потом стал солидным бизнесменом. “Все они такие, хуже помещиков”, — подытожила дворничиха, еще со школьной скамьи возненавидевшая этих самых “помещиков”. Одно, похоже, было правдой. Виктор был богат и, как уверяли, богат настолько, что мог купить полгорода. Да и зачем ему покупать то, что давно принадлежало ему — фабрики, заводы, магазины, лучшие дома? Его главная контора, или, как ее теперь называли, “офис” — размещался в здании бывшего дворца пионеров, и это подчеркивало, что с властью он на короткой ноге.
Она с трудом дождалась рассвета третьего дня, не сомкнув в течение ночи глаз. Едва стрелки часов коснулись цифры девять, она позвонила по знакомому телефону.
Трубку сняла все та же девушка с миловидным голосом. Торопливо назвавшись, Лидия Ивановна повторила свою просьбу, поинтересовавшись, на месте ли Виктор Григорьевич.
— Мы такую информацию не даем! — раздраженно отрезала девица. — А про вашу просьбу помню. Как только смогу, передам! Вам позвонят!
Вот это “вам позвонят” и стало причиной ее мучений на весь оставшийся день. Она давно бы пошла к зданию, в котором сидел Виктор, но вдруг, пока она будет идти улицей, ей действительно позвонят? Полтынин, наверное, человек занятой, дважды звонить не будет, даже бывшей учительнице.
День опять прошел впустую. Она машинально покормила Люсеньку, заметив, что бледная кожа ребенка стала отливать нездоровым костяным цветом, и, вспомнив о сроках, назначенных врачом, тихо застонала.
К пяти часам вечера терпение иссякло, и она снова набрала заветные шесть цифр.
— Девушка, миленькая, это опять я, извините! Мне очень надо поговорить с Виктором Григорьевичем! Ну, пожалуйста!
— Я доложила! — тон девицы был не то чтобы недовольный, но уже укоризненный — “Что ж ты, старая дура, работать людям не даешь!”. — Я доложила, — повторила девушка, — вашу просьбу, но он очень занят и просил, чтобы вы рассказали о своей проблеме мне. Или изложили письменно.
— А… что рассказать? — не поняла она.
— Вы же зачем-то хотите встретится с Виктором Григорьевичем? Так изложите проблему мне, я запишу, он прочтет, даст распоряжение.
Ничего не сказав, она тихо положила трубку на аппарат. Рассказать чужому человеку, что Люсеньке нужна операция, которую делают только за границей? Что надо почти сто тысяч долларов? Нет, она все равно поговорит с Виктором! Сама! Лично! Отбросив стыд, робость, расскажет ему все! А там — будь что будет!
Набросив косынку и шепнув Люсе “я скоро!”, женщина выбежала на улицу.
Проехав три остановки троллейбусом, Лидия Ивановна оказалась в центре города, возле бывшего дворца пионеров. Старинное здание было капитально отремонтировано, веселые ангелочки на фронтоне светились чистотой. У дубовой двери с начищенными бронзовыми ручками расхаживал мужчина в полувоенной одежде. В руках у него была рация, которая шипела и трещала. Охранник, очевидно, привык к своей беспокойной игрушке, но иногда подносил ее к уху, надеясь услышать что-то внятное.
Лидия Ивановна несмело подошла к нему и спросила, на работе ли Виктор Григорьевич? Мужчина подозрительно осмотрел старенькое платье пожилой женщины, прищурил веки:
— Вам зачем?
— Я его учительница.
— Вы в приемную позвоните.
— Я звонила, — упавшим голосом сказала она.
— И что?
— Сказали, чтоб ждала звонка.
— Правильно, — удивился ее непонятливости охранник. — Ждите звонка.
— А… Виктор Григорьевич на работе? Мне очень надо! И срочно! — умоляюще прошептала она, прижав кулачки к груди.
— Мы на такие вопросы не отвечаем! Вы лучше позвоните еще раз. Или ждите, раз вам велено.
Отвернувшись, охранник стал расхаживать перед подъездом — три шага влево, три шага вправо.
Отойдя к краю тротуара, Лидия Ивановна постояла еще несколько минут, но, сообразив, что вряд ли удастся проскользнуть за дубовую дверь, вздохнула и стала спускаться по лестнице в подземный переход.
