Окончание
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2008
Документальная повесть о Елене Вяловой
и поэте Павле Васильеве*
*
Окончание. Начало см. в № 7, 2008В мае 1954 года наша семья уехала в Москву. Конечно, это было событием и для нас, и для актасцев — редко кому удавалось оттуда выбраться в столицу. Отец уехал раньше. Он хлопотал о реабилитации и о восстановлении в партии. Получил квартиру на улице Строителей, с трудом устроился на работу. Никаких дипломов, справок, документов на руках не было, они все были взяты при аресте и обыске. Нужно было все доказывать, искать и восстанавливать самому — что ты учился в Институте красной профессуры, был профессором, читал лекции, был ответственным редактором одной из самых крупных газет — “Известий” и, не менее известного и любимого, печатавшего лучших писателей и поэтов, журнала “Новый мир”. Это было “в той жизни”, до ареста.
В конце 1955 года Иван Михайлович написал Елене Александровне в Казахстан: “Елена, бросай все, приезжай! Времена меняются, надо ходатайствовать о реабилитации Павла”. Речь шла о гражданской реабилитации — о снятии с Павла Васильева ложных обвинений, клейма “враг народа”, о восстановлении чести и достоинства.
Елена быстро собралась и приехала в Москву. Жила у Гронских.
Не дожидаясь окончания знаменательного ХХ съезда партии, осудившего “культ личности Сталина”, Гронский написал письмо Первому заместителю председателя Совета министров СССР В.М. Молотову:
“Дорогой Вячеслав Михайлович!
Едва ли нужно говорить о поэтическом творчестве Павла Васильева. Все опубликованные в печати его произведения Вы читали. Следует сказать разве только то, что кроме опубликованного, у него при аресте, произведенном в феврале 1937 года органами НКВД СССР, было взято огромное количество рукописей, в том числе множество неопубликованных, в частности, две большие поэмы “Песня о гибели казачьего войска” и “Христолюбовские ситцы”.
Зная хорошо Павла Васильева, я, глубочайшим образом, убежден в его невиновности. В живых его, по-видимому, нет. Поэтому вернуть его к творческой жизни мы уже не можем. Но реабилитировать, собрать и издать его произведения мы можем. А если мы это сделаем, то тем самым мы вернем нашему народу его замечательного певца, настоящего большого поэта, с потрясающей художественной силой отразившего эпоху первой и величайшей в мире революции социалистического пролетариата”.
Дата на черновике: 24 февраля 1956 г. Приписка Гронского: “Через четыре дня после отсылки этого письма, из ЦК партии позвонили жене Павла Васильева и предложили ей пойти к директору Гослитиздата для заключения договора на издание сочинений Павла Васильева, что она и сделала. И.Г.”.
Написала письмо В.М. Молотову и Елена Александровна:
“Мой муж, поэт П.Н. Васильев, в свое время мне говорил о том, что Вы не только были знакомы с его поэтическим творчеством, но и неоднократно брали его под свою защиту от несправедливых и необоснованных гонений.
В феврале 1937 года мой муж, поэт Павел Васильев, был арестован, а через год была арестована и я, как его жена. Со дня ареста мужа я не имею о нем никаких сведений. Хорошо зная всю его жизнь, я могу сказать о нем только одно: Павел Васильев был настоящим советским патриотом, что с достаточной определенностью выразилось во всем его поэтическом творчестве.
Будучи глубоко убеждена в его невиновности, я и решила обратиться к Вам, Вячеслав Михайлович, с ходатайством.
Во-первых, о пересмотре дела моего мужа, поэта Павла Николаевича Васильева, об отмене приговора суда и о полной его реабилитации;
Во-вторых, об отмене приговора Особого совещания при НКВД СССР от 21 марта 1938 года, по которому я была осуждена к 5 годам заключения в ИТЛ только за то, что я была женой поэта Павла Васильева. Указанный срок я полностью отсидела;
В-третьих, об издании поэтических произведений Павла Васильева.
Е. Вялова
27.2.1956 г. Адрес: Москва, В-261, Боровское шоссе, корп. 24, кв. 21, тел. В0-35-49”.
3 марта пришло письмо из Управления делами Совета министров СССР от И. Лапшова, в котором сообщалось, что письмо на имя В.М. Молотова получено и им рассмотрено, а также: “направлено т. Руденко и копия Вашего письма — т. Поспелову (ЦК)”.
“Прошло всего лишь несколько дней, и мне позвонили из отдела печати при ЦК и предложили в Гослитиздате заключить договор на сборник произведений Васильева” — вспоминала Елена Александровна те дни, насыщенные радостными хлопотами.
Отсутствие документов заставляло быть везде просителем — надо было обращаться в архивы, к людям, которые могли быть свидетелями того или иного факта биографии двадцатилетней давности. В недоверии было нечто унизительное. Надо было доказывать, что ты жила в Москве, что ты была женой Васильева, что ты была знакома со многими известными людьми — писателями, поэтами, артистами, и что это не было вымыслом. Прошло почти двадцать лет. Многих уже не было в живых — кто-то был арестован и расстрелян, кто-то погиб на войне… Грустные, но и радостные встречи. Жизнь продолжалась.
Через месяц, 3 апреля 1956 г., из Главной прокуратуры СССР на улице Кирова (Мясницкая), дом 41, пришло извещение от майора юстиции Ожегова:
“Ваше дело и дело Вашего мужа Васильева П.Н. направлено для рассмотрения в Верховный суд СССР”. На обороте красными чернилами написаны номера реабилитационных справок: 4н-6998/56 жена и 4н-6976/56 муж.
Елена Александровна была на приеме у Ожегова. Я слышала разговор взрослых об этой встрече. Помню главное:
“Ожегов сказал, что Васильев погиб. Он не виновен. Вышел из кабинета, дал мне прийти в себя.
Дело читать не разрешил, но оставил открытым на странице, где стояла дата 15 июля 1937 года. Я поняла, что это была дата расстрела. Именно в этот день — 15 июля — я в последний раз приходила на передачу денег, мне сказали, что Васильеву дали “десять лет дальних лагерей без права переписки”.
Позже стало известно, что в этот черный день свершился “суд” над Васильевым”.
Прошло три мучительных месяца ожидания реабилитации. И, наконец, 2 июля 1956 года, тетя Лена получила долгожданную справку. Замечу, что через 30 лет, в 1988 году, на наш повторный запрос о том, что было причиной ареста, гибели, и на запрос о месте захоронения П.Н.Васильева мы получили другую справку.
Елена Александровна работала в архивах, библиотеках, восстанавливала старые знакомства. Она торопилась, собирала материалы для сборника стихотворений.
19 июля 1956 года Елена Александровна написала заявление о восстановлении П.Н. Васильева в Союзе писателей СССР (посмертно).
Время шло, надеялись на благополучное решение, но Елена Александровна получила отрицательный ответ.
Встревоженный этим обстоятельством, Гронский обратился с письмом к К.М. Симонову, секретарю правления Союза писателей СССР:
“Дорогой Константин Михайлович!
Секретариат Союза советских писателей своим постановлением отказал в восстановлении в Союзе поэта Павла Васильева, отказал, несмотря на то, что имел в своем распоряжении все документы о полной его реабилитации.
