Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2008
Владимир ЖЕЛТОВ
“ПРЕД СУДОМ ИСТОРИИ” —
ДЕПУТАТ ИМПЕРАТОРСКОЙ ДУМЫ
ВАСИЛИЙ ШУЛЬГИН
Есть историки, которые поминутно могут расписать заседания всех четырех Императорских Государственных дум России, дать анализ каждому выступлению. А есть еще люди, которые… Нет, конечно же, уже нет и быть не может людей, кто бы мог рассказать о Государственной думе по личным впечатлениям. Но есть в Петербурге человек, который может — по личным впечатлениям — рассказать о дружбе с членом Государственной думы, тем более, такой яркой личностью, каким был Василий Витальевич Шульгин. Этот человек — поэт и в прошлом политзаключенный Николай Браун.
Прямая речь
— Николай Николаевич, с чего начнем?
— С Шульгина! С его прямой речи. “Кто говорит? По существу дела, это совершенно неважно, но мне говорят, что для порядка необходимо. Так вот, говорит некий Шульгин В.В. Иначе сказать: Василий Витальевич. И вот что он говорит. Он хочет сказать несколько слов в добавление к кинокартине “Пред судом истории”. Да, суди меня, Богиня справедливости, Богиня правосудия, Богиня Фемида. Но, так как ты, бедняжка, все время носишь повязку на глазах, я должен говорить с тобой вслух. Слух у тебя прекрасный — я знаю — тонкий слух. И ты все услышишь…”. Не буду цитировать дальше запись, сделанную мной в “Кабинете звукозаписи” в парке в Гаграх на пленке с видом ресторана “Гагрипш” — записи, которая, кстати, несмотря на все жизненные перипетии, сохранилась. Это, как уже прозвучало, не что иное, как комментарий Василия Витальевича Шульгина к фильму — как он говорил — “Пред судом истории”, который он сделал по моей просьбе. В том приморском парке мы с ним работали каждый день. Я записывал — по его просьбе — под его диктовку его еще не изданные произведения. Без магнитофона. Ручкой. Но делать это было просто. Потому что Василий Витальевич, имея многолетнюю практику выступлений, в том числе, и в Императорской Государственной думе, диктовал “правильными” фразами. Иногда говоря “точка”, и всегда говоря “абзац”. Он диктовал мне произведения, написанные им или в Югославии, или во Владимирской крытой тюрьме, или сочиненные как продолжения к его книге “1920-й”, или к его книге “Три столицы”. Это были также его статьи, его умозаключения о будущем России. О том, что ее ждет. Об итогах, которые могут быть подведены событиям 20-го века. О том, чему свидетелем он был во время революций 1905, 1917 года, Гражданской войны. Обо всем этом Шульгин говорил, подробно отвечая на мои вопросы.
— Николай Николаевич, если можно, давайте с самого начала. Как вам удалось — или посчастливилось — познакомиться с Шульгиным?
— Мне довелось быть близко знакомым в течение не одного года с Василием Витальевичем Шульгиным, который был депутатом Императорской Государственной Думы, представителем правого блока, правых националистов, затем — участником Гражданской войны в рядах Добровольческой армии, затем — редактором газеты “Великая Россия”, а затем — политическим эмигрантом и, наконец, политзаключенным. С Шульгиным, о котором писали как о яростном противнике советской власти, личном враге Ленина, черносотенце, белогвардейце, контрреволюционере, при этом напрочь забыв, что он блестящий журналист, автор интересных и глубоких по сути, в психологическом плане книг. С Шульгиным, который был выкраден советской контрразведкой в 45-м году в Югославии, арестован и вывезен самолетом в Москву, затем в течение двух лет допрашивался на Лубянке и получил 25 лет по 58-й статье — как враг народа, а вернее, советской власти. Для меня это еще и тот В. В. Шульгин, который, привезенный чекистами из Владимира на черной “Волге”, выступал в мою защиту со свидетельского места в тогдашнем Ленгорсуде в 1969 году.
