Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2009
Утром шторм закончился. Он бушевал три дня подряд, как это иногда бывает в конце лета на Черноморском побережье. Это был сильный шторм, волны перекатывались через набережную, оставляя после себя обглоданные морем палки, песок и водоросли. Даже ночью Лена слышала рокот волн, вдалеке глухой, грозный и волнующий.
Было совсем рано, но она сидела возле кромки воды на выбеленной солью и солнцем уродливой коряге. Море, сегодня ласковое, как котенок, лизало прохладными языками волн ее босые ноги. Лена с удовольствием чувствовала, как свежая вода смывает с натруженных неудачно купленными босоножками ног усталость. Морская даль, залитая утренним солнцем, искрилась в ярком свете. Скоро солнце взойдет в зенит, и освежающий утренний бриз застынет знойным полуденным маревом, клубящимся над раскаленными камнями, на которых поджариваются отдыхающие. Спасение от жары можно найти только в море. Но пока еще это время не настало, и можно насладиться тишиной, безлюдностью и свежестью утреннего пляжа.
Лена очень любила это время. И каждый день своего короткого отпуска приходила сюда. Мирное, флегматичное море навевало на душу какой-то грустный покой, дарило умиротворение. На задний план уходили заботы, от которых невозможно избавиться даже в отпуске, вдали от детей, мужа и работы. И вспоминалось то, что она не хотела вспоминать, что старалась забыть. Но это уже не причиняло боли. Оставалась только тихая грусть и мечты о несбывшемся.
Волны тихо набегали на песок с легким шипением: с-с-с-с… А Лене слышалось: С-с-саша, С-с-саша… Он так и не вернулся к ней из этого Афгана. Его не убили, он не пропал без вести, он просто не вернулся из армии. Она пыталась найти его, но даже в квартире Саши жили совсем другие люди. Пока Саша исполнял свой интернациональный долг, его мать умерла, отца посадили. А квартира каким-то образом оказалась у чужих людей. Они объяснили Лене, что ни о каком Саше знать не знают, а купили квартиру у некоего Василия Петровича. Лена смутно припомнила, что это был дядя Саши. Она даже пыталась найти его, но тщетно.
Сначала Лена ждала своего любимого, но время не стояло на месте, все подруги вышли замуж, вышла, в конце концов, и она. Нет, конечно, ее Славик хороший человек, работящий, честный, не злоупотребляет спиртным. И дети у них хорошие: мальчик и девочка. Лена их очень любила и была хорошей женой, матерью и хозяйкой. И только в такие моменты уединения и полной честности перед собой, когда слетает с души все наносное, она понимала, что Саша был по-настоящему первой, единственной и, скорее всего, последней любовью.
Они познакомились, когда она, шестнадцатилетняя девчонка, в первый раз приехала отдыхать в Сочи вместе с мамой. Именно здесь, на этом пляже, она впервые увидела своего Сашу. Компания подвыпивших парней лет восемнадцати шумно завалилась на пляж. Она сразу выделила среди них одного и тут же поняла, что он не приезжий, местный. Его отличала какая-то нагловатая уверенность в движениях, но Лене это нравилось. Он был загорелый, мускулистый, стройный, высокий. И был явно заводилой в их компании. Они толпой, распугивая отдыхающих, ринулись на волнорез и затеяли веселую возню, пытаясь скинуть друг друга в море. Но этот легко и как-то элегантно разбросал их всех, а затем сам прыгнул в море. Но перед этим он посмотрел на нее. Даже издали, когда их взгляды встретились, какая-то искра пробежала между ними. Парень улыбнулся и подмигнул ей. А потом взвился в воздух, сделал сальто и почти без брызг головой вошел в воду.
Вечером на санаторской дискотеке под завывание “Машины времени” вдруг исполнилось то, о чем Лена мечтала весь день. К ней подошел он и пригласил на танец. Оказалось, что его зовут Саша. Она так и не узнала никогда, случайность ли это или он специально искал ее. Но с того вечера начался их бурный роман. Он продолжался все время, пока Лена с мамой отдыхали в санатории “Мориса Тореза”. Днем она, как добропорядочная дочь, вместе с мамой отрабатывала обязательную курортную программу, зато вечера и ночи были ее и Сашины. Мама нашла себе любовника — толстого, волосатого и противного армянина, его Лена видела пару раз. И потому вечерами и ночами она оставлялась на попечение соседки по комнате. А той было все равно, что вытворяет и где бывает влюбленная шестнадцатилетняя девчонка. И она с Сашей ночи напролет гуляла по ночному Сочи, вдыхая аромат распустившихся магнолий. Часто они брали с собой бутылку красного сладкого вина. Лене очень нравилось его название: “Южные ночи”. Она шутила на этот счет, а Саша смеялся и шутил в ответ. В обнимку они сидели на прохладном ночном песке и смотрели на темное загадочное море и бездонное небо. Саша был сильным, надежным и нежным. Она засыпала на его груди и просыпалась от поцелуя и ласкового шепота, щекотавшего ухо. Он говорил о любви, и это было так сладко…
Потом, уже дома, Лена часто писала Саше, и он отвечал ей. Даже теперь она хранит эти письма. Они рассчитывали пожениться, когда Саша отслужит в армии, а ей к тому времени уже исполнится восемнадцать лет. В ее жизни была настоящая, большая любовь. В Сашиной, как она надеялась, тоже.