Военная Коллегия Верховного Суда СССР, принимая решение о реабилитации Васильева, тем самым авторитетно установила, что он абсолютно ни в чем не был виноват перед своим народом, перед советским обществом и государством. В живых, как Вы знаете, Васильева нет. Он уничтожен бандой Ежова и Берия, уничтожен в расцвете творческих сил, в расцвете своего большого и оригинального дарования.
До ареста поэта, произведенного органами НКВД СССР в феврале 1937 года, его дико травили. Собственно, его травля в какой-то мере и была причиной ареста и последующего его уничтожения. Так неужели и сейчас, после его смерти, Союз писателей не оборвет эту линию травли и не восстановит поэта во всех правах члена Союза?
Этот вопрос немаловажный и не формальный.
Это вопрос об отношении к поэту профессиональной и творческой организации: пускает ли ССП поэта Павла Васильева в будущее с ярлыком отщепенца, чуждого советской литературе человека, или, наоборот, ССП пускает его в будущее как своего равноправного собрата по перу, по творчеству, по работе в советской социалистической литературе?
В этом суть вопроса.
Убежден, что Вы правильно поймете мою тревогу и за доброе имя погибшего поэта, и за авторитет Союза писателей.
14.8.56 г. С ком.пр. Гронский”
Ответа не было — ни письменного, ни устного, а его так ждали! 5 сентября Гронский отправляет еще одно письмо К.М. Симонову, уже официальное.
Тем временем Елена Александровна берет направление из Союза писателей, подписанное Е.А. Долматовским, и едет в Литературный архив при МВД в село Никольское. Она начинает собирать архив поэта, “выражающийся в рукописях, дневниках, записях, переписке и других литературных материалах, изъятых при аресте”. Что конкретно ей удалось найти в Никольском, сказать не берусь, знаю одно: стихи и поэмы Павла Васильева приходилось собирать по крохам в самых разных местах. Что-то сохранили друзья поэта, что-то уцелело в журналах и газетах.
Позже Елена Александровна вспоминала:
“Главный редактор Гослитиздата Котов, если мне не изменяет память, оказался моим старым знакомым, после долгих воспоминаний прошлого перешел к главному — изданию сборника. Котов посоветовал взять в составители сборника Павла Леонидовича Вячеславова, сказав, что у него имеется много стихов Павла. С Вячеславовым я была знакома еще до ареста. И вот встретились снова. Он рассказал — откуда у него так много печатных произведений Павла. Оказывается, в те страшные годы, когда произведения репрессированных были изъяты из библиотек, у него был свободный доступ в макулатурный отдел библиотеки им. Ленина. Он приходил туда, разыскивал газеты и журналы со стихами Васильева, вырывал их и уносил домой. Но так как в то время держать дома подобную литературу было опасно, то он увозил все это к матери в деревню и держал все найденное в железной банке в земле. Весь свой материал он принес ко мне и со всем, найденным мною, мы начали работать над составлением сборника. Он был быстро составлен и сдан в издательство, работали мы с большим подъемом”.
Черновиков Елены Александровны по подготовке первого сборника стихов Павла Васильева не сохранилось, но кое-какие записи в ее тетради все же остались. Она искала рассыпанные по разным журналам и газетам стихи Павла. Просмотрела “Альманах ЗиФ”, “Великий перелом”, “Вечернюю Москву” апрель-сентябрь 1933 г., № 225-299; “Голос рыбака” 1930-31; “Женский журнал”; “Журнал для всех”; “Звезду”; “Землю советскую” 1929-32 гг.; “Красную новь” 1929-36 гг.; “Молодую гвардию” 1929-35 гг., кроме 1932 г.; “Московское товарищество писателей”; “Недра” 1930, кн. 18, 19; “Новый мир” 1929-36 гг.; “Октябрь”; “Охотник и рыбак” (Новосибирск); “Охотник Сибири” 1926-29 гг.; “Прожектор” 1929-34 гг.; “Прожектор жизни”; “Пролетарский авангард” 1929-32 гг. “Промпартию” 7.7-25.11.1930 г.; “Сибирские огни” 1926-29 гг.; “Советскую литературу”; “30 дней” 1929-35 гг., кроме 1933 г.
Попутно тетя Лена хлопочет о жилье. Практика прописки была такова, что реабилитированного прописывали сначала в области, а потом, если удается получить жилье — в Москве. Друг Ивана Михайловича, скульптор Сослан Дафаевич Тавасиев, в 1954 году на целых три месяца дал приют у себя на даче большому семейству Гронских, а через два года опять выручил — прописал Елену Александровну на своей даче в Ново-Абрамцеве, в Поселке художников.
* * *
Елена Александровна хлопотала о реабилитации Павла и своей. Искала, у кого только могла, все, что относилось к Павлу. Ее встреча с Г.А. Санниковым оказалась неожиданно счастливой — у него хранилась машинопись “Христолюбовских ситцев”.
Григорий Александрович передал ее Елене Александровне. Пожелтевшие, ломкие листы прошиты суровой ниткой, текст кое-где исправлен синим карандашом, очень похоже, что это авторские пометы. Поэма была написана в 1935-36 годах и была сдана в “Новый мир”. В связи с арестом Павла она была изъята из “портфеля редакции”. Санников, секретарь редакции, взял ее и хранил у себя все эти страшные годы. Это поступок высокого гражданского мужества.
Срочным порядком поэму поместили в августовском номере журнала “Октябрь”.
Это была первая публикация после двадцатилетнего замалчивания.
А вскоре — 30 сентября 1956 года — вышел поэтический сборник “День поэзии”. В нем были опубликованы два небольших стихотворения Павла Васильева. Всего лишь два небольших! Но мы были счастливы, и это был большой праздник. Передо мной лежит нестандартного размера большая книга, отпечатанная тиражом 30 тысяч экземпляров. Примечательно, что подписана она в печать 15 сентября, а вышла в тираж уже 30-го! Две недели для того времени — срок рекордный!
На обложке альманаха факсимиле подписей поэтов. На странице 133 врезка: “Ниже мы печатаем два неопубликованных стихотворения поэта Павла Васильева (1910-1937)” и строки — “Родительница степь” и “Любимой”.
На первой странице оставили автографы Лев Озеров, Павел Радимов, Евгений Евтушенко, Михаил Луконин, Людмила Кедрина, Борис Ковынев.
В доме собрались люди. Их было не так много, но всех объединяло радостное чувство — Павел жив, поэт вернулся стихами. К портрету Павла, написанному углем Константином Радимовым, поставили цветы. Присутствовали Вера Константиновна Белоконь, работавшая в 30-е годы секретарем в “Новом мире”, Людмила Ивановна Кедрина, Зиновий Самойлович Паперный, Илья Игнатьевич Илюшенко — следователь Павла Васильева, гуманно отнесшийся к нему и за то пострадавший. Были приятели из “предыдущей жизни”, то есть “до ареста”, родственники, какие-то молодые люди — знакомые Елены Александровны, поклонники поэзии Павла Васильева. В разговорах все делилось на два жизненных отрезка, где рубежом был арест: “до ареста” и “после ареста”, говорили они. Отец часто был за столом главным, вел беседу, много рассказывал, так было и в этот раз.
Конечно, читали стихи Павла Васильева.
Зримо, колоритно, сочно — отец очень любил читать про Олимпиаду, а еще, конечно, “Стихи в честь Натальи” и “Горожанку”. Он упивался образами и доносил до слушателя каждое слово.
