Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2008
И невозможное возможно…
Александр Блок
Автобус остановился у развилки дорог и выпустил пассажира в холодное дождливое утро. Ответвление бетонки, устланное неровными серыми плитами, уходило под прямым углом на восток и скрывалось за сплошной стеной леса, заштрихованного косыми струями бесконечного дождя. Старенький бело-голубой “пазик” быстро растворился в серой кисее непогоды, и даже простуженное гудение мотора сразу проглотил дождь.
Оглядевшись вокруг, пассажир увидел справа деревянную скамью со спинкой. Сверху ее накрывал тесовый скат крыши. Валерий Рюмин, так звали путника, подхватил походный рюкзак, легко перепрыгнул через канаву и нырнул под укрытие.
Дорога, по которой ему предстояло продолжить путь, прямая, как просека, шла на юг. Ее тоже устилали выщербленные бетонные плиты. Валерию оставалось преодолеть еще километров десять, чтобы оказаться в местах, где он родился, провел детство и где не бывал уже десять лет.
В прошлый приезд он точно так же доехал вначале до этой развилки. Как и сегодня, дальше предстояло добираться на попутках. Тогда пришлось ждать пару часов, пока его не подобрал спешащий куда-то по своим делам молчаливый и спокойный, как стог сена, местный лесничий. Валерий определил его должность по форменной одежде и петлицам.
Теперь жизнь в этих краях заметно оживилась, по бетонке постоянно сновали автомобили, и он верил, что скоро продолжит свой путь к родному пепелищу. Позади уже остались Вельск, Верховажье, Чушевицы, Шелота, впереди ожидало Жихово, Двиница, дальше путь лежал на Яхреньгу, Сямжу и Харовск. Всё это места, где прошли ранние годы его детства. Кроме Вельска и Харовска, которые считаются городами, перечисленные названия — группы деревенек, объединенные в сельские советы.
Седой стариной веет от этих названий. Возникли они еще в ту пору, когда новгородские ушкуйники более тысячи лет назад на лодках-ушкуях осваивали эти суровые места в поисках новых земель, удобных для оседлой жизни. В дореволюционные годы поселения назывались волостями, а расстояния между ними — волоками. Ушкуйники прокладывали свои пути по непроходимой тайге, вдоль больших и малых рек, богатых рыбой. Волоком тащили свои лодки через звонкие сосновые боры, поросшие стройными, как церковные свечи, соснами. Пробирались через мрачные ельничные суземы. Дивились в лесах обилию зверья, грибов и ягод. Проходили верховые болота-чисти, кишащие дичью и дающие начало многочисленным ручьям и рекам.
Первые поселенцы по-хозяйски обживали эти суровые места. Они выжигали участки леса, поросшие осиной, ольхой, ивняком, выкорчевывали их, называя эти породы деревьев “дурниной”. А выжженные места до сих пор называют “гарями”. Затем выкорчевывали обгорелые пни. Выворачивали “вагами” из земли оставшиеся корни и вспахивали участки-гари примитивными сохами, превращая их в поля. Сеяли рожь, ячмень, горох и овес, сажали капусту и репу, выращивали лук. Расчищали луга, богатые разнотравьем, и превращали их в пожни, на которых ставили сено. Другие луговины служили местами для выпаса скота — поскотинами.
Длина волоков равна была пути, который проходили первооткрыватели этих мест за световой день, таща на себе лодку и немудреное походное добришко. До середины прошлого века местные жители измеряли здесь по старинке все расстояния волоками.
Ушкуйники рубили в приглянувшихся местах веси и храмы. Вокруг церквей строились волости. В административные единицы их объединяли в ту пору церковные приходы.
Это были крепкие, предприимчивые люди, умеющие помогать друг другу и жить в ладу с окружающей природой. Она кормила их, одевала, укрывала от непогоды и от злых людей. Хотя в этих краях разбойный люд не приживался. Характерно, что с той поры на северные земли никогда не ступала нога завоевателя, и в этих местах не было крепостного права.
Долгие века, когда в деревнях появлялись незнакомые путники и заходили в дом, то там вначале разжигали самовар, кормили, поили гостя, а уж потом спрашивали: кто он и куда идет? Здесь на генетическом уровне была понятна необходимость помогать каждому человеку. В этих суровых условиях люди знали, что они могут выжить, только поддерживая друг друга. Здесь человек всегда был важной частью людского материка. И его гибель становилась потерей для всех.
Предприимчивые люди из этих мест прошли через всю матушку-Сибирь и добрались до далекой Америки. Они оставили по себе добрую память и звонкие географические названия: Хабаровск, Порт Росс, Благовещенск. Их имена навеки вписаны в историю России: Хлебников, Хабаров, Поярков, Ерофеев… И до сих пор множество северян носят те прославленные фамилии.
Давным-давно, чуть ли не с самого основания церковных приходов, тут существовали и приходские школы. Здесь веками господствовали строгие нормы христианской морали. Даже в шестидесятые годы XX столетия жители уже вымирающих к тому времени деревень еще не пользовались замками. Они, уходя из дома, приставляли к двери коромысло, сообщая таким образом, что их дома нет…
В прошлый свой приезд Валерий на себе узнал об обычаях и нравах жителей этих мест. Тогда спешащий лесничий на стареньком зеленом вездеходике производства волынского автозавода, кивнув в ответ на приветствие Валерия, коротко спросил:
— Куда? К кому? Я еду только до Сямжи.
Здесь люди в разных деревнях, отстоящих на десятки километров одна от одной, знают друг друга. Поэтому Валерий также коротко ответил:
— К Павле Константиновне Опалихиной.
— Это близко, — сказал лесничий и всю остальную дорогу сосредоточенно молчал.
Подъехав к первой деревне, он свернул с бетонки на грунтовую дорогу и подрулил к осевшему, словно больному ревматизмом, дому. Кивнув в сторону крытого крылечка, сказал:
— Здесь.
На предложение Валерия оплатить проезд хозяин вездеходика с удивленным сожалением посмотрел на него, как на дауна в третьем поколении.
— Передай Павле Константиновне привет и скажи, что ее сын Иван на той неделе собирается навестить ее.
Словно устав от такой длинной фразы, он неопределенно махнул рукой, включил скорость и быстро развернул свой вездеходик на узкой деревенской улице. Через пару минут автомобиль исчез из виду за покосившимися домишками деревеньки.
Валерий вошел на крыльцо, поднялся по широкой скрипучей лестнице в сени и постучал в дверь.
— Кого там Бог дает? Входите! — донесся до него старческий голос.
Он вошел в избу. У окна под божницей сидела аккуратная сухонькая старушка в белой кофточке, украшенной кружевами, и в темно-коричневой юбке. Она что-то механически вязала на спицах.
Валерий не сразу узнал свою тетю. Он уже собрался спросить, живет ли здесь Павла Константиновна? Но старушка вдруг приветливо улыбнулась ему и сразу стала похожа на ту, которую он помнил и любил с детства.
— Кого вы здесь ищете? — спросила тетя.
— Тебя, тетя Павла, тебя!
— Что-то я вас не припомню, не узнаю, — засомневалась тетя.
— А я вот тебя узнал. Да я племянник твой, сын Алексея, — пояснил Валерий.
— Алексеев сын? А больше похож на деда, Ивана Евсеевича… Это ты, Валерка? Вот радость-то, что навестил старую тетку.
Она тяжело поднялась с лавки и, переваливаясь на изуродованных ревматизмом ногах, заспешила к нему. Он шагнул к ней навстречу и бережно обнял.
— А где братья-то мои, дети ваши? — спросил Валерий.
— Младший, Иван, в Верховажье живет, егерем в лесничестве работает. А старшого, Сашу, уж два года как похоронили, — она заплакала, припав ухом к его груди. — В лесосеке он работал бригадиром-пильщиком. Зимой по глубокому снегу лес валил и отскочить не успел, его лесиной-то и ударило. Позвоночник перебило. Ноги сразу отнялись. Считай, полгода мучился, бедный, и помер летом… А невестка с внучатами перебралась в Сямжу жить. Медсестра она, в районной больнице работает… Все отсюда бегут: вымирают деревни. Только мы, старики, кому бежать некуда, доживаем здесь свой век…
Валерий вспомнил горькие слова писателя Василия Белова. Он когда-то сказал, что руководители страны так старательно стирают грань между городом и деревней, что начисто стерли деревню. А еще вспомнился дед Иван. Он рассказывал, как жили здесь до революции люди. Дед держал пять коров, шесть лошадей, более тридцати овец — и по здешним меркам не считался кулаком. Так, зажиточный хозяин. Справный труженик. С хозяйством управлялись своей многочисленной и трудолюбивой семьей. Умели и любили работать северяне.