Два противоположных полюса
Как же случилось, что я познакомился с человеком, которого я видел — не один раз! — в фильме “Перед судом истории”? Для тех из нас, кто интересовался историей России, которая преподносилась нам всем в извращенном виде, кто был неравнодушен к судьбе своей страны, фильм был, как теперь говорят, знаковый. Он всколыхнул интерес и к Гражданской войне, и к русской монархии, и к личности Шульгина. Режиссер Фридрих Эрмлер нашел неожиданный ход. Он решил в одной картине свести два противостоявших мира, он дал роли двум актерам, которые находились на противоположных полюсах. С одной стороны предстал лидер белого движения, монархист Шульгин, а он оставался монархистом до конца жизни. С другой стороны — советский историк. Сталкивая этих людей, Эрмлер подталкивал зрителя к возможным умозаключениям, в зависимости от того, кто по какую сторону баррикады находился. Историк — фигура отвлеченная, в фильме он не имеет имени. Это символ коммунистической идеологии. Шульгин — реальное лицо, участник событий, о которых говорит — начиная от Государственной думы и отречения государя и заканчивая собственным освобождением из тюрьмы по личному распоряжению Хрущева. Фильм был рассчитан не столько на советского зрителя, сколько на эмигрантов. В картине фигурирует обращение к эмиграции, сфабрикованное начальником управления КГБ по городу Владимиру и Владимирской области Шевченко от имени Шульгина, изданное в виде брошюры, где признаются некоторые достижения советской власти. Но, к счастью, Шевченко сохранил одну из формулировок Шульгина. Шульгин говорит: “Я не коммунист, я мистик”. То есть, утверждает он, безумцы те, которые хотят атомной войны. А он убежден, что никакой атомной войны не надо. Что в России все с течением времени изменится, и коммунистическая идеология отойдет. Самое важное сохранить Россию и принципы, по которым всегда строилось мировоззрение русского человека. Все остальное написано главным образом Шевченко. Он, кстати, хорошо относился к Шульгину, уважал его, даже смог подготовить обоснование досрочного освобождения из тюрьмы, в этом его заслуга. В фильме, кроме Василия Витальевича и историка, есть еще одно действующее лицо. Шульгин во время партийного съезда встречается с большевиком Петровым, который предполагает, что они могли столкнуться в боях. Петров, показывая на плечо, говорит: “У меня до сих пор здесь сидит пуля кого-то из ваших людей”. На что Василий Витальевич отвечает: “Ну что же, это доказывает, что кто-то из наших недостаточно метко стрелял”. Тем самым он обозначает свою позицию непримиримости к большевикам, участвовавшим в Гражданской войне и “красном терроре”. Он никогда ни от чего не отрекался.
— Николай Николаевич, вы говорите о досрочном освобождении Шульгина по личному распоряжению Хрущева. Сколько Василий Витальевич все-таки отсидел?
— 10 лет. После освобождения Шульгин под конвоем был отправлен в город Гороховец Владимирской области и там помещен в инвалидный дом. Публика в инвалидном доме была специфическая — люди, оказавшиеся на обочине жизни. Общаться ему там было не с кем, родственных душ не находилось. Из имущества только койка и тумбочка. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Мария Дмитриевна, третья, беззаветно любящая и почитающая его жена, узнав о том, что он оказался в инвалидном доме, без средств к существованию, в нищете, нуждающийся в элементарном уходе, всеми правдами и неправдами не добилась въезда из Югославии через Венгрию в Советский Союз.
По прибытии Мария Дмитриевна побывала в Москве на приеме у высокопоставленных чиновников, и Шульгину во Владимире была выделена отдельная однокомнатная квартира, где я его и навещал. Василию Витальевичу также был выдан паспорт, по которому я получал для него пенсию на почте. Такой паспорт я видел впервые: зеленые корочки и позолоченная надпись: “Вид на жительство в СССР”.