В тоннеле было грязно и темно. В лужах отсвечивали серые стены с отбитым кафелем. Внезапно кто-то схватил ее за руку и она, испугавшись, отшатнулась. Оборванная старуха, дыша перегаром, тихо завывала:
— Ой, Христа ради, помогите… сиротинушка умирает… на лекарства деньги надо… — и шла за ней, шла, вытянув руку, припадая на ногу, замотанную в толстый платок.
Лидия Ивановна лихорадочно пошарила в карманах, сгребла мелочь, ткнула ее в грязную ладонь попрошайки и побежала к выходу, на яркий свет солнца.
— Бабушка, мне больно.
— Где, мое солнышко? Где болит? — она метнулась к дивану, опустилась на корточки перед ребенком.
— Дышать болит… — едва слышно шептала девочка, судорожно глотая воздух.
— Сейчас, сейчас, потерпи!
Лидия Ивановна выбежала на кухню, рванула дверцу шкафчика, выгребая порожние пузырьки из-под лекарств, упаковки ненужных таблеток. Наконец дрожащими пальцами схватила флакончик, на донышке которого оставалось несколько капель спасительной жидкости. Стараясь совладать с охватившим ее ознобом, она выцедила драгоценные капли в столовую ложку и, стараясь не пролить, зашла в комнату.
— Вот, солнышко, выпей!
Девочка покосилась на ложку, скривила личико, однако послушно проглотила горькое лекарство и замотала головой. Лидия Ивановна торопливо подала стакан с водой и, приподняв головку девочки, помогла ей запить.
— Сейчас, сейчас станет легче, — шептала она, поглаживая худенькое тельце под легкой простыней. — Сейчас…
Девочка затихла, прикрыла глаза, а женщина с тревогой прислушалась к ее дыханию.
Приступы стали повторяться чаще, сегодня это уже был третий. Похоже, начались симптомы, о которых предупреждал врач. Самое страшное, что лекарство, добытое с таким трудом, заканчивалось, а о том, чтобы купить новый флакон, и речи быть не могло. Флакон стоил по ее понятиям целое состояние, да и везти его надо было из заграницы, используя связи и оказии.
Лидия Ивановна раскрыла газету, которую накануне достала из почтового ящика, и стала читать всякого рода объявления, приглашения посетить экзотические страны, обещания мгновенного обогащения, фотографии целителей с изумленными глазами. Подобная галиматья ее мало интересовала, она пыталась найти сенсацию о медицинском чуде, связанном с болезнью внучки. То, что она искала на последних страницах, оказалось на первой. Под жирным заголовком “смерть отступила” она увидела фотографию неизвестной девочки на больничной койке и благостный эскорт первых лиц государства, не без удовольствия позирующих журналистам.
Лидия Ивановна торопливо пробежала разукрашенную писаками сказку о маленькой девочке, ради спасения которой государственные мужи забросили важные дела, отменили визиты и обрушили всю мощь государства на беду, постигшую их маленького гражданина.
Женщина беззвучно заплакала. Почему фарисеи опять взялись за детей? Сталин придумал стране Павлика Морозова, Горбачев — Саманту Смит. Почему каждый, кто вскарабкался на трон, норовит вплести в свой лавровый венок имя избранного судьбой ребенка? Чтобы люди забыли о своих бедах или получили призрачную надежду на свое место в очереди? Чтобы размягчить ненависть народа к власти, как размягчают сухарь, опуская его в горячую кружку чая?
То, что по всей стране каждый день умирают сотни неизвестных, не успевших пожить детишек, этих людей не волнует, и баснословные деньги тратятся на то, чтобы на одной лжи выстроить красивую легенду о “добром дяде” или его “сердобольной жене”, а этот “дядя” или “тетя” ни на миг не задумываются, что этих денег хватит на некрикливое спасение нескольких сотен безгрешных детей…
Наверное, в этот день Бог заглянул в ее дом. После двух часов ожидания в засаде у газетного киоска она увидела большие черные машины, подъезжающие к офису компании “Кристалл”. Четыре дюжих парня в черных костюмах выскочили на асфальт и, заняв круговую оборону, цепко всматривались в прохожих, которые шарахались от их недружелюбных взглядов. Только после этого один из охранников открыл дверцу машины, из которой вышел ее бывший ученик Витя Полтынин.