— Раздевайся да отдохни, — прервала его воспоминания тетя. — А я самовар поставлю. Есть-то хочешь? У меня щи в печи томятся. Сегодня сварила.
— Да нет, тетя, не хочу. Утром на вокзале плотно позавтракал. А вот чайком душу погрею, озяб что-то… Да, тетя Павла, меня подвез от Шелот здешний лесничий. Он просил передать, что Иван на следующей неделе собирается навестить тебя.
— Вот хорошо-то! Если бы еще догадался внучат привезти ко мне на лето. То-то была бы мне радость.
— А ты позвони ему, — посоветовал Валерий.
— Откуда позвонишь-то? Телефона у нас здесь отроду не бывало.
Через полчаса на столе уютно шумел самовар. Тетя рассказывала о деревенском житье-бытье и пожаловалась, что в прошлом году, летом, у нее украли две трехлитровые банки маринованных рыжиков. Она поставила их остывать на крыльцо, и кто-то спер ее заготовку.
— Это не наши, не местные! — убежденно заявила тетя. — Наши бы так не сделали. Теперь по дороге много чужого люда ездит, вот и озоруют. Ночевать-то останешься? — с надеждой спросила она его.
— Да нет, не знаю, как получится. На кладбище сейчас зайду, могилы деда и брата проведаю. И в свою деревню сходить собираюсь. Родное пепелище навестить надо. Да еще на Двиницу хочу смотаться, тетю Таисию увидать надо. Если припозднюсь здесь, то, конечно, приду.
— Обязательно заходи. О многом тебя порасспросить собираюсь. Но тогда поспеши, — сказала тетя. — Часа через два от магазина автобус на Двиницу пойдет, рабочих повезет. С ним и уедешь.
Прихватив свою поклажу, он отправился дальше в путь. Вначале поднялся на холм к кладбищу. Там отыскал могилу деда, хотя крест на ней давно сгнил. Приметой была двуствольная береза, растущая в изголовье Ивана Евсеевича. Валерий присел на покосившуюся, но чудом уцелевшую скамейку и вспомнил последние дни жизни деда и его похороны.
Иван Евсеевич заболел на мельнице. Дело было в начале лета, и он возил зерно для помола, чтобы муки в доме хватило до нового урожая. Приехав, наверное, впервые в жизни не стал сам заносить мешки, а попросил об этом соседа Валентина, которого за черные волосы и карие глаза, как и всю его родню, звали цыганятами.
Мать Валерия поставила для свекра самовар и собрала ему поесть. Но от еды он отказался, попил чаю с малиновым вареньем и попросил невестку:
— Вера, запряги лошадь в дрожки и отвези меня в больницу, что-то нездоровится мне со вчерашнего дня.
Когда лошадь была запряжена, он вдруг сказал:
— Давай возьмем Валерку. Пусть проедет со мной до сватов. Попрощаться хочу с внуком. Наверное, помирать еду.
— Да что ты, батюшка, — возразила мать Валерия. — Тебе еще жить да жить надо, как мы будем без тебя? Ты нам нужен!
— Спасибо, дочка, на добром слове. Но есть примета такая: кто заболел на мельнице, те чаще всего умирают. Так что возьми внука-то…
Сидя в дрожках на заботливо подстеленной охапке сена, он бережно обнял Валерку за плечи и всю дорогу сосредоточенно молчал. А когда подъехали к дому сватов, к тому самому, где жила сейчас его тетка, сказал внуку:
— Валерка, ты смышленый малец, постарайся выучиться, как мой брат Георгий, и уезжай отсюда. Хоть старики наши и баяли, что “где человек родился — там и пригодился”. Теперь стало не так. Здесь скоро все придет в упадок и никакой жизни не будет. Веры люди лишились. Довели коммунисты наш край до точки: хлебороба от земли-кормилицы оторвали, отобрали у человека веками нажитое добро, настоящих тружеников с сумой по миру пустили. Одни бездельники, нечевухи и воры только и живут. Комиссарами они заделались. От этого, я думаю, они и сгинут…
Только с годами Валерий осознал и оценил пророчество деда. А сделано оно было вскоре после войны. Тогда еще и деревни-то не вымирали.
На прощание дед обнял внука, поцеловал в темечко и сказал:
— Храни тебя Бог! Не забывай меня. Будь умницей. Учись!
Дальше все произошло так, как и предсказал Иван Евсеевич. Приехав в больницу (она находилась в Шелотах), мать Валерия пошла искать врача, а дед сел за стол в приемной палате. Врач делал обход больных. Узнав, что она привезла своего свекра, он поспешил к деду. Ивана Евсеевича уважали в здешних местах. Когда они вошли в приемную палату, он словно спал, положив голову на столешницу. Натруженное за жизнь сердце не выдержало.
Хоронили деда всей волостью. Председатель сельсовета удивленно сказал на похоронах, что когда провожали в прошлом году в последний путь секретаря райкома, то народу было меньше.
Воспоминания острой болью отозвались в сердце Валерия. Он впервые почувствовал тогда острые, пульсирующие уколы в груди.
“Дедушка, я никогда не забывал тебя, — мысленно обратился Валерий к деду. — Я не раз спотыкался в этой жизни, бывало, что беспомощно барахтался, терял ориентиры, но всегда старался идти вперед, помнил твой наказ — окончил университет… Вечная тебе память, и, надеюсь, что Господь Бог упокоил душу твою и принял ее в Царство Небесное за то, что был ты при жизни добрым человеком, хорошим солдатом и честным тружеником. Прощай, Иван Евсеевич!..”.
Могилу брата он нашел по латунной табличке, на которой были выгравированы фамилия, имя, отчество и даты его недолгой жизни. Он молча постоял над ней, склонив голову, поклонился и пошел вниз по луговой дороге к деревне со звонким названием “Загоскино”, где находился магазин.
Через час Валерий был у тети Таисии. Она одиноко жила в маленьком домике недалеко от школы. Перед войной к Таисии посватался самый завидный из местных женихов — Леонид Хабаров — гармонист, работяга, неунывающий весельчак. Он погиб в конце войны где-то на подступах к Берлину. У Таисии осталась на память о любимом человеке только фотография молодого улыбающегося парня с соломенного цвета чубом и с погонами старшего лейтенанта. Она вначале жила с матерью, а после ее смерти коротала свой век в маленьком, добротно срубленном домике.
Тетю Таисию он увидал, когда подходил к ее жилью. Она копалась в огороде на грядках, на которых пышными розоватыми кустами цвела картошка. Тетка сразу узнала племянника, словно заранее знала о его приезде.
— Недаром вчера весь вечер кошка на подоконнике просидела да проумывалась, а сегодня с утра над окном ласточка щебетала, будто сказать хотела, что дорогого гостя ожидать надо. Вот я и ожидала. С самого утра выглядывала: кто придет?
Они проговорили весь вечер. Вспомнили родственников, и близких, и далеких. Вспомнили те годы, когда ходил он в школу, которая была недалеко от дома тети Таисии, но в десяти километрах от его родной деревни. В непогоду он всегда оставался у тетки ночевать. Они пекли тогда на ужин картошку в лежанке и ели ее с солеными рыжиками, часто без хлеба. Потому, как обычно, его у них не было.
Вспоминая Павлу Константиновну, ее сыновей и внуков, тетя Таисия сказала:
— А ты знаешь, что летось у твоей тетки лихие люди две банки рыжиков украли? Но это не наши, не местные! Как бетонку-то здесь построили, так воровство-то и началось: много чужого люда по ней ездит. Креста на них нет.
Валерий понял, каким диким, каким вопиющим событием был для них этот факт воровства! Они не могли уразуметь, как можно вот так бессовестно взять чужое добро.
Тетя Таисия была хорошо осведомлена о жизни всех его знакомых. Валерий расспрашивал о своих одноклассниках. Особенно его интересовала судьба младшего друга его молодости — Андрея Дружинина. Валерий был старше Андрея на шесть лет. Но когда-то они вместе ходили по грибы, вместе пасли телят, и Андрей всегда старался прочитать те книги, что читал Валерий. Так из младшего друга он стал просто другом.