— Простите, но вы так и не объяснили, как вы, молодой человек из Ленинграда познакомились с владимирским ссыльнопоселенцем.
— Как я уже сказал, я не раз посмотрел фильм “Перед судом истории” и не мог не обратить внимания, что раз от раза фильм становится все короче и короче. Исчезали все новые и новые эпизоды, фрагменты. Мне хотелось узнать, каким он был в первоначальном виде. Кроме режиссера и Шульгина на этот вопрос ответить вряд ли кто мог. К тому же Шульгин меня интересовал как историческая личность. Мое мировоззрение и мои взгляды во многом совпадали с теми, что были высказаны им в фильме.
— Кем вы были, чем занимались на момент знакомства, когда и при каких обстоятельствах оно произошло?
— Я работал старшим консультантом-библиографом в Доме книги. Изучал книжный спрос, писал аннотации. И распространял самиздат, перепечатывая на машинке. А иногда тамиздат. Книга Шульгина “1920 год”, изданная в 1927 году, находилась в спецхране публичной библиотеки. Но получить ее я не смог. Нужен был официальный запрос. Я решил прибегнуть к маленькой хитрости. Я попросил поддержки у Шульгина, и он на анкете моего запроса написал: “Прошу посетителю библиотеки выдать мою книгу “1920-й год”. В.В. Шульгин”. Заместитель директора библиотеки удивился: “Какой Шульгин? Он же давно умер! — и уточнил: — В эмиграции”. — “А у меня письмо от него! Из Владимира”. — “Может быть, это и Шульгин… — В голосе заместителя директора появилась нотка сомнения. — Но даже если он не умер в эмиграции, то он умер здесь. Это, во-первых, а, во-вторых, книгу я не могу выдать, потому что меня могут наказать и даже снять с работы”. Но самое смешное, что книгу-то эту я все равно достал. В магазине “Старая книга”!
Два сезона в Гаграх
— Так как же, Николай Николаевич, вы все-таки познакомились?
— Произошло это так. Мой отец, известный поэт Николай Леопольдович Браун, который тоже был под большим впечатлением от картины “Перед судом истории” и от того, как В. Шульгин сыграл В. Шульгина, отдыхал в Гаграх, в Доме творчества писателей. Однажды он позвонил домой: “Здесь Шульгин. Бери билет. Прилетай!”. Я взял билет на ближайший рейс. В вестибюле гагрского Дома творчества после завтрака я подошел к Шульгину, поздоровался, заговорил, конечно, волнуясь. “Василий Витальевич, поздравляю Вас”. Он посмотрел внимательно, с интересом. “С чем же?” “С блистательно выигранным диалогом”. “А, это вы о фильме “Пред судом истории””, — встрепенулся он. Тогда я впервые услышал, как Василий Витальевич произносит: “пред судом”.
— Каким образом политссыльный Шульгин оказался в черноморском Доме творчества?
— Друзья из Владимира и Москвы достали ему путевку. В Гаграх он отдыхал вместе с супругой. С замечательной Марией Дмитриевной я тогда же познакомился. Она заслуживает отдельного рассказа, но и здесь для полноты картины о ней необходимо сказать хотя бы несколько слов. Мария Дмитриевна была пулеметчицей у Корнилова и Врангеля. Интересно, что когда она пришла записываться в Добрармию к генералу Алексееву, то спросила: “Из какого оружия можно больше убить большевиков?” Ей ответили: “Девушка, вы так молоды! Идите домой! Это не то, чем вам надо заниматься в жизни”. — “Я хочу защищать Россию!” И тогда, иронизируя, ей сказали: “Из пулемета, конечно”. Она поняла это буквально. Пулеметчицей Мария Дмитриевна прошла всю Гражданскую войну.
— Итак, вы познакомились с Шульгиным. Как дальше развивались события?
