Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2008
Марьям ВАХИДОВА
ТАЙНА РОЖДЕНИЯ ПОЭТА
К читателю
Если данная статья с первых ее слов вызовет у вас иронию или смех, то вы не мой читатель. Ни хула, ни хвала такого читателя меня не тронет…
Если вам покажется хотя бы любопытным предлагаемый материал, у меня есть, что сказать заинтересованному читателю, которому предлагается малая толика материалов, исследованных за десять лет кропотливого труда.
Серьезный исследователь идет вслед за автором, зная, зачем, но, не подозревая, куда он может его вывести. Насколько серьезны и чисты твои замыслы, настолько откровеннее будет с тобой автор. Амбиции и тщеславие исследователя на этом пути, подпитывая гордыню, застят глаза и притупляют слух. Это плохие попутчики. Чем раньше это понимаешь, тем больше вероятности прийти к истине. Кто хоть однажды прикоснулся к работе исследователя, тот понимает, о чем речь.
Жизнь и творчество А. Пушкина, М. Лермонтова и Л. Толстого охватывают весь ХIХ век. Целое столетие самых трагических взаимоотношений России и Чечни. Как относились великие русские классики к эпохе, в которую приходилось жить и творить? На чьей стороне был их гений в этой вечной войне России на Кавказе, если гений «есть общее добро», принадлежащее всем народам? Как и где провести границу добра и зла в судьбе и творчестве самых передовых людей своего времени, отмеченных небом (которое на всех нас одно) и в то же время подданных великой империи, расширяющей свои южные границы огнем и мечом? Поиски ответов на эти и другие вопросы привели меня к ошеломляющим результатам…
Л. Толстой помогал мне понять М. Лермонтова, который, в свою очередь, вел меня к раскрытию тайн в судьбе первого. Что из этого получилось, вы можете прочесть сами (см. «Нана Каренина», Сибирские огни, № 2, 2008). Добавлю только, что к таким откровениям можно прийти, держа в руках нить судьбы и творчества исследуемого писателя, а не готовый клубок, разматывая который, легко выдать желаемое за действительное…
И в ваши руки я вкладываю нить откровений поэта, а не клубок спутавшейся пряжи, сотканной лермонтоведами эпохи соцреализма.
В добрый путь!
«Он мстит миру за то, что сам не от мира сего; мстит людям за то, что сам «не совсем человек» … Звери слышат человеческий запах. Так люди слышат в Лермонтове запах иной породы».
Д. Мережковский
«…Он исповедался в своих стихах… оставь любопытство толпе и будь заодно с гением!»
А. Пушкин – П. Вяземскому о Байроне
За жизнь, за мир, за вечность вам
Я тайны этой не продам!..
М. Лермонтов. Исповедь
«Лермонтов и я — не литераторы»[1], — сказал однажды Л. Толстой. Если в отношении их автора слова звучат проявлением ложной скромности, то в отношении М. Лермонтова они просто оскорбительны. Вряд ли Толстой хотел оскорбить поэта. Не хотел ли он таким образом дать нам понять, что тайну их происхождения искать надо в их творчестве, которое большей частью исповедальное?!..
В русской литературе нет второго такого поэта или писателя, к наследию которого отнеслись бы столь небрежно, как это произошло с Лермонтовым. Не сохранены или уничтожены почти все даты, связанные не только с его биографией и творчеством, но намеренно запутаны даты жизни и смерти его бабушки Елизаветы Алексеевны, примерно обозначены даты, связанные с матерью и с отцом — Юрием Петровичем, предметом больших споров сделали дату рождения самого поэта. И это несмотря на то, что любая искаженная цифра в биографии одного из них, приводит к цепной реакции искажений в датах многочисленных домочадцев Столыпиных, Арсеньевых, и Лермонтовых. Тем не менее, лермонтоведов это никогда не смущало. В отличие от Пушкина и Толстого с их богатым наследием (личные письма, дневники, воспоминания…), Лермонтов дошел до нас, в основном, в своем творчестве. Несколько сохранившихся писем, больше похожих на записки, противоречивые воспоминания заинтересованных современниц, прозревших постфактум; будто списанные с произведений поэта воспоминания большей части его современников и более подробно представленные в офиц. документах последние часы жизни поэта, не вносящие никакой определенности и в этот трагический час поэта.
«Один единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся», «Каин русской литературы», — писал о нем Д.С. Мережковский в 1908 г. в очерке «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». Лермонтов остается, «безусловно, одной из самых многомерных, сложных, противоречивых фигур в русской литературе»[2], — пишут о нем и в ХХI веке.
М.Е. Салтыков-Щедрин, прочитав записки Сушковой, писал: «…материалы эти изображают нам Лермонтова-офицера, члена петербургских, московских и кавказских салонов, до которого никому из читателей собственно нет дела. Но о том, какой внутренний процесс (здесь и далее выделено мной. — М.В.),при столь обыденной и даже пошловатой обстановке, произвел Лермонтова-художника — материалы даже не упоминают… Не было ли тут какой-нибудь китайской стены, которая отделяла поэта от мыслящей среды?.. На все эти вопросы книга, изданная г. Семевским, не дает никакого ответа. Поэтому главным материалом для биографии Лермонтова и теперь остаются исключительно его произведения. Это понял немецкий переводчик Лермонтова, Боденштедт: «…Недостатки Лермонтова были недостатками всего светского молодого поколения в России; но достоинств его не было ни у кого. (!) Вернейшее изображение его личности все-таки останется нам в его произведениях, где он высказывается вполне таким, каким был…».
«…Именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений… Поэзия Лермонтова неразрывно связана с его личностью, она в полном смысле поэтическая автобиография…» — читаем мы и в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Так давайте вместе и попытаемся прочитать эту поэтическую автобиографию…
О жизни поэта написано немало такими исследователями, как Лонгинов, Вырыпаев, Висковатов, Андроников, Иванова… Лермонтовская энциклопедия (далее — ЛЭ), единственная в своем роде, вобрала в себя вроде бы все, что напоминает нам о поэте и его эпохе, но и она не расставляет не только всех, но вообще каких-либо точек в его судьбе.