* * *
Для восстановления Васильева в членах Союза писателей нужно было представить несколько характеристик от известных, уважаемых “собратьев по перу” — таков был общий порядок. Посмертному восстановлению Павла Николаевича Васильева в Союзе писателей противились многие.
И.М. Гронский вспоминал:
“Однажды я встретился на партконференции Краснопресненского района с поэтом А. Безыменским, сказал:
— Саша, я ставлю вопрос о реабилитации Павла Васильева.
— Как? Этого бандита!
— Тебе не стыдно бросаться такими словами?
— Пашка будет реабилитирован через мой труп!
Позвонил Елене Усиевич, она отреагировала:
— Иван Михайлович! Побойтесь Бога! Это же контрреволюционер, антисоветчик, а вы хотите поднять вопрос о реабилитации!
— Елена Феликсовна, нам с вами говорить больше не о чем! — я повесил трубку”.
Елена Александровна уже была знакома с Наташей Васильевой, дочерью Павла и Галины Анучиной. У них сложились теплые отношения. Наташа училась в Авиационном институте. Бывала летом у своей тети — Евгении Анучиной в Переделкино.
Елена Александровна попросила Наташу обратиться к Б.Л. Пастернаку, чтобы он написал несколько слов в защиту оклеветанного поэта. Борис Леонидович сразу же откликнулся и написал свое отношение к Павлу Васильеву, дал ему характеристику, которую цитируют всякий раз, когда говорят о поэте:
“В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в свое время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара и безмерно много обещал, потому что в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками. У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого, в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы.
Помимо печатавшихся его вещей (“Соляного бунта” и отдельных стихотворений), вероятный интерес и цену должно представлять все то, что от него осталось.
16 октября 1956 г. Б. Пастернак”
Елена Александровна письменно поблагодарила Бориса Леонидовича за отзыв.
Три характеристики: от И.М. Гронского, Б.Л. Пастернака и С.А. Санникова представили в Союз писателей. И 15 февраля 1957 года Президиум Союза писателей вынес постановление:
“Поэта П.Н. Васильева — посмертно реабилитированного, восстановить в правах члена Союза писателей”.
Это уже была победа!
* * *
Елена Александровна не вела дневника, но оставила отдельные записи, которые здесь уместно привести — они освещают события тех дней.
“20 ноября 1956 г.
Встреча с художником.
Сегодня мне необходимо было быть в Гослитиздате, книга Павла уже у редактора Каляджина, отзыв о ней даст очень быстро. Остановка за вступительной статьей, которую пишет К. Зелинский. Вначале статью должен был писать Н.Н. Асеев, с которым у меня была договоренность, но ввиду того, что он плохо себя чувствует, мне пришлось обратиться к другому человеку, т.е. к Зелинскому. Корнелий Люцианович, зная прекрасно, как Павла, так и его творчество, сразу согласился писать статью к книге. Так вот, сегодня я поехала в Гослитиздат, чтобы повидаться с Каляджиным и поговорить о художнике, который будет оформлять книгу. Вместе с Каляджиным пошли в отдел художников, там я познакомилась с Буровым Константином Михайловичем зав.художественной секцией. Я показала фотографии Павла для портрета к книге, все находящиеся там заговорили в один голос, что лучше было бы дать портрет, нарисованный художником с этих фотографий. Я не возражала, но сказала, если только будет хороший художник. Буров предложил Яр-Кравченко, и тут же позвонил ему по телефону.
Я слышала только отрывки, но поняла, что Яр-Кравченко хорошо знал Павла и согласен писать портрет, что он сейчас приедет в Гослитиздат и просит подождать меня. Конечно, я осталась. Через 30-35 минут приехал Яр-Кравченко. Встреча была самой теплой, оказалось, Анатолий Никифорович очень давно знал Павла, что еще в детстве в Павлодаре качались на одних и тех же качелях. Потом их судьбы разошлись. Яр-Кравченко поехал, будучи уже юношей, в Москву, где стал одним из лучших портретистов, а Павел много скитался, бродяжничал, прежде чем завоевал имя известного поэта. Позднее, когда оба имели имя, у них произошла встреча, и при этой встрече выяснилось то, что они жили в одном городе, дружили, когда были мальчишками.
Очень долго сидела в Гослитиздате. Анатолий Никифорович показал свои зарисовки и портреты, сделанные в Польше, оттуда он только что вернулся. Прекрасные работы. После этого все поехали к нему в мастерскую смотреть последнюю его работу — картину “Встреча писателей у Горького”.
Сказать по правде, на меня она не произвела большого впечатления, уж слишком близка к фотографии. Тут, правда, можно увидеть всех наших творцов поэзии и прозы. Но как-то мертво и неинтересно. Другие вещи, особенно написанные во время пребывания в Польше — исключительны.
Анатолий Никифорович был очень любезен, на своей машине отвез меня до дома. Поднялись к нам, думали, что дома Иван — они ведь давно знакомы, дома никого не оказалось. Долго сидели, вспоминали старые времена, читали друг другу стихи, он — Клюева, которого прекрасно знает, я — Павла.
Через несколько дней приезжала в мастерскую смотреть портрет Павла. Трудно сказать, он еще не готов, достаточно несколько штрихов, чтобы портрет изменился, а этих штрихов еще не было. Посмотрю в Гослитиздате, куда его уже сдал Анатолий Никифорович”.
* * *
В конце 1957 года Издательство “Художественная литература” выпустило книгу стихов Павла Васильева. В книжные магазины она поступила в конце февраля 1958 года.
Первая книга после ареста поэта! 486 страниц, включая предисловие Корнелия Зелинского и послесловие Павла Вячеславова, тираж 25 тыс. экземпляров.
П.Л. Вячеславов и Е.А. Вялова проделали огромную работу — составили и подготовили книгу в кратчайший срок. Однако в первом посмертном издании Павла Васильева “Избранные стихотворения и поэмы” “помимо многочисленных опечаток имеется большая, ничем не обоснованная, редакционная правка” — так позже сказал о сборнике С.А. Поделков. Все же выход синего сборника был радостным, важным событием.
Из письма Елены Александровны к Л.О. Повицкому от 9.03.1958 года:
“…Книга Павла разошлась мгновенно <…>. Вы, дорогой, знаете — с каким трудом все это мне досталось. По выходе книги получаю массу теплых, замечательных писем от почитателей Павла. Сейчас работаю над более полным сборником, который думаю издать в издательстве “Советская Россия”. Комиссия моя мне почти не помогает, приходится все делать самой. Завтра подаю заявление в Гослитиздат о переиздании сокращенного сборника “Библиотека Советской поэзии”, не знаю, как примут. Получила письмо из Новосибирска, “Сибирские огни”, журнал. Сейчас там выходит сборник критических статей о писателях-сибиряках, в котором выходит и статья о Павле. Недавно договаривалась с Радиокомитетом о передаче стихов Васильева, включили в план марта или апреля. Сообщу Вам немедленно, чтоб послушали. Из Алма-Аты получила замечательное письмо от Николая Титова — поэт, прекрасно знает Павла, когда-то вместе с ним скитался по Сибири, кажется, там собираются переиздать Павла, в апреле месяце собираюсь в Омск, а потом хочу проехать в Алма-Ату, благо там у меня есть друзья, опять-таки из-за переиздания”.