Сближало их и то, что мать Андрея в те годы, как и отец Валерия, была в тюрьме. Ее посадили по пресловутому указу “О трех колосках”. Отец его друга вернулся с фронта в 1943 году калекой. Через два года он умер от тяжелых ран. В голодном 1946-м, чтобы прокормить семью, мать Андрея после уборки урожая собирала оставшиеся на полях колоски, за что и получила 5 лет тюрьмы. Мальчишку воспитывала бабушка.
После службы в армии Андрей окончил лесотехнический техникум, работал механиком в леспромхозе. У него была большая семья: трое сыновей и две дочери. Жена его, Светлана, преподавала математику в школе, и жили они, по здешним меркам, вполне зажиточно. Об этом Валерий знал из писем, которые чаще всего ему писала Светлана, и по прошлым приездам. Он всегда останавливался у Андрея на сутки. Но что-то случилось с его другом, уже года три как они перестали отвечать на его письма.
— Запил твой Андрей, — сообщила тетя. — Уже третий год, считай. Его и с работы за пьянку недавно выгнали… Да много мужиков здесь спиваются. И не только мужики. Давеча, вон, девки молодые, школьницы, по околице идут мимо дома и срамные частушки с матюгами поют. Я крикнула им: “Что вы тут горлопаните, бессовестные? Вас за такое на 15 суток посадить надо”. А им хоть бы что! Меня обматерили в ответ, и все. Пьяные, как стервы, — пояснила Таисия и перекрестилась на образа. — Когда это было видано в наших местах, чтобы школьницы пили? Грех-то какой…
На следующее утро Валерий поехал в Сямжу с целью навестить своего друга. Увиденное тогда потрясло его…
В этот приезд сидеть под дождем пришлось недолго. Вначале он заметил темное пятно на дороге, затем до него донеслось ровное гудение мотора. Вскоре сквозь сетку дождя появился мощный “КамАЗ”, тянувший огромную, как стог соломы, фуру. Валерий, подхватив свою поклажу, быстро перепрыгнул на обочину дороги и поднял руку. Автомобиль послушно затормозил и остановился так, что кабина оказалась напротив него.
Дверца изнутри распахнулась, и из проема выглянуло улыбающееся лицо водителя. Валерий начал объяснять, что ему надо подъехать, и совсем недалеко. Шофер перебил его:
— Потом расскажешь, что тебе надо. Влезай быстрее, а то совсем промокнешь.
Валерий рывком перебросил свое тело в просторную кабину тягача и уселся на пружинистое сиденье. Он с наслаждением вытянул ноги и расслабился. После зябкого дождя теплая сухая кабина показалась уютной, как горная хижина с горящим камином.
— Мне недалеко, — сказал он шоферу. — Километров десять отсюда.
— Да хоть бы и далеко. Я до Вологды еду. Машина железная — довезет! Вдвоем в дороге веселее, — ответил водитель. — А ты, значит, в Азиево? Знаю, знаю эти места. Не раз приходилось там бывать.
Валерий внимательно посмотрел на шофера. Это был молодой мужчина лет тридцати, русоволосый и голубоглазый, как большинство северян. Он вел свой тяжеленный трехосный грузовик, словно легковушку. Видимо, не раз проезжал по этой дороге.
— Издалека путешествуешь? — спросил водитель Валерия.
— Издалека. С Донбасса.
— Шахтер, значит?
— Да нет, давно уж переквалифицировался в учителя.
— А чего в наши края? — продолжал расспрашивать водитель.
— Да родился я здесь.
— И давно на родине не был?
— Десять лет не был.
— Родственники-то здесь остались?
— Нет уже никого. Еду поклониться могилам, да хочу побывать и на родном пепелище.
— Тянет, значит, в родные-то места?
— Еще как тянет! Даже во сне их вижу.
— А где тебе в Азиево-то надо? — спросил водитель.
— Да поближе к погосту. Там могилы деда, бабушки и двоюродного брата…
— Так это за следующим поворотом будет, — сообщил Валерию водитель.
— Сколько с меня за проезд?
— Да ты что? — удивился шофер. — Я с учителей денег не беру. Да и как брать с попутчиков? Машина же везла. Она железная. Ты ей не в тягость. А мне с пассажиром в дороге веселее.
— Ну, тогда спасибо тебе, добрый человек.
Он пожал водителю руку и выпрыгнул на мокрую обочину дороги. Дождь кончился, но было прохладно, несмотря на июнь месяц. Слева от него стояло десятка два покосившихся домов. Это все, что осталось от большого, по здешним меркам, села. Стояло оно под горой, во времена его детства на горе красовалась нарядная и стройная пятиглавая церковь, посвященная Николаю-Угоднику. Когда-то здесь жило более двухсот семей.
Валерий вышел на пригорок к кладбищу. Отсюда открывался прекрасный вид на всю волость. Четыре деревни одна за одной были нанизаны, как бусинки, на старую дорогу длиной километров в пять. В этом месте она гигантской дугой прогибалась к востоку.
“Словно лук древнего охотника”, — подумал Валерий.
Края этого лука теперь тугой тетивой стягивала серая нитка бетонки. Обходя деревни, она заметно сокращала транспорту путь по волости и, конечно, делала его более безопасным. Сейчас по ней разноцветными жуками сновали взад-вперед легковушки. Но больше всех было большегрузных закрытых фур. Они, сбившись в цепочки по пять-шесть автомобилей, уверенно тянули свои грузные прицепы.
Местные жители и сейчас называют дорогу “большой”. Проложена она в незапамятные времена. Дорога издавна соединяла Москву и Архангельск, проходя через Вологду, Ярославль и бесконечное количество волостей. Когда-то по ней вихрем промчался по своим делам молодой царь Петр Алексеевич, которого история и народ назвали “Великим”. По этой дороге вслед за рыбным обозом прошагал неугомонный Михайло Ломоносов. По ней гоняли лихие почтовые тройки предки Валерия. До сих пор в народе живут легенды и предания, связанные с событиями, произошедшими на этой дороге. А на гулянках люди и теперь поют ямщицкие песни.
Этот холм был самым высоким местом в волости. Символично и то, что именно здесь хоронили своих усопших люди. Они, словно из бесконечного уважения и скорби по ушедшим, отдавали им самое видное место. С этого холма просматривалась вся волость, все дома в деревнях. И из любого уголка, из каждого дома можно было увидеть на холме стройную белую церковь с голубым куполом и золотыми маковками, увенчанными узорчатыми крестами. Вокруг церкви, по периметру кладбищенской ограды, росли старые липы, светлые березы, виднелись островерхие темные шатры елей, а на восточной стороне кладбища умудрился выживать в этом суровом климате могучий задумчивый вяз.
Но больше всего поразило Валерия то, что вокруг разрушенной церкви шла работа. Бесформенные груды кирпича, которые валялись здесь после окончательного разрушения церкви, были разобраны. Целые, тщательно очищенные от раствора, сложены в прямоугольные кубы и по-хозяйски накрыты полиэтиленовой пленкой. Недалеко от очищенного от мусора фундамента стоял вагончик-бытовка, рядом с ним перемешивала раствор небольшая электрическая бетономешалка.
На всей строительной площадке ощущался непривычный для социализма порядок. Даже мешки с цементом и кучи песка были аккуратно сложены под навесами. Пятеро рабочих в добротных спецовках деловито сновали по стройке. Они заканчивали укрепление старого фундамента и настилали на него для гидроизоляции черные ленты рубероида. Рядом на деревянных поддонах ждали своей очереди аккуратные кубы нового, красного, пористого кирпича. Все было готово к тому, чтобы начать возводить новые стены.
Валерий хорошо знал, как разрушали церковь, об этом часто вспоминали в семье. Сразу после революции местный борец за светлое будущее сбросил колокола с колокольни. Он же пытался сорвать и кресты с церковных маковок, но тяжело заболел, и на этом разрушение храма прекратилось. Люди усмотрели в болезни новоявленного атеиста проявление гнева Божьего. Дальнейшие покушения на церковь прекратили даже самые отъявленные безбожники. Долгие годы храм стоял закрытый на большой амбарный замок.