Все вышеназванные исследователи противоречат не только друг другу, но сами себе, внутри одного исследования, когда пытаются объяснить нам семейную трагедию Лермонтовых. Читая их труды, все время задаешься вопросами, на которые никто из них не дает ответа, даже те из них, которые собирали сведения о поэте, общаясь непосредственно с его ближайшим окружением: с бывшими пансионерами, однокашниками по Юнкерской школе, с родственниками, со старожилами в Тарханах… Лонгинов, Вырыпаев и Висковатов вообще имели возможность, проверив тут же записи в церковных книгах, восстановить любую интересующую их дату… Однако даты рождения и смерти Е.А. Арсеньевой, самого поэта, дату венчания его родителей не найти в церковных книгах. Чтобы расставить хотя бы в этом вопросе точки, нужно было очень постараться! Но не меньшее недоумение вызывает и др. вопрос: почему никто из семейства Лермонтовых не участвует в споре Арсеньевой с Юрием Петровичем за маленького Михаила? Арсеньевы вообще не вмешиваются…
Все лермонтоведы сходятся на том, что Елизавета Алексеевна с Марией два года не хотела возвращаться в Тарханы. Но, как будто сговорились, никто не уточняет, где были они эти годы? Два года, проведенные в столицах, не остались бы незамеченными и всплыли бы в любом источнике (в письмах, дневниках, воспоминаниях) многочисленной родни Столыпиных и Арсеньевых! Последним вряд ли Елизавета Алексеевна могла в эти два года вообще показаться на глаза, поскольку их сын и брат, ее муж, отравился по ее вине, их снохи.
Не понятно, почему Е. Арсеньева, отсудившая даже наследство Марии по отцу, не доехав до Тарханов, куда она возвращалась после двухлетнего отсутствия, привозит дочь домой уже помолвленной с сыном своей знакомой Анны Лермонтовой, с которым Мария впервые встретилась здесь же, и затем играет богатую свадьбу дочери. Это не логично для Арсеньевой, которая никогда ни до, ни после этого не была в проигрыше. При всей своей предприимчивости Е. Арсеньева не могла, грубо говоря, прошляпить свое состояние, согласившись выдать единственную свою наследницу за бедного Юрия Петровича, если бы это не было продиктовано в первую очередь ее интересами.
Поэт, якобы в память о Михаиле Васильевиче, получил свое имя. Неужто традиция Лермонтовых, длившаяся десятилетиями, так легко оборвалась на Юрии Петровиче и, если верить Т. Толстой, из-за погашения тещей какого-то его ничтожного карточного долга?.. В этой статье мы попытаемся ответить на все эти и другие вопросы. И начнем с самой главной для нас даты — 1810 года, когда Елизавета Алексеевна вместе с дочерью покинула Тарханы.
________
Кавказ и судьба поэта — понятия неразделимые. На Кавказ мы и обратим свой взор. Уже год как нет в живых ген. А.В. Хастатова. А это значит, что обе сестры овдовели, с разницей в один год, и носят траур. Могла ли Е. Арсеньева сидеть в праздных столицах и ходить с 15-летней дочерью по балам, когда в далеком Шелкозаводске на Тереке с тремя детьми на руках ее сестра, как никто другой и как никогда именно сейчас была близка ей по духу! Не могла. В ЛЭ в справке о М.А. Шан-Гирей (урожд. Хастатовой) мы узнаем, что, оказывается, она «была дружна с М.М. Лермонтовой, которой принадлежат девять записей в альбоме Марии Акимовны, и, возможно, с ней воспитывалась» (с. 618). Но летом 1814 года 19-летняя М. Лермонтова выезжает, как принято считать, из Тарханов в Москву, где должен, якобы, родиться ее сын, а из Питера, (а не из Москвы!) ее 15-летнюю тезку «досрочно» забирают из института и увозят на Кавказ. Посмотрим, когда они могли «воспитываться вместе», если между сестрами четыре года разницы, а это в их возрасте очень существенно. В 1810 г., когда Марии Арсеньевой шел 15-й год, Хастатовой не было и 11-ти. Если в той же ЛЭ о М.М. Лермонтовой сказано, что она «воспитывалась дома», т. е. в Тарханах, а М.А. Шан-Гирей «воспитание получила в дворянском институте в Петербурге», то методом исключения вычислим годы, когда сестры могли оказаться одновременно в одном месте. Запись о Хастатовой: «в 1814 досрочно взята родными из института» (с.618). Если досрочно, значит, она успела отучиться какое-то время! В каком именно дворянском институте и какое время Мария воспитывалась, не уточняется, но можно допустить, что, как дочь покойного генерала русской армии, очень состоятельного, но не имевшего отношения к российскому дворянству (разве что по линии жены), Марию могли принять только в Патриотический институт (учрежденный Женским патриотическим обществом в 1813 г.!) и, выходит, только на 14-м году жизни. Тогда понятно, почему мать досрочно забирает свою дочь из этого нового института. Как и во всех питерских институтах для девочек, здесь царил жесточайший режим. Воспитанная в Чечне в абсолютной свободе, даже без светских условностей, ограничивающих свободу ее столичных сверстниц дворянским этикетом, что тоже примиряет постепенно с жесткой дисциплиной, она не смогла бы выдержать никакой диктат над своей личностью. Известна еще одна дата: в 1816 году М.А. Шан-Гирей уже замужем и до 1825 года живет «в семье своей матери, в Шелкозаводске и Горячеводске». (ЛЭ, с. 618) Получается, что сестры могли «воспитываться вместе» только в 1810-1811 гг., когда Е. Арсеньева могла привезти свою дочь на Кавказ к своей сестре Екатерине! Тогда понятно, почему альбом завела девочка, подражая взрослым, а записи в нем делает девушка Мария, у которой он и остался до конца ее жизни…
«М.Ю. шел третий год, когда умерла его мать. Он смутно, но помнил ее. Альбом и дневники матери он всегда носил с собой. Дневники матери Л. разыскать я не мог», — пишет Висковатов. «Альбом матери он всегда возил с собою и еще 11-летним мальчиком на Кавказе вносил в него свои рисунки. Неразлучен (!!! — М.В.) с ним был и дневник матери», — вторят все биографы поэта. Но кто видел этот дневник последним, и почему бабушка не побоялась отдать его внуку еще в том возрасте, когда реакция на него мальчика могла оказаться непредсказуемой?! Не хотела ли Е. Арсеньева раз и навсегда порвать узы, связывавшие его с Юрием Петровичем, но уже руками внука, который должен был знать, что этот дяденька чужой ему человек? К записям в дневнике матери мы еще вернемся, а пока запомним, что, прочитав этот дневник, Лермонтов был «ошеломлен» и даже снова перестал ходить, слег! Какая информация о матери могла так основательно расстроить психику ребенка? И не сам ли Лермонтов перед последней дуэлью уничтожил этот дневник, дабы оградить память матери от пересудов в обществе? Ниже попытаемся ответить и на эти вопросы. Тем более что интерес к его семье был особый, если верить бывшему юнкеру А.Ф. Тирану: «… Замечательно, что никто не слышал от него ничего про его отца и мать. Стороной мы знали, что отец его был пьяница, спившийся с кругу, и игрок, а история матери — целый роман…». (Т.е. отдельная история от истории Юрия Петровича!)
