Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2009
1919 год в Омске и в России был годом несбывшихся надежд. Борьба с большевиками шла в начале года достаточно успешно. И тысячи беженцев, приехавших из центральной России в белый Омск и увеличивших его население в 6-7 раз, до 600 с лишним тысяч человек, верили в армию адмирала Колчака…
Третья Российская столица жила в это время бурной столичной жизнью. Работали многочисленные кинотеатры, выступали известные артисты, устраивались балы, гудели рестораны, голода не было и в помине. Правительство Колчака принимало немало социальных мер, давало еще больше обещаний. Люди верили в светлое завтра…
Г.А. Вяткин начинает этот год заведующим бюро газетных обзоров в правительстве адмирала Колчака. Первого января 1919 года в газете “Заря” он публикует крайне резкую по отношению к большевикам статью “Дню прошедшему забвенье, дню грядущему привет!”:
“…Пробил час. Одновременно в разных частях огромной России вспыхнули зарницы и родились новые молодые зачатки государственности.
Зачатки росли, вот стали набухать и готовы с каждым днем распуститься пышным цветком.
Зажглись лучи надежды.
Возрождение России стало делом близким, доступным: нужны новые и только новые и настойчивые усилия…”
Как и раньше, он пишет и печатается очень много. При его активном участии в Омске издаются журналы “Единая Россия”, “Возрождение”, “Отечество”, “Иртыш”, газеты “Русская Армия”, “Русь”, “Заря”, “Правительственный вестник” и другие.
Георгий Андреевич активно занимается общественной деятельностью. Большое внимание он уделял работе в омском отделении “Архива войны” при Западно-Сибирском отделе Императорского русского географического общества для сбора документов и материалов о Мировой войне.
Вклад Г.А. Вяткина в деятельность Омского отделения “Архива войны и революции” и Западно-Сибирского отдела Русского географического общества получил высокое общественное признание: 14 марта 1919 г. он был избран действительным членом Западно-Сибирского отдела общества, а 30 апреля — кандидатом в члены Временного совета Русского географического общества.
В начале октября 1919 года Верховный Правитель России адмирал Колчак отправляется в очередную поездку на фронт — по Иртышу и Тоболу. Цель поездки — добраться до Тюмени. Г.А. Вяткин сопровождает его и, находясь в непосредственной близости и общении с А.В. Колчаком, записывает, запоминает, а затем оформляет в большой очерк все свои впечатления и наблюдения.
Поездка проходила при наступлении Красной армии, нередко были слышны отдаленные раскаты боев, и ее пришлось прервать уже в районе Тобольска. Колчак вернулся в Омск и под угрозой неминуемой сдачи города красным покинул Омск. Вяткин поехал с ним. В Иркутске после гибели адмирала в мае 1920 года его арестовывают и вскоре отправляют в Омск…
В родном городе его ждал суд военно-революционного трибунала.
Андрей ЗУБАРЕВ,
внук Г.А. Вяткина
I
Омск — Тара — Усть-Ишим1
1 В публикации сохранены особенности орфографии и написания оригинала. Помета “НРЗБ”, то есть “неразборчиво”, означает непрочитанные места текста.
7-го октября, в 1 час дня, наш пароход “Товарчар” отчаливает от Омского берега вниз по Иртышу. Верховный Правитель едет на Тобольский фронт.
Погода хмурится. Северный ветер вздымает белопенные валы, гонит тяжелые серые тучи. Даль неприветлива и почему-то думается, что вот уже глубокая осень, и завтра, может быть, выпадет снег…
“Товарчар” полон пассажиров: в 1-м классе Верховный Правитель, морской министр контр-адмирал Смирнов, главноуправляющий делами Правительства Г.К. Гинс и высшие чины походного штаба. Во втором классе — чины связи, врач, несколько офицеров, инженеры-путейцы и тобольский городской голова Ш. возвращаются в освобожденный Тобольск.