Мальчишками Валерий со сверстниками иногда приставляли к окнам камни и, влезши на фундамент, с каким-то внутренним трепетом заглядывали внутрь церкви. Валерий хорошо помнил, как его всегда при этом охватывало ощущение непонятного волнения от торжественной красоты, которую он видел внутри храма. Золотом сиял иконостас. Казалось, что рамы икон и резные позолоченные украшения светятся собственным светом. От них исходила неслышимая, но торжественная и величественная мелодия. Он смотрел тогда на аналой, на позолоченные шпили рядом с ним, увенчанные восьмиугольными звездами, внутри которых сияли чистыми красками лики икон Иисуса Христа и пресвятой Богородицы.
В 60-х годах, во времена хрущевского гонения на церковь, храм разрушили до основания. Взрывать его было нельзя: вокруг церкви размещалось кладбище. Даже у самых отъявленных атеистов не возникла мысль громом взрывов нарушить покой усопших. Но тогда подогнали два мощных трактора, оплели простенки металлическими тросами, зацепили их за сцепные устройства тракторов и, утюжа по могилам колесами взад и вперед, рывками рвали стены. И вот теперь нашлась странная для нашего времени душа, решившая возродить этот храм на его бывшем месте.
По восстановленному ленточному фундаменту, как по чертежу, можно было представить планировку храма. В западной части намечались две параллельных полоски входа, затем шел мощный квадрат, на который опиралась многоступенчатая, как ракета, башня колокольни. Затем фундамент представлял просторный прямоугольник, над ним размещался главный интерьер храма с куполом и пятью главками-маковками. С восточной стороны к нему примыкала полукруглая бочка апсиды — алтарная часть церкви.
Валерий спросил рабочих, чем это они тут заняты?
— Да вот, храм восстанавливаем, — ответил молодой, крепкий, русоволосый парень, видимо, выполнявший обязанности бригадира. Из нагрудного кармана его спецовки торчали авторучка, узкий блокнот и желтая полоска плотницкого складного метра.
— И кто же взял на себя такую заботу и такие расходы? — спросил Валерий.
— Да есть у нас такой. Крутой мужик, он родом из этой волости, а сам имеет мебельный комбинат в районном центре. Хорошие башли зашибает! Вот и взялся церковь строить, — пояснил ему все тот же молодой строитель. — Говорят, его дед когда-то ее разрушил. Так внук грехи деда замаливает.
— Как зовут этого мецената? — спросил Валерий.
— Андреем Павловичем Дружининым, — ответил бригадир.
— А где он теперь обитает? Мне бы увидать его надо. Мы с ним знакомы с давних времен. Как к нему отсюда добраться? — обрушил удивленный Валерий на своего собеседника ворох вопросов.
— Да он скоро сам сюда подъедет, сулился к обеду быть. Он пунктуален, как телевизионная программа, — козырнул неожиданным сравнением строитель. — Так что через час нагрянет, ждите!
Валерий попросил у строителей топор, пилу-ножовку, несколько деревянных брусков, молоток, горсть гвоздей и отправился восстанавливать скамейку у могилы деда. Работа была нетрудная и не мешала Валерию вспоминать свою последнюю встречу с Андреем. Тогда, после распада “единого и неделимого”, перед ним предстал опустившийся человек, пытающийся объяснить свое поведение чуть ли не нравственными и идеологическими причинами. На все увещевания Валерия бросить пьянку он отвечал:
— Ты понимаешь? Я — раб! Я — крепостной! Я хуже рабочей скотины в этом государстве себя чувствую. Посуди сам: работаю механиком. Все оборудование безнадежно устарело. А план подай! Каждый шнурок от власти норовит потоптаться на нас, обвинить во всех грехах, а сам ни за что не отвечает и помогать нам ничем не желает… Я зарабатываю неплохие деньги, а потратить их, как мне бы хотелось, не могу! Даже съездить на курорт некогда. Летом во время отпуска надо сена для коровы наставить, а то ведь и семью кормить будет нечем. А у меня пятеро детей. Девчата вон подрастают. Им баско одеваться хочется, а в магазине только спецовки да фуфайки продают, да еще сапоги резиновые. Самый ходовой товар: водка, сигареты, соль, хозяйственное мыло, да одеколон “Гвоздика”, запаха которого даже комары боятся, а люди — пьют! Дочки, чтобы приличную одежку купить, в Москву или в Архангельск едут. Но и там все из-под полы, все с рук барыг, все по блату. Иначе не купишь. Да и не покупаем мы, а достаем! Словцо-то какое поганое… Выходные дни я на огороде торчу. Картошку, лук, огурцы, капусту вырастить надо, а то зимой придется и зубы на полку выложить. А подходит пора грибов да ягод, так всей семьей сутками в тайге сидеть приходится: заготовки на зиму сделать необходимо. Иначе с такой оравой не выживешь. Вот от всего этого — от тоски, от беспредела, от безысходности — не только я, все здесь пьют! Думаешь, я не понимаю, что плохо делаю, что моя Светлана со мной совсем извелась? Уж сколько раз давал себе слово, что завяжу. Но наступает новый день, иду по улице, вижу своих подвыпивших дружков, и кажется, что они живут более интересной жизнью, чем я. Что-то хотят. О чем-то спорят. А я живу, как трава подножная: ни цели, ни радости, ни перспективы…
Валерия тогда потрясла безысходность рассуждений друга. Потрясло, обидело и то, что он перестал отвечать на его письма. И вот такое неожиданное и радостное известие: Андрей не только не спился, но выстоял, справился со своим пороком, успешно работает и даже взялся восстановить церковь в их родной волости.
“И почему он начал возрождение свое с храма? — думал Валерий. — Так стало модно? Что-то тут непохоже на моду”.
Валерий не сомневался, что более глубокие, более сильные, чем мода, причины и чувства заставили его друга приняться за восстановление храма. Видимо, какое-то сокрушительное душевное потрясение произошло в его жизни. Какое же? Он не стал расспрашивать строителей, надеясь, что Андрей сам все ему расскажет.
Он вспомнил, как в школе и в университете им внушали, что до революции простой народ в России был отсталым, темным, забитым и эстетически неразвитым людом. Но после окончания ВУЗа он основательно поменял свои взгляды. Причиною этому стало общение его с другом, скульптором, народным художником Украины — Николаем Ясиненко. Николай окончил Московский художественный институт. Он прекрасно знал историю искусства и сильно повлиял на мировоззрение Валерия. Как собственную беду переживал художник начавшийся распад великой державы. Валерий, как-то сидя в его мастерской и попивая красное сухое вино, заговорил о дремучести и темноте простого народа до революции. Николай Васильевич тогда буквально взбеленился:
— Зачем ты повторяешь эти пропагандистские глупости? — возмутился художник. — Вот когда большевики разрушили церкви и перестреляли священников, народ был опрокинут в пьянство и невежество, в те самые дремучесть и темноту, о которых ты тут глаголешь. Посуди сам, в каждом селе обязательно стояла церковь. Архитектура храмов создавалась очень талантливыми людьми. На протяжении столетий отбиралось все лучшее. А ты вспомни, как церкви вписывались в пейзаж, как они украшали и дополняли его! Думаешь, случайно предки наши так заботились о красоте своих жилищ? Все эти мезонинчики, балкончики, крылечки, резные наличники создавались в подражание церковной архитектуре талантливыми народными умельцами. Мастера учились у строителей церквей и добавляли что-то свое, а профессионалы учились у народа, так шел постоянный творческий процесс… Вот ты, — горячо продолжал Николай Васильевич, — когда впервые увидал хорошую живопись? Когда к бабушке в Москву попал? А почти в каждой деревне каждый человек с младенчества ходил в церковь и видел настоящие шедевры, замечательные образцы живописи. Ведь иконописцы свято соблюдали канон, а каноны и лучшие иконы создавались гениями, такими как Андрей Рублев, Феофан Грек, Дионисий. Для того чтобы внести что-то свое, надо было написать лучше. И они гениальным дарованием своим творили новые каноны… А теперь вспомни, как идет служба. Какая высокая культура пения бытует в православных обрядах. Да это же опера! И каждый прихожанин поет молитвы. Поет без музыки — а капелла! Что требует особого мастерства, идеального слуха, духовной причастности к службе. И каждый прихожанин — непосредственный участник этого высокохудожественного обряда. С точки зрения духовного и эстетического воспитания простой народ в большинстве своем был развитей, выше нас, безбожников. Ты даже представить не в состоянии, что потеряли мы с введением государственного атеизма. Душу народную большевички укокошили…
“Это поразительно, — думал Валерий, — что Андрей начал возрождение своей малой родины именно с духовности земляков”.
