Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2008
РОЖДЕСТВО В ИСПАНИИ
Что ни говори, а в русском представлении Рождество крепко ассоциируется со снегом, катанием с горок, с настоящими рождественскими морозами. Со всем тем, что почти незнакомо жителям Средиземноморья. Мне вспоминается Рождество 1995 года в глухом таёжном посёлке под Енисейском, ночная служба в маленьком бревенчатом храме, затем разговение трёхлитровой банкой молока и мороженым, приготовленным самими из какого-то порошка. А затем возвращение из этого посёлка в 45-градусный мороз через полуторакилометровый, только недавно замёрзший Енисей. Сухой резкий скрип снега под валенками, косорылые громады торосов. И тишина, неземная тишина.
А вот Рождество 2000 года в Риме запомнилось грозой, с настоящими молниями и громом, с лужами на асфальте, со стекающими по окнам автобусов чёрными струями дождя. Как уныло смотрелись Санта-Клаусы у супермаркетов, с облезлыми, скатанными от ливня ватными бородами. Какой странной причудой казались клумбы с живыми цветами под рождественской ёлкой на Пьяцца Венеция…
И всё-таки первое Рождество на земле было именно таким. Там, в Палестине, зима — это прежде всего дожди. Так сейчас, так было и в ту, такую давнюю пору. А для коренных обитателей Андалусии, Сицилии или Кипра Рождество — это тоже дожди, это прохладные морские ветры, это завершение сбора маслин, это молодое домашнее вино нового урожая. Санта-Клаусы в своих зимних облачениях и с ёлками под мышкой смотрятся чужаками в белых, выбеленных до слепоты в глазах маленьких андалусских городках. Им место скорее среди оленей Лапландии или в собачьих упряжах камчадалов, а не под разлапистыми средиземноморскими пальмами рядом с торгующими компакт-дисками и батарейками невесть откуда понаехавшими неграми.
Но есть, есть ещё в захолустной Эстремадуре деревни, куда не ступала нога финского деда-мороза. Там южное Рождество. Настоящее, такое, каким его знали их средневековые предки. Там дарят друг другу мимозу и угощают турроном, там пекут в камине каштаны и запивают их сладким розовым вином. Там в каждом доме — рождественский вертеп, с фигурками Святого семейства, пастухов и волхвов, а также ноздрястых осликов и бычков, согревающих своим дыханием Спасителя мира. Эх, Эстремадура, быть может, ты последний край, сохранивший себя от нашествия забавных белобородых стариков с ёлками?
* * *
Да, Рождество мы празднуем по-разному. И это хорошо. В эти дни, святые сердцу каждого христианина, мы несём Иисусу всё, что дорого нам, всё, чем богата наша земля, та, в которой мы выросли. Мы приглашаем Иисуса к себе домой, в русскую избу и украинскую хату, в кетский чум и кубинскую кабанью, в выбеленный к Рождеству андалусский домик. Мы хотим, чтобы рождественским вертепом стало наше жилище. И больше — наше сердце. Мы верим, что Иисусу будет хорошо у нас, мы надеемся, что Ему у нас понравится. И ещё мы верим, что Иисус придёт и изменит нашу жизнь, наполнит её новым смыслом, таинственной, какой-то действительно рождественской глубиной. И тогда мы сможем быть друг ко другу великодушны не только в рождественскую пору, но круглый год наше сердце будет готово утешить скорбящего, накормить голодного, согреть озябшего, навестить заключённого. Ведь в нём будет жить Сам Иисус.
Родившийся более двух тысяч лет назад Младенец не рождается каждый год вновь в Вифлеемской пещере. Но каждый год Он рождается в чьём-то сердце. В чью-то жизнь приходит Спаситель, чья-то душа после долгого томительного, пусть порой и неосознанного ожидания, получает вечное утешение. Жизнь наполняется небесной радостью. Этой рождественской радости ничто не сможет отнять.
Мадрид, 2001
ЛИССАБОН
Светает. За окном — португальская степь. Ночной поезд “Тальго” медленно, но уверенно влечёт своих пассажиров к Лиссабону, самому что ни на есть краю Европы. Там, за Лиссабоном — безбрежный океан, так когда-то манивший к себе взоры великих португальских мореплавателей. Васко-да-Гама, самый известный из них — национальный португальский герой.