Потом Сашу призвали в армию, а она ждала его и писала, писала… Он отвечал не часто, потому что попал в Афганистан. Это был последний набор, который исполнял интернациональный долг в этой чужой, гористой и враждебной стране. Шел 1986 год. Через два года войска выведут из Афганистана обратно в СССР, но Саша попал именно в этот осенний призыв.
А потом он перестал отвечать. Просто перестал. Лена страшно боялась, что его убили. Она списалась с мамой Саши и от нее узнала, что он жив, только получил ранение и лечится в госпитале. Конечно, Лена писала и туда, но ответа все равно не было. Она места себе не находила от беспокойства и подозрений и не знала, что думать. Ведь если бы он захотел бросить ее, то почему не сказал об этом прямо? А то просто молчит.
Настало время Саше возвращаться домой, но он не вернулся. Лена узнала, что мама Саши умерла от инфаркта, отца в это же время посадили, а квартира перешла к чужим людям. И это все. Больше она о Саше ничего не слышала и не искала его. Но старалась каждый год приезжать в Сочи в надежде однажды его встретить.
Жизнь двигалась своим чередом, она вышла замуж, пошли дети, стало не до курортов. И только в этом году Лена вдруг сорвалась с места и одна, без мужа и детей, поехала на море. Какая-то сила гнала ее на место, где она впервые полюбила.
И вот теперь Лена сидит на пляже, том самом, где она в первый раз увидела Сашу, и грусть и обида переполняют ее. Ну почему он исчез? Разлюбил? Так мог бы прямо сказать об этом. Что с ним, где он, может, уже нет в живых? Лена пыталась представить, как выглядела бы их семейная жизнь, на кого похожи были бы дети, как они жили бы… Фантазия рисовала все в розово-радужных тонах. Хотя Лена осознавала, что реальность имеет мало общего с мечтами, так приятно было помечтать.
И тут внимание Лены привлек какой-то блестящий предмет, который, вероятно, выбросило штормом на берег. Подойдя поближе, она поняла, что это костыль. Никелированные трубки блестели, отражая солнце, и было больно на них смотреть. Лена подняла этот костыль, с любопытством его разглядывая. Она никогда не держала ничего подобного в руках. Нет, кажется, дней пять назад она видела такой же у одноного нищего, сидящего на Торговой галерее. Он запомнился ей, потому что сначала показался похожим на Сашу, так что сердце в груди забилось сильнее. Но потом он повернулся к ней другим боком, и страшный ожог на лице заставил Лену отвести взгляд и ускорить шаги. Конечно, это был не он.
Вдруг из глаз ее хлынули слезы. Отбросив глупый костыль в сторону, она плакала об ушедшей юности и несбывшихся надеждах, о большой любви, у которой было такое красивое начало, но которую как будто оборвали на полуслове. Недописанная любовь…
Все, пора ставить точку. Лена решительно встала, умылась морской водой и, перешагнув непонятно как очутившийся на пляже костыль, пошла в город. Она решила сегодня же уехать домой. У нее, в конце концов, есть семья, за которую она несет ответственность. Хватит девичьих фантазий.
* * *
Кот хлестанул Маньку ладонью по щеке.
— Ты где шлялась, шаболда? Заработала хоть что-нибудь? Ты чё, не видишь, трубы горят.
Опухшая Манька, с синяками под глазами, пыталась оправдаться хриплым прокуренным голосом:
— Котя, ну нет сейчас клиентов, утро ведь.
— Да меня это не колышет, вали на стоянку к дальнобойщикам. Мне что, сдыхать теперь?
Трясущимися руками Кот оторвал кусок газеты, выпотрошил на него табак из окурков, взятых в пепельнице, послюнявил край, свернул и закурил.
