Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2008
Лариса МИЛЛЕР. “Накануне не знаю чего”. Стихи. “Континент”, 2008, № 135:
И маленьких нас небеса окружали.
И было нам страшно, и губы дрожали,
Когда небесам задавали вопрос
О том, что нам день народившийся нес.
И губы дрожали, под ложечкой ныло,
А солнце в глаза нам безжалостно било,
И небо, которое было везде,
Качалось в текучей и талой воде.
Такая поэзия важна сейчас, среди прочего, и тем, что позволяет, оглядываясь, судить о происходящем, уже о произошедшем — о поэзии другой, той, что базарным безразличным языком — языком неразличимостей — выкрикивает себя на всех углах многомерного литературного пространства. Это выпевание verbum cordis, заговаривание и усыпление всего разрушительного, убаюкивание сердца (“Все светится вокруг. Да будет все светиться”.) — это “назначение” поэзии, забытое и забываемое, в поэзии Миллер живо, потому что является не речью, не языком, не голосом, а чем-то вроде дыхания, которого не слышно, но которое можно ощутить, приблизившись. “Современная”, “новая” и какая там еще литература, отрицающая прогрессистскую парадигму, однако непременно окружающая “современность” и “новизну” прогрессистской аурой, увязшая в историцизме, в сингулярностях, в игре, в эффектах и тому подобное, с этой поэзией не уживается — она перестала дышать, “современная литература”, а мертвое не слышит живого. Еще:
Все светится вокруг. Да будет все светиться.
На солнечном лугу воскресла медуница.
И я всему под стать должна сиять, наверно,
Хоть вроде нет причин и счастье эфемерно,
И возраст не такой, чтоб жить, расправив крылья.
Но изобилье птиц и света изобилье
Велит, забыв себя, лицо подставить свету,
Не помня, как давно пришла на землю эту.
Просто так на качелях качаться,
Просто так до подъезда дойти,
И ни с кем уже не повстречаться
На знакомом и близком пути.
Просто так уходить спозаранку
В переулок, в метро, в переход,
Не выкручивать жизнь наизнанку
И не думать, что кто-нибудь ждет.
Просто так, без тоски и кошмара,
Посмотреть за ночное окно,
Где гуляет влюбленная пара,
Будто в сентиментальном кино.
Просто так, с ощущением рока,
Соглашаясь и вторя ему,
Говорить, что любая дорога
Обязательно канет во тьму.
В том же журнале стихи Надежды БОЛТЯНСКОЙ — необязательные (проснуться, выпить кофе, написать стихотворение… — такое, приблизительно, ощущение) и ломкие, как хворост. Стихотворения шумят и скрежещут, образность не раздражает, а цели нет, смысла нет. Сказать, что плохо — не скажешь, что хорошо — тоже. Наш век? Образчик:
Запах моря, обрывки растений,
Над антеннами солнце встает.
После ночи несложных решений —
Сухопутного ветра налет.
Гром победы, стрельба, канонада
Растворились в ночной глубине.
Я прошу, пощадите, не надо
Выжигать все песчинки на дне.
В пыльном городе, в душной постели
Оголтело встречаю рассвет.
Незаметно часы пролетели,
Только сна долгожданного нет.
Заусенцем быть у ногтя Господа
или бомжа — огромная разница…
Но всё исчезает при крике “SOS”. Вода
втекает в уши. И большие суда
замедлят жизненный кросс, когда
нет второго дыханья, а в венах — плазмица!
Время закупорено в бутыль
настоящего — то ли для вящего
спокойствия, то ль из каприза-маразмица.
<…>
Мы кофе выпьем, и тогда почит
В любови Бога эта упаковка,
Чьё содержимое слегка горчит
Полынью наших дней. Плутовка-
Судьба нам подготовит горечь дней
И не вручит уже десертной ложки,
Чтоб черпать боль пригоршнями полней,
Когда на сердце одичают кошки.
Тему главных редакторов в журнале “Волга-XXI век” продолжает Евгений СТЕПАНОВ. “Я тоже молодой поэт <…> я сам ничего не умею” — сам о себе свидетельствует Е. Степанов, полагая, что этого достаточно, чтобы отбить у читателя всякую охоту к критике, а равно и осмеянию. Ложная скромность, вся правда состоит в том, что Е. Степанов суть
член редколлегий разных изданий
автор предисловий к публикациям молодых авторов
президент литературного фестиваля
я все время торчу в президиумах
важно хмурю брови и надуваю щеки
говорю правильные речи
молодые поэты меня слушают
<…>
в берлине другая картина
анечка считает что в берлине наступила цивилизация пингвинов
пингвины сидят в конторах в одинаковых костюмах
спят с лучшими человекообразными женщинами
едят живую рыбу и суши
земные мужчины прислуживают пингвинам и восхищаются ими
когда они играют в биллиард или боулинг
пингвины тоже довольны жизнью
однако сильнее всех пекинская цивилизация
там захватили власть люди-муравьи
муравейники растут быстрее чем монолитные московские дома
дети людей-муравьев больше похожи на муравьев чем на людей
муравьиные гены сильнее
люди-муравьи захватывают все новые и новые территории
и о-о-о-чень довольны жизнью
<…>
* * *
Тонкая линия верхней губы изогнутая луком усмешки
Приоткрытая нижняя обнажала жемчужную кукурузу зубов
Подбородок вызывал в памяти образ лебедя
Округлый тупой кончик носа изливал вожделение
Наполняя им взгляд слух и даже потели ладони
Немного беспокоила форма узости лба но к счастью
Ресницы полностью пленяли вниманье
И еще эти брови казавшиеся крыльями ласточки
Возносили предвкушение к далекому небу
А потом сладость косточек ключиц
Стекавшая к полушариям Магдебурга
Снабженным розовыми бутонами изнеможения
И наконец прерывая становящееся тягостным ожидание
Мужская рука поглаживала осторожно бедра
Проникая в пространство горячей тьмы между ними
Достигая вздрогнувшего шершавого углубления
Производя пожатием вздох и трепет
Нет нельзя вслух говорить о том
Что происходило с нами далеко заполночь
Соблюдая профессиональную гордость библиографа, привожу еще пару-тройку текстов из журнала “Дети Ра”.
* * *
Его кормили
звездной кашей.
Душа стала
темнее ночи.
Андрей ЛЕБЕДЕВ:
* * *
жила-была
бабушка
у серого
козлика
в пятницу во второй половине дня
на кладбище можно встретить кузнецовых
трещат дрова
сгорает кладбищенский сор
звучит комариная музыка
полное блюдце для птиц
аккуратно покрашенный столик
левша у блохи
охотник у пса
Есть два дерева — лавр и секвойя,
чья листва зелена и суха.
Есть три времени — время покоя,
время памяти, время греха.
Ветви ивы висят, словно плети,
лед стеклянным звенит бубенцом.
Существуют три встречи на свете —
с мужем, сыном и блудным отцом.
А четвертая смертной стрелою
в камень бьет, на котором стоим,
и уводит от Дафниса Хлою,
и сшивает стальною иглою
душу старости с детством твоим.
И одинокий и трогательный мастер из Екатеринбурга — Юрий КАЗАРИН:
На читку воздуха едва ли
мне хватит этих смертных уст:
откроешь фолиант рояля —
он пыльной музыкою пуст.
Он как раскрытое жилище,
чердак, где плакала метла,
как снегопад и пепелище,
не выгоревшее дотла.
Как дом, не купленный в деревне,
где ночью рвутся провода
с душой, готовой к перемене
не мест, а места навсегда.
Владимир ТИТОВ