— Василий Витальевич предложил мне сопровождать их с Марией Дмитриевной и, более того, быть его секретарем. Он стал диктовать мне свои произведения. Где было это удобнее делать? Конечно, не в Доме творчества, где в некоторых номерах стояли прослушивающие устройства. По предложению Шульгина мы работали в кафе. Минеральная вода, кофе… Василий Витальевич был пламенным оратором, умел формулировать свои мысли и, конечно, мастерски владел пером. Василий Витальевич диктует, а я записываю: “Название. Новый Поприщин”. У Гоголя в его “Записках сумасшедшего” Поприщин. А у Шульгина — “Новый Поприщин”. Вроде бы сумасшедший человек говорит, что он думает. Что с него возьмешь? А говорит он о будущем Великой России. И приходит к выводу, что ждет ее Нео-Брест. По аналогии с Брестским миром 1918 года. Сознательно будут сданы некоторые пограничные позиции и границы изменены. За пределами России рухнет Берлинская стена. А в самой России последует Нео-НЭП. То есть возвращение к новой экономической политике, свободному рынку. А также смягчение цензурных условий. В общем, всё, что произошло в России в конце 20 века, мне было продиктовано Василием Витальевичем еще в 1965 году. (Там было еще одно, не менее чем “Новый Поприщин” интересное произведение — “Приключения князя Воронецкого”.)
“Новый Поприщин”, конечно же, является произведением пророческим. Мистицизм Василия Витальевича основывался на его убеждениях, что существует интуитивная форма познания, которую надо развивать, и ясновидение, восстанавливающее разорванную связь между явлениями. Мы с ним записывали некоторые его сны, но это опять же тема отдельного разговора.
В Париже Шульгин неоднократно общался с настоящей ясновидящей, пророчества которой непременно сбывались. Анжелину хорошо знали в русской эмиграции. К ней приходили, чтобы узнать свою судьбу и выяснить что-либо о судьбах родных и близких. Денег Анжелина не брала. Наверное, чтобы ничто не отвлекало и давало возможность сосредоточиться, стены комнаты прорицательницы были обтянуты черным. Говоря, она смотрела в хрустальный шар, стоящий на столе. Уроженка Прибалтики, причастная к событиям в России, Шульгина она узнала сразу. “Вы хотите спросить о судьбе ваших сыновей?” — “Да. Для меня это очень важно — знать, что с ними”. И Анжелина, глядя в хрустальны шар, медленно заговорила: “Я вижу город в южной России, достаточно провинциальный, — к сожалению, я не знаю, как он называется, в нем церковь, небольшая река, мост…”. Анжелина принялась описывать город. “Я узнаю его!” — воскликнул Шульгин. “На мостике стоит ваш сын. Он несколько бледен, растерян…” Затем Анжелина рассказала о втором сыне Шульгина — он попал в страшную рубку с конниками Буденного и находится в больнице. Шульгин тут же твердо решил наведаться в Россию. “Будет ли оказано мне сопротивление? Буду ли я арестован, расстреляют ли меня?!” — “На этот счет не беспокойтесь. Я вижу, как вы переходите границу. Вы можете побывать в России и встретиться со всеми, с кем хотите. Но лучше бы вам туда не ходить!” — “А вернусь ли я?” — “Да, вы вернетесь. Но лучше бы вам туда не ходить”, — повторила Анжелина. Почему “лучше бы не ходить” осталось для Шульгина загадкой. И он отправился в Россию, и разыскал всех, кого хотел. И вернулся в Париж. Все вышло так, как сказала Анжелина. Так почему же — “лучше бы не ходить”? Да потому, что чекисты проследили весь его путь, и все его встречи были засечены. Чтобы проследить связи и контакты за рубежом, чекисты решили выпустить Шульгина из России. Итогом этого нелегального путешествия стала книга “Три столицы”, которая никогда не была издана в СССР.