Выход сборника вызвал поток писем к Елене Александровне — ее просили выслать томик стихов, прислать фотографию; просили написать и выслать воспоминания, приехать для встречи и так далее. Часть гонорара тетя Лена взяла книгами и стала их рассылать всем, кто ее об этом просил. Она отвечала на всю многочисленную корреспонденцию. Среди писем встречались очень важные, интересные корреспонденты. Рюрик Ивнев — имажинист, это он заметил и приветствовал талантливого юного П. Васильева и Н. Титова во Владивостоке. М.И. Буянов — летел в самолете с человеком, который сидел в камере с Васильевым. М.Е. Валукин учился с Павлом на рабфаке. “Земляк по ссылке” — М.Е. Зуев. Художник-график С.В. Кукуруза из Актюбинска нарисовал портрет поэта. Саша Лукьянов обещал написать либретто на “Песню о Серке”. Донат Мечик учился с Павлом на курсах. А. Прокофьев писал, что Васильев посвятил ему одно стихотворение — оно было набрано и сверстано, но погибло во время блокады. Из Алушты Сергеев-Ценский прислал телеграмму с благодарностью за сборник стихов. Н.И. Титов из Алма-Аты — писатель и товарищ Васильева по сибирскому периоду. Поэт Лев Черноморцев — знал Павла в 30-е годы, был арестован, как и Павел, по “сибирскому делу”. Б.И. Шавкун рассказал в письме о мимолетной встрече с Павлом в Таганской тюрьме, где Павел в это время стриг прибывших заключенных…
* * *
Для получения даже крошечной пенсии в 50 рублей тете Лене не хватало рабочего стажа — лагерный труд в стаж не засчитывался. Она искала работу, наконец, устроилась курьером на картонажную фабрику.
Напряженная переписка, подготовка материалов к сборнику стихов — все это требовало сил, времени. Что-то надломилось в Елене Александровне. Все пережитое — аресты, лагерь, потери — она переживала снова и снова. Вряд ли можно забыть все то, что случилось с Павлом и с ней самой.
В письме от 22 апреля 1959 года к Юре Кузнецову тетя Лена пишет:
“…изменения произошли в быте моей жизни, которые буквально выбили меня из колеи спокойствия и жизненного равновесия. Мне сейчас очень тяжело и морально, и физически. Срочно пришлось устраиваться на работу. Устроилась, пока с испытательным сроком на один месяц. На завод, работа далека от литературы, как небо от земли, не знакомая, не интересная, не захватывает. Но другого выхода нет. Устаю безумно. Прихожу домой совершенно выхолощенная, сразу падаю на постель — и так до утра. Моральное состояние ужасное, не хочется жить. Возможно, когда немного привыкну, все войдет в свою колею, но пока так тяжело…
…Самое возмутительное, торговая сеть ответила издательству, что на складе лежит не разошедшийся сборник Васильева. А мне пишут из разных городов Сибири и Казахстана, что достать его нет возможности.
…Пишите, пожалуйста, друзья мне сейчас необходимы…”.
Этим летом тетя Лена попала в психиатрическую больницу. Из письма к Николаю Ильичу Титову:
“…Извините, что не сразу ответила Вам. Ваше письмо одновременно получила с письмом из Казгослитиздата от Мухамеджанова. Рукопись у меня не была готова, поэтому, приходя с работы — немедленно садилась за нее. На этой неделе высылаю. Вы немножко упрекнули меня в долгом молчании, я, знаете, ведь совсем недавно вышла из больницы, пролежала все лето, с конца мая. В связи с болезнью книга не была закончена, а начала я её ещё весной…
Дорогой, хороший Николай Ильич, я Вам так благодарна за всё, за всё, за внимательное отношение ко мне, за настоящую, большую любовь к моему бедному Павлу. Я давно смирилась с его утратой, но последнее время почему-то меня охватила такая непреходящая, черная тоска о нем, наверно это одна из причин — почему и попала в больницу…”
Еще один кусочек из записей Елены Александровны:
“7 февраля 1960 года. Весь вечер провела у Гронских. Сейчас, в связи с моим поступлением на постоянную работу, бываю у них очень редко. Звонил из Омска Додик Лембургский, сообщил, что завтра Омск делает радиопередачу о жизни и творчестве Павла. К сожалению, разговор был очень коротким, обещал сообщить все подробно письмом. Успел только сказать, что кто-то из радиокомитета написал что-то вроде постановки. Будут показывать сцены из жизни Павла, играет Додик и — читка стихов.
Сегодня московское радио делало передачу “Поэзия 30-х годов”. Слушала с большим интересом. Горько и незаслуженно — имя Павла упомянуто не было. Упорно Москва замалчивает о нем. Индустриализация… А разве мало в творчестве Васильева строк, где говорится об этой новой эре”.
Жизнь шла, унывать было некогда, публикации в газетах и журналах вызывали вопросы почитателей, на них нужно было отвечать.
Из письма Елены Александровны к С.В. Кукурузе от 7.01.1965 г.
“…О том, какие стихи Павел любил больше всех, сказать трудно, каждое свое произведение он долго вынашивал. Прежде чем написать “Соляной бунт”, он долго собирал материалы, для этого мы года два подряд ездили в Сибирь. В основе этого произведения было освободительное национальное восстание казахов в 1916 году. Оно к концу года было подавлено во всех областях, кроме Тургайской. Павел безгранично любил этот народ — забитый, загнанный во время царизма, о чем говорят все его произведения, посвященные этому краю.
Помню лето 1933 года. Мы плыли по Иртышу. Пароход подходил к пристани “Ермак”. Была глубокая ночь. Мы стояли на палубе. Сброшены сходни, несколько досок, соединяющих берег с пароходом. Черная густая вода неподвижна. Сошло на берег несколько человек. И вдруг откуда-то из тьмы выскочила маленькая лошаденка с седоком казахом в остроконечной шапке-малахае. Покрутился по берегу и также стремительно, во весь опор, взобрался на кручу берега и скрылся во тьме. И тут мне Павел рассказал историю этого края, которую, правда, я уже знала. Рассказал о притеснении этого униженного народа и об их попытках завоевать себе свободу.
А “Принц Фома” и “Песня о гибели казачьего войска” — эпохи гражданской войны, или “Христолюбовские ситцы” — период индустриализации, я, например, очень люблю “Синицын и К”. А “Кулаки” — яркое отражение коллективизации. Нет, право, я затрудняюсь сказать, какие из своих стихов Павел любил больше…”.
* * *
Елена Александровна непременно отвечала на все приходившие к ней письма. Иногда ее “голос” срывался, объяснить это можно тем, что вокруг Павла Васильева ходило много всяких выдумок, наговоров — хотелось все, не имевшее к поэту отношения, отвести.
Письмо Донату Мечику. 10.6.1965 г.:
“Уважаемый Донат Исаакович!
Прошу извинить меня, что не сразу ответила на Ваше письмо. Несколько дней меня не было в Москве, и бандероль пришла в мое отсутствие. Рукопись прочла. В своей записке ко мне просите поделиться моим мнением и советами. Пользуясь этим правом, объективно и честно, выскажу свое мнение.
Не будем ставить под сомнение год рождения поэта, да это и не столь важно, годом раньше, годом позднее, неоспоримо только, что развитие его и мировоззрение было много старше его возраста. Когда библиографы будут заниматься Васильевым (а это будет), может быть, они и установят точный год его рождения. Я же, как писала раньше, взяла эту дату со слов его матери Глафиры Матвеевны, да и самого Павла. Кроме того, его брат Виктор пишет и печатает сейчас свои воспоминания в Павлодарской газете “Звезда Прииртышья”, и указывает эту же дату.