— Котя, оставь покурить.
Манька взяла опухшими руками с грязными, обломанными ногтями вонючую самокрутку и с удовольствием затянулась.
— Ну не ругайся, я заначку со вчерашнего оставила, там полбутылки водки есть.
— И ты, сучка, молчала? Ждала, пока я сдохну? Где? Дай я тебя расцелую.
Извлеченная из груды тряпок, валяющихся под ободранным, прожженным, заблеванным и обгаженным диваном, стоящим вместо ножек на кирпичах, початая бутылка была тут же разлита по стаканам. Гадкая спиртовая смесь, носящая название водки, никак не желала проваливаться в желудок. Но Кот, обладая большим опытом в этом деле, знал, что нужно заставить себя, подавить рвоту. И с усилием, маленькими глотками проглотил теплую тошнотворную жидкость, вызывающую спазмы в животе. Нагнулся над полом, пуская липкие слюни, и шумно задышал в рукав. Его взгляд стал обретать осмысленность. Убогое деревянное строение, в котором ютились Кот и Манька, было сараем, из которого хозяин-алкаш вынес разный хлам, чтобы поселить одноногого нищего и вокзальную проститутку самого низкого пошиба. Повсюду валялись пустые бутылки, окурки. Стояли грязные тарелки с заплесневевшими остатками какой-то еды. В свете солнечного луча, пробивавшегося сквозь щели в стенах, плясали мухи.
— Так, Манька, — уже бодрым голосом сказал Кот, — я иду на заработки, а ты до вечера отдыхай. Но чтобы потом — как штык. Все понятно?
— Конечно, Котенька, конечно… — залепетала похмелившаяся и подобревшая Манька.
Кот залез рукой под диван и извлек костыль с никелированными трубками. Затем легко встал на одну свою ногу, взял костыль под мышку, повернулся и запрыгал к выходу. Маньке хорошо стала видна половина его лица, которую он всегда старался спрятать в тени, отвернуть от собеседника. Страшный ожог изуродовал когда-то красивого молодого человека.
Дверь захлопнулась. Манька, немного подождав, воровато пригибаясь, подбежала к окошку и осторожно выглянула. Точно, ушел. Тогда она достала из-за мусорного ведра двухсотграммовую чекушку, открутила жестяную крышечку и жадно присосалась, выпив из горлышка все до дна.
* * *
Кот был на своем обычном месте. Мимо шла нескончаемая толпа народа, как это было всегда на Торговой галерее в Сочи. Сжатый с двух сторон магазинами поток людей обтекал сидящего возле стенки Кота. Некоторые кидали монеты и даже бумажные деньги в его коробку, но большинство равнодушно проходили мимо. День уже перевалил за половину, и Кот хотел есть. Нужно было посидеть еще немного и можно возвращаться домой. За свой “рабочий день” он собирал 300-500 рублей, иногда больше. Этого хватало, чтобы несколько дней беспробудно пьянствовать. А затем приходилось вновь приниматься за “работу”. Сегодня, пожалуй, набралось достаточно. Кот не считал, сколько денег скопилось в коробке. Когда она наполнялась, он сгребал деньги в карман. Пересчитывал только, когда уходил. Это было необъяснимое суеверие, но он никогда не поступал иначе — боялся спугнуть удачу.
Вдруг в движении народа что-то изменилось. Кот увидел, как прямо перед ним молодую, красивую и, по всей видимости, богатую женщину окружило человек десять мужчин, взяв в плотное кольцо. Один зажал ей рот ладонью, а другой срывал золотые украшения. Сережки были с мясом выдраны из мочек ушей, текла кровь. Люди шли мимо, не видя, что происходит. Один из мужчин, когда все украшения оказались у них, сильно ударил девушку кулаком в подбородок, так что она обмякла и упала прямо возле Кота. И только тут они его заметили. Кот смотрел, раскрыв рот, прямо в глаза тому, кто ударил девушку. Он узнал этого человека. Это был Гиви, они вместе учились в одной школе, только Гиви был на три года старше. Видно было, что и он узнал Кота, в глазах Гиви отразилось презрение, смешанное с угрозой. Это было самое неприятное.
— Ты, если вякнешь что где, жит не будэш. Понял?
Кот мог только ошалело кивать головой. Он понял, что находится на полшага от смерти. Эти убьют, не задумываясь.
— Гиви, я…
— Молчи, б…
Удар ногой в голову погрузил его во тьму и избавил от страха.