«…Однажды, возвратившись домой, — пишет Т. Толстая, — он (Михаил) сказал, что озяб и никак не может согреться. Его уложили в постель… Потом он стал бредить… Оказывается, он знал все. Знал, как умерла его мать, как отец воевал с бабушкой…». Мало ли ссорятся родители? Почему такая тяжелая реакция у мальчика? Не тогда ли он впервые, уединившись где-нибудь под дубом, прочел дневник матери? «…В появившейся сыпи узнали корь. Мальчика спасли от смерти, но он опять перестал ходить… Начиналась весна… Мальчика выносили на улицу в сидейке… К осени (!) мальчик начал вставать… Он только что сменил молочные зубы на постоянные». (Т. Толстая) Обратим внимание на последнюю деталь. У кого есть дети, тот мог сам наблюдать, что процесс смены молочных зубов на постоянные заканчивается к десяти годам. Не раньше! «Теперь, когда он свободно читал по-французски, Миша принялся читать альбом своей матери, — пишет Т. Толстая. — Стихи ему нравились… многие стихи были без подписи и посвящения». Почему? Разве она собиралась кого-то посвящать в свои записи? И кто первым и на каком основании признал ее стихи посвященными Юрию Петровичу? «…Потом мальчик принялся читать дневник своей матери; многие стр. были написаны по-франц..Это чтение ошеломило его», — заканчивает Т. Толстая, не считая нужным объяснить хотя бы это недетское и очень сильное чувство! Что и почему могло «ошеломить» мальчика?.. Но! Для нашей версии лучшего слова не подобрать! Запомним это. Чтение дневника вызывало массу вопросов, но мальчик не мог задать их Юрию Петровичу: «на некоторых стр. М. М. ясно адресовала упреки… Ю.П., (он) мог отобрать у сына заветную тетрадь, чтобы навсегда похоронить семейные тайны», — продолжает ровное повествование Т. Толстая, не считая нужным хоть как-то прокомментировать ту бурю чувств, которую ребенок сейчас переживает. Ведь чуть раньше, в бреду, Миша все уже озвучил о семейных скандалах, и ошеломить его это уже не могло. Какие «страшные» семейные тайны узнал Миша? Не этим ли детским потрясением объясняется, почему «исстрадавшийся» по отцу взрослый юноша так и не напишет его портрет? Был ли Юрий Петрович родным ему человеком?
Как бы художественно не обыгрывала Т. Толстая факты из биографии Лермонтова, факты остаются фактами, поскольку они путешествуют по исследованиям других биографов и воспоминаниям современников и родственников поэта. Рассмотрим один из них. Побывав, после долгих уговоров (!) бабушки, на могиле своей матери, Михаил, вернувшись домой, попросил разрешения посмотреть ее альбом. В этот день он, якобы, нарисовал то, что запомнил на могиле матери. Шестилетний ребенок вряд ли так среагировал бы, поскольку матери он лишился в бессознательном возрасте. А если ему был в то время шестой год, а не третий? Тогда понятно, почему он помнит ее и даже не забыл ее песню! «Бабушка заплакала, — продолжает автор, — и написала число: «19 декабря 1820 г.» …В альбоме был приклеен небольшой круглый кусок березовой коры. Арсеньева долго его рассматривала, но так и не поняла, зачем он здесь». Собиралась ли Мария бежать из дома? С сыном! Тогда это означало бы прощание с родиной, как с березовым краем! Какое другое серьезное объяснение этому может быть?.. В дневнике были два стиха, которые приведем ниже и еще запись на французском языке: «Вы пишите потому, что хотите писать. Для вас это забава, развлечение. Но я, крепко любящая вас, пишу только для того, чтобы сказать вам о своей любви. Я люблю вас. Эти слова стоят поэмы, когда сердце диктует их…» (Т. Толстая). Вряд ли эти слова написаны в адрес Юрия Петровича, т. к. они даже не успели полюбить друг друга: едва поженились, он к ней остыл, а знали друг друга до помолвки всего две недели! И еще: «Верно то, что я тебя люблю, и люблю крепко»… Было ли это обращение к Юрию Петровичу? В этом случае теща отдала бы этот дневник своему зятю, но она-то знает (как никто другой!), кто был единственной любовью ее дочери, и знает, что она не смирилась в замужестве…
* * *
Вернемся на Кавказ, в Чечню. Здесь ничего не изменилось: «вечная война» (М. Орлов) породила только новые имена с той и другой стороны. В начале 1810 г. (после смерти Хастатова!) управляющий Грузией г. Тормасов предлагает есаулу Черному сделать попытку подкупить чеченских старшин и духовенство. Из всех чеченцев, которыми интересовалась царская администрация, нас интересует один человек, судьба которого роковым образом переплелась с судьбой великого русского поэта.
Летом Бейбулат Таймиев с отрядом в 600 человек совершает очередной набег на русскую линию, в котором получает ранение. Сохранились официальные свидетельства, что целый год, с января по декабрь 1810 г., Б. Таймиев с незначительными партиями нападает на русские гарнизоны. Что могло произойти в жизни 30-летнего Бейбулата, чтобы он уже в начале 1811 г. согласился перейти на сторону своих врагов? К этому времени в его послужном списке самые громкие дела. В 1802 г. у с. Порабочевского (имение Хастатова, ныне лит. музей поэта) взят в плен полковник И.П. Дельпоццо, которого выкупят только спустя 2 года (в 1810 г. он генерал-майор и комендант Владикавказа); после кровавого сражения в 1805 г. у входа в Ханкальское ущелье и карательной экспедиции г. Глазенапа в Большую Чечню в 1806 г., повлекших за собой в течение следующего года объединение всех чеченских и дагестанских сил, против которых был брошен г. Булгаков с 10-тысячным карательным отрядом (12 февр.— 18 марта), Б. Таймиев перешел на сторону русских и поступил на службу в царскую армию в чине подпоручика с годовым жалованием в 250 рублей. Однако уже в январе 1808 г. он возвращается в горы и совершает оттуда дерзкие набеги на казачьи кордоны в течение следующих двух лет.
И вдруг все для него меняется… Что заставило на этот раз Бейбулата прийти во вражеский стан?