С нами же едет военный корреспондент американских газет Г. Гофман, — в нашей кают кампании наскоро становится заметной фигурой. Он легко, много и весело говорит, все время усердно фотографирует — будто хочет всю Америку забросать своими снимками. Политикой интересуется постольку, поскольку она “сенсационна” и занимательна для жителей Нью-Йорка или Чикаго.
Думаю: не ошибся ли он в своих расчетах, поехав с нами. Поездки адмирала Колчака совершенно лишены того внешнего элемента, который мог бы прельстить редакторов американских газет. А внутреннюю сущность и моральное значение не сфотографируешь.
Ничего эффектного не ожидается и на фронте: там идет борьба, правда — великая и героическая, но которая давно уже стала просто тяжелым будничным делом… Неимпозантные наши старые герои, и, пожалуй, некоторые граждане снисходительно усмехнутся, увидав их на снимках…
Невольно вспоминаются строки Тютчева о России:
“Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В красоте твоей смиренной?”…
…Унылы и печальны берега Иртыша. Хотя осень разукрасила и их всем богатством своих красок, но холод и ветер мешают смотреть, заставляют прятаться в каюту или сидеть в рубке. Читаем газеты, беседуем, и мысль все время возвращается к фронту:
— Что-то там? Красные отошли от Тобольска на 80 верст, главные силы их разбиты, но мелкие шайки еще бродят между Тарой и Тобольском, скрываются в лесах и болотах и вылавливать их трудно.
День гаснет. Долго тает вечерняя заря, тучи снизились, и высоко над ними взошла луна, полная и яркая.
До Тары, больше 300 верст, идем без остановок, и на другой день, в 9 часов утра, подплываем к Таре.
Плоский берег, убогий постройки, глубокая вязкая грязь. На пристани выстроен почетный караул молодых сибирских стрелков. Рядом — выстроились кавалеры из бывших фронтовиков, трое из них увешаны георгиевскими крестами всех четырех степеней.
Верховный Правитель принимает рапорты. Взгляд его останавливается на этих георгиевских кавалерах, он подходит к ним и справляется: за что получены столь редкие награды. Потом говорит негромко, но твердо:
— Поздравляю вас, господа, с производством в первый офицерский чин.
И пожимает каждому руку. Адъютант записывает фамилии.
В Таре стоим часа три. Адмирал принимает в своей каюте представителей Тарского городского самоуправления, поднесших ему хлеб и соль и двести тысяч рублей, пожертвованных на нужды армии.
Голова докладывает, что положение города не завидное. Вследствие приближения большевиков, капиталисты разъехались, своих денег у города мало. Было кое-что заготовлено натурой, но проходившие конные части реквизировали эти заготовки, а между тем скоро зима и бездорожье. Пожертвования собраны среди мелкого и среднего люда.
Верховный правитель обещал по возможности удовлетворить некоторые из возбужденных ходатайств, и в Омск тотчас же посылается соответствующая телеграмма министру внутренних дел.
Уполномоченный по охране порядка капитан Зубов докладывает о больших затруднениях в работе земства ввиду мобилизации секретарей волостных управ и особенностей местного края; земство, говорит он, есть опора порядка. Верховный Правитель дает распоряжение: отсрочить на целый год призыв секретарей.
* * *
В полдень отплываем дальше. Здесь мы уже вступаем в прифронтовую полосу, и поэтому нас сопровождает бронированное боевое судно “Алтай” с радиотелеграфом и несколькими пушками, одна из которых бьет на шестнадцать верст.
Погода резко переменилась; небо почти безоблачно и солнце греет как в августе. Почти у всех кают открыты окна, и теплый ветер весело играет Андреевским флагом на корме и адмиральским брейд-вымпелом на мачте.
Вокруг простор и тишина. Высоко над Иртышом летят на юг последние журавли.
Берега по-прежнему пустынны. Изредка встречаются бедные деревушки с деревянными бревенчатыми церковками и татарские “юрты” с такими же убогими мечетями. В одном скот, плещутся у берега домашние гуси, сушатся на солнце рыбачьи сети, развешанные на прибрежных кустах…
Через сутки подходим к Усть-Ишиму, — большое село при впадении реки Ишим в Иртыш, в 350 верстах от Тобольска. Две недели тому назад здесь были большевики. Теперь снова развевается трехцветный национальный флаг.
