Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2009
Век ли долог… иль память жестока?
Ангел мой, я растратил слова, —
ветры с Запада, думы с Востока
и дурная молва,
как трава.
В сорном поле полынь да коровник,
в сердце холод да медь сентября,
жизнь моя, — твой забытый любовник, —
кровь моя, боль моя, жаль моя,
точно сборы в глухое зимовье
иль отчаянный выстрел в висок,
даль твоя — глубока и безмолвна,
свет твой хладен, высок и жесток…
ВОЗВРАЩЕНИЕ
ИВАНА ШМЕЛЕВА
И прах истлел. И рядом Вечность
Скулит как пес, юлит хвостом…
Покоя нет на этом свете,
Да что на этом, — и на том!
Давно в былом любовь и нежность,
И Родина, и синева…
В своей земле куда роднее
Не то, что тлеть, — и дотлевать.
И снова фарс… Но вы простили,
Забрезжив, точно луч во мгле.
И солнце мертвых. И Россия.
И дважды преданы земле…
* * *
Все, что от века мне осталось,
Я как зеницу берегу —
Погосты вышиты крестами,
Увязшими в глухом снегу,
Равнина снежная, пустая
Чиста как саван и бела…
И как была Сибирь без края,
Так и осталась без числа…
Как в никуда из ниоткуда
Шагать морозно и легко! —
Тореный путь от Аввакума
И до скончания веков.
СНЕГА
Насколько их печаль долга
И сны легки?
Еще стоят мои снега,
Еще крепки.
* * *
Свет погрезил… бес попутал…
А вчера в моем окне
занялась мирская пустынь…
или путь меня… ко мне?
Не лавровый, не тернистый,
как июнь спокойный путь.
Жить бы мне лет этак триста!..
Только,
столько не живут.
По-над вечностью, за бездной —
где печаль моя светла —
ворон черный в свете белом
распростер свои крыла.
* * *
Что-то листья в миру не спешат облетать,
Может, воли не хочется листьям…
Мне бы листья листать,
Мне бы осенью стать,
Мне б с какой-нибудь вечностью слиться.
Все мирское покорно и должно приму
И останусь в согласии с миром —
Как татары в Крыму,
Как со света во тьму,
Как в постели в обнимку с немилой…
Половицы в дому непривычно тихи…
Или — время присесть на дорогу.
За какие грехи,
За какие стихи?.. —
Одному только ведомо Богу…
* * *
Не осень. Не Болдино. Город.
Погост, уходящий в поля.
Окраина вечного горя,
родная моя
провинция, — берег унылый
людской суеты и тщеты.
Лишь в поле все дальше могилы,
И все безымянней кресты…
* * *
Утрами холодней. И глубина бездонней
в щемящей синеве, надрывной будто стон…
И в мире, как в душе, вселенская бездомность,
а в глубине души — такое чувство, что
сейчас, уже сейчас, проявится багрянец,
и роща, как лицо, румянцем полыхнет…
И жаждущий прильнет. И страждущий обрящет
обещанный покой. И ищущий найдет…
* * *
Береженного Бог… И меня не сберег.
Время лечит забвеньем, но память жива.
От российских дорог… до библейских дорог
у небес — синева, синева…
Здесь течет и не знает своих берегов
“по бескрайним просторам отчизны своей”
немосковское время вселенских снегов
в вереницах полей.
Здесь тачат сапоги и пекут пироги,
и тальянка “заводит” вдали за рекой.
Все мое здесь: и дом, и долги, и враги…
И обещанный вечный покой.
* * *
Жизнь наладится. Или разладится…
Март пойдет по пивным и ларькам
Добродушный, по-русски покладистый
И, как будто, поддатый слегка.
Воробьи облюбуют проталины
В тесноте, в суете городской.
И по-новому, будто по-старому, —
День-деньской посетит мир-мирской.
* * *
Хрущевки… Небольшие дворики…
И, непременно, — тополя.
И все размеренное, свойское,
Как вся провинция моя.
Москва… все больше — в телевизоре,
Да и была ли та Москва?!
Да мы ее на… там вот видели!..
А вот провинция жива.
Она жива — как сострадание,
Как поминальная кутья…
Еще жива — как оправдание
Ущербности бытия.