Господи, да он нисколько не изменился, хотя и выглядел каким-то неземным, словно киноактер с глянцевой обложки журнала — красивый, прилизанный, ухоженный. Выбежав из укрытия, Лидия Ивановна с диким криком рванулась ему наперерез:
— Витя-я! Погоди-и-и!
Присевшая от испуга охрана засуетилась, бросилась на нее, на ходу вытаскивая тяжелые пистолеты. Выкрутив ей руки, они, похоже, растерялись, не зная, следует ли им укладывать немощную бабульку на асфальт или же сразу придушить этот мешок старческих костей. А она задыхалась от их бульдожьей хватки и отчаянно кричала:
— Вить!.. Витя!..
Очевидно, Полтынин подал невидимый сигнал своей охране — парни ослабили пальцы, по инерции еще придерживая женщину. Виктор напряженно всматривался в лицо странной незнакомки, ловил на себе недоброжелательные взгляды прохожих и на всякий случай заучено улыбался, пытаясь вспомнить, кто же стоит перед ним.
Он подошел совсем близко, и Лидия Ивановна поняла, что бывший ученик не узнает ее.
—Это я, Витя, Лидия Ивановна! Ну, как же?! Не узнал? Это я, Витя!
Что-то промелькнуло в его глазах, улыбка, вроде, потеплела — вспомнил.
— Лидия Ивановна? Здравствуйте! — бизнесмен шагнул к ней, взял за плечи.
И вот тут она зарыдала, уткнувшись ему в плечо.
— Ой, Витя, я тебя искала!.. Витенька…
— Успокойтесь, успокойтесь! Что произошло?
Она судорожно кивнула головой, не зная, что говорить дальше, наконец совладала с рыданиями и зачем-то спросила:
— Как ты? Как твои дела? Как родители?..
— Спасибо, все хорошо, Лидия Ивановна! Так что произошло? Надеюсь, ничего страшного?
Внезапно где-то заиграла веселая мелодия. Виктор быстро достал из кармана мобильный телефон, поднес его к уху.
— Да? — лицо его изменилось, стало строгим. — Сейчас! Уже иду!
Захлопнув крышечку дорогого мобильника, он вновь повернулся к ней и тоном куда-то опаздывающего человека спросил:
— Так что все-таки случилось? Говорите!
— Да вот… внучка больна… — опять нужные слова куда-то затерялись и вся стройная речь, заученная накануне, рассыпалась осколками. — Лекарства дорогие… надо лечить… а пенсия, сам знаешь!..
— Не волнуйтесь вы так! — поморщился Виктор и полез во внутренний карман.
По его гримасе было понятно, как ему надоели нищие просители. Он вытащил бумажник, но денег там не оказалось — она это точно видела — только разноцветные глянцевые квадратики. Виктор поднял руку, к нему тотчас подбежал один из охранников, до того предусмотрительно выжидавший на расстоянии нескольких шагов. Увидев бумажник в руках шефа, торопливо достал свой.
Отсчитав три сотенные купюры, Полтынин протянул доллары Лидии Ивановне, присовокупив к ним свою визитку.
— Вот, возьмите! Я сегодня улетаю в Китай, вернусь через две недели. Обязательно позвоните, я предупрежу. Тогда и поговорим. Извините, что не приглашаю в офис, много дел, а самолет через три часа!
Он потрепал ее по плечу и зашагал к подъезду. Лидия Ивановна успела услышать, как он сказал охраннику:
— Это моя училка! Классная баба, мы ее обожали.
Затем его спина, прикрытая мощными торсами охранников, скрылась за дверью, которую тут же заслонил собой мужчина с рацией в руке.
Лидия Ивановна ошарашено смотрела на купюры, зажатые в кулачке. В голове отплясывали дикий танец слова “Китай, училка, классная баба, самолет”, и она никак не могла выстроить их в понятное предложение, и, как когда-то на уроках языка и литературы, ей вдруг захотелось взять красный карандаш и правильно расставить знаки препинания в тетради своего бывшего ученика.