* * *
Сознание медленно возвращалась к Коту. Сначала появилось осознание себя, но не было никаких чувств, как будто он висел в неосязаемом ничто. Затем проявилось зрение, он увидел перед лицом чьи-то ноги. Вернулся слух и болевые ощущения. Болела голова.
— Очнулся, бомжара, давай вставай.
Кот понял, что обращаются к нему. Заворочался, пытаясь найти костыль, и никак не мог нашарить его. Ощутимый пинок в бок ускорил его поиски. С трудом встал, держась за стенку и опираясь на костыль. В голове все плыло и шаталось. Наконец зрение сфокусировалось, и Кот начал ориентироваться в пространстве и времени. Он вспомнил девушку, удар в голову и Гиви.
Девушки уже не было, вокруг него стояло несколько человек в милицейской форме и штатском. Один из них и говорил с ним. Кот понял, что попал в неприятность. Теперь его будут допрашивать как свидетеля, увезут в отделение. Выпить, конечно, не дадут. А могут и избить. Или сдать в спецприемник, как уже было не раз.
— Ну, что, очнулся? Как зовут?
— Кот.
— Меня “погоняло” твое поганое сейчас не интересует. Фамилия, имя, отчество. Быстро.
Кот сообразил, что не стоит шутить с уголовным розыском в такой ситуации, поэтому ответил:
— Меднис Александр Сергеевич, 1966 года рождения, гражданин начальник.
— Видел, что произошло, кто с девчонки рыжьё посдирал?
— Не, меня рубанули сразу…
Кот не договорил, поскольку кулак опера врезался ему в живот.
— Так, тащите его в машину. В управе с ним поговорим. Точно, знает. По глазам вижу.
Два милиционера подхватили ловящего воздух ртом Кота под руки и быстро поволокли к “жигуленку”, стоявшему у дороги. Он понял, что оправдались его худшие ожидания.
* * *
В кабинете у начальника уголовного розыска собрались все опера, шла утренняя планерка. Контуженный в каких-то боевых действиях начальник обычно легко выходил из себя, но теперь он рвал и метал.
— Сутки! Прошли сутки! А вы что сделали? Мать вашу, вы чем занимались? Вам что, напомнить, чья это дочь? Помазанов! Твой бомж что говорит?
— Что обычно, Александр Иванович, говорит: ничего не знаю, никого не запомнил. Говорит: вроде, похожи на абхазов.
— “Вроде” — похожа половина Сочи и вся Абхазия! Ты что мне плел о своей интуиции, забыл?
— Так ведь по глазам вижу, что врет, а как его разговорить? Ему бояться нечего, и терять тоже. Хуже тюрьмы для него ничего нет, а ее он не боится, был уже там.
— Где он сейчас?
— В спецприемнике ночь провел, сейчас сюда привезли, в клоповнике ждет.
— Агенты в “спеце” были, ориентировали их на него?
— Конечно, там был человечек Славика, его и набили на бомжа.
— Ну и?..
Помазанов молча протянул начальнику листок с агентурным донесением. Тот бегло просмотрел, фыркнул и швырнул обратно.
— Другого и нельзя было ожидать, Александр Иванович, он только в спецприемнике за последние два года шесть раз был. Да сидел еще. Ни слова из него в камере не вытянешь.
— Ищите свидетелей, давайте ориентировки агентам, всех подключить! У нас мало времени, этих отморозков нужно поймать немедленно. Это ж надо было дочери генерала ФСБ на них нарваться… вот горя нам не хватало.
— Так пусть ФСБ и ищет, нам что?..
— Ты что, идиот? Если найдут они раньше нас (боюсь, так и будет), мне в этом кресле не сидеть. Но я вас раньше выгоню. Ищите, мать вашу! Что блатные по этому поводу думают?
— Не их работа, точно, они в Сочи беспределом не занимаются, вы же знаете. Говорят, что это только беженцы из Абхазии могут сделать. А их сейчас развелось — как блох у дворняги.
Внезапно зазвонил телефон на столе у начальника. Он поднял трубку, и по одеревеневшей фигуре и репликам было видно, что говорит еще большее начальство. По мере разговора лицо Александра Ивановича вытягивалось и каменело. Он положил трубку и тяжело посмотрел на собравшихся.
— Только что ограбили жену Трофимова из Центрального РОВД. Нагло, беспредельно, посреди дня в центре города. Это опять наша банда. Сейчас вводится в действие план “Перехват”. Все дела отложить, заниматься только этим. Нам даны сутки. Если не найдем, полетят головы.
Угрюмое молчание повисло в кабинете, только гудел кондиционер. Теперь опера искать отморозков будут не по обязанности, а на совесть. Все они знали и работали с Колей Трофимовым, некоторые знали и его жену.