У пристани выстроен в две шеренги отряд №-ского добровольческого полка. Верховный Правитель принимает рапорт командира отряда и производит смотр.
Потом спрашивает командира:
— Нет ли у вашей части в чем-нибудь нужды? Лишнего нет и у нас, но самое необходимое можем дать.
— Особенной нужды ни в чем не чувствуется, Ваше Высокопревосходительство, — отмечает командир и тотчас же робко прибавляет:
— Табаку маловато, Ваше Высокопревосходительство.
Адмирал отдает приказ адъютанту:
— Выдать молодцам табаку. Да побольше. Выдать перчатки и еще что-нибудь… Что у вас там есть для подарков. Сахар есть?
— Никак нет.
— А мед?
— Мед есть.
— Ну выдайте меду.
К адмиралу подходит депутация местного населения: гласный тобольского губернского земства татарин Таушкин, устьишимский старшина Кузнецов, староста Ядвыбаев и татарин из села Сарчата Абатунин. Приветсвуют Верховного Правителя и подносят хлеб соль.
Адмирал благодарит и просит пожаловать в столовую парохода, выпить стакан чаю. Туда же приглашается на доклад начальник местной милиции.
Из разговоров с этими живыми свидетелями нашествия красных выясняется следующая картина пребывания большевиков в Усть-Ишиме.
Заняв 12-го сентября село, большевики созвали сход и выбрали 5 крестьян в ревком (революционный комитет). Выборные, однако, отказались, отговариваясь, кто как умел. Тогда выбрали других. Но и эти другие оказались не совсем “благонадежны” и тогда большевики “…тировали” (НРЗБ) в ревком своих красноармейцев. Несколько дней вели себя прилично, но потом, почувствовали шаткость своего положения, резко изменили тактику, и вместо (НРЗБ) стали направо и налево раздавать ругательства, угрозы и зуботычины. Объявили всеобщую мобилизацию от 18 до 45 лет и грозили за неявку расстрелом на месте. Уходя, ограбили волостную кассу на десять тысяч рулей, угнали около тысячи подвод и лошадей из Усть-Ишима и ближайших деревень, увезли 4000 пудов хлеба из зернохранилища, уничтожили списки мобилизованных нашим правительством солдат и зверски убили милиционера. 24-го сентября прилетели наши гидропланы и бросили несколько бомб. Красные в панике бросились бежать в разные стоны и, разбившись на мелкие шайки, продолжали до последних дней грабить мирное сельское населние, избегая встреч с правительственными войсками и скрываясь в лесах.
Все мобилизованные красными жители Усть-Ишимской волости убежали от разбойничьих банд и вернулись в свои дома. В данный момент нормальная жизнь налаживается, но телеграф с Омском работает с перерывами, а с Тобольском еще не работает совсем.
Г.К. Гинс спрашивает.
— Слышали ли вы о Государственном Земском Совещании, которое созывается Верховным Правителем?
Отвечают, что не слыхали. Большевики говорили, что Омск уже пал и правительства не существует.
Депутация просит прислать воинский отряд специально для выдавливания оставшихся банд и ходатайствует о подвозе хлеба на зиму хотя бы в размере 5000 пудов.
— А то пропадем с голоду. Большевики увезли последние запасы…
* * *
Утром следующего дня останавливаемся брать дрова у деревни Быковой, в 160 верстах от Тобольска.
День ясный, теплый. Выходим на берег. Выходит и Верховный Правитель и долго гуляет по полю.
Верстах в двух стоит обоз одного из полков №-ской дивизии, отставшей от полка вследствие крайней грязных дорог, по которым невозможно ехать больше десяти-двенадцати верст в сутки. Из обоза является прапорщик и просит газет.
— Газеты есть, — говорим ему, — но не самые свежие, от конца сентября.