В январе 1811 г. генерал-майор Дельпоццо в рапорте Тормасову выражал удовлетворение сложившейся благоприятной обстановкой в области экономических взаимосвязей чеченцев и ингушей с кордонной линией. Меновые дворы были открыты на кордонной линии незадолго до перехода Бейбулата на сторону русских. Бейбулат был сыном колесного мастера, для которого наступили благоприятные времена. «…От чеченцев и горцев вообще приходит множество мастеровых людей, которые проживают в наших границах, в городах и селениях по целому лету и даже круглый год (не в гостиницах же они живут, которых нет, а у кунаков! — М.В.), как то: серебряки, слесаря, кузнецы, сидельники и пр. Что касается народных масс, то они сами, по своей воле, устанавливали добрые, взаимовыгодные отношения…» — пишет Л. Колосов. Мог ли отец Бейбулата не думать о рынке сбыта для своей продукции, поскольку в Чечне нет и не могло быть в условиях войны той покупательной способности и того спроса, какие были по другую сторону кордонной линии? И мог ли он не знать армянина Хастатова, через территорию которого он непременно должен был бы возить свой товар? Могли ли русские не знать о торговых связях Хастатова с чеченцами? Могли ли они не воспользоваться Хастатовым, чтобы попытаться через него усмирить мятежного сына мастера колесных дел, если даже (уже после смерти генерала) обратились с подобной просьбой к такому, известному всем негодяю, как есаул Черный? Ни один русский или кто другой не мог быть хозяином на территории Хастатова, власть которого не ограничивалась только приграничным имением.
Петербургский чиновник Н.Ф. Туровский (однокашник Лермонтова по пансиону) писал в «Дневнике поездки по России в 1841 году»: «Армяне господствуют в Пятигорске; вся внутренняя торговля в их руках: армянин и в лавках, и в гостинице, и в мастерских. Но главное их занятие — серебряные изделия с чернью, как-то: обделка седел… все это чрезвычайно дорого… Жизненные припасы дешевы до крайности; их поставляют… мирные черкесы из соседних аулов…» Это свидетельство не только не исключает того, что отец Бейбулата и армянин Хастатов могли быть кунаками, но прямо указывает на то, что для этого сложились самые благоприятные условия! Идея создания меновых дворов принадлежала Гудовичу. Это 1793 год. Поддержал его тогда и князь Цицианов. «Однако меновые дворы появились на Северном Кавказе только в 1810 году, причем царские чиновники рассматривали их как «учреждения политические», — пишет Л. Колосов. Именно в 1810 г. и появляется, по нашей версии, по ту сторону кордонной линии 15-летняя Мария Арсеньева. Несмотря на то, что она была в два раза моложе Бейбулата, они относились к одному поколению — поколению детей! Хастатов был на 19 лет старше своей жены Екатерины, которая в свою очередь была старше Бейбулата только на три года. На Кавказе, где почти норма иметь очень молодую супругу, отношение к молодой хозяйке столь же почтительное, как и к хозяину дома. Но здесь существует еще один неписанный закон: после смерти одного из кунаков, другой берет на себя дружескую опеку и заботу над его семьей, а значит, Таймиевы могли поддерживать отношения с Екатериной, оставшейся с малолетними детьми на руках. Только исключительные обстоятельства могли им помешать в этом.
…7 марта 1811 года в «секретном письме» Тормасова к Чернову подчеркивалась «желательность склонить его (Бейбулата) в нашу пользу», обещая «вернуть чин и жалование» в случае, если он «вновь обратится к обязанности своей, сделается покорным, в чем даст присягу». Генерал просил уговорить «Таймиева приехать к нему в Тифлис». (Л. Колосов). Тормасов обещает вернуть Бейбулату то, чего он был лишен после его возвращения в горы еще при главнокомандующем Гудовиче в 1908 году. А это значит, что в то время переговоры с Бейбулатом могли вести в первую очередь через Хастатова и на его территории. В противном случае, это могло быть расценено им как граничащее с личным оскорблением грубое игнорирование его как хозяина данной территории! Да и есаул Черный начинает фигурировать в документах только с 1810 года.
«Тормасов писал, что «уверил Б. Таймиева… что если он оставит все шалости и обратится к обязанности своей, то все ему будет возвращено, а между тем, — добавлял Тормасов, — удержу его здесь у себя.Вам же поручаю через благонадежного человека, которого вы употребите к окончанию Чеч. дела,уведомить прочих чеченских старшин, что Бейбулат получит все то, что желает, потому что искренне расположил себя на услугу Государю Императору, и что я назначил ему здесь пристойное содержание». …Напрашивается вывод: за поездкой Бейбулата следила почти вся Чечня», — пишет Л. Колосов. Свой вывод мы сделаем чуть ниже.
30 мая 1811 года в письме к Мусину-Пушкину Тормасов признавался, что полковник Эристов представил ему в Тифлисе Б. Таймиева. Это уже во второй раз Б. Таймиев оказывается в главной резиденции русских властей на Кавказе. 31 мая 1811 г. Бейбулат возвращается на русскую службу. Однако, спустя некоторое время, говорят источники, захватив майора Швецова, уходит в горы. Если летом 1811 годаБейбулат вел переговоры с аварским ханом Алиханом о совместном выступлении против колонизаторов, значит, в Грузии в этот раз он не мог находиться около трех месяцев, как это утверждают некоторые историки. Бейбулат оказался не таким амбициозным и тщеславным, каким его представлял себе Тормасов, который хотел, подкупив авторитетного лидера национально-освободительного движения, представить его в глазах его соратников обыкновенным карьеристом, эгоистом и безыдейным выскочкой, продавшимся за чины и «пристойное содержание». Дальновидный политик и хороший психолог Бейбулат раскрыл хитромудрый план Тормасова и, не раздумывая, вернулся в горы. Но захватить в плен майора Швецова Бейбулат мог для того, чтобы ему не пришлось оправдываться в том, что он не изменил священной борьбе. На коварство поработителей Бейбулат не мог отвечать «верностью присяге», поскольку присяга в данном случае была лишь предлогом связать человека чести по рукам и ногам. Но историки не могли знать и того, до чего доискался известный советский лермонтовед И. Андроников, который имел сведения о том, что мать Марии, узнав о том, что она ждет ребенка, срочно увезла дочь с Кавказа (из признаний еще в 1959 г. И. Алироеву, ныне акад. АЕН РФ, доктору филологических и исторических наук[3]). Не потому ли одной из причин спешного возвращения Бейбулата в горы был не менее спешный отъезд Марии в Россию?
Кроме того, в августе потерпелипоражение объединенные силы чеченцев и дагестанцев в сражении с русскими войсками. Что еще раз говорит в пользу того, что Бейбулат не мог на этот раз находиться в Грузии три месяца, и даже два! Выходит, что все это время он находится на Кавказской линии. На территории Хастатовых, читай — рядом с Марией! И он действительно мог, после отъезда Марии, захватив Швецова, вернуться в горы!..