Буду отвечать Вам по пунктам рукописи, так мне легче не пропустить того, о чем нужно сказать.
К своим стихам Павел относился весьма самокритично, никогда он не был влюблен в них и не кичился своим талантом, которого отнять у него нельзя. Правда, некоторым своим произведениям он отдавал должное, как-то “Стихи в честь Натальи”, “Иртыш”, “В черном небе волчья проседь”, “Соляной бунт” и ряд других. Помню такой случай: это был год 1933 или 34-й. В ГИХЛе у него был договор на книгу лирики. Присланы гранки. Павел с жаром принялся за читку. А через несколько дней эти гранки нашла глубоко засунытыми в письменный стол. Когда вернулся Павел, я спросила: “Почему ты не проверяешь гранки, ведь скоро срок сдачи?”. Павел пристально посмотрел на меня и, немного помедлив, произнес: “А я не собираюсь выпускать книгу”. “Как?”. “Да так, рано ей еще выходить в свет, все это не то, что могу дать, выпущу ее тогда, когда каждое стихотворение будет достойно одно другому, пусть хоть годы пройдут”. На этом разговор и кончился.
Позднее, в том же ГИХЛе, в конце 1936 года все же должна была выйти книга, называлась она “Путь на Семиге”, но так и не вышла из-за ареста Павла. При жизни поэта отдельным издание вышла только поэма “Соляной бунт”. А в те годы, когда имя его было известно не только в столице, а далеко и за пределами ее, разве он не мог издавать сборники? Конечно мог, только слишком требовательно относился к своим произведениям, а Вы пишете о его самовлюбленности и о кичливости таланта.
Нежно, трогательно и бережно относился Павел к поэзии Есенина. Об этом говорят строки из стихотворения “Другу-поэту” (Василию Наседкину, мужу Кати Есениной):
Как здоровье дочери и сына,
Как живет жена Екатерина,
Князя песни русския сестра?..
Подражал ли он Есенину? Возможно в ранних стихотворениях, но это подражание, или вернее, влияние было недолгим. Вскоре в творчестве Васильева зазвучало свое яркое, своеобразное, сочное, стремительное счастливое воображение, без которого, как говорил Борис Пастернак, не может быть большой поэзии. А если о некоторых стихах Есенина Павел отзывался не всегда “доброжелательно”, нет ничего удивительного, разве все произведения Есенина безупречны, такие высказывания Павла говорят только о том, как он требовательно относился к творчеству, как своему, так и других.
За все время, за все те годы, когда была рядом с Васильевым, я бессчетное количество раз слушала его читку, где бы он ни читал. Не помню ни разу, что б он читал по бумажке, даже большие куски из поэм. А ведь, как известно, в юности память крепче, так что не могу представить Павла с бумажкой в руках, тем более тогда-то его литературное богатство в объеме было невелико.
Вы пишете, якобы Повицкий рассказывал, что в литературную среду Есенин был введен Рюриком Ивневым, так ведь это абсолютный абсурд. Достаточно прочесть автобиографию самого Сергея Есенина, том 1. Кроме того, после Вашего письма я повидалась с Львом Осиповичем, он просто истерически хохотал над такой нелепицей. Хотела увидеться и с Рюриком, но после большого горя (похоронил жену) он уехал на какое-то время из Москвы. В литературную среду Есенин был введен С.М. Городецким, А. Блоком и Клюевым. Прочтите его первый том или краткую литературную энциклопедию, том 2-й.
Искать “дружбу” Павлу не приходилось. Как мне писал Н.И. Титов, на Дальнем Востоке он вечно был окружен людьми. В Москве же, например, его крепкая, настоящая дружба была с людьми много старше его, к мнению которых он прислушивался. Сам он говорил мало, за исключением только тех случаев, когда его просили читать стихи, а делал он это всегда с большим удовольствием, не заставлял себя просить дважды. Мы часто бывали в доме Ивана Михайловича Гронского, в то время редактора “Известий” и журнала “Новый мир”. На его квартире часто собирались старые большевики и политкаторжане. Частым гостем был Валериан Владимирович Куйбышев, с которым у Павла была трогательная дружба. Бывал Луначарский, с которым Павел вел долгие беседы о литературе. Демьян Бедный — шумливый, громкий, заключал Павла в свои объятия и просил читать стихи, и старые, и новые. Басни Демьяна приводили Павла в восторг. Он находил их глубокими, как говорил, “в точку эпохе”.
Скромно и, пожалуй, немного застенчиво держался Павел среди этих людей, а ведь это были люди, с которыми он постоянно встречался. С жадным любопытством слушал рассказы В.В. Куйбышева о перспективах развития России, о Ленине, о партии и героизме большевиков.
Оживали легендарные герои гражданской войны и ее чудо-богатыри. Когда все расходились, Павел долго ходил по комнате и без конца твердил: “Какие люди, какие люди! Ведь они же поэты, мечтатели. И какая трогательная любовь к человечеству, какое понимание нужд народа. Вот готовые характеры новых людей, людей-гигантов. Но, Боже мой, как трудно писать о них. Эти люди страшно сложны. В них совмещается все — огромный ум и воля, реальный расчет и мечта, суровость и величайшая человечность. И все же я напишу о них, обязательно напишу”. Осуществить этого не удалось из-за ареста.
Под впечатлением этих встреч была задумана “Красная армия”. Закончена не была, остались только фрагменты.
Вас удивляет, почему в те 20-е годы имя Павла не появлялось в дальневосточной печати. А меня это не удивляет, видимо, он не был удовлетворен своими стихами, это еще раз подтверждает то, как он критически относился к своим произведениям. Но в газете “Тихоокеанская звезда” появлялись его очерки, только он тогда печатался под фамилией “Китаев”. Вам, видимо, это неизвестно.
Вы пишете, что обычно свою читку стихов во Владивостоке, а это должно быть, годы 27-28, Павел начинал со стихотворения:
Почему ты снишься, Настя,
В лентах, в серьгах, в кружевах?..
Это никак не может быть. Стихотворение “Песня” (“В черном небе волчья проседь”) написано много позднее, уже в Москве. Впервые было напечатано в журнале “Красная Новь” за 1933 год. А стихи его не залеживались, тем более такое прекрасное стихотворение он не стал бы держать под спудом.
И, пожалуй, последнее: Вы пишете, что после встречи в Москве, около памятника Пушкину, вы вместе с Павлом пошли а редакцию журнала “Новый мир”, “Павел по-хозяйски раскрыл дверь кабинета. За столом сидел человек с абсолютно знакомым лицом.
— Поэт из Владивостока — Донат Мечик, — сказал Павел, дружески обнимая меня. — А перед тобой наш любимый поэт Борис Пастернак, доставай стихи”.
Борис Пастернак приходил в редакцию “Нового мира” как обыкновенный посетитель, бывал там редко, только тогда, когда приносил стихи. Он никогда не был даже членом редколлегии этого журнала, так что сидеть за столом в кабинете редактора он никак не мог. Видимо, Вы здесь что-то забыли. Редактором журнала был Иван Михайлович Гронский.
Павел Васильев человек большого ума, большого таланта, требовательный к себе и к другим. Критику своих стихов он выслушивал с большим, я бы сказала, напряженным вниманием, продумывал сказанное критиками, и если сказанное заслуживало внимания — исправлял, а то и перерабатывал стихи, другими словами, писал новые.
