Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2009
Сельские лабухи
Плелись со свадьбы вдоль реки
цимбалы, бубен, скрипка — трое.
В две доски мостик над рекою!
С какой, с какой шагнуть ноги?
Как ни шагни — не угадаешь,
себя и скрипку потеряешь!
В две доски мостик — жуть и дрожь.
— Не бойтесь, кум! Смелей, ну что ж?..
И кликните родным и всем:
мы перешли почти совсем!
Наярьте бубном и смычком!
Где страх шагнуть, там — гопаком.
* * *
Осенний день, осенний день, день-осень!
О синий день, о синий день, о просинь!
Осанна осени, о грусть! Осанна.
Неужто осень? Осень — пусть, но что ж так рано?
О рана астры!
Астры ниц роняют лица.
Над нивами ковер из птиц
в астрал стремится.
Багдадский вор тепло украл,
и лето — в Лету.
Всплакнул кузнечик среди трав —
мелодий нету…
* * *
Нет, не чудо, а чад — испугалась внезапной любви я.
Ночи магия черная, выплесни голосом рек:
этот рай безмятежный, тревожный и нежный (впервые,
до изгнанья еще!) — разве может продлиться навек?
Ум отпрянул! Устала душа от вороньего грая.
Озарения нот притупились во множествах дек.
Будь всегда необычней, внезапнее всех, умоляю…
Ночи магия черная, выплесни голосом рек.
* * *
Рядом с белою башней черный тополь. Ты спи.
В межпланетности страшной
мы одни, как в степи.
Сны? В них-то что желанней: поле,
речка, баркас.
Чу! Глядят марсиане
в свой бинокль на нас.
Дела нет внеземлянам:
мы летим, вот и все.
Здесь — луга и поля нам,
там, на Марсе — свое…
Но в степи онемелой,
звездной — мы не одни.
Рядом с башнею белой черный тополь. Усни.
Александр ИРВАНЕЦ
* * *
Шагает в ногу человеко-функция.
Живет и любит — есть такое мненье.
На подоконнике алеет фуксия —
ну, то есть и цветок — при исполненьи.
А солнце? О, функционер от Бога!
В номенклатуре — лоси, реки, травы.
Запнешься эдак, опупев от бега,
и вдруг засомневаешься: ведь правы
те, кто урвать стремится не по вере,
как гражданин Корейко в тюбетейке.
И пусть твое стремленье к ноосфере
чирикает подобьем канарейки…
На жердочке — поскок! Попьет из блюдца,
отправит нужды духа — всё, как надо…
Спецкрохи всё же птичке достаются,
лишь крохи: угрызенья и разлада.
Драка с чеченцами
Быстро! Быстрее! Удар! Рывок!
…Сержанты нас растащили. И что же?
Всё. На плацу кровенеет плевок,
на орден Дружбы народов похожий.
Мольба
Судьбу, что мне уготована,
тебя, погребённая вера —
молю о слухе Бетховена,
молю о зренье Гомера!..
Многообещающая песенка
Пусть и не одинаково
благ нам отмеряно, но
всякому, всякому, всякому
что-нибудь жизнью дано.
Каждому незнаменитому —
славный фужер “Столичной”.
Каждому Мартину Идену —
иллюминатор личный.
Горести невеселой
в пику — усилье воли,
а голове неполой —
ворон во чистом поле.
Шушере кабинетной —
грезы о вознесенье.
А любви безответной —
свадебное веселье.
Раньше ли, Боже мой, позже ли
всякому: на-ка, мол, на!
Что же — мне? Что же мне, что же мне,
а?
Игорь КРУЧИК
* * *
Январь, быть может, — рай.
Но итальянец Дант
не видел столько снега,
спокойствия, серьёза.
Пейзаж укутан ватой, как будто эмигрант
его везти собрался в края, где нет мороза.
В ландшафте — неуклюжесть.
Вон Лавра чуть видна
рождественской звездой,
презентом Иисуса.
Становится светлей и мягче крутизна.
Идёт снежок, идёт, слепляя времена
апостолов… князей… Советского Союза…
Город Припять
1.
Никого. Лишь патруль в перчатках.
Ветер воет на детских площадках.
2.
Ровный гул тепловых подстанций:
“Здесь никто не сумел остаться”.
3.
В водоеме водоканала
трупик куклы кружится вяло.
4.
И застыл у фонящей иконы
экстремальный турист из Бонна.
Тур в страну, где хорошо
Бредя по бульвару Леси Украинки
Я подошел к дому, где снимал квартиру
Лет 17 тому назад на первом этаже.
В форточку лазил Вадик М., ныне мормонский проповедник.
Я нашел тогда от него записку:
“Извини, пришлось взять твою квартиру гоп-стопом —
я забыл у тебя эластичный бинт”
Я тогда не знал, зачем ему бинт — зато сегодня
понимаю, почему он проповедник.
Водил девочек поэт-песенник Ц., ныне депутат.