Т. Толстая утверждает, что в Васильевском Мария «впервые увидела всю семью Лермонтовых: пять девочек и Юрия Петровича, которые вместе с матерью» гостили у них… Почему вдруг все Лермонтовы, а не просто мать с сыном гостят у Арсеньевых? Понимали важность момента для своей семьи? Хотели склонить Арсеньеву к большей щедрости, демонстрируя бесприданниц? Значило ли все это, что мать Юрия Петровича знала, куда и зачем ее пригласили? Ведь Анна не могла не понимать, что, отправляясь со всеми домочадцами к Арсеньевым, она обязана будет по этикету просить хозяев нанести ей ответный визит. Могла ли позволить себе такую расточительность помещица, едва сводившая концы с концами? В свою очередь, Арсеньевы, у которых бывшая сноха отсудила для дочери часть ее наследства, не могли не остерегаться ее крутого нрава, сводя молодых в своем доме без ее ведома. Но что должно было произойти в Тарханах такое, от чего Юрий Петрович «вскоре» охладел к Марии? Не ждал ли его в доме Арсеньевой сюрприз с малышом? Больной, неподвижный Михаил мог выглядеть совсем крохой еще долгие годы. Приводит же он всех в изумление своей сообразительностью и не по годам твердостью характера! Не отсюда ли эта путаница во всех датах? Даже стихи у Лермонтова обозначены условно…
И так он в слишком нежном возрасте пишет серьезные вещи! Герцен считал, что Лермонтов умер в тридцать лет. Это, на наш взгляд, самая точная дата! У Вырыпаева читаем никак им не комментируемое: «В церковных книгах отмечен даже 6-тимесячный Миша…». Что помешало Вырыпаеву выписать из церковных книг (!) год рождения младенца? В этом контексте недвусмысленно звучит признание поэта: «Хотя я судьбой на заре моих дней, / О, южные горы, отторгнут от вас…». («Кавказ») Заметьте: «на заре… дней», т. е. — с рождения! «Отторгнут» — значит, увезен насильственно! Не откровения ли матери в ее дневнике побудили его писать, обращаясь к Кавказу в своих поэмах, вновь и вновь повторяя, как заклинание: «На Севере, в стране тебе чужой, — /Я сердцем твой, всегда и всюду твой…» Или: «…твоим горам я путник не чужой: /Как сына ты его (стихотворение. — М.В.) благослови… Они меня в младенчестве носили… Моей души не понял мир. Ему/ Души не надо…/ И в ней-то (в душе. — М. В.) недоступные уму/ Живут воспоминанья о далекой/ Святой земле… ни свет, ни шум земной/ Их не убьет… я твой! Я всюду твой!..» («Аул Бастунджи»); «…От юных лет к тебе мечты мои/ Прикованы судьбою неизбежной… Я сердцем твой, всегда и всюду твой… / И ныне здесь, в полуночном краю/ Все о тебе мечтаю и пою» (Посвящение к поэме «Демон»); и вновь: «Приветствую тебя, Кавказ… Твоим горам я путник не чужой: /Они меня в младенчестве носили…/Как я любил, Кавказ мой величавый, / Твоих сынов воинственные нравы…» («Измаил-Бей»).
Не после откровений ли матери он написал одну из ранних своих поэм о Бейбулате «Хаджи-Абрек» и был «взбешен», когда ее напечатали? Не в историческом контексте интересует его Бейбулат, а погибающим за свою… жену, которую он выкрал у старого отца, но сделал ее счастливой и богатой! В уста своей героини Лермонтов вкладывает слова, оправдывающие поступок Бейбулата. Несмотря на то, что отец безутешен, дочь счастлива и убеждена, что: «Отечества для сердца нет!<…> Счастье только там, / где любят нас, где верят нам!» (Ср. стих. «Прощанье»: «Поверь, отчизна там, где любят нас…» и слова Зары в «Измаил-Бее»: «По мне отчизна только там, / Где любят нас, где верят нам!..»).
О Юрии Петровиче сохранились весьма скудные сведения, плавно перетекающие из одного источника в другой. Они никак не вяжутся с тем образом отца, который предстает перед нами в стихах поэта. Служака, а не воин! Офицер, но и только. Но о ком идет речь в стихотворении «Ужасная судьба отца и сына…»? «Жить розно и в разлуке умереть» отец и сын могли, пока бабушка опекала внука. Но Михаил вырос, и Юрий Петрович чуть ли не каждый год приезжает к нему в Москву… Что за «жребий чуждого изгнанника на родине» имел Юрий Петрович, и что за «подвиг» он «свершил», если, спившись, умер от чахотки? Когда лермонтоведы пытаются привязать эти слова к значению «завершил свой жизненный путь», хочется напомнить им, что речь идет о гении, которому не нужно подыскивать слова, чтобы выразить то, что он хочет сказать. (Чуть ниже мы узнаем, о каком подвиге идет речь, но из других стихов).
Только очень отчаянные исследователи могли позволить себе увидеть в следующих строках Е. Арсеньеву: «Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конец / Того, кто был всех мук твоих причиной!» Кому адресовать тогда следующие строки: «…я ль виновен в том, / Что люди угасить в душе моей хотели / Огонь божественный…»? (Ср. в «Эпитафии»: «…ты в людях только зло изведал…»). Не кто-то один, а люди, чьи желанья оказались «тщетны», поскольку: «Мы не нашли вражды один в другом, / Хоть оба стали жертвою страданья!» Какую взаимную вражду отца и сына могла разжечь Е. Арсеньева? Разве что заставить страдать обоих, но и этим страданиям можно было положить конец во время их ежегодных встреч в Москве, если речь идет о Юрии Петровиче! Но как нужно было прочесть следующее и продолжать настаивать на своем: «…Ты светом осужден. Но что такое свет? / Толпа людей…». Когда и с каким светом враждовал Юрий Петрович, любимец светских барышень, красавец с утонченными манерами, гуляка и мот?.. Дальше, мы узнаем, что, оказывается, тот, кому действительно посвящено стих., не кто иной, как «Дух ада или рая»! Забывший о земле, «как был забыт землей»! «Ау! Юрий Петрович! Где вы?» — можно искать сколь угодно в этих словах того, к кому изначально не обращался поэт, откликнувшись на смерть своего отца!