Рассвело. Захолустный разъездик. На соседних путях пыхтит крохотный маневровый тепловозик. Из окна высовывается улыбчивый машинист, что-то кричит, машет сцепщику. Даже рации нет, во деревня…
Потянулись за окнами пригороды. Обшарпанные одно- и двухэтажные дома, элеваторы с разбитыми окнами, щерящимися осколками стекол, какие-то недостроенные промышленные сооружения с торчащими во все стороны нервами арматурин. Дома, видимо, когда-то были выбелены, но очень давно: серые стены, штукатурка по углам кое-где осыпалась, видна кирпичная кладка. Пустынно и грязно. Вдоль путей — многолетние залежи мусора. Если бы не растущие тут и там пальмы да притулившийся к железной дороге амфитеатр корриды с черным картонным быком на высоком фронтоне, можно было бы подумать, что подъезжаешь к какому-нибудь областному российскому центру, к какой-нибудь Перми или Тюмени. Все пригороды однолики.
И вот — Лиссабон. С предместьями — разительный контраст: многолюдно и чисто. Маленький вокзал пестрит африканцами и бразильцами — европейская метрополия распахнула двери своим бывшим далеким колониям. Пять португалоговорящих государств Африки и огромная Бразилия для небольшой и небогатой страны с населением в 10 миллионов человек — непростое испытание. Седобородые ангольцы с газетами в руках, молодые очкастые мозамбикцы, с портфелями под мышкой спешащие в университет или офис, смуглые бразильянки, ловко управляющие забавными лиссабонскими трамваями — современное лицо португальской столицы. Эти крохотные, какие-то совсем довоенные, деревянные трамвайчики, юрко взбирающиеся по холмам города и шустро катящиеся вниз — один из символов столицы. Бон диа, Лишбоа.
Солнечный теплый день. Двадцать градусов тепла к полудню — совсем неплохо для января. Вечнозеленый город, раскинувшийся на берегу полноводной реки Тахо, у самого ее устья, находится под сенью белокаменного Царя-Христа, простершего к нему благословляющие руки. Статуя огромна, и потому видна из любой точки города. А город и впрямь мнит себя христианским. Банк Святого Духа, пивные имени святых апостолов…
Смеркается. Зажигаются там и сям огни рождественских елок, серебристые гирлянды, натянутые поперек улиц, начинают излучать свой искусственный свет. Пешеходный центр города утыкан уличными ресторанчиками. На ужин добродушные веселые хозяева предлагают свежеиспеченную треску под луково-томатным соусом и портвейн — предмет тщеславия португальских виноделов. Можно ужинать под народную музыку — мостовые полны уличными исполнителями.
Вечер. Толпа людей на пристанционной площади, слышна русская речь. Подхожу. Небольшой фургончик, очередь. “Убригадо”, русский мат. Верткие девушки раздают каждому по пластмассовому стаканчику похлебки и по маленькой булочке. Это “Каритас”, католическая благотворительная организация. “Ну чё ты, поешь”, — приглашает какой-то украинец с грустными глазами. “Спасибо, сыт”. Как много их, бывших соотечественников, скитающихся в поисках западного благополучия по просторам Европы.
Ночь. Переполненный туристами поезд медленно отходит от лиссабонского перрона. На восток, к Мадриду.
Лиссабон-Мадрид, 2002
КУПАНИЕ С АКУЛАМИ
На запад от Гибралтара, на крайнем юго-западе Испании расположена андалусийская провинция Уэльва, край, славящийся своими клубничными плантациями и национальными заповедниками. Прохладные воды Атлантического океана лижут раскалённый песок полупустынных пляжей. В этом захолустье почти не бывает туристов — суровый океан не манит их так, как ласковое Средиземное море. Сложив одежду подальше от берега — с приливом не шутят — идём, по жёлтому песку и разноцветным ракушкам, навстречу бездне. Купаться в океане! Это вам не какая-нибудь средиземноморская лужа. Метровые волны здесь почти штиль. Решительно, почти с разбега, бросаемся в накатывающую волну, отплываем метров на двадцать. Здесь волны не так ощутимы, как на береговой кромке. Можно, расслабившись, полежать на спине, отдыхать без малейшего усилия, так солона атлантическая вода. Выйдя на берег, собираем небольшие ракушки, створки которых плотно сомкнуты. Здесь их называют семечками. На сковороде живущие внутри этих ракушек моллюски раскроют свои домики, поджарятся в оливковом масле и, осыпанные натёртым чесноком, предложат себя в снедь уставшим от долгого купания бездельникам.