Через час новенькая скамейка стояла у могилы Ивана Евсеевича. Валерий поправил холмик над могилой деда и задумался о том, как бы соорудить над могилой небольшой обелиск.
В этот момент к нему подошел бригадир строителей и сказал:
— А вот, кажется, и хозяин спешит к нам, — он указал на серебристый внедорожник, свернувший с бетонки на грунтовую дорогу, идущую к церкви.
— Пожалуйста, не говорите ему, что я его жду, — попросил бригадира Валерий, — пусть сам увидит. Это для него будет сюрпризом.
Он сел на скамейку и, волнуясь, стал ждать. Через пару минут джип обогнул холм, выскочил на его вершину и подрулил к бытовке. Из автомобиля энергично выпрыгнул крепкий, среднего роста мужчина, совершенно седой. Кожа лица его от постоянного пребывания на солнце обветрилась и задубела до красноты, что только подчеркивало серебристую чистоту его шевелюры и пронзительную синеву глаз. Он первым делом поздоровался с каждым из рабочих за руку и тут обратил внимание на человека, сидящего на скамейке. Андрей внимательно посмотрел на чужака, сделал несколько неуверенных шагов в его сторону, остановился и сказал:
— Валерий, ты, что ли?
— Я, Андрей, я! — ответил Валерий и пошел к другу.
Андрей бросился ему навстречу и, крепко обхватив за плечи, зачастил:
— Вот радость-то! Какими судьбами? Я несколько раз пытался дозвониться до тебя, но у вас, видимо, телефоны поменялись. А адрес твой после смерти Светланы я потерял.
— А что со Светланой? — растерянно спросил Валерий.
— Да вот уже считай почти девять лет, как ее не стало. Я во всем виноват, — поникшим голосом сказал Андрей. — Но об этом потом. Все сегодня расскажу. Сейчас ко мне домой поедем. — Борис! — обратился он к бригадиру. — Вот тебе ведомость, вот деньги, выдай ребятам зарплату.
Он протянул строителю пластмассовую папку с документами и деньгами и, задумавшись на мгновение, достал из джипа портмоне, вытащил из него пачку денег и, отсчитав пять пятисотенных купюр, протянул их бригадиру.
— А это премия ребятам, в честь приезда моего друга. Только не на пропой! Узнаю, что пропили, из следующей зарплаты вычту, — строгим голосом предупредил он рабочих. — Чтобы до копейки женам отдали. Я обязательно их спрошу.
— Сурово ты с ними, — усмехнулся Валерий.
— Нормально! Не хочу, чтобы они испытали то, что я пережил. Тяжко все это… Но поехали домой. Я все по дороге тебе расскажу, а дома кое-что интересное покажу.
Премия явно вдохновила рабочих. И они, прощаясь со своим работодателем и его гостем, шутливо попросили Валерия:
— Приезжайте к нам почаще. Глядишь, нам заработки хозяин повысит.
В дороге Валерий узнал трагическую историю своего друга.
Лет девять тому назад зима в этих широтах началась рано. Снегопады и метели за неделю замели все вокруг. И сразу ударили холода. В ту смутную пору семья Андрея буквально бедствовала, учителям зарплату задерживали по полгода. Временами денег не хватало на питание. А он остался без работы и перебивался редкими халтурками. В основном подрабатывал грузчиком.
Но в ту осень ему повезло. Его нанял начальник местной автоколонны сделать электрическую проводку в только что построенном им шикарном особняке. Для Андрея дело это было привычным, и он быстро и качественно сделал работу. Начальник автоколонны остался доволен и безоговорочно заплатил оговоренную сумму.
Довольный собой он возвращался домой, ощущая во внутреннем кармане пиджака солидную пачку денег. Около автовокзала Андрея перехватили его “дружки”, предложили зайти в буфет и выпить за их счет. И он зашел… Через два дня его нашла Светлана, валявшегося на полу автовокзала без копейки в кармане, грязного, обросшего пегой щетиной, похожего на профессионального бомжа.
Приведя мужа домой, она, как малого ребенка, отмыла его в ванной, переодела в чистое теплое белье и сказала, что готова дать ему развод, дальше терпеть его выходки она не в силах.
“Ну и пошла к е… матери”, — впервые за все годы совместной жизни он оскорбил ее грубым словом.
Светлана заплакала от бессилия, от невозможности вернуть его в нормальное человеческое состояние. Она накинула на плечи свою изрядно поношенную шубку из искусственного каракуля и бросилась вон из дома. Не видя перед собой дороги, брела по вечерней заснеженной улице, куда глаза глядят… На окраине поселка ее сбил проезжающий на большой скорости автомобиль.
Удар был так силен, что она потеряла сознание и отлетела в сугроб. Водитель автомобиля уехал с места аварии, не оказав пострадавшей помощи. Через час ее нашли случайные прохожие. У Светланы были поломаны ребра и кости таза, врачи констатировали сильнейшее переохлаждение организма. Спасти ее не удалось.
Перед смертью она пришла в себя и сказала Андрею:
“Я люблю тебя и много лет была счастлива с тобой. За это я благодарна тебе, и у меня нет в сердце обиды на тебя. Я все тебе простила. Прости и ты меня. И помоги детям встать на ноги. Ты же можешь быть сильным, когда захочешь…”.
— Она меня простила! Понимаешь? Меня, негодяя, так грубо обидевшего ее, простила. Иногда кажется, лучше бы прокляла… Но я себя все эти годы простить не могу. Вернее, не хочу. До сих пор порато на душе. Без слез даже вспоминать тот разговор не могу. Почему мы, русские, такие безалаберные, что только непоправимая беда заставляет нас опомниться и взяться за ум?
Андрей вдруг остановил джип, вышел из машины, сел на обочину, уткнулся лицом в колени, и Валерий увидал, как судорожно затряслись его плечи от тяжелых, сдерживаемых, мучительных рыданий. Он не стал подходить к нему и что-то говорить другу. Валерий понял, что любые слова сейчас бессильны, прозвучат пошло и банально.
Через несколько минут, справившись со своими эмоциями, Андрей сел за руль и, не глядя на Валерия, сказал:
— Спасибо, что не стал меня успокаивать. Со своей бедой я должен справляться сам. Кстати, я и храм восстанавливаю, чтобы как-то перед людьми и Богом замолить свою вину и грех моего деда, когда-то сбросившего колокола с церкви. А главное, чтобы в нем молились за упокой души моей Светланы.
Дальше они ехали молча. Через полчаса прибыли на место. Двухэтажный дом Андрея с мезонином, сложенный из ровных, обработанных на станках, бревен, сиял теплым желтым светом. Большие окна-пакеты обрамляли резные наличники. Чувствовалось, что автор проекта тщательно следовал традициям русской народной архитектуры, широко распространенной здесь, на Севере, еще с конца XIX века.
Внутри же дома в наличии были все достижения современной цивилизации. Только русская печь, облицованная красным гладким, как стекло, кирпичом, а по фундаменту синими изразцами, придавала большой комнате вид старинной горницы, какие создавали наши предки в позапрошлом веке.
Пригласив Валерия зайти в комнату и присесть к столу, Андрей хозяйским жестом распахнул стеклянные дверцы шкафа-буфета. На двух нижних полках сверкала золотистыми и серебристыми этикетками настоящая выставка вин, водок, наливок и коньяков.
— Выпьешь с устатку-то? — спросил хозяин, окая, как большинство северян.
— Да один-то я как-то не привык.
— Почему один? — удивился Андрей. — Я за твой приезд тоже стопочку пропущу.
— А тебе можно? — затревожился Валерий.
— Почему нельзя? Я же не подшивался, не кодировался. Я просто понял, что пить без меры, как это делают алкоголики, нельзя. Это беда, грех великий. А в хорошей компании да с дорогим гостем — не грешно. Ты не беспокойся обо мне. Я сознательно с этим злом завязал. И уже никакие соблазны, никакие провокации мне не страшны.
— Ну, тогда по стопочке коньяку можно, — согласился Валерий.