Я принял участие в записи, перепечатке и продвижении в печать его книги, которая должна была стать продолжением его воспоминаний. Для этого встречался в Москве с его бывшим сокамерником, который всему этому содействовал. Главы из книги “Годы” были впоследствии опубликованы в журнале “История СССР”.
Я как бы попутно исполнял роль и телохранителя Шульгина. Ведь он в представлении очень многих в те годы был киногерой, звезда экрана. Иногда мне приходилось выстраивать собирателей автографов в очередь, иногда, чтобы защитить Шульгина от излишней назойливости, даже применять физическую силу. Позже его популярность еще более возросла. В первый отечественный телесериал “Операция “Трест”” были включены фрагменты из кинофильма “Перед судом истории”. Ситуации случались самые неожиданные. Однажды подходит к Василию Витальевичу пожилой человек, со слезами целует руку и становится перед ним на колени. Шульгин спрашивает: “Кто вы?” — “Я из дивизии Котовского”. Многозначительная пауза. Мужчина продолжает: ““Это не бандит и убийца, как тогда писали в печати и говорили, а человек не лишенный полководческого таланта, и способный на благородные поступки!” — такую характеристику вы дали нашему командиру. Я благодарю вас за то, что вы об этом публично сказали!” — “В таком случае, вы должны помнить, как группа наших министров попала в плен. Это был короткий плен, но от Котовского тогда зависело, как с нами обойдутся. И он приказал нас освободить. Это доказывает, что не надо было тогда ставить знак равенства между ним и большевиками”.
Мы с Шульгиным два сезона провели в Гаграх и оба сезона работали. Я бывал у Шульгина во Владимире, мы переписывались. В основном, на мои письма отвечала Мария Дмитриевна. Она мне писала письма на немецком языке. Не в целях конспирации, а ради практики. Она знала несколько языков. А в Венгрии даже выучила трудный для европейцев венгерский. Письма обычно начинались: “Мой дорогой племянник…” Таковы были наши отношения. А еще Шульгин называл меня Доктор Дельфиниус. Я хорошо плавал, купался даже в шторм, поэтому — Доктор Дельфиниус. У меня было и другое имя — Буби, что значит Мальчик. А себя он просил называть Дедом и говорил: “Николай, вы считаете, что устройство России должно быть монархическим, а я монархист. Можете считать себя моим духовным внуком”. Мне не хотелось называть его дедом, он, столько пережив, не был дряхлым, напротив — стройным, энергичным, деятельным.
Кое-какие письма Шульгина и Марии Дмитриевны уцелели после обысков, случившихся у меня дома. Сохранилось его стихотворение, присланное мне по случаю Пасхи. О том, что Шульгин писал стихи, мало кто знает. Он также писал эпиграммы. Василий Витальевич отличался острым языком. И на него писали эпиграммы! Известна таковая, например, принадлежащая члену Государственной думы Пуришкевичу: “Твой голос тих и вид твой робок, но черт сидит в тебе, Шульгин, бикфордов шнур ты тех коробок, где помещен пироксилин”.
Я помогал Василию Витальевичу и его супруге в кое-каких житейских делах. Присылал, например, морскую соль для ванны. Навещал их во Владимире. Последнее мое посещение было связано со срочной телеграммой: “Мария Дмитриевна плоха. Приезжайте”. Приехав, я склонился над умирающей: “Мария Дмитриевна, это я, племянник, ваш Буби”. Она смогла из последних сил благодарно пожать мою руку. И мы с дедом сели, рядом с ней, писать письмо их сыну Дмитрию, в Америку. Текст письма от 28 июля 1968 года я тогда переписал для памяти, спрятал и он чудом сохранился. Вот маленький отрывок из него: “…когда Мария еще понимала все, я сказал ей: “Ты уйдешь от нас, а я останусь. К сожалению. Мне нельзя уйти. Я еще не сделал до конца того, что мне положено. В общих чертах, что мне давным-давно, лет 40 назад, было предсказано Анжелиной. Она говорила: “Ваша жизнь с Марией будет период очень долгий, но все же это только период. Перед концом вашей жизни вам суждено стать на челе высокой политики…”” Вскоре я смог отправить это письмо с оказией и оно дошло до Дмитрия Шульгина.