Мечтавший услышать, что он любим своим отцом, и не от кого-нибудь, а от него лично, сын хочет хотя бы сейчас получить ответ на свой вопрос: «Ужель теперь совсем меня не любишь ты?» «Теперь», когда отец в мире, где нет тайн, и может знать, что уста, обращенные к нему, шепчут: «По крайней мере, я люблю»! Как тут не вспомнить стихотворение «Ребенку» (1840), по поводу которого исследователи так же не сойдутся, о ком речь: к мальчику это обращение поэта или к девочке? Сын генерала Граббе (П.А. Ефремов) или дочь В.А. Лопухиной-Бахметевой (П.А. Висковатый) адресат? (ЛЭ, с. 464) Ни тот, и ни та. Просто ребенку! «Ужель теперь совсем меня не любишь ты?..» — вопрос, на который сын-поэт не мог получить ответ. Но отец ответил. Спустя девять лет… Лермонтов, который давно уже живет с мыслью о близкой смерти, увидев чужого младенца, представил себя на его месте и то, что мог бы сказать ему его родной отец в эту минуту. Еще в 1832 г. в стих. «Нет, я не Байрон, я другой…» поэт чувствовал, что, раньше начав, он раньше и кончит, но в душе его: «как в океане, / Надежд разбитых груз лежит», и, задаваясь вопросом: «…Кто / Толпе мои расскажет думы?», отвечает категорично и однозначно: «Или поэт, или никто!..» (Другой вариант: «Я — или Бог — или никто!» — в котором исследователи запутались. Сместив акценты, они изначально неверно читают эту фразу. Не как ответ на вопрос, поставленный выше, а как самостоятельную фразу, продиктованную непомерной гордыней! Не потому ли Лермонтов дал сразу два варианта, разъясняющих смысл, вложенный им в слово «Я»?) Так вот, «изведать» свои «тайны», потрясающие нашу душу, Лермонтов доверяет поэту в себе! «Или никто» означает, что даже не он сам как человек! Что совпадает с третьим вариантом: «Иль гений мой, или никто!» Что без обиняков указует на то, что документального подтверждения можно не искать, — только в поэзии, и только в творчестве! Эта его уверенность, что тайна его матери известна только ему и с ним умрет, дает нам основание подозревать поэта в том, что именно он мог уничтожить ее дневник, и сделать это он мог, когда шел навстречу верной гибели!..
Оставим известное всем сходство Михаила с матерью. Говоря о своей не угасшей любви к его матери, теперь уже отец спрашивает сына: «А ты, ты любишь ли меня?» «По крайней мере, я люблю!» — слышится в этом вопросе ответ самого отца-сына, с глубокой нежностью склонившегося к этому младенцу. Вот они и объяснились. Но что это за намеки, «понятные» Белинскому и проигнорированные лермонтоведами? Лаская ребенка, который может только внимать в силу своего возраста, но не может отвечать, отец спешит дать ему свое тепло, свою нежность, свою любовь, но все это украдкой от всех и от той, образ которой в его груди сохранили «верные мечты». (Родители младенца живут на приличном расстоянии друг от друга, только в мечтах могут быть вместе!) Отец понимает, что она тоже любит его, и что их младенцу она в молитве шепчет и его имя, но он готов сохранить ее тайну, лишь бы они с младенцем были счастливы и покойны: «…тебя она / Ни за кого еще молиться не учила? / Бледнея, может быть, она произносила / Название, теперь забытое тобой…/ Не вспоминай его… Что имя? — звук пустой!..» Его имя не просто «табу» в ее обществе, оно трудно запоминается, на чужом языке оно — скорее «название», которое младенец все равно не повторил бы, будь он постарше. «Дай Бог, чтоб для тебя оно осталось тайной», — поэт будто хочет уберечь младенца от той боли, которую испытал сам в детстве, прочитав дневник матери… И потому так понятны слова поэта, обращенные к этому милому ребенку, не ведающему, какие страсти кипят в сердце несчастного отца: «Но если как-нибудь, когда-нибудь, случайно / Узнаешь ты его — ребяческие дни / Ты вспомни, и его, дитя, не прокляни!» Сам ребенок (Миша) вырастет, и поэт напишет о нем, назвав его именем «Сашка»: «Он не имел ни брата, ни сестры, / И тайных мук его никто не ведал». Даже бабушка. Она не спускала глаз с любимого внука, она жила им, дышала им, исполняла все его капризы, спускала все шалости, а он напишет о себе: «Я сын страданья…»!
О том, какие чувства в себе подавляла мать ребенка, какие «глухие рыдания обманутой любви» (В. Белинский) она глушила в себе, и какие «стоны исходящего кровью сердца» (он же) рвутся наружу в этом стихотворении, мы узнаем, послушав ее (М.М. Лермонтовой) поэтический ответ на все наши безмолвные вопросы. Вот одна из записей в дневнике матери поэта: «О, злодей, злодей, чужая сторона… / Разлучила с другом милым ты меня, / Разлучила с сердцем радость и покой, / Помрачила ясный взор моих очей /Как туманы в осень солнышко мрачат. / Но с любовью ты не можешь разлучать, / Она в сердце глубоко лежит моем, / С ней расстанусь разве только лишь тогда, / Как опустят в мать сыру землю меня. / Для того ль, мой друг, смыкались мы с тобой, / Для того ль и сердцу радость дал вкусить, / Чтобы бедное изныло от тоски…» (Т. Толстая. Глава 6 и 9).
Все так и случилось: опустили М.М. Лермонтову в сырую землю, и рассталась она навсегда со своей любовью в неполных 22 года, будучи замужем за красивым молодым офицером, которого она якобы любила, но с которым, как видим, не захотела жить! Ничего не связывало М.М. Лермонтову с Юрием Петровичем так сильно, чтобы эти стихи, как принято считать, она посвятила ему. Злодей — не Наполеон, а «чужая сторона», в которой находится ее любимый. Никак не может русская девушка называть русские земли чужой стороной, тем более — злодеем! Наполеон — в России! Другое дело — Чечня, разлучившая ее с любимым человеком, «смыкаясь» с которым, она «вкусила» радость! Не вкушала, а вкусила. Это была очень кратковременная радость, но тоска продолжалась до самой смерти. Почему стихотворение не закончено? Или кто его сократил?.. Как сокращен донельзя этот стих: «В разлуке сердце унывает, / Надежда ж бедному твердит, / На время рок вас разлучает, / Навеки дружба съединит». Если это вполне законченный стих, то давайте его так и рассмотрим. Лермонтоведы относят и эти слова в адрес Юрия Петровича, вступившего в 1812 г. в тульское дворянское ополчение. Однако война — это не рок, это бедствие, трагедия, но не рок. Когда меж двоими стоит непреодолимая преграда — национальная принадлежность или вероисповедание — это можно назвать роком. «Навеки дружба съединит», — говорит ей надежда. Любовь, которая невозможна, не может не оставить их друзьями, а для дружбы нет ни границ, ни препонов. (См. «Ребенку», где отец и мать младенца разлучены роком, но очень трепетно относятся друг к другу).
«…Тайных мук его никто не ведал…» — пишет поэт в «Сашке» о страданиях мальчика… «…Он жадному сомненью сердце предал…» — все тот же Сашка. Не после того ли, как поэт, будучи еще ребенком, узнал тайну своей матери?
Вся короткая жизнь Лермонтова задвинута в лермонтоведении в сноски! Второй такой судьбы в русской литературе нет. Одна из таких сносок, которая должна была бы пролить свет на события, опять дана в сплошных противоречиях и сомнениях: «Помолвка, вероятно, произошла в конце 1811 или начале 1812 г., свадьба М.М. и Ю.П. Лермонтовых состоялась, видимо, в начале 1814 г.» (Бродский). Помолвка раньше 1812 года состояться не могла. Это однозначно. Но почему свадьба была отложена почти на два года? Так торопиться с помолвкой и отложить свадьбу на целых два года?!. Почему «вероятно», «видимо», когда можно было просто восстановить записи по церковной книге?