— Тогда я тебя угощу не коньяком, а настойкой. Я ее по рецепту моей бабушки Алевтины Афанасьевны делаю. Кстати, бабушка моя твоему деду двоюродной сестрой приходилась, так что мы не просто давние друзья, но и родственники. Настойку она делала на почках смородины и на можжевеловых ягодах и, конечно, использовала самогон собственного производства и особой очистки. Но я самогон не гоню, довольствуюсь марочной водкой. Но тоже неплохо получается. Я надеюсь, ты по достоинству оценишь рецепт моей бабушки.
Настойка действительно оказалась прекрасной. Горьковато-смолистый вкус можжевеловых ягод делал ее похожей на “охотничью” водку, но тонкий аромат смородинных почек придавал прохладную легкость и замечательное послевкусье. Освежающий аромат чувствовался долгое время даже после небольшого глотка этого напитка.
Валерий остался у своего друга на сутки. К вечеру они истопили баньку, славно попарились с березовыми веничками, а затем до полуночи сидели у камина. И Валерий узнал удивительную историю, как его друг стал крутым мужиком и “новым русским”.
Андрей рассказал ему, как целый год после смерти Светланы он не мог прийти в себя. Он больше не пил спиртного, ни с кем не общался. Не было у него работы, заботы и желания жить. Дети боялись за его душевное состояние. Старший сын Андрея Даниил к тому времени окончил Лесотехнический институт, женился и жил в Вологде в однокомнатной квартире, так называемой “малосемейке”. Комнатка была так мала, что после рождения внука, которого назвали в честь деда Андреем, некуда было поставить даже мешок с картошкой. А на балконе продукты постоянно прихватывал мороз.
Андрей приехал к сыну, погостил у него пару дней, посмотрел на житье-бытье своих детей, сделал замеры балкона и, ничего не говоря, уехал домой. Он из районного поселка, где жил с семьей, вернулся в их родную деревню. Там стоял построенный еще дедом добротный дом-пятистенок. Дом уже несколько лет сиротливо стоял с заколоченными дверями и окнами. С какой-то яростью сорвал Андрей все эти доски и дня три наводил в доме порядок: мыл полы, стены, окна, протопил печи. В общем, обжил дедовское гнездо.
В старом доме была прекрасная столярная мастерская, созданная тоже дедом. Хранился в ней и набор столярных инструментов. А в пору его работы механиком он купил набор инструментов, упакованных в одном чемодане. Там, на базе электродрели были: циркулярная пила, рубанок, токарный и сверлильный станки. Набор этот рекламировали в журнале “Наука и жизнь”, там его назвали “завод в чемодане”, и это было абсолютно верно.
— Вначале я прошел по брошенным домам, — рассказывал Андрей. — И, грешным делом, побраконьерствовал. Почти в каждом доме были какие-то заготовки. Вот, например, в вашем нашел с десяток сухих стволов карельской березы. Видимо, твой отец собирался из нее что-то сделать. Стволы лежали под крышей на чердаке. Торцы закрашены охрой. За годы они высохли, выстоялись, аж звенели. Прекрасный материал получился для рам… У твоих соседей Котковых нашел в амбаре несколько ларей. Это ящики, в которых зерно хранили. Все в дело пустил. Это и стало моим стартовым капиталом, как теперь принято говорить.
За неделю Андрей сделал для балкона рамы и ящик для хранения картошки. Причем последний переделывал несколько раз. Вначале просто сколотил из досок емкость для овощей. Потом понял, что везти такой громоздкий предмет будет неудобно. Сделал панели, которые легко при помощи шурупов собирались в ящик. Уже намерился везти все это к сыну, да сообразил, что зимой картошка, да и овощи, которые будут храниться на балконе, померзнут при наших-то морозах.
Сделал ящик двойным, а между слоями досок проложил маты из пенополиуретана. Это отличный утеплитель. Но и такой вариант после некоторых размышлений не устроил его. Необходимо было придумать подогрев, который можно было бы включать во время сильных холодов. Андрей положил на дно ящика электрическую грелку, а сверху над ней разместил деревянную решетку. И все это привез сыну.
За два выходных дня они с Даниилом подготовили балкон к зиме. Их работу увидали соседи. А в доме — 80 квартир! И у всех хозяев одинаковые проблемы. Так он получил свой первый заказ и тут же оформил контракт. События эти пришлись на середину лета, времени до осени оставалось совсем немного.
— А сорок семь человек сделали мне заказ и даже дали аванс, — рассказывал Андрей. — Я эту цифру навсегда запомню. Понимаешь, я все просчитал по ценам, какие были у них на городском рынке. Я понял, что это дело может стать моей золотой жилой. Цены сознательно установил поменьше, чем на рынке. Налогов-то в то время я еще не платил.
Вернулся тогда Андрей домой и пошел на поклон к бывшему начальнику автоколонны, который за бесценок сумел прихватить все автохозяйство района. Но, видимо, не в коня корм. Наладить толком работу тот не сумел. Сотрудников уволил, технику или продавал на металлолом, или она бесхозной ржавела около бывших гаражей. Сторговал у него Андрей старенький трактор с прицепом. За неделю с младшим сыном Николаем перебрали машину. Отремонтировали для него прицеп. Торопились, работали по 15-16 часов в сутки.
И поехал он на тракторе в родную волость, нанял там трех маявшихся от безработицы мужиков. Обговорил с ними условия работы и оплаты. Предупредил, что за запах спиртного на работе выгонит, и никакие самые убедительные причины на него не подействуют. Выпивать разрешается только в выходные дни, по праздникам и не до поросячьего визга, как они привыкли, а так, как делали это наши предки: аккуратно и с умом.
Мужики, почувствовав, что дело предстоит стоящее, взяли себя в руки. Только одного он выгнал, да и то через месяц снова взял. До сих пор они у него бригадирами работают.
— Ты их должен знать, — говорил Андрей. — Это Михаил Жарков, Вячеслав Поярков и Петр Афонин.
— Их-то я уже не помню, но родню их, конечно, знаю, — подтвердил Валерий.
Первым делом организовали они экспедицию по заготовке и сбору материалов. Обошли и обшарили все покинутые дома, а их в волости оказалось более двухсот. Нашли припасенные когда-то мастеровыми мужиками брусья, доски, балки. Разобрали лари, старую, но добротную мебель, перебрали тес на прохудившихся крышах. Все ценное свезли на сеновал к Андрею.
— В общем, откровенно помародерствовали по брошенным домам. Хотя, не сделай мы это, все бы сгнило или сгорело. Люди-то на дрова уже брошенные дома к тому времени растаскивать начали, — рассказал Андрей.
Поставили они еще пару верстаков. Андрей попросил старшего сына купить несколько тюков утеплителя. И сделали они не 47, а полторы сотни ящиков и почти сотню комплектов рам. Риск оправдался.
В конце августа на тракторе переправили все изделия в Вологду. До середины октября работали без выходных. Хозяева квартир были очень довольны. Это и стало лучшей рекламой его, еще юридически не оформленной, фирмы. Заработок получился приличный. И решили мастера не бросать это дело. Спрос на такое имущество в северных городах и поселках большой.
Собрал тогда на совет Андрей своих детей и соратников, с которыми начинал дело, и предложил на паях создать фирму. А за зиму оформить все документы и оборудовать добротный столярный цех. Сыновья Даниил и Виктор — инженеры, младший Николай — техник. Старшая дочь Анна — бухгалтер. Да и его соратники почувствовали вкус к деньгам и хорошей работе.
Все горячо взялись за дело. Сыновья занялись подготовкой и закупкой оборудования. Андрей с дочерью взяли на себя бремя по юридическому оформлению ОАО “Собор”.
— Самые страшные люди в нашей стране — это чиновники, — с грустной улыбкой рассказывал о своем хождении по мукам Андрей. — Первая реакция чиновников до тошноты одинакова: “Откуда ты такой взялся на мою голову? Видите ли, он хозяином фирмы вздумал заделаться. А больше ты ничего не хочешь? Может, тебе еще и хлеб с маслом и чашечкой кофе бесплатно по утрам в постель подавать?”. А один районный начальник с тоской в голосе заявил: “Иосифа Виссарионовича на вас нынче нет. Отправил бы он тебя на Колыму лет на десять, тогда бы ты передумал заниматься эксплуатацией трудового народа”. В общем, полный беспредел царит в этом вопросе в нашем отечестве. Вначале все чиновники поголовно стремятся не допустить создания фирм, а когда понимают, что остановить напор невозможно, стремятся содрать с предпринимателя побольше взяток. И никого не боятся. Законы для них — не указ, — с горечью рассказывал Андрей.