— Да мы и за август не читали. Пожалуйста, дайте. Это для нас просто лакомство.
Жадно схватывает газеты и торопливо уходит, бегло читая на ходу, спеша узнать сентябрьские новости.
Подхожу к группе местных крестьян, спрашиваю:
— Были ли здесь красные?
— Да больше недели жили. Обобрали всех, и ищи их теперь…
— А бедняков трогали?
— Не разбирали. У кого одна лошаденка или коровенка была — все равно отбирали. Вы, говорят, тут в Сибири все живы.
— А давно ушли?
— С неделю. А которые остались и сейчас еще в лесах сидят. Приходят в деревню, попросят хлеба и опять в лес.
— Почему же просят? Они ведь все отнимают.
— Да вишь, оружие-то не при них, десять человек одна винтовка. Оставили, бросили с перепугу-то. Испужались очень, когда их назад-то повернули, ружья побросали… Сначала прямо на землю, где идут там и бросят. А потом комиссар говорит: вы дурачье, лучше в Иртыш сваливайте оружие и ящики разные, а сами найдем и айда… Да только немногие выбросили. Болота кругом, зыбь, трясина. Одну вытаскивают, а другая тонет. Патронов одних сколько загубил! Дороги не заведут в болото и ни взад, ни вперед. Кричат, умоляют на дорогу вывести. Один наш мужик отказался, было показать им дорогу-то, да и сам домой не пришел: пристрелили… Мою вот лошадь тоже из болота завязали: лежит бедняга по самую грудь и подойти к ней нельзя…
Эти бесхитростные рассказы крестьян дополняет своими сообщениями подпоручик Х., новый пассажир нашего парохода, севший в Быковой и принимавший участие в преследовании красных.
Он сообщает, что деревенские мужики и хулиганы то и дело находят теперь ружья, снаряды и даже пулеметы. На днях крестьяне нашли на одном месте и отдали полковнику Колесникову 5 ящиков ручных гранат и 10 ящиков снарядов, оставленных большевиками.
Между прочим, по словам поручика в одном из сел этого района комиссар обменял для себя в волостной кассе 1000 рублей керенок на сибирские, заметив при этом:
— Хоть и скверно сделаны, а все-таки с нумерами.
Любопытный случай был в селе Тевриз, между Тарой и Усть-Ишимом, в этом селе с давних пор стоял памятник (бюст) Александру II-му. За все время революции никто на памятник не покушался. Но на этот раз, заняв село, комиссар распорядился:
— Памятник арестовать.
Так и сказал. Так и сделали: бюст сняли и свезли на каталажку, под замок, а у дверей поставили часового.
… По уходе большевиков бюст снова занял свое место.
(Продолжение следует)
Газета “Русь”, г. Омск, 1919 г., 21 октября
II
В освобожденном Тобольске
В ночь на 11 октября — в тихую, ясную лунную ночь — пароход Верховного Правителя подходит к Тобольску.
Иртыш здесь полноводен и необычайно для него широк. Высокой отвесной стеной поднимается над ним берег, а на высоком берегу мощной и стройной громадой поднялись купола кафедрального собора и высятся белые стены тобольского кремля.
Смутно выглядит город в бледном лунном свете, только многочисленные церкви белеют и слабо поблескивают их золотые кресты.
Спящий город темен и тих. Лишь у берега у пристаней светятся огни пароходов, трещат моторные лодки, легко и плавно скользят военные катера с красными и зелеными фонариками.
Медленно и трудно с глухим гулом погружается на баржу артиллерия. Молча линией серой ленты движутся куда-то по набережной солдаты. Проскакал мимо верховой и что-то нам крикнул…
На пристани узнаю, что фронт отдалившийся было от Тобольска на 80 верст, за последние дни снова приблизился к городу, накануне весь день слышна была артиллерийская стрельба, а третьего дня несколько неприятельских снарядов разорвались в пяти верстах от города.
Неужели опять займут Тобольск?
Но утро вечера мудренее. Надо лечь спать, а там посмотрим, что будет.