Михаил родился, по нашим данным, еще в 1811 г. (потому он и не Петр!) 6-месячным (чему есть соответствующая запись в церковной книге! см. выше), а больного младенца не показывали посторонним, пока М.М. не вышла замуж! Не могла же счастливая невеста целых два-три года после помолвки пить уксус, чтобы умереть самой, или убить своего малыша, если он от любимого человека, за которого она вышла-таки замуж! Другое дело, если ее разлучили с любимым человеком, от которого она уже носила под сердцем младенца. Тут и уксус, и слезы, и дневники, и грустные песни… И скандалы с матерью и с мужем, и ранняя смерть ее, и завещание Е. Арсеньевой, и завещание Юрия Петровича — все на месте!
Висковатов все же обронил очень точное слово, говоря о том, что «родня Арсеньевой, кажется, не очень сочувственно отнеслась к проектированному браку и недоброжелательно глядела на бедного капитана, принадлежавшего не к родовитому их кругу. Венчание происходило в Тарханах, с обычною торжественностью, при большом съезде гостей. — Вся дворня была одета в новые платья». Если бы эта свадьба была нежелательна для бабушки поэта, как считает Т. Толстая, то она так не хлопотала бы у Висковатова! Даже дворню вырядила! Это было нужно ей: скрыть позор дочери и дать внуку фамилию. (Приличьем скрасить порок!) Вот почему это был «проектированный» брак. Но, по П. Висковатову, даже в 1834 году, в свои 20 лет (23!), Михаил «не имел точных сведений о роде своем и обращался к родственнику за гербовой печатью, чтобы вырезать герб на своей». Прошло три года со дня смерти Юрия Петровича, но ни ему при жизни, ни Арсеньевым, при всех своих заслугах перед отечеством, не удалось добиться юридического признания юноши дворянином! Славное имя его родного отца работало против него, а Юрий Петрович сам нуждался в покровительстве богатой и влиятельной тещи…
…По свидетельству Висковатова, «Ю.П. до самой смерти Марии был полным хозяином Тархан, «вошел в дом», по выражению старожилов». Но почему М.М. Лермонтова (у Т. Толстой) продолжала пить уксус, если молодые добились от Е. Арсеньевой всего, чего хотели? Почему в семье не было ни счастья, ни покоя? Юрий получил все, что хотел, Мария «любит» своего мужа, есть сын, теща идет на все немыслимые уступки, а счастья нет? «Скоро даже (как скоро? — М. В.), кажется, произошел разрыв или, по крайней мере, сильные недоразумения», — пишет Висковатов. Недоразумения могут возникнуть между супругами из-за личных взаимоотношений: М.М. Лермонтова либо должна была оказаться беременной (во время помолвки), либо у нее уже должен был быть сын. (С существованием которого примирили Ю.П. и сыграли-таки свадьбу, всяческими посулами!) Другого быть не может, и это подтверждается тем, что оскорбленный муж с самого начала и до конца своей жизни занимал позицию такого тихого, обиженного, но шантажиста. «Что было причиною их (недоразумений. — М. В.), при существующих данных определить невозможно», — пишет Висковатов. Юрий Петрович «охладел» к жене, подчеркивают и другие исследователи, не задаваясь вопросом: а было ли у него время ее полюбить?..
В «Русском художественном листке» за 1 марта 1862 г., № 7, нам напоминают, что Лермонтов родился 3 октября1814 г. Это официальная версия. Но в связи с чем вспомнили в печати дату рождения поэта, спустя 21 год после его смерти? Г. Розанов в 1873 г. в «Русской старине» поместил точную справку из архива московской консистории,в коей говорится, что Лермонтов родился 2-го октября. 32 года прошло со дня смерти человека, а страсти не утихают, и все публично! В ноябре 1881 г. в «Русской мысли» вообще просто напечатали метрическое свидетельство поэта. Спустя 40 лет после смерти и 67 лет со дня рождения поэта! У кого еще из русских поэтов было так, чтобы заявленным датам не верили? Подвергали бы сомнениям? Перепроверяли? Не из-за одного же дня (2 или 3-го?) весь сыр-бор! Не слова ли Герцена и подобные ему свидетели, заставили всех подсуетиться?
В.П. Бурнашев запомнил поэта таким: «… красивые, живые, черные, как смоль, глаза, принадлежавшие, однако, лицу бледному, несколько скуластому, как у татар… взгляд его… показался каким-то тяжелым, сосредоточенным…». В воспоминаниях Я.И. Костенецкого Лермонтов «…брюнет, с лицом оливкового цвета и большими черными глазами, как бы исподлобья смотревшими…». (Ср. «Валерик»: «Люблю я цвет их желтых лиц / Подобно цвету ноговиц…» — о чеченцах!) «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз», — таким запомнит его И.С. Тургенев. У Л. Толстого мы найдем объяснение тому, почему поэта воспринимали таким злобным существом: «В русском простом народе есть убеждение, что черный (брюнет) не может быть хорош собой, и даже черный есть почти синоним дурной: «как цыган»»(Дневник, 22 нояб.1853).
Понимая, что умирает, М.М. Лермонтова берет с матери обещание, что та полюбит Юрия Петровича «как родного сына… Помните: он меня любит…» (Т. Толстая). Значит ли это, что Мария призналась матери перед смертью, что она так и не смогла полюбить своего мужа, как не смогла забыть отца своего сына? Если Мария так уверена была в том, что он ее любит, значит, это она не хотела с ним жить! Но сына она оставляет матери: «Мишу не покиньте своей заботой — ведь он вам внук родной!» Что ребенок — ее кровиночка, этого отрицать не может даже такая непреклонная бабушка, как Арсеньева, и потому она не лукавит, когда говорит, что любит своего внука. «Наконец она вытребовала обещание: Арсеньева поклялась, что в случае смерти М.М. Лермонтовой она положит все силы на воспитание ребенка» (Т. Толстая). Почему Мария не просит мать отдать сына его отцу, а требует от нее клятвы, что она оставит мальчика у себя?.. Почему бы не попросить богатую мать помочь бедному отцу ребенка его воспитать? Так или иначе, но Мишу Арсеньева «не покинула»!.. М.М. Лермонтова «скончалась на другой день по приезде мужа», — сошлись коротко и другие исследователи, а через каких-то 9 дней Юрий Петрович уехал к себе в Кроптовку, оставив «своего сына» в обмен на вексель в 25000 рублей и обещания тещи отдать ему через год и Тарханы. И всякий раз, когда он возвращался к теще, обсуждалась только цена вопроса. Судя по тому, как отчаянно защищалась теща от зятя, прибегая к помощи могущественного М.М. Сперанского и Чембарского уездного суда, не Юрий Петрович, а Е. Арсеньева была загнана в угол…
Мартышкин труд пытаться вступать в полемику с худ. произведением, хотя и написанным на документальной основе, но именно толстовская биография поэта, написанная для детей живым экспрессивным языком, чаще других рекомендуется учителями и может более других отложиться в памяти школьников, что недопустимо, поскольку правды в ней на грош.