Образ молодого Васильева дан не совсем правдивый, судя со слов его близко знавших людей. Павел много говорил мне о своих дальневосточных знакомых, но о Вас почему-то он не обмолвился ни одним словом.
Короче говоря, Ваши воспоминания произвели на меня не совсем хорошее впечатление. Это воспоминания не друга. Печатать их в таком виде не советую, чтоб спустя какое-то время не пришлось краснеть за них, как будут краснеть за свои статьи Коваленков, Макаров и др.
Извините за резкое суждение, но иначе писать не могла.
Желаю всего хорошего”.
Письмо к Сергею Алексеевичу Музалевскому, написано оно примерно в 1978 году:
“…Постараюсь ответить на Ваши вопросы.
…Взаимоотношения Павла с Б.Л. Пастернаком были самые теплые, дружеские; уважающих друг друга два больших поэта.
Любимым писателем Павла был, пожалуй, Достоевский. Помню, однажды, я вошла в комнату, перед Павлом лежала книга, а на глазах его были слезы. Как бы незаметно, я запомнила страницу, а потом прочла. Это было место из “Идиота” — встреча в Швейцарии Мышкина с девушкой Мэри. Да, пожалуй, это был самый любимый писатель, ну, конечно, наши классики, как в прозе, так и в поэзии.
…Вы спрашиваете, кто были враги Павла. Не враги, а завистники его таланту, его поэтической славе, те, кто подписывался под заметками о его аресте. Перечислять не стоит даже мертвых. И еще ваш вопрос. Кто “накапал”? Дело Павла я не читала, так что знать не могу, у меня могут быть только предположения, но этот вопрос не подлежит обсуждению”.
Другое письмо, оно адресовано Павлу Петровичу Косенко (от 15.05.1979 г.), но перекликается по теме с предыдущим:
“…Когда в тридцатых годах мы были с Павлом в Семипалатинске, нам очень хотелось побывать в домике писателя. Улица имени Достоевского существовала, но никто из жителей нам не мог указать домика, пока один пожилой человек не подвел нас к нему. Не знаю, как сейчас, но тогда на нем не существовало мемориальной доски. На нас он произвел самое тяжелое впечатление. Полутораэтажное здание, если только его можно назвать зданием, выходило окнами на улицу. Вышли во двор. На второй этаж вела деревянная полусгнившая лестница, из-за которой, оскалив пасть и громко лая, выскочил на нас огромный пес. Из открытых дверей квартиры во весь голос орало радио на казахском языке. На лай пса в дверях появилась хозяйка-казашка. Павел попросил разрешения осмотреть квартиру. Она как-то недоверчиво посмотрела на нас, а потом пригласила войти и вдруг спросила: “А что этот дом будут сносить?”. Павел объяснил, что здесь жил великий писатель и нам хотелось бы осмотреть это жилище. Она покачала головой и сказала: “Не знаю, милый, когда мы сюда переехали, тут уже никто не жил”. Грустно и обидно.
Я не знаю, бывали ли Вы в Семипалатинске и в этом доме, но на меня произвела тяжелое впечатление первая комната или, вернее, передняя. Я уверена, что для квартиры Алены Ивановны в “Преступлении и наказании” Достоевским была описана именно эта комната, с теми же вделанным в стены скамьями, маленьким окошечком и дверью с левой стороны в другую комнату. Я так ясно все это вижу”.
Из письма к С.А. Музалевскому <конец 1979 г.>:
“…О наружности Павла. Во-первых, он был немного смугловат. Волосы русые с небольшим медным отливом. Глаза серо-зеленые, в гневе же почти зеленые. Ресницы обыкновенные, темнее, чем волосы”.
* * *
Васильев не дожил до 28 лет, но оставил большое и достойное наследие.
Прошли годы, к поиску поэзии и прозы П.Н. Васильева подключались новые люди. Интерес к наследию и личности заставил литераторов, исследователей просмотреть архивы многих городов. Результаты радовали: были найдены автографы, фотографии, посвящения и другие документы. По крохам восстанавливалось все, что когда-то было опубликовано по разным изданиям. Все находки бесценны!
Обозначился характер поэта. Определился круг его друзей, недругов. Жизнь Павла Васильева стала более объемной, выпуклой. Ровесников, свидетелей уже нет, остаются архивы — домашние, государственные и, конечно, газетно-журнальные публикации. К сожалению, до сих пор появляются откровенно враждебные и несправедливые публикации; в воспоминаниях встречаются, не скажу “былины”, но “небылицы”, которые со временем надо отшелушить от настоящего облика поэта. Досадно, что они так и будут перекочевывать из одного издания в другое.
Первый и значительный вклад в дело памяти Павла Васильева на павлодарской земле внес павлодарский журналист С.А. Музалевский. В 60-е годы Сергей Алексеевич, большой энтузиаст и поклонник поэзии П.Н. Васильева, по подсказке Д.П. Багаева, нашел дом, в котором жили Васильевы. Он — вдохновитель и руководитель литературного объединения им. П. Васильева с конца 50-х годов. Он наладил связь с Москвой — с Еленой Александровной. Пригласил ее в Павлодар, куда она приехала в 1967 году и привезла портрет Павла Васильева, после этого с Павлодаром установилась переписка.
* * *
В 1968 году в Ленинграде, в Большой серии “Библиотеки поэта” вышел сборник стихотворений и поэм Павла Васильева с вариантами и комментариями, со вступительной статьей Сергея Залыгина и биографической справкой о поэте Сергея Поделкова. Объем книги 608 страниц, тираж 25 тысяч экземпляров. К сожалению, Елена Александровна в подготовке сборника участия не принимала. С.А. Поделков этого не захотел. Отношения их расстроились. Елена Александровна получила ограниченное количество экземпляров книги.
Память о поэте сохранялась благодаря выходу сборников стихотворений в разных городах СССР и публикациям в газетах “Литературная Россия”, “Комсомольская правда”, “Труд”, “Звезда Прииртышья”, “Рудный Алтай” и других. Были публикации в журналах “Наш современник”, “Простор”, “Сибирские огни”.
Изредка в Москве в Доме литераторов проходили вечера памяти Павла Васильева. Комиссия по литературному наследию поэта фактически не работала.
* * *
Время шло. Елена Александровна старилась, приходили болезни. По моей просьбе она написала воспоминания об их с Павлом друзьях и близких. Фрагменты из них приводятся ниже.
Гронский Иван Михайлович, бывший ответственный редактор газеты “Известия”, редактор журнала “Новый мир”, председатель оргкомитета Союза писателей.