— Помазанов, тащи бомжа в свой кабинет, я сам с ним поговорю. Похоже, что это пока единственная зацепка. Но если ты, Помазанов, ошибся… Так, все по местам, работать.
* * *
Кот, проведший ночь в спецприемнике, куда помещали лиц без определенного места жительства, жутко хотел выпить, еще больше хотел курить, но ему не давали. Он сидел в малюсенькой камере, находящейся в здании УВД, в ожидании того, что с ним будет дальше. Кот проклинал свою незадачливую судьбу, клопов и ментов. Ничего страшного с ним, конечно, не произойдет, отсидит, как прежде, две недели в спецприемнике, и его выпустят. Плохо, что этот вредный опер учуял, что он что-то знает, и теперь пытается выпытать у него это. Но фига с два он расскажет! Во-первых, это не “по понятиям”, а их Кот даже на воле боялся нарушать, ведь сесть можно в любую минуту. Во-вторых, из чистой вредности ментам помогать нет желания. Ведь они с ним, как с животным, обращаются. И в-третьих, Гоги, если что, найдет и в тюрьме, и в аду.
Лязгнули засовы, и тяжелая дверь отворилась. В проеме, щурясь и ничего не видя в полумраке камеры после яркого дневного света, стоял сержант.
— На выход.
Кот поковылял на своем костыле на выход. Дать бы этому сержанту костылем промеж глаз…
Его отвели в тот же самый кабинет, где он был вчера. Но теперь в кабинете сидел не только вчерашний опер, но и еще один, который явно был большой шишкой, у Кота глаз на эти вещи наметанный. И очень ему не понравилось, как тот смотрел на него. Недобро смотрел, прищурившись.
— Ну что, Александр Сергеевич, здравствуй, дорогой.
Неизвестный начальственного вида проговорил эти слова с приторно-елейной улыбкой, явно издеваясь.
— Закуришь?
Кот знал по опыту, что так обычно начинается длинный и очень неприятный разговор. Сначала ему предложат закурить, может, даже выпить, говорить будут ласково, а потом, если он ничего не расскажет, будут бить. Чем же им так Гоги насолил? Ну да, это наглость, так действовать среди бела дня, да еще в толпе. Но по нынешним временам такое не редкость. Озверели люди с этими войнами, перестройками и так далее. Кот решил извлечь из ситуации сколько можно. Хоть покурить.
— Да я, начальник, еще и похмелиться хочу, не только курить.
— Костя, — обратился к Помазанову Александр Иванович, — у тебя есть чем помочь нашему другу?
— Для хорошего человека как не найти.
Помазанов достал из ящика стола бутылку водки, стакан. Отвинтил с треском пробку и налил почти до краев.
— На, пей.
Он протянул Коту стакан, к которому тот тут же присосался. Но не успел он допить вожделенную жидкость, как начальник угро резко ударил открытой ладонью по стакану. Кот замычал от боли и повалился на пол, схватившись руками за лицо. У него были выбиты передние зубы. Кровь смешалась со слюной и водкой и розовыми пятнами капала на линолеум.
Помазанов схватил Кота за волосы и повернул к себе. Свободной рукой он несколько раз ударил по обожженной половине лица.
— Урод гребаный, ты не понял, куда попал? Вот тебе водка, вот тебе курить…
Схватив Кота за грудки, он посадил его на стул.
— Нет у нас времени шутить с тобой. Мы знаем, что ты можешь назвать нам отморозков, и ты это сделаешь. Ну?
Кот упрямо молчал.
— Плохо слышишь? Сейчас подлечим.
На этот раз его били ногами на полу. Били, не сдерживаясь, стараясь сделать побольнее. Кот сначала пытался закрыться руками, но скоро обмяк. Его снова посадили на стул. Все лицо было разбито, дышал он тяжело. Вероятно, сильный ушиб или перелом ребер. Больно было ужасно. Кот начал осознавать, что дела его совсем плохи, он случайно попал в серьезный переплет. Если таково начало, то что будет потом? Гиви уже не казался таким страшным. Те, кто перед ним, гораздо страшнее. И Кот сломался.
— Хорошо, хорошо, скажу, только не бейте. Дайте закурить.