Вопрос об отречении
— Николай Николаевич, Шульгин был свидетелем отречения государя императора от престола, участвовал в том, что произошло. В ваших разговорах вы не могли не касаться отречения…
— Ксения Сабурова, внучатая племянница Лермонтова, дочь петербургского губернатора, которая тоже после всех своих отсидок — 20 лет тюрем, лагерей и ссылок — проживала во Владимире, долгое время не желала с Шульгиным общаться. Потому что, по ее словам, он принял участие в “этой дурной комедии”. Но потом состоялось примирение. У меня есть фотография, где они чокаются бокалами с шампанским. Василий Витальевич объяснял свое участие следующим. Во-первых, ничего уже нельзя было сделать, общество находилось в состоянии обреченности. Вопрос отречения был предрешен. Оно произошло бы независимо от того, был бы Шульгин при этом или нет. Он посчитал, что при отречении должен присутствовать хотя бы один монархист. Он также считал, если акт отречения будет передан партии монархистов, дальше можно будет действовать, чтобы спасти монархию. Второе. Шульгин опасался, что государь может быть убит. И ехал на станцию Дно с целью “создать щит”, чтобы убийства не произошло. Василий Витальевич хотел убедить государя, что отрекаться ни в коем случае не надо, но, как я понял из его объяснений, у него не было такой возможности…
— Почему же на станцию Дно? Со школьной скамьи известно, что государь отрекся в Пскове…
— Хотя в тексте отречения значится “город Псков”, государь Николай Александрович Романов, как известно, отрекался на станции Дно. Я спрашивал Василия Витальевича, можно ли было принимать государственное решение на станции Дно. Псков и указан-то, чтобы избежать названия станции — Дно.
Каким бы ни было отречение, фиктивным или не фиктивным, оно было в пользу брата. Возникал вопрос: какова вина Шульгина в крушении самодержавия? Должен ли я думать, что какая-то часть вины лежит на Шульгине?.. Николая Александровича обманывали, говорили, что впереди рельсы разобраны. Его шантажировали. Генерал Рузский уверял, что будет убита семья государя, если он не подпишет “этот листок”. А если бы Николай Александрович приехал в Петроград и выступил с какого-нибудь балкона, может быть, никакого Октябрьского переворота и не было бы.
Была надежда, что престол займет Великий князь Михаил. Адмирал Колчак дал приказ по всем флотам готовиться к присяге новому государю. Но вышло так, что и Михаила вынудили отказаться от власти. Мне Василий Витальевич рассказывал: Керенский стоял на коленях перед Михаилом Александровичем и говорил буквально следующее: “Ну дорогой мой, ну напишите ну хоть что-нибудь!” Ему тоже говорили, что весь город наводнен солдатами, что могут убить. И Михаил написал записку, никому не адресованную, где говорилось, что он “воздерживается от принятия престола” до решения Учредительного собрания — скорейшего, которое может определить волеизъявление народа об образе правления на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования. Подразумевалось, что он временно воздерживается — до решения Учредительного собрания, чтобы соблюсти юридическую формальность. Дело было за малым.
Вы знаете, что из себя представляет отречение Николая? Листок бумаги с машинописным текстом: “Начальнику штаба…” Какому именно? Любой, даже начинающий канцелярист не принял бы этот текст всерьез, потому что это никакой не документ. Подпись Императора — карандашом! Текст заверен: “Министр императорского двора генерал-адъютант барон Фредерикс”. Если бы не подпись Фредерикса, так называемое отречение вообще можно было бы выкинуть в мусорную корзину. Оба эти документа для любого юриста документами не являются.