Человек благожелательный и гостеприимный, редкий вечер, когда в их доме не бывало кого-либо из старых, добрых друзей или знакомых. Жена Ивана Михайловича Лидия Александровна — моя сестра. Жили они тогда на Палихе, дом 7/9 в трехкомнатной квартире. В конце 1930 года или в начале 1931 их семья переехала в Дом правительства на улице Серафимовича, дом 2. Квартира большая, в ней могло собираться довольно большое общество, человек до 30, иногда и более. Редкий вечер, чтобы кто-нибудь не зашел. Люди интересные, примечательные, с известными именами. Вечер проходил дружно, весело. Все чувствовали себя легко и свободно в этом гостеприимном доме. Пели, играли на пианино, рассказывали всевозможные истории, читали стихи. Нередко сюда приходили два старейших литератора — писатель Андрей Белый и поэт С.М. Городецкий, он бывал со своей красавицей-женой. Бывали члены ЦК — это А.И. Микоян, А.И. Стецкий. И частым гостем, нет — не гостем, а желанным человеком в этом доме был В.В. Куйбышев, которого с И.М. Гронским связывала многолетняя, крепкая дружба. Из певцов бывали В.С. Сварог, прекрасный певец и гитарист, певцы Большого театра — Жадан, И.С. Козловский, прекрасная певица А.В. Нежданова, ее муж Н.С. Голованов — дирижер Большого театра. Известная заслуженная балерина Большого театра В.В. Кригер, она часто приходила вместе с известным всему миру летчиком, спасавшим экспедицию Нобиле — Б.Г. Чухновским. Из писателей — А.С. Новиков-Прибой, Г. Серебрякова, Л. Сейфуллина. Из художников — И.И. Бродский, П.А. Радимов, он же и поэт. Из поэтов — П. Васильев, Б. Корнилов, Г. Санников.
Назвать все фамилии людей, кто бывал у Гронских, к великому сожалению, не могу, не помню, их было слишком много.
Клычков Сергей Антонович — прозаик, поэт и переводчик. Его жена Варвара Николаевна — тургеневед. Сергей Антонович, человек немного резкий, прямолинейный, как говорят, за словом в карман не лез. С Павлом их связывала крепкая дружба, несмотря на разницу в годах. У Павла есть четверостишье, которое относится к ним обоим: “Мы с тобой за всю неправду биты, Наши шубы стали знамениты. По Москве, гуляя до зари, Но мы с тобой, Сергей, пииты, Мы пииты, что ни говори”. Оба хохотали над этими строчками. У Клычковых я неоднократно встречалась с Н.А. Клюевым, но о нем речь ниже. Жили они вначале на Тверском бульваре в доме 25, в доме Герцена. Позднее переехали, не помню как называлась улица, где-то около Кропоткинских ворот, кажется, Нащокинский переулок.
Наседкин Василий Федорович, поэт. Ему посвящено стихотворение Павла “Другу поэту”. Его жена Екатерина Александровна — сестра Сергея Есенина. Оба они очень приветливые, гостеприимные. Бывать у них мне, да и Павлу, доставляло большое удовольствие. Несколько раз встречала у них сына Сергея Есенина — Юрия Изряднова, это сын от первой жены, с которой Есенин еще юношей работал вместе в типографии у Сытина. Жили они на Арбате, номер дома не помню, но в нем до сих пор еще находится зоомагазин.
Казин Василий Васильевич, поэт. С Казиным у Павла были хорошие, дружеские отношения. Он Павла, как поэта, ставил очень высоко, поэтому ему доставляло большое удовольствие, когда Павел бывал у них в доме. Жена его Аня была исключительно красивая женщина. Бывали у них часто. Обычно, как только мы приходили, накрывался стол и начинались разговоры о всех событиях и новостях в нашей стране и за рубежом. Потом разговор переходил на литературу. Обсуждались только что появившиеся в печати стихи. Кого-то критиковали, других хвалили. Заканчивался вечер читкой стихов самого Павла. Об этом просили и Аня, и Василий Васильевич. Павел не заставлял себя просить дважды. На этом заканчивалась наша встреча. Дружелюбно прощались и уходили. Жили они тогда в Марьиной роще.
Марьянова Марина Мироновна — поэтесса. У нее — по четвергам, как у Е.Ф. Никитиной по субботам, собирались в большинстве поэты, но бывали и художники, и прозаики, потому бывать на этих “четвергах” было интересно. У нее бывали А. Блок, С. Есенин, Анна Ахматова. В ее архиве есть записи С. Есенина и стихи Блока. Жила она на Малой Дмитровке, теперь улица Чехова. Мы с Павлом бывали у нее году в 1933-34. Она посвятила два стихотворения Павлу.
Касаткина Нина Матвеевна работала главным библиотекарем в Доме правительства. Очень часто бывали у них, встречали нас всегда очень радушно и тепло. Собиралась небольшая компания, все знакомые и старые друзья ее и ее мужа Александра Ивановича. Вечера проходили спокойно, дружно, весело. Жили Касаткины на Новинском бульваре, ныне улица Чайковского, дом 16, квартира 26.
Корнилов Борис Петрович — поэт. Большой друг Павла. Были у него в Ленинграде. Там же два раза встречались с А. Прокофьевым.
Асеев Николай Николаевич — поэт. Очень дружны были с Павлом. Павел глубоко уважал Николая Николаевича как человека, как поэта, интересного рассказчика, вспоминавшего встречи с Сергеем Есениным, Александром Блоком, Владимиром Маяковским. У меня в архиве, в папке вырезок, под номером 97 есть копия письма Павла к Николаю Николаевичу из Салехарда, где мы были летом 1936 года. Жили Асеевы в проезде Художественного театра, в доме писателей.
“Здравствуйте, дорогой Николай Николаевич!
Пишу Вам из Салехарда (б. Обдорск). На днях выезжаю в Новый порт — это за Полярным кругом.
Здесь страшно много интересного. Пишу залпами лирические стихи, ем уху из ершей, скупаю оленьи рога и меховые туфли в неограниченном количестве.
Как видите, не могу удержаться от того, чтобы не послать Вам и Ксане мои приветы и низкие поклоны. Я Вас страшно люблю и часто вспоминаю.
Пробуду на Севере аж до самой зимы. О Москве, покамест, слава богу, не скучаю. Как здесь хорошо и одиноко! А люди, люди! Вот уж подлинные богатыри — не мы.
За несколько недель здешняя спокойная и серьезная жизнь вдохнула в меня новые силы, здоровье и многие надежды.
Месяца через полтора увидимся, и я вновь с бо-о-льшущим удовольствием пожму Вашу хорошую золотую руку.
До свидания, дорогой Николай Николаевич!
Павел Васильев
1936, 14 августа
Салехард
Р.S. Привет супругам Кирсановым.
Что Вам привезти в подарок?”
Повицкий Лев Осипович — журналист. Дружба его с Павлом началась очень давно, году в 1926-27. Это было во Владивостоке, куда Павел приехал после окончания школы второй ступени. В то же время там был Рюрик Ивнев. Узнав, что Павел — поэт, устроили ему выступление — первую читку стихов. Как говорил Лев Осипович, успех был огромный. В Москве были частые встречи. Жил он на Никитской улице, ныне Герцена, номера дома не помню.
Усиевич Елена Феликсовна — критик, дочь Феликса Кона, жена старого большевика Усиевича. В доме у нее постоянно бывало много людей. Литераторы, партийные работники, часто бывали и мы с Павлом. Однажды я там встретилась впервые с Отто Юльевичем Шмидтом. Пишу об этом потому, что однажды Павел сообщил мне о том, что он познакомился с О.Ю. Шмидтом. Вскоре должен был отправиться в плавание “Челюскин”, и Шмидт предложил Павлу плыть на этом корабле в качестве библиотекаря и журналиста. Павел с радостью принял это предложение, о чем и сообщил мне. Я спросила его: “А я?”. Ответил: “Ты останешься дома”. И вот я, увидев Отто Юльевича, стала просить его, чтобы и меня взяли в плавание в любом качестве — уборщицы, судомойки, я на все согласна. Шмидт обещал оформить меня и включить в команду. Но, к сожалению, плыть нам не удалось. Недели за две до отплытия Павла “затрепала” тропическая малярия, которой он временами страдал. Вместо него поплыл Илья Сельвинский. Жила Е.Ф. Усиевич в Доме правительства, улица Серафимовича, дом 2.