Вопреки впечатлениям первого дня, погода определенно благоприятствует нашей победе. Утро встало дивное, золотое. Свежий ветер бодрит и зовет из каюты на воздух.
Выпиваю стакан чая и иду в город, в старинный тобольский кремль. Долго подымаюсь по бесчисленным ступеням лестницы; прохожу под грандиозной каменной аркадой и поворачиваю к обрыву.
Какая красота! Русская, древняя, никогда не умирающая красота!
И почему-то сразу вспоминается Киев с его Владимирской горкой. То же веяние страны, та же необъятная даль, такая же река внизу, только там Днепр, а здесь Иртыш.
Киев — западные ворота России, Тобольск — западные ворота Сибири, верный очаг сибирского просвещения, колыбель сибирской культуры.
Сижу у памятника Ермаку, как пять лет назад сидели у памятника Владимиру в Киеве, потом осматриваю древние церкви и башенки, еще раз любуюсь с обрыва долиной Тобола и Иртыша, и думаю, что сибирякам следовало бы совершать паломничество сюда, в этот глухой, полузабытый, но древний и прекрасный город, на ветхие стены которого нельзя смотреть без волнения…
К полудню возвращаюсь на пароход. Верховный Правитель производит смотр судов боевой флотилии, при помощи которой Тобольск был освобожден от большевиков. Несколько храбрых матросов и офицеров получают георгиевские кресты.
Затем, приняв почетный караул кавалерийского полка, Верховный Правитель идет осматривать Тобольск. В кафедральном соборе его приветствует епископ Иристарх, не повидавший города при большевиках Верховный Правитель осматривает собор, могилу убитого красными епископа Гермогена, музей и памятник Ермаку.
Потом возвращается на пароход и принимает представителей городского самоуправления и других организаций и учреждений, и долго беседует с командующим отдельной северной группой наших войск генералом Риньке, по поводу положения на Тобольском фронте.
Наше наступление, как выяснилось, успешно возобновляется: фронт снова отошел от города на 40 верст.
* * *
От нашествия неприятеля город внешне не пострадал. Водопровод, электрическая станция и другие важнейшие предприятия остались нетронутыми.
Сохранился также винный склад, где сохранилось до 100 тысяч ведер водки и спирта.
Но большевики увезли городской пожарный обоз и похитили из городской кассы 150 тысяч рублей, вырученных служащими от эксплуатации городских предприятий за время после эвакуации управы и думы.
При отступлении красные захватили из склада Чамбаева массу дорогих мехов, соболя, горностая и лисиц, на сумму до десяти миллионов рублей. Из складов других частных лиц забрали много муки, теплых вещей и пр., погрузили это на три баржи и направили их вверх по Тоболу.
Начальником гарнизона у них был некто В. Гладышев. Председателем революционного комитета состоял “товарищ” Макаров. Командиром отряда, вступившего первым в Тобольск, был некий Мрачковский — по-видимому фигура весьма влиятельная, ибо в №3 “Тобольской Коммуны” об этом господине писалось буквально следующее:
— “Кем будет тов. Мрачковский, по-прежнему ли отважным председателем организованных партизан, пойдет ли на юг бить Деникина или будет верховным правителем (!!) освобожденной Сибири, он всюду будет на месте”.
Тобольское население, по-видимому, отнеслось не очень сочувственно к своим новым завоевателям — в газете “Тобольская Коммуна” есть ряд заметок и статей, жалующихся на равнодушное отношение к советской власти.
Известный Борис Шумицкий, бывший председатель Сибирского исполнительного комитета советов Р. и К. депутатов, посвятил специальную статью Тобольским педагогам, под заголовком “Без вкуса, цвета и запаха”. Он писал: “в городе Тобольске есть целая профессия людей широкого общественного служения — педагогов, которые, уча других, не знают или не хотят знать науки о вреде сидения между двух стульев и о противоестественно вести такое положении”. Статья написана по поводу единодушного заявления педагогов о их беспартийности и о желании не вносить политику в школьное дело.