— Вот это другое дело. Так бы с самого начала, а то заставляешь нас применять крайние меры. Мы же не звери какие-нибудь…
И Кот рассказал все, что знал. Хотя знал он совсем немного. Только то, что Гиви учился в его школе и был на три класса старше. Но даже этого хватило. Не прошло и суток, как Гиви и его девятерых подельников взяли на границе Абхазии, когда они пытались уйти за пределы РФ. Между ФСБ и милицией даже разгорелась борьба за право вести следствие по их делу. Гиви умудрился крепко насолить обеим конторам, и к нему были серьезные счеты с обеих сторон. Но поскольку задержан он был милицией, то до суда его “обхаживали” именно там. Дали ему по полной: пятнадцать лет. А потом он исчез, как в воду канул. Даже до зоны не довезли, ссадили на каком-то полустанке, и больше о нем никто не слышал.
* * *
Кот лежал на деревянном настиле спецприемника для бомжей, заменяющем нары. Просто деревянное возвышение на бетонном полу, сквозь щели которого несло сыростью. Болело все тело, но пара ребер точно была сломана. Мелкие ушибы не в счет. Жаль было очень передних зубов, да и беспокойство обломанные пеньки доставляли большое. Особенно во время еды. Так и пронзало током при каждом укусе. Но Кот привык к боли, он легко ее переносил, да и деваться было некуда. Медицинской помощи здесь не будет оказывать никто. Для тех, кто особенно настойчиво просит, есть две деревянные дубины. На одной написано “анальгин”, на другой — “димедрол”. Самым настырным демонстрировали их, и все больные чудесным образом исцелялись.
Была ночь, но это угадывалось только по тому, что ужин уже давно прошел. Дневной свет сюда не проникал. Кот лежал на спине, закрыв глаза, но не мог уснуть. Рядом храпел дед с длинной седой бородой, из разряда самых опустившихся бомжей, тех, которые копаются в мусорных баках. От него невыносимо несло мочой, дерьмом, помоями и еще чем-то гадким. Кот пытался отодвинуться, но двигаться было некуда. Камера была забита до отказа, и люди лежали впритык друг к другу. Кот периодически толкал деда в бок, и храп временно утихал. Но потом возобновлялся. В конце концов Кот привык к нему, как привык к своему прозвищу. Никто давно уже не звал его по имени. Да и мало кто его знал. Кому интересно имя нищего бомжа? А в их среде в ходу прозвища. Кот даже мысленно не называл себя иначе.
Бессонная ночь навевала воспоминания. Кот гнал их, как мог. Нельзя позволять прошлому завладеть душой, потому что безысходность настоящего и беспросветность будущего сводят с ума. На воле хоть напиться можно. А здесь даже этого утешения нет. Но как Кот ни старался, прошлое, такое недавнее, встало перед ним, как будто это было вчера…
* * *
— Приготовиться, мы над точкой. Через минуту десантирование.
Перекрывая шум винтов, голос капитана заставил встрепенуться группу десантников, сидевших в вертолете. Александр спустил предохранитель, поставил его в режим автоматической стрельбы и дослал патрон в патронник. В голову толчками вливался вместе с кровью адреналин. Дыхание участилось, тело била нервная дрожь. Сейчас, сейчас… Вертолет начал заходить на посадку, выбрав пяточёк ровной поверхности между скал. Кругом были валуны, осыпи. Поганое место, за каждым камнем может прятаться противник. Вот до земли осталось пятнадцать метров, десять, пять, три…
— Пошел, пошел, пошел…
И десантники посыпались из вертолета, тут же разбегаясь в стороны и занимая боевые позиции. Вот настала очередь Александра. Он глубоко вдохнул и прыгнул. Что-то ослепительно яркое, горячее, душное, ударило в глаза, грудь, ноги. Обжигающая боль на лице, удар и темнота.
Он очнулся от боли. Взрывом его отбросило на камни, и он сломал ногу в голени. Перелом был плохой: открытый и со смещением. Правую половину лица сильно обожгло, но глаз остался целым.
Все это Александр узнал позднее, но сейчас ему было очень больно. Он попытался сесть, но острая боль в ноге бросила его на землю в холодном поту и заставила сдавленно застонать. Вокруг шел бой. Автоматные очереди стрекотали без умолку. Но Александр уже научился отличать голос автомата Калашникова от американских автоматических винтовок. Это давало некоторую подсказку, где свои, а где чужие. Хотя, конечно, и они использовали советское оружие. Но вот наши точно не стреляли из американского.
Совсем рядом лежал за небольшим камнем Колян и стрелял куда-то вверх. Александр перехватил автомат поудобнее и выпустил очередь в том же направлении. Их тут же накрыло ответным огнем из крупнокалиберного пулемета. Фонтаны каменных брызг отмечали места попадания пуль. Александр вжался в камень всем телом. А когда очередь прошла, попытался поменять позицию на более удобную, перекатившись по земле. Но забыл про сломанную ногу. Боль была на этот раз такой сильной, что он снова потерял сознание.