Однажды я спросил деда, что было бы, если бы на обратном пути он стер карандашную подпись обыкновенной резинкой. Быть может, Россия уцелела бы и переворота не случилось? Он помолчал, подумал. “Наверное, отсутствие подписи не сыграло бы уже никакой роли…”
“Прощание деда с духовным внуком”
— Какова судьба записанных вами произведений Шульгина? Они изданы?
— Все изъято у меня при обыске и аресте 15 апреля 1969-го года и должно храниться в архивах КГБ. Все до сих пор по понятным причинам не опубликовано.
— Николай Николаевич, самое время сказать, что вам было инкриминировано. И с чего это вдруг Шульгин, которому следовало быть тише воды и ниже травы, вдруг выступил на суде в вашу защиту?
— В моем обвинительном заключении и приговоре есть пункт, где мне инкриминируется чтение моих антисоветских стихов в доме Шульгина во Владимире. В связи с этим он и был вызван на суд. Чтобы подтвердить, что я агитировал его против советской власти и обрабатывал в антисоветском духе. Сейчас все это, конечно, выглядит бредом, но уровень Ленгорсуда тогда был такой, что со стороны обвинения это могло казаться вполне естественным. Выступая в суде с кафедры свидетеля, Василий Витальевич, в частности, сказал: “Подсудимый не мог меня сагитировать против советской власти, потому что я являюсь ее сознательным врагом, идейным врагом Ленина и большевиков. Являясь участником белого движения, я воевал с большевиками и коммунистами”. И еще: “Ко мне во Владимир приехал следователь КГБ и говорит: “Ваш молодой друг хотел взорвать Мавзолей, готовил покушение на Брежнева! Он, читая свои крамольные стихи, настраивал вас против советской власти, которую ненавидит и выражает в них ненависть!”” Василий Витальевич сделал паузу и продолжил: “И вот мы со следователем взяли его стихи и стали искать в них эту ненависть”. Это точная цитата.
Понятно, что Шульгин — не та персона, которую я мог агитировать. Возможно, КГБ преследовал другую цель: сам факт, что меня защищает участник белого движения и монархист, с которым я поддерживал тесные отношения, можно истолковать как утяжеляющий вину. Судья обратилась ко мне: “Есть ли у вас вопросы к свидетелю?” Наступил миг, которого я не забуду до конца жизни. Передо мной стоял человек, которому было 80 с лишним лет, а мне маячил “червонец”, и мы смотрели друг на друга и понимали, что уже не увидимся никогда. Взгляд Василия Витальевича — взгляд человека, который будет за меня молиться. (А он наверняка за меня молился). Стояла абсолютная тишина! Это было прощание духовного внука с духовным дедом. Молчаливое напутствие деда внуку, благословение на предстоящие испытания. Василий Витальевич был в том же самом черном костюме, что в картине “Перед судом истории”, воротник рубашки поднят, кончики воротника отогнуты, черный галстук; аккуратно подстриженная борода.
Судили нас шестерых, зачитали приговор, выводят во двор (он со стороны улицы Пестеля), сажают в два автозака, а по двору бегают мальчишки лет 12-14-ти и распевают белогвардейскую песню из кинофильма “Операция “Трест””: “Так за Царя, за Русь, за нашу Веру мы грянем громкое: “Ура! Ура! Ура!””.