Но не на одних учителей жалуется “Тобольская Коммуна”. В №6 этой газеты под заглавием “Индеферентным тобольским гражданам”, напечатано следующее:
— “Приходится наблюдать печальное положение. Местные рабочие и городская беднота не проявляют никакого интереса к нашим лекциям по текущему вопросу. Товарищи члены центрального исполнительного комитета спешат поделиться знаниями идущего строительства новой жизни везде встречают полное равнодушие всякого интереса”.
Развернуть весь свой разрушительный аппарат и осуществить систему красные не успели: им пришлось отступить.
Не успела приехать и “Чрезвычайная комиссия”, которую ждали со дня на день. Тем не менее, большевики не были бы большевиками, если бы не … (НРЗБ) человеческие жизни.
В Тобольске ими расстреляны руководители городской думы: еврей М. Гринберг и русский кондитер Ф.Н. Михайлов. Оба были взяты, но никакого конкретного обвинения им предъявлено не было.
По официальным данным штаба дивизии расправа с этими гражданами представляется в следующем виде.
Первый был арестован Гринберг, сначала у него реквизировали мыло на несколько тысяч рублей. Денег не заплатили, но дали расписку, да и ту потом отобрали.
24-го сентября в 4 часа дня ввалилось 11 вооруженных красноармейцев и предъявили ордер ревкома на проведение у него обыска и на арест. В течение пяти часов производили тщательный обыск, но ничего найдено не было. Там же Гринберг был арестован. Жена пошла за ним в революционный комитет и умоляла там председателя допросить мужа.
— Что за представление! — грубо ответил председатель ревкома Макаренко, обещал лично допросить. Но обещание не выполнил. Хотя жена Гринберга два дня умоляла его только об этом.
В ночь на 25-е сентября был арестован Михайлов. Небезынтересно очень, что после ухода из Тобольска наших войск в последний раз — он был начальником самообороны, и когда красноармейцы вступили в город, предревкома Макаров благодарил его за сохранение города от погрома. Но когда Михайлова арестовали — Макаров заявил, что он его совершенно не знает.
26-го сентября днем обоих повели на казнь. Сначала хотели расстрелять на улице, у дома Ершова, но смутились криками жены Гринберга “Отпустите!”. Уехали за город и там порешили. Красноармейцы сняли с убитых одежду и оставили в одном белье. Стреляли разрывными пулями…
Несмотря на ясный солнечный день, город выглядел довольно пустынно, эвакуированные вернулись еще вчера. Городское самоуправление работает в старом составе, земство еще не начало. Часть домов стоит заколоченной.
Ни торгуют магазины, и уже вторую неделю выходит газета “Тобольский Студент”.
(Продолжение следует)
Газета “Русь”, г. Омск, 1919 г., 22 октября
III
В районе боевых действий
В воскресенье 12-го октября, рано утром пароход отваливает от Тобольска, входит в устье Тобола и через полчаса останавливается у селения Меданка. Здесь стоят резервные части, которым производится смотр.
Следующая остановка — у Марминских юрт, верст на 15 дальше, выше по Тоболу. Два дня тому назад здесь стояли красные … части, стремившиеся снова войти в Тобольск, А сейчас здесь расположились на короткий отдых славные части полковника Борзиловского, гнавшие большевиков назад.
У пристани — пароход “Тобольск” со штабом №-ой Сибирской дивизии. На мачте развевается белозеленый Сибирский флаг.
На встречу пароходу Верховного Правителя поднимается с берега три рыбовидных гидроплана, кружатся над нами и потом улетают по трем разным направлениям.
Верховный Правитель всходит на высокий берег. Его сопровождают командующий Северной группой ген. Редько и полковник Борзиловский. Один из конвойцев несет флаг главнокомандующего, похожий на знамя, и огненными змейками горят на солнце его оранжевые полосы…
Раздается команда: “Смирно!” и на минуту воцаряется полная тишина. Только где-то впереди, верст за 15, глухо раскатываются пушечные выстрелы: на фронте идет бой…
Адмирал обходит серые ряды, здоровается с ними и благодарит за боевую службу.