Все исследователи сходятся на том, что сам М.М. Сперанский был озабочен проблемами Е. Арсеньевой и не раз помогал ей удержать подле себя внука, считая, что «худой человек» Юрий Петрович, отвоевывая отцовское право на сына, «делает оскорбление» ей. Для серьезного государственного мужа рассуждение более чем странное — называть желание отца иметь при себе сына «оскорблением» бабушки.
В окончательном завещании, составленном в очередной раз при ближайшем участии Сперанского, была прописана каждая деталь возможного развития действий: опекунство над мальчиком, в случае смерти Арсеньевой, она передавала своему брату Афанасию; в случае же его смерти до совершеннолетия Михаила опекунство переходило к зятю ее Столыпину; если же Юрий Петрович или его родственники посмели бы востребовать мальчика вопреки воле бабушки, то он лишался всего наследства в пользу рода Столыпиных! Так защитить по закону и внука и свое состояние, можно было только в том случае, если к Юрию Петровичу, как к отцу, Михаил не имел никакого отношения. Получается, что Лермонтовым Миша не достался бы ни при каких условиях! Ни Сперанский, ни Висковатов, исследующий судьбу поэта, не задаются вопросами, которые в этой ситуации напрашиваются сами собой:почему отец не должен требовать своего сына у тещи, какой бы хорошей бабушкой она не была? Почему Сперанский не убеждает бабушку, что у отца есть больше прав на сына, чем у нее? Выходит, его посвятили в семейную тайну, в противном случае, как губернатор, он не имел права поддерживать бабушку поэта в ее незаконных притязаниях на внука!.. Никого не удивляет, что одинокая и «немощная» бабушка отчаянно добивается, чтобы внук остался с ней до конца ее дней!.. Не менее странно ведет себя и Юрий Петрович. Приехав через месяц после похорон жены к своей теще, он заводит разговор не о том, чтобы забрать сына, а напоминает теще «о ее желании передать ему имение» (Т. Толстая). Но такую тещу на мякине не проведешь, она дала ему понять, что тот ее не правильно понял: речь шла будто «только о наследстве Миши, о крестьянах без земли» (Т. Толстая). Пришедшего в изумление зятя Арсеньева одарила всеми вещами из комнаты, в которой жили супруги. И он вывозит в Кропотово всю мебель, оставив теще «дневник и альбомы жены»! (Т. Толстая). «Любящий» муж даже не полюбопытствовал, а что там, в этом дневнике? Он ведет себя в этой ситуации так, как будто знает, что все тайные мысли его жены были не о нем…
Зиму 1817 года Е. Арсеньева провела в Пензе. Михаилу, надо полагать, всего три года. Но на портрете местного художника мальчик, по словам бабушки, заказчицы, «выглядит отроком». «Художник придал детскому лицу недетское выражение», — пишет Т. Толстая. Е. Арсеньева якобы говорит художнику: «…На несколько лет ты вперед заглянул». Но художник, на наш взгляд, был объективен: перед ним действительно сидел 7-летний мальчик. «…Ему шел четвертый год, а он еще ползал по полу и не ходил самостоятельно», — пишет Толстая, объясняя его неподвижность золотухой. То, что Михаил поздно стал ходить, подтверждают и другие биографы поэта. Но кто сказал, что такое бывает от золотухи? Скорее, это последствия уксуса, который пила М.М. Лермонтова, чтобы избавиться от малыша, которого она в 1811 г. уже носила под сердцем!
В самом нежном поэтическом возрасте Леромонтов обрушивается на русского читателя кавказскими стихами и поэмами: «Кавказский пленник» (1828), «Черкешенка» (1829), «Кавказ» (1830), «Каллы» (1830-1831), «Синие горы Кавказа, приветствую вас!..» (1832), «Измаил-Бей» (1832, по принятой датировке), «Аул Бастунджи» (1833-1834), «Хаджи-Абрек» (1833-1834), «Беглец» (предположительно, после Кавказа, в 1837 г.). Оставим пока все, написанное им в более зрелые годы: «Кавказец», «Демон», «Мцыри» («Бэри», в рукописи), «Герой нашего времени» («Бэла»)… Учась в пансионе, а затем в Юнкерской школе, имея только детские впечатления и воспоминания о далеком Кавказе, Лермонтов, пробуя перо, пишет не о том, что вокруг него, а о том, о чем он не может не думать, и, надо отдать ему должное, кавказские характеры, типы, обычаи и традиции у него не придуманные, а самые настоящие! Чего не удалось постичь и воссоздать даже зрелому Пушкину! Не потому ли он прятал написанное даже от самых близких друзей, уничтожал написанное и был «взбешен», когда, без его ведома, украдкой, был напечатан «Хаджи-Абрек»? Погружаясь в кавказские сюжеты и образы, он создавал вокруг себя свой мир, от которого был «отторгнут» «на заре своих дней». Он раздражался, когда кто-то пытался проникнуть в этот мир…
Критики, по мнению Ф. Боденштедта, находили, что Лермонтов «слишком своевольно и настойчиво плывет против течения и ведет себя как враждебно настроенный иностранец в своем отечестве, которому он всем обязан». Е.П. Ростопчина в письме к А. Дюма (27 авг. /10 сент. 1858 г.) писала о Лермонтове, что он был «…с пылким умом и неограниченным честолюбием…». Неограниченным честолюбием может выглядеть в глазах нечеченцев такое качество характера чеченца, как Яхь! Яхь нельзя приобрести, с ним нужно родиться. К Яхь можно апеллировать, чтобы человек, вспомнив о нем в себе, не терял достоинства ни при каких обстоятельствах. Яхь есть внутренняя нравственная движущая сила в каждом чеченце. Это генетически заложенный дар природы, обнаруживающий в человеке породу! Е. Ростопчина, чувствуя, как и Д. Мережковский, эту особую породу в Лермонтове, не совсем понимает его. «…До сей поры помню странное впечатление, произведенное на меня этим бедным ребенком, загримированным в старика…», — пишет она А. Дюма, не доверяя своим глазам. Лермонтов давно уже был не мальчик, а юноша, которого они со своей кузиной Сушковой и подругами не спешили воспринимать всерьез.
(Окончание следует)