Новые песни придумала жизнь.
С Креста заваливали хиппи-стопники из Питера.
Жил мой друг И., который штудировал (заочно)
волоконно-оптическую связь в Одесском институте.
И вот в “моей” квартире
ныне оказалось туристическое агентство!
Итак, я взбежал по крыльцу и шагнул в свое окно.
Комнату было не узнать.
Где на стенах темнели пятна вина — теперь еврообои.
Дверь в ванную была заперта.
В ванную, где часто принимала душ И. — одна моя знакомая…
— В какую страну вы хотели бы попасть? — спросила менеджер турагенства.
— В какую страну?
М.б. в ту, куда хотела эмигрировать И. — но не смогла, умерла от рака матки.
Или куда уехал Ю. на ловлю счастья и чинов.
Впрочем, на черта мне сейчас этот пожилой американец?
Или в одну из тех стран,
куда постоянно катается за казенный кошт депутат Ц.?
Нет! Я знаю, куда я хочу попасть.
В ту, конечно же, где я молод! Где толпятся мои друзья.
В ту, где так хорошо —
и где меня уже нет.
Александр ТЕСЛЕНКО
* * *
Президенты — жуткие педанты,
время президентов — дефицит.
Только вникни: бедолагам надо
Думать обо всех. Башка болит!
Но они — лобастые мужчины.
Судьбы всех — червяк ты иль амбал —
Оставляют на их лбах морщины.
Ну, а совесть… Кто ее видал?
* * *
Зарезали козу, как в праздники ведется.
Не на алтарь богам, а просто чтобы съесть.
А если нет козы — баран, петух найдется.
Кого-то да найдут. Ведь нож — он был и есть.
Сперва, конечно, их стригут-щипают-доят.
Дают попить-поесть, поблеять-поскакать.
Зарезали козу — никак не успокоят
Мальца… Ревет, как бык!
А ну, бегом играть!
Наталка БЕЛОЦЕРКИВЕЦ
Элегия Пикассо
И той же ночью снег пошел.
Иди,
о, снег, вдоль наших губ —
иди, недвижим!
И вдоль мостов —
сплетенных снов (мы дышим),
по крышам;
сады — в слюде. Их черные
культи —
в белеющих одеждах. Сад недвижим…
Ну, разбуди
блик света над Парижем,
художник, ты ведь молод!
Так в низы
иди — туда, где нищенство, усталость,
где сироты, слепцы, и рвань, и вялость,
где жены — немы, матери — как спички:
в ночлежки, и бордели,
и больнички,
в пивнухи,
в хрип, соль высохшей слезы.
Художник! Что — незыблем ты? Низы
познал уже: убогость и неважность,
пыль влажную мансард, и пыль, и влажность…
стол, койка…
А промозглым вечерком —
друзья в кофейне, в дыме голубом.
— …Куда летят кофейни голубые
сих странствующих чутких
акробатов?
— В покой, и в состоятельность,
и в зрелость,
и в мемуары признанных творцов.
— О чем нам скажут две сестры в объятьях,
двуликий мир, бесовский
и безгрешный?
— О зрелости, которая коробит
портрет последний —
в пятнах, будто мир.
В кубизме вилл
оттрепыхало солнце.
Ведь это старость, изыск! Это некий
оригинальный выверт юных лет.
…И той же ночью снег пошел. Иди,
неслышный снег! Одежды жизни — тают,
коробится слюда и опадает,
Деревья-нервы больше не тая…
Ни старость и ни молодость
не чают,
что ищет дух в заснежье бытия.
Микола ВОРОБЬЁВ
КлЁны
1.
Вода догорает под клёном,
в ней клён
догорает под кленом.
И обмер стекольщик:
как быть?..
— Не нужно, — молю, —
стеклить.
2.
Дух восковой от кленового спила,
сияние клёнов почти остыло.
Прощается солнце с ними и нами.
Лететь и лететь
снегирю
над снегами.
Василь СТУС
* * *
И — на восток, восток, восток
восток, восток, восток!
И сердце, вспыхнув, как болид,
болит в ночи дорог.
Теперь провидь в бредовом сне:
Украйна — где-то там…
Горит в антоновом огне
укором всем мирам.
Ты к ней идешь. И не пеняй,
что — от неё, навзрыд.
И окоём, как чаши край,
цикутою горчит.
Ты от нее — но к Ней идешь.
Терпи. Благослови
путь, на каком и сам падешь,
и все друзья твои.
* * *
На морозе колымском калина
Зацветает, как сгустки сурьмы.
Солнцедень простирается длинно,
И, собором звеня, Украина
Начерталась на стенах тюрьмы.
А окрест — ни фигуры, ни звука.
Снег да солнце в пространство влекут.
И катилось в пыланье круга
Мое сердце в медвежий закут.
Изголенная березь кричала,
Снег олени чертили во мгле.
И сходились концы и начала
На промерзшей чужбинной земле.
Перевод с украинского
Игоря Кручика