Но, тем не менее, всеми правдами и неправдами ему удалось зарегистрировать свою фирму. Назвали они ее, как и планировали: “Собор”.
К тому времени сыновья присмотрели заброшенный склад старой овощной базы. Оформили его аренду с последующим выкупом. Взяли кредит в банке. Отремонтировали помещение, установили и отладили добротное оборудование. В этом вопросе все акционеры единогласно решили, что оборудование следует покупать самое современное. В общем, к лету были готовы к работе.
А тут еще младшая дочь Нина успешно занялась маркетингом. Первым делом объехала несколько крупных городов и поселков городского типа. Выяснила, что сейчас спросом пользуется недорогая легкая мебель для дач: раскладные столики, скамейки и табуретки. Хотя много этого ширпотреба теперь из пластмассы выпускает промышленность, но люди предпочитают дерево. Оно теплее, добрее, удобнее и экологичнее.
Пока шла вся эта суета, Михаил, Вячеслав и Петр продолжали делать балконные окна и ящики для хранения овощей. В это же время освоили производство дверей для внутренних помещений. И снова акционеры не прогадали. В следующее лето все заготовки были реализованы.
Но Андрея и его соратников не устраивало то, что приходится производить самые примитивные изделия. Аппетит приходил во время работы. Мастеровые люди, помнящие, как их деды и отцы строили, делали мебель, посуду, настоящие шедевры народных ремесел, стремились к большему.
Младшая дочь Андрея, Нина, предложила провести совещание в виде круглого стола с участием всех работников фирмы. Предварительно была объявлена тема: “Заранее подумать и предложить свои пожелания: как дальше развиваться, что производить, как наладить заготовку сырьевых материалов, как и где лучше организовать сбыт товаров”. Любые, самые, казалось, фантастические, предложения принимались и обсуждались.
— И ты знаешь, совещание это дало нам кучу идей, — с воодушевлением рассказывал Андрей. — Например, мы вспомнили давний способ, который применяли еще наши деды, чтобы сделать мебель и двери красивее, или “тодильнее”, как говорят местные старики.
— Что же это за способ? — поинтересовался Валерий.
— Да просто обжигать паяльной лампой поверхность деревянных деталей и обнажать тем самым текстуру дерева. А затем покрывать их бесцветным лаком. Мы многое делаем из березы и сосны, а у них рисунок текстуры очень красивый. И мебель наша стала привлекательнее для покупателей. Теперь наладили производство дверей и мебели из ольхи. Она дает при правильной обработке глубокий теплый светло-коричневый цвет. Очень эффектно смотрится.
На решение этих проблем у нас ушло два года поисков и работы. Временами, как говорят, в гору глянуть было некогда. Мы все заработанные средства вкладывали в развитие производства. Себе оставляли малость, лишь на пропитание. Всё мечтали наладить производство добротной домашней мебели. Но конкурировать с финнами и с крупными фабриками было трудно. Почти невозможно. Мы уже могли делать и не хуже их, но и не лучше. А они раскрученные. Реклама на всех углах кричит об их товарах. Только с экрана телевизора по десять раз на дню и почти на всех популярных каналах повторяют ее. Билборды везде висят. Нам с ними соперничать было невозможно. Нужна была оригинальная идея. И знаешь, где я нашел ее? — спросил, улыбаясь, Андрей.
— Где?
— Да в нашем старом доме. Приехал в очередной раз на родное пепелище. Слоняюсь по комнатам. Томлюсь, маюсь от какого-то бессилия и предчувствия одновременно и вдруг смотрю на деревянную полку на кухне. У нас ее “заблюдником” называли, посуду на нее ставили после мытья. Представляешь, а боковые доски не просто красиво вырезаны, но и расписаны в стиле то ли хохломы, то ли палеха. Потом вспомнил, как в домах печные фундаменты расписывали. Жостовской живописи не уступят. А каргопольская керамическая посуда? А дымковская игрушка на мебели?.. Вот и осенила меня тогда мысль расписывать навесную мебель в русском народном стиле. Расписывать ярко, упругой певучей линией. Использовать мотивы растительных орнаментов: листья березок, веточки сосны, кисти рябин, грозди брусники, клюквенные плети, как рубиновые ожерелья. Красота!.. В общем, поехал я в Ярославль. Пришел в художественное училище, поговорил с директором. Пригласил студентов летом у нас поработать. Талантливые ребята оказались. Так трое и остались в нашей фирме. Сделали эскизы, а по ним трафареты — и пошло дело. Наши местные девчата и ребята у нас по трафаретам работают и так во вкус входят, что сами новые росписи предлагают и едут в училище поступать. Художниками становятся. Так мы свой русский стиль нашли. Нашу продукцию теперь и за рубежом знают…
Андрей повез Валерия на свой мебельный комбинат. Это было просторное двухэтажное здание с полным производственным циклом. С одной стороны в него завозили лес, с другой выходила мебель. На комбинате трудилось более двухсот человек. Мебель действительно выпускали на современном уровне. А главное, она имела свою особенность: неброская, но чистая красота русского Севера ощущалась в ней. И как было не порадоваться этим людям, нашедшим свое дело?
— Ты знаешь, — рассказывал с явной гордостью в голосе Андрей, — рабочие нашего комбината, как правило, перестают пить. Не все, конечно, но большинство. Вот что значит интересное дело, постоянный заработок и востребованность в жизни. Разумная цель и любимое ремесло могут еще спасти наш спивающийся и вымирающий народ. Я в этом на себе убедился. Хотя цена, какую я заплатил за эту простую истину, очень уж велика. Очень! И ты знаешь, — продолжал Андрей. — Я решил все передать детям и моим товарищам, с кем организовывал производство, и начать новое дело.
Такой неожиданный поворот крайне удивил Валерия.
— Ты что, в своем уме? Пройти такой путь, испытать такие потрясения, добиться успехов и — на тебе — все бросить?
— Все бросать я не собираюсь. Следить за работой и производством, как один из основных акционеров, обязан. Но я собираюсь начать новое и, верю, не менее доходное дело.
— И какое же?
— Ты знаешь, сколько каждое лето в наших лесах вырастает грибов и ягод. Тайгу здесь рубили многие годы, и на вырубках, как всегда, вначале вырастают малинники. И ягоды на этих лесных плантациях крупнее, слаще и ароматнее, чем те, что в садах выращивают. А сколько вырастает черники, голубики, морошки, брусники, клюквы! Все это добро тысячами тонн пропадает на корню. Никому нет дела до этого богатства. А ведь наши предки на этом промысле состояния зарабатывали. Северные белые грибы, маринованные и высушенные в русских печах, не сравнятся ни с какими шампиньонами. А здесь они еще и экологически чистые. А русские соленые рыжички! Когда-то до революции их везли во Францию, в Германию, в другие страны, и продавались они наряду с черной и красной икрой и водкой, как самый изысканный деликатес, в самых шикарных ресторанах. А полезность наших ягод!
Валерий помнил, как в детстве мать и бабушка при простудах лечили домочадцев малиновым вареньем и поили отваром из сухих ягод малины. При расстройствах живота давали черничное или голубичное варенье и настой из этих же ягод. Черникой лечили и зрение. Заболевания почек врачевали лекарством из листьев брусники. Клюква, по мнению северян, восстанавливает даже нервные волокна и клетки. Ею лечат травмы и заболевания позвоночника. Это удивительная ягода, она никогда не загнивает. Может высохнуть, но не испортиться.
Когда были живы его родные, они каждое лето присылали ему посылки сухих белых грибов. Он готовил из них суп. И когда делал это, то о его кулинарных занятиях знали все жители их 80-квартирного дома. Аппетитный грибной аромат проникал сквозь все этажи и стены. А домочадцы, буквально, обожали и супы, и особенно соусы из сухих белых грибов. Валерий готовил их по рецепту, полученному от его бабушки Анны Гавриловны. Она когда-то говаривала, что с грибным соусом можно и долото съесть.