Очнулся Александр уже в санитарном вертолете. Боли не было, видно, ему сделали укол промедола. На ноге шина, все лицо скрывала повязка с узкими щелками для глаз. Он так никогда не узнал, чем закончился бой, кто и как его вытащил оттуда. Да это его никогда и не интересовало. Более сильные переживания затмили все.
Его доставили в алмаатинский госпиталь. С ногой было совсем плохо. Началось воспаление кости. И в итоге пришлось ампутировать ногу выше колена. С этим еще Александр мог бы смириться, но вот лицо… Тяжелый ожог третьей степени. Кожа и мускулы прогорели почти до самой кости. То, что глаз остался цел, врачи называли чудом. Видеть Александр хуже не стал, но лицо было изуродовано навсегда. Лучше бы он ослеп, чтобы не видеть себя в зеркале! Он был красивым парнем, знал это и вовсю пользовался. С девушками, точнее с их отсутствием, у него никогда проблем не возникало. Теперь об этом можно забыть. Александр впал в тяжелую депрессию. Он не писал домой о том, что изуродован на всю жизнь. А Лене вообще писать перестал. Он не мог себе представить, что эта красивая девушка захочет встречаться с таким уродом. А ведь так все хорошо начиналось. Он, кажется, действительно любил ее. Хотя, конечно, у него и после того, как он встретил Лену, было много женщин, в основном мимолетных курортных романов. Глупо было бы не пользоваться случаем, если эти сучки ехали в Сочи наставить рога опостылевшим мужьям. Но вот с Леной он согласился бы провести всю жизнь. Что-то было в ней такое, чего не было в остальных. Какая-то наивная чистота, безраздельная и страстная преданность ему. Ведь он был у нее первым мужчиной. И Александр отвечал на ее любовь, тянулся душой к ее чувству. Ему казалось, что и он ее любит.
Но представить, что она увидит его такого, он не мог. Теперь вообще никакая женщина не обратит на него внимания. Точнее, обратит, но вызовет это только отвращение. Гордость была сильно уязвлена. И он начал пить. Если раньше Александр с презрением относился к алкашам, то теперь быстро стал превращаться в одного из них. Конечно, он никогда не был полным трезвенником, но пил только в хорошей компании и никогда не напивался. Теперь же он заливал свое горе, отчего становилось только хуже. Но новая порция спиртного временно давала забытье, и потому Александр прикладывался к бутылке все чаще и чаще.
Ему пришлось перенести пять операций по пересадке кожи, но это сделало его уродом. Половина лица стала похожа на маску Фреди Крюгера из фильма ужасов. Александр осознавал, что ничего уже не исправить. Может, где-то на Западе или в Москве за большие деньги и можно поменять лицо, но у него денег не было. Зато была водка.
Однажды он, в приступе пьяной дури, написал матери письмо, где изливал пьяную обиду на весь мир и послал фото. Было это за две недели до выписки. А когда наконец приехал он домой, то узнал, что мать его умерла от инфаркта. На похороны он опоздал. Александр решил, что именно он виноват в этом, что инфаркт с мамой случился из-за того, что он послал ей свое фото и написал в пьяном угаре какое-то глупое письмо. Он не мог с точностью вспомнить, что написал. Но было ужасно стыдно и больно.
Отец уже давно сидел в тюрьме за кражу, в квартире был прописан его брат, дядя Александра. Но с ним у него были очень натянутые отношения. Как только Александр приехал домой и узнал о случившемся, то ушел в тяжелый и длительный запой. Из которого вышел уже в следственном изоляторе. Оказалось, что он полностью утерял человеческий облик и в пьяном угаре пошел ночью к самогонщице за очередной бутылкой. Денег у него давно не было, брал в долг. Но на этот раз тетя Зина, так звали торговку самопальным спиртным, отказала. Александр пришел в ярость, сильно ударил ее, залез в дом, все перевернул, забрал деньги, пару бутылок самогона и ушел. Утром за ним приехала милиция. Подобные действия квалифицируются в Уголовном кодексе как ограбление. А за это предусмотрено очень жесткое наказание. Но Александр, как ветеран-афганец и инвалид, получил всего пять лет. Это положило конец его прежней жизни.