Клюев Николай Алексеевич — поэт. Очень интересный, умный человек, не менее хитрый, прикидывающийся добродушным, благожелательным простачком. Говорил елейным голоском, к кому бы ни обращался — излюбленным его обращением было “кутенька-ляля”.
Как-то мы проходили с Павлом мимо Никитских ворот, и он предложил мне зайти к Клюеву. Я, конечно, охотно согласилась. Жил он в Гранатном переулке и мы несколько раз встречались у Клычкова. Мне много рассказывали о его квартире, где бывали такие именитые люди, как С. Есенин, С. Клычков, П. Орешин и многие другие “крестьянские поэты”, как их называли. Вошли во двор, повернули налево и подошли к двери, спускавшейся на две-три ступени вниз. Павел постучал, и двери моментально открыли. На пороге стоял красивый юноша в русской рубашке, постриженный в “скобку”. Мне почему-то показалось, что он был в лапотках. Он вежливо попросил нас зайти, но сказал, что Николая Алексеевича нет дома. Я вошла как в музей. Это была небольшая кухонька, слева плита, меня поразил четырехугольный светлый самовар, стоявший на ней. Такой я видела в Оружейной палате, он принадлежал полководцу Суворову. Справа вешалка, под ней на полу валялся цилиндр, как мне сказал Павел, “в знак протеста цивилизации Клюев бросил его на пол”. Потом вошли в комнату, так как она находилась в подвальном этаже, подоконники были очень высокие. Два окна. С левой стороны находилась стеклянная горка, сплошь заставленная фарфоровой посудой. Павел указал на изумительно красивые чашки и добавил — “времен Екатерины”. Справа под окном — углом сходились две скамьи, между ними стол, все резной работы. Знатоки говорили, что это работа XVIII века. В самом углу — большой киот, заставленный иконами. Говорили, что у него даже есть икона работы Рублева. Между иконами большая лампада, в которую была опущена электрическая лампочка. Около скамьи небольшой столик и на нем пять-шесть толстых, объемистых книг, это были рукописные библии. Над столиком висел ковер, сшитый из множества, вышитых цветными нитками, квадратиков. Они были и светлые, радужные, и темные — мрачные. Оказывается, на севере был такой обычай: перед свадьбой невеста должна вышить такой лоскут, на нем и сказывается ее настроение, как она — счастлива или нет. Когда лоскуты подобраны и сшиты, коврик подбивается рысьим мехом и дарится шаману. Откуда у Клюева этот ковер, не знаю. У входа в комнату печь, голландка, вся она рукой Клюева расписана цветными красками под изразцы в русском стиле. Потом небольшая спальня, подушки чуть не до потолка. В углу киот, также заставленный иконами. Когда мы с Павлом сидели за столом, из кухни вышел этот юноша с большим деревянным блюдом с виноградом, через обе руки было переброшено вышитое полотенце, как полагалось подавать кушанье в Древней Руси. Вскоре мы дружески простились и ушли. До сих пор до мельчайших подробностей помню эту квартиру-музей.
* * *
В конце 1989 года к 80-летию Павла Васильева в Алма-Атинском издательстве “Жазуши” вышел в свет сборник “Воспоминания о Павле Васильеве”. Составители — Станислав Евгеньевич Черных и Геннадий Анатольевич Тюрин. Книга объемом 300 страниц, 25 фотографий, вышла, по тем временам, небольшим тиражом — 7 тысяч экземпляров. Незадолго до поездки в Павлодар Елена Александровна записала свое впечатление о сборнике: “Настоящая исследовательская работа, в которой досконально, до мельчайших подробностей — по годам и по датам — отражены все события жизни и творчества поэта”.
В книге три раздела, 47 авторов. К сожалению, объем сборника был ограничен, поэтому какая-то часть мемуаров осталась за его пределами. Составители надеялись позже опубликовать дополненный том “Воспоминаний”. Честь и хвала им! Станислав Евгеньевич Черных имел огромную переписку. Много ездил, встречался с людьми, в результате собрал уникальные документы, фотографии.
Показывал мне неизвестные до того снимки. Книгу представили во время Васильевских чтений в Павлодаре, а позже ее привезли в Москву.
В декабре 1989 года в Павлодаре устраивались Первые Всесоюзные Васильевские чтения, на них пригласили Елену Александровну. Она была слаба, ехать одна не могла, я сопроводила ее. Конференция состоялась в Педагогическом институте. Превозмогая боли и слабость, Елена Александровна провела несколько замечательных дней, посвященных памяти Павла. Она видела интерес к Павлу, хорошую пропаганду его творчества — ее это обрадовало и… скрасило последние дни жизни.
Почти сразу же после поездки в Павлодар Елена Александровна оказалась в литфондовской больнице. Тетя Лена умерла на рассвете 3 февраля 1990 года.
Проводить ее в последний путь пришли несколько человек: близкие люди — Светлана Кедрина с мужем, Ольга Забелина — дочь поэта Евгения Забелина, актриса московской филармонии Людмила Мальцева, фотограф Алексей Коряжкин, мой сын Егор и режиссер В.П. Татенко, прилетевший из Алма-Аты на съемки Елены Александровны. Увы, снимать ему пришлось уже похороны.
Дома сохраняется все, что имеет отношение к поэту и его верной подруге Елене Вяловой.
Елена Александровна и Иван Михайлович были уверены, что музей будет создан не только на родине поэта, но и в Омске, Москве. Музей создан. Он живет на родине поэта в Павлодаре, где Павел начинал свои первые шаги как поэт.
В Москве написаны многие лучшие произведения поэта. Увы, в городе пока нет ни мемориальной доски, ни мемориальной комнаты, где сохранялось бы все накопленное годами наследие. Нет и скульптурного изображения поэта. И все же надеюсь, что когда-нибудь мемориальная доска появится. Может быть, лучшим местом будет Палиха, где бывали радостные дружеские и творческие встречи поэтов. В сквере перед домом хорошо бы вписался небольшой памятник поэта работы Николая Александровича Селиванова.
Послесловие
Елена Александровна родилась в 1909 году, при жизни Льва Николаевича Толстого. Умерла в 1990 году, на пятый год “перестройки”. Прожила 80 лет, из них четыре года с Павлом. Отсидела за этот гражданский брак в общей сложности около 18 лет, правда, последние семь лет на поселении. С 1956 года и до конца своих дней служила одному делу — восстановлению доброго имени Павла и возврату его творчества людям. Ушла с успокоенным сердцем. Маленькая женщина оказалась сильной, мужественной и целеустремленной, многого добилась в деле восстановления доброго имени гражданина и поэта Павла Васильева.
Написала воспоминания о Васильеве; написала главное.
В Павлодаре создан Дом-музей Павла Васильева, и в нем работают преданные Павлу Николаевичу Васильеву люди.
Гронский верил, был убежден, что музей обязательно будет, что его организация — это только вопрос времени. И он, и Елена Александровна обращались со своими письмами к руководству города.
Елена Александровна по-своему создавала музей у себя дома: она собирала все, что могло относиться к Павлу Васильеву — газеты со статьями, журналы, книги, фотографии, изображения поэта. Все это было передано Дому-музею П. Васильева в Павлодаре.