Неподалеку от берега, среди сосен и эвкалиптов — деревянная избушка моих друзей, Виталия и Татьяны. Хвойный запах. Картошка в мундирах, винегрет, фрукты, зелёный чай — постная русская трапеза. Простота во всём. Красный уголок с множеством бумажных иконок, лампадка, две полочки с книгами. Молитвы утром и вечером, без молитвослова: молитвенное правило Виталий и Татьяна знают наизусть. Поклоны Ефрема Сирина. Освящаю жилище, читаю евангельское повествование о Закхее-мытаре.
В жилище этом они почти не живут. Их второй дом, вот уже десять лет, — на колёсах. Старенький фиат с фургончиком, в котором есть всё: стол, седалища, полки с утварью, газовая печка, ночные полати, душ с уборной. Сначала колесили по Германии. Но опостылела им немецкая, во всём регламентированная жизнь, не вынесла русская душа германского орнунга, потянулась к вольному и весёлому иберийскому югу. Последние годы супруги ездят по Испании и Португалии. Играют на площадях маленьких городков, он на флейте, она на гитаре, грустную задумчивую музыку. В основном, классику. Виталий перекладывает сам. Тут же, на улице продают собственные компакт-диски. От городка к городку так и передвигается их нехитрый фургончик. Ночуют часто на берегу океана. Ужин — найденные в песке моллюски, селёдка, только что пойманная местными рыбаками. Некондиционную, слишком крупную или слишком маленькую, те отдают бесплатно, всё равно выбрасывать. Отдают и ненужную им сардину. Рыбацкие деревни живут здесь своей жизнью. Неколебимая стабильность, не тревожимая падением евро и коровьим бешенством.
В фургончике Виталия и Татьяны едем в Фаро, небольшой прибрежный городок в Португалии, центр провинции Альгарве. Вдоль дороги толпы невесть откуда взявшихся полицейских, местные жители. Они ждут поглазеть на наследника испанской короны принца Филиппа, автомобиль которого вот-вот проедет мимо их выбеленных до слепоты домиков. Но нам не до этого, нас ждёт другая страна. Всего десять километров от лесного домика наших друзей, и мы уже пересекаем португальскую границу, которой служит небольшая речка Гуадиана. Если б не указатели по ту и другую сторону моста, и не заметить бы этой границы. В Фаро живёт много наших соотечественников, есть даже русская передача на местном радио. Собираемся у Елены, преподающей здесь русский язык. Её квартира — почти коммуналка, снимает её Елена вместе с шестью соплеменниками, приехавшими искать в вольной и небогатой Португалии счастья. Молимся на балконе. Ужинаем картошкой в мундирах, запиваем фруктовым чаем.
Рядом с Фаро, параллельно береговой линии — длинный рыбацкий остров, соединённый с материком насыпной асфальтированной дорогой. Мы на пустынном берегу острова. Волны выносят на берег ракушки, мёртвых крабов, акульи яйца в лохмотьях водорослей.
Поверхность океанской бездны расцвечена багровым закатным солнцем. Умиротворение. Время остановилось. Грозный прибой заглушает тоскливую мелодию флейты.
Лепе — Мадрид, 2002
КАМИНО-де-САНТЬЯГО
Жить в Испании и не пройти знаменитым на весь мир Путем апостола Иакова — непростительно. Лето — в Галисии оно, как и на всем северном побережье Пиренейского полуострова, весьма прохладное — лучшее время для исполнения такого желания. Получив в столичном Обществе друзей Пути апостола Иакова маршрутный лист, бросив в тощие рюкзаки дождевики и кое-что из одежды, жарким мадридским вечером мы, трое новоявленных столичных паломников — глава русской редакции REE Владимир Потоцкий, его друг католик-богоискатель Игнасио и я — втиснулись в узкий и душный, с трехъярусными полками вагон пассажирского поезда “Мадрид-Ферроль-дель-Каудильо”. Ночные поезда в Испании, как, впрочем, и везде в Европе, ужасны. Кто путешествовал таким способом, знает, насколько просторней и удобней советские спальные вагоны. Ну, ничего, до 5 утра как-нибудь перекантуемся, всунувшись в эти прокрустовы щели, а утром — Саррия, маленькая галисийская станция, отправной пункт нашего паломнического маршрута.
Весь этот, с XI века существующий путь протянулся более чем на 700 километров. Начинается он во французских Пиренеях, а заканчивается в Сантьяго-де-Компостела, на самом краю Европы. По