Тюрьма сломала его окончательно, он превратился в беспринципного приспособленца, соблюдающего какие-то правила до тех пор, пока это выгодно. Все прежние моральные устои рухнули. Теперь его интересовало только одно: сиюминутная выгода, причем она прочно связывалась со спиртным. Ради выпивки теперь он был готов на унижение, обман, подлость — на что угодно.
Пока он сидел, дядя его выписал, продал квартиру и уехал куда-то на Север, кажется, в Норильск. Александр стал бомжем. Выйдя на волю, не имея жилья, профессии, поддержки, друзей, поскольку от него все отвернулись, он очень быстро опустился на самое дно. Привыкший все жизненные проблемы решать водкой, он докатился до нищеты и выглядел старше своих лет. Даже по имени никто его больше не называл. В тюрьме приклеилось прозвище Кот.
* * *
Тяжелые шаги в коридоре разбудили всю камеру. У человека, сидящего в тюрьме, обостряется интуиция. Дверь в камеру открывается за день много раз, но тот, кто сидит, чувствует, когда она открывается именно для него. Шаги в коридоре звучат постоянно, но зэк знает, когда идут за ним. Засовы только начали лязгать, а вся камера уже проснулась и в напряженном молчании ожидала, что будет дальше. Было еще очень рано, пять часов утра. Это необычно. Как правило, в такое время в камеру никого не приводят и никого не уводят. Бывает, что под утро устраивают шмон или спецназ проводит тренировки по подавлению беспорядков, но тогда звуки совсем другие — быстрые, беспокойные. Теперь же двери открывались медленно и как-то бесповоротно обреченно. Это не выразить словами, но Кот остро чувствовал беспокойство. Он почему-то вовсе не хотел покидать вдруг ставшую такой родной камеру.
— Все на выход, по одному. Лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч.
Убогой вереницей потянулись на выход бомжи и те, кто имел подозрительную кавказскую внешность, но не имел на момент проверки документов и не смог внятно объяснить причину их отсутствия. Все они построились вдоль стены.
— Прямо по коридору, по одному, бегом марш! Не задерживаться, быстро, быстро!
На выходе их разделяли. Откровенных бомжей сажали в машину, остальных загоняли в другую камеру. Кота посадили в воронок. Вместе с ним там оказалось около тридцати человек. Воронок был забит полностью. Кот понял, что сейчас их отвезут на вокзал, посадят в электричку, идущую специальным рейсом, и за Туапсе выбросят. Хорошо если не на ходу. Это было обычной практикой сочинской милиции по очистке города от бомжей. Кот ни разу еще не попадал на такую электричку, но много слышал об этом. Боялся он только, что его могут выкинуть на ходу. С его костылем можно убиться насмерть.
Но их повезли совсем в другом направлении. Очень близко, в морской порт. Воронок подогнали к причалу и их перегрузили на прогулочный катер, сковав наручниками по двое. Затем подъехало еще две машины с бомжами.
Было полседьмого утра, когда катер, набитый лицами без определенного места жительства, вышел в море. Отошел километра на три, так что берег превратился в едва видимую полоску, а затем бомжей стали выбрасывать в море, предварительно сняв с них наручники.
Кот почувствовал ужас. Он понял, что не сможет доплыть до берега с одной ногой и поломанными ребрами. Вот настала его очередь. Трое дюжих сержантов швырнули его за борт, как щепку. Следом полетел костыль, блеснув на солнце никелированными трубками.
Вокруг слышались плески и крики, катер уходил все дальше, а с борта в воду продолжали сыпаться люди. Большинство из них были истощены, больны и ослаблены, поэтому до берега смогли добраться всего лишь несколько человек. Остальные утонули. Операция по очистке города от бродячих элементов к предстоящему приезду международного олимпийского комитета закончилась успешно.
Кот недолго цеплялся за жизнь. Намокшая одежда тянула на дно, держаться на поверхности становилось все тяжелее. И вот вода сомкнулась над ним. Сначала Кот, почувствовав удушье, начал биться в панике, но затем вдохнул воду раз, другой. Боль и страх растворились в морской пучине. Он медленно опускался на дно и видел освещенную солнечным светом поверхность воды, которая все темнела и удалялась от него. Вдруг очень ясно вспомнилось лицо Лены, ее руки. На мгновение снова захотелось жить, но сознание уже померкло. Тело продолжало тихо опускаться все глубже и глубже. В открытых глазах отражался свет солнца. Но вскоре тьма поглотила его.
* * *
К вечеру разыгрался сильный шторм, который длился трое суток. Волны перехлестывали через набережную, оставляя разный мусор, не нужный даже морю. Такое иногда бывает в конце лета на Черноморском побережье.