Конечно, если бы все это удалось возродить, то было бы здорово. Для этого потребуются средства и недюжинная энергия умного и расчетливого человека. Андрею, как убедился Валерий, не занимать ни первого, ни второго. Но северные села обезлюдели. Специалистов обработки и приготовления таких продуктов с каждым годом становится все меньше. Валерий поделился своими опасениями с другом.
— Я все это понимаю, потому-то и тороплюсь, — ответил Андрей. — И уже предпринимаю кое-какие меры. Например, завел тетрадку, в которую записываю рецепты приготовления грибов и ягод. Все это заношу в свой ноутбук и для контроля переписываю на дискеты. И ты знаешь, что интересно, в разных волостях одни и те же, скажем, грибы готовили по-разному. Вот у нас рыжики для шикарных ресторанов предварительно калибровали. И использовали для этого обычную молочную бутылку. Если рыжичек был крепким, здоровым и проходил в горлышко бутылки, его относили к высшему сорту и в соленом виде подавали целеньким. Он и смотрелся очень аппетитно.
— Все это хорошо, — засомневался Валерий. — Но где ты сыщешь людей для работы? Северные села опустели. Одни старики остались.
— Сейчас много людей без работы мается. В деревнях множество домов пустует. Как предлагает моя младшая дочь, надо дать хорошую рекламу этому делу. А пока, не откладывая все в долгий ящик, создавать первую артель, профинансировать ее и получить хорошую прибыль. Это лучше всего убедит людей. Конечно, надо бы получить поддержку со стороны властей и прессы в этом вопросе. Я пока не знаю, как даже и подступиться к чиновникам и журналистам.
— Но сбор грибов и ягод, их обработка — дело сезонное. А чем зимой и весной занять людей? — спросил Валерий.
— Вот ты и зацепил мою вторую давнюю задумку. Первая — это сбор грибов и ягод. Это может дать быструю отдачу и начальный капитал… В нашей местности необходимо возрождать молочное хозяйство. Ты же знаешь, какие здесь пастбища. Какие пожни пустуют! И сено ставить есть где, и скот пасти. А поля дурниной зарастают. На них какие корма выращивать можно! Пшеницей-то и черноземная Россия нас снабжать может, а вот мясом, сыром, знаменитым вологодским маслом — мы их. Ведь старики наши когда-то говаривали, что у коровы молоко на языке. Оно зависит от того, чем питаются коровы. А здесь и корма прекрасные, да и экологически чистые, что по нынешним временам немаловажно… А еще здесь можно выращивать прекрасные урожаи картошки и льна. И использовать для удобрения полей коровий навоз, это тебе не пестициды всякие. Мы же сейчас лен и картошку в Белоруссии закупаем. А там Чернобыль, радиация… Раньше все сами на этих землях выращивали. В конце XIX века один умный человек, его звали Николаем Васильевичем Верещагиным, так развернул производство молочных продуктов в северных губерниях России, что вытеснил с ее рынков иностранцев. Наши молочные хозяйства производили продукцию дешевле и качественнее, чем голландцы, французы, швейцарцы. А маслу, сорта вологодское, вообще в мире равного не было. Большевички все это благополучно похерили. Пора пришла возрождать.
— Николай Васильевич Верещагин? Ты имеешь в виду старшего брата художника Верещагина?
— Его самого. Он создал школу мастеров сыроварения в Тверской губернии, организовал производство знаменитого масла в наших местах. Чем мы хуже наших предков?
Валерий как-то по-новому узнавал своего друга и очень желал, чтобы у того все сошлось, все получилось.
— Поэтому ты и церковь восстанавливать начал? — спросил Валерий.
— И поэтому, и еще кое-что я имею в виду. Понимаешь, мой дед закрыл ее. С этого и началось запустение края. Я стыжусь его поступков. Может, ты это назовешь суеверием, но я заметил: там где восстанавливаются церкви, там возрождается жизнь вокруг них. Кроме того, убежден, что и дети, и внуки, и правнуки в ответе за дела своих предков. Я не имею в виду юридическую ответственность, а моральную. Все эти олигархи, “прихватизаторы”, у кого советь нечиста и тугие кошельки с валютой или счета в закордонных банках, добытые криминальным способом, — уже черные пятна на судьбу и имя, и жизнь своих детей и внуков набросили. Они так и пойдут по жизни, как дети воров, убийц и грабителей. Да и во имя светлой памяти моей Светланы я обязан это сделать. И своих грехов за жизнь накопилось немало. Пора перед Богом, людьми и совестью ответ держать. А совесть, как ты должен помнить, Пушкин называл “заимодавцем грубым”. От нее не скроешься, не сбежишь. Она всегда с нами…
На следующий день к вечернему поезду Андрей отвез своего друга в Харовск. Прощаясь с ним, Валерий попросил:
— Андрей, я прошу тебя, исполни одно важное для меня дело: поставь надгробную плиту на могилу моего деда. Сейчас там у тебя работают люди, и надеюсь, что большого труда для тебя это не составит. Вот тебе 500 баксов. Я бы хотел, чтобы это была плита из натурального камня. В изголовье надо укрепить православный крест, а текст я предлагаю такой: “Рюмин Иван Евсеевич”. Я, к сожалению, не помню точной даты его рождения, но знаю, что он был на год старше Сталина. Это, значит, 1878 год. Ну, а год смерти ты, надеюсь, помнишь. Это случилось 22 мая 1947 года. Как раз на весенний праздник Николая-Угодника. Затем пусть будет вот такой текст: “Георгиевский кавалер”. Ниже следует вырезать три георгиевских креста. Ими был дед награжден за участие в русско-японской и первой мировой войнах. И в заключение: “От внуков. Мы помним тебя, Иван Евсеевич! Ты был и остаешься нашим нравственным ориентиром. Вечная память тебе и царство небесное”.
— Денег я у тебя не возьму. Иван Евсеевич и мне не чужой. Памятник поставлю. У нас тут есть бюро ритуальных услуг. Они из темно-красного карельского гранита надгробья делают. А текст, вот тебе моя записная книжка, четко своей рукой напиши, пожалуйста… А это ты хорошо придумал. Могилы на погосте тоже пришла пора восстанавливать. И оградку сделаю, и столик со скамейкой, чтобы люди, когда придут в церковь, смогли посидеть, отдохнуть, поразмышлять о жизни. Да и над своими покойниками тоже надо будет надгробья соорудить.
— Тогда разреши войти мне с тобой в долю. И пусть люди, ставящие памятник, помянут Ивана Евсеевича.
— Это можно, хотя у меня с выпивкой на работе дело очень строго поставлено. Но тут особый случай. Я и сам подниму стакан за твоего деда, — согласился Андрей и взял 200 долларов.
Валерий легко купил билет до Москвы. Так получилось, что в его купе он оказался один. Он застелил нижнюю полку, лег поверх одеяла и, опершись подбородком на руки, неотрывно смотрел в окно. Поезд несся сквозь казавшуюся бесконечной тайгу. Иногда за окном мелькали полуразрушенные деревни. Иногда пролетали мимо поселки из щитовых домиков, которые здесь называют “финскими”. Это были бывшие лесопункты и леспромхозы. Жизнь постепенно уходила и из них. И этот богатейший край, обжитой когда-то их предками, почти обезлюдел.
Он снова вспомнил пророчество деда и понял, что оторвать землепашца от земли — это одна сторона медали, у человека отняли еще и заинтересованность в конечном результате его труда — вот это страшно!
И Валерий вдруг поймал себя на мысли, что ему как-то очень легко и комфортно было здесь, среди земляков, среди этой родной, близкой, понятной с детства природы. Он вспомнил уже полузабытые диалектизмы, вроде “баской” — в смысле красиво одетый, “тодильная” — хорошо, добротно сделанная вещь, “порато” — термин, обозначающий острую физическую или душевную боль. Все эти “пожни”, “суземы”, “поскотины”, “повети”. Они как эндемики животного или растительного мира возникли в далекие времена и сохранились здесь в речи его земляков.
“Слава Богу, — думал Валерий, — что появляются неравнодушные люди, вроде Андрея. Но как трудно сейчас ему с маленькой группкой единомышленников…”.
И вдруг настойчиво загудела, заворочалась, застучалась у него мысль: а не вернуться ли и ему сюда, в родной край, насовсем? Ведь, кроме того, что он по профессии учитель, он еще много лет проработал в газетах. А сейчас этим начинаниям так нужна информационная поддержка. Так, может, все поменять в жизни и — домой, к родному пепелищу?..