Потом обращается к полковнику Борзиловскому:
— Представьте мне к наградам за боевые отличия по три человека от роты и команды.
— Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство.
Пока выстраивают отличившихся, Адмирал приказывает выдать солдатам подарки:
— Да не забудьте части, выходящие из боя! Пусть выборные от частей приедут и примут. Для раненых выдайте теплые одеяла.
Отличившиеся выстроены длинной шеренгой. Адмирал прикалывает им георгиевские кресты и поздравляет с наградой.
В ответ раздается то бравое и громкое, то тихое и скромное:
— Покорнейше благодарю…
Некоторые заметно волнуются. У одного, почти мальчика, на глазах слезы, а на щеках сдержанная улыбка большой и острой радости.
Отдельной шеренгой выстраиваются в стороне отличившиеся офицеры: прапорщики и подпоручики.
Верховный Правитель подходит к ним:
— Поздравляю вас, господа, с производством в следующий офицерский чин.
Затем обращается ко всему батальону, с громкими и отчетливыми словами:
— Благодарю батальон за его молодецкую боевую работу. Надеюсь, что и впредь все вы будете бороться за честь и достоинство родины также смело и храбро, как боролись до сих пор.
— Благодарю и вас, полковник, — обращается Верховный Правитель к полковнику Борзиловскому, — за умелое руководство вашей доблестной частью, за ваш труд и энергию, поздравляю вас с производством в генерал-майоры.
Пропустив мимо себя батальон церемониальным маршем, Верховный Правитель принимает депутацию от местного мусульманского населения: муллу в зеленом халате, старосту и понятого. Они приветствуют Адмирала, подносят ему хлеб соль и… пару живых гусей.
Гуси гогочут. Адмирал улыбается и благодарит.
В 2 часа дня пароход отваливает от Мариинских юрт и идет еще ближе к фронту, к деревне Лаушиной, откуда большевики выбиты только вчера.
С каждой минутой все отчетливее слышна артиллерийская стрельба. Говорят, это наша боевая флотилия обстреливает с Тобола батарею противника на правом берегу.
Вот скачет по берегу конный ординарец, низко нагнувшись к седлу. Группа солдат укрепляет вехи полевого телеграфа, едва заметной нитью вьющегося меж редких кустарников и низеньких берез. Медленно тянутся в тыл три телеги с болтающимся по ветру знаком Красного Креста, должно быть везут новых раненых…
В 3 часа останавливаемся у деревни Лаушиной. Верховный Правитель производит смотр двум небольшим отрядам и выражает желание видеть самые ближайшие к фронту резервы. Подают скромный экипаж, Верховный Правитель с командующим генералом Радько и генералом Борзилевским едут ближе к позициям, в сторону от реки, туда, куда уходит нить полевого телеграфа.
Мы остаемся на берегу.
Однако через несколько минут выясняется, что резервы, к которым поехали, уже двинуты в бой и преследуют отступающего противника
Верховный Правитель возвращается, садится на катер и едет вверх по Тоболу, в ту сторону, где стреляет боевая флотилия.
Бой идет не далеко, верстах в десяти. Нам с палубы парохода довольно явно видны разрывы неприятельских снарядов: сначала показывается дымок, потом гудит звук разрыва.
Группа офицеров на берегу, во главе с начальником штаба дивизии, внимательно рассматривает карту местного района. Слышатся отдельные фразы:
— Наши цепи залегли здесь.
— А красные?
— Они немного левее. Идет ружейная перестрелка.
— Артиллерия выгрузилась?
— Выгружается. Через полчаса одну батарею можно двинуть и тогда будем наступать. Снарядов у противника мало и он не выдержит. К вечеру Спасское будет за нами.
Выхожу на берег и спрашиваю поручика действующего полка:
— Как настроение наших солдат?
— Отличное. И по очень простой причине.
— А именно?