С Россией в сердце
— Больше вы не виделись…
— Да, так распорядилась судьба… Шульгин был фаталистом. Его много раз спасала мистическая случайность. На самом деле — Промысел божий. В Гражданскую войну, в 1920 году, за ним была погоня, он вылез из окна и пошел по карнизу в надежде дойти до следующего окна. Но карниза немного не хватало, а руки уже не выдерживали напряжения. Выше окно, но до него не дотянуться. Василий Витальевич прочел про себя молитву и сказал: “Дайте руку!” Из форточки сверху протянулась рука ребенка, он ухватился за нее, влез в форточку и ушел черным ходом… Есть библейская формула: “Вера твоя спасла тебя!”. Вера Василия Шульгина в Российскую империю спасла его. А дальше была Франция, Белград и подготовка похода на Москву…
Я воссоздаю облик человека, который всю жизнь рисковал. Он не раз подставлял грудь и голову. Он не раз мог быть убит и расстрелян. А дожил до правления Брежнева! В это время он даже стал почитаемым писателем — книги его издавались. Василий Витальевич чуть-чуть не дожил до ста лет. Как и предсказала ему Анжелина. Простуда, плохо с сердцем, и никакого лекарства под рукой. 15 февраля 1976 года, в Сретенье, Шульгин скончался. Как записано в истории болезни: от приступа грудной жабы. Сретенье — день, когда библейский Симеон встречает новорожденного Христа. Конечно же, Василий Витальевич встретил Христа. Он уходил с Россией в сердце. Его вера спасла очень многих. И меня в том числе.
Неведомый избранник
— Василий Шульгин входил в правый блок Российской Императорской думы, куда был избран депутатом от Волынской губернии. Главным предметом его заботы было благосостояние и самой Волынской губернии и Малороссийского края в целом. Не последнее место занимал и малороссийский национальный вопрос. Шульгин даже о себе в шутку говорил: “Нет, я не Байрон, я другой, еще неведомый избранник, Украйною гонимый странник с малороссийскою душой”. В Государственной думе он был представителем Малороссии в России и одновременно — России в Малороссии. Его отчим Дмитрий Иванович Пихно преподавал в Киеве в университете, являлся специалистом по национальным вопросам. И Шульгин вслед за отчимом стал принимать большое участие в журналистике и впоследствии даже редактировал газету “Киевлянин”, а при Деникине возглавлял газету “Великая Россия”. Будучи депутатом, он бывал на приемах у государя и ставил его в известность, каковы обстоятельства жизни в Малороссии, и о революционных настроениях, и возможных проявлениях террора докладывал. Чтобы разобраться во всех этих вопросах достаточно взять книгу Шульгина “Дни”.
Он предвидел, что российский капитализм имеет большое будущее. На Волыни Пихно создал сахарный завод. Он сохранился и доныне. И при советской власти давал хорошую продукцию. В период, когда чекист Шевченко с Шульгиным писали упомянутую мной брошюру, они поехали туда, и там Василия Витальевича увидел крестьянин, который, подойдя, опустился перед Шульгиным на колени, обнял его ноги и, перекрестившись, сказал фразу, от которой вздрогнули чекисты и кинооператор: “Барин приехал!”
В марте 1993 года во Владимире проходили вторые Шульгинские чтения “Государственность Руси”, где я выступал. В зале в последнем ряду сидел бывший начальник УКГБ по Владимирской области Шевченко. Ему было нелегко слушать то, что я говорил, потому что для меня Шульгин был совсем иным, чем тот, кого он представил в их совместной брошюре. Шевченко заметно нервничал — для него это был конец советской идеологии…
Деятельность Шульгина как депутата Императорской думы я изучал в библиотеке Таврического дворца. В Таврическом дворце я думал, какова же роль этого выдающегося человека, которого я знал и любил, в истории государства Российского! На книгах я видел удивительный штамп: “Дворец Урицкого”, он был личной собственностью главы ЧК. О роли Шульгина в Государственной Думе я прочел специальный доклад 25 апреля 1996 года в Таврическом дворце на праздновании 90-летнего юбилея Думы. Завершив выступление, я прошел к тому креслу, в котором когда-то сидел Шульгин, и, положив лицо на ладони, размышлял о том, что Василий Витальевич здесь сидел также для того, чтобы сосредоточиться, закрыв лицо ладонями.
Я подумал, что пример Шульгина — пример патриота, глубоко сосредоточенного на судьбе своего Отечества, и… пророка. И сегодня память о нем сохраняется. Не так давно я видел по телевидению “Операцию “Трест””. Книги его не раз переиздавались. Во Владимире проводятся Шульгинские чтения.