— На днях получили теплое обмундирование. Пришла целая баржа с тулупами, шапками, бельем. Радовались, как ребята до слез… Говорят: Слава Богу, наконец-то об нас вспомнили! Обносились мы тут все до ужаса. Дожди были, адский холод, а мы треплемся в одних гимнастерках, кто в сапогах, кто в лаптях, а кто и просто босыми…
— И это сказалось на боевых действиях?
— Еще бы! Разумеется… Были мы в таком положении, что невозможно исполнять приказы стало. Например, вышел приказ: чтобы всем погоны пришить к гимнастеркам. А у нас и пришить не к чему: гимнастерки так изодрались, что, как не пришивай, ничего не выходит: все истлело и по ниточкам разлезлось, никакая игла не возьмет… Солдаты меня спрашивают: как быть, господин поручик? А я не знаю, что им ответить, у самого погоны едва держатся… А за последнее время бывало и похуже: пойдем в атаку, отобьем у красных какой-нибудь участок, а ночью, чтобы рота не окоченела и не издохнуть от холода отпускаешь солдат поочередно греться в деревню… руки так мерзнут, что винтовку не в силах держать. Глядишь, участок и переходит к красным снова… Случалось еще и так: поставишь сторожевое охранение и строго настрого запрещаешь огонь зажигать. А потом на проверке смотришь: солдаты костер развели. Говоришь им: вы что же это делаете, ребята? — “Замерзаем, говорят, не в моготу… хоть бы какие ни на есть шинелишки получить, тогда бы протерпели как-нибудь без огня. А теперь мы все равно, что голые. А в луже вот, говорят, вода ледком подернулась”… Сердце кровью обливается, глядя на них. Ну, а теперь, слава Богу, одеты, обуты до самой весны. И разумеется, настроение совсем другое. Кабы все наши армии были одеты и обуты — давно бы в Москве были. Дайте солдату заботу и ласку, а победу он вам даст.
* * *
Последний смотр, произведенный Верховным Правителем, был смотр новой добровольческой части, вливающейся в Воткинскую дивизию и следующей в боевую зону.
Как почти все виденные нами войска и эта часть выглядела хорошо: стройно и бодро.
Окончив смотр, Верховный Правитель собрал солдат в кружок и обратился к ним с небольшой речью. Нарисовав в кратких словах историю и характеристику ижевской и воткинской дивизий, адмирал сказал:
— Ижевцы и воткинцы соседи, прежде братья по труду, ныне братья по оружию. Ижевцы понесли не мало потерь, но поступившие к ним пополнения с честью поддержали боевую славу ижевской дивизии. Эта дивизия столь отлично дралась в последних боях, что я дал ей высшую боевую награду: георгиевское знамя. О воткинцах сейчас не слышно. А … (НРЗБ) у них было славное имя и это имя должно остаться. Воткинцы должны поддерживать былую славу. Я надеюсь на вас, молодцев. На то вы и добровольцы, чтобы давать пример доблести другим. От всей души я желаю вам успехов, бодрости и сил и верю, что при следующей встрече с вами мне уже будет доложено о вашей боевой доблести, о ваших подвигах.
— Постараемся, Ваше Высокопревосходительство, дружно и весело отвечают воткинцы и долго провожают Верховного Правителя криками: ура!
Один пожилой воткинец падает на колени и говорит громко:
— Вам, адмирал, желаем сил и здоровья… вы наша надежда, наша надежда, наш славный вождь…
По лицу адмирала пробегает тень. Со сдержанным неудовольствием, он говорит:
— Зачем же вставать на колени? Не хорошо это: встаньте, я вам говорю! Я такой же солдат, как и вы…
— Вы Верховный Правитель, адмирал…
— Я, прежде всего, солдат…
Поездка окончена. Впечатлений много, трудно сразу собрать их в единый очерк. Посылаю только то, что легко пошло на память.
А для читателей, ожидающих каких-либо моральных выводов, не нахожу лучшего, как повторить слова фронтового поручика:
— “Дайте солдату заботу и ласку, а победу он вам даст”.
Примите эту мораль к сведению и руководству.
Газета “Русь”, г. Омск, 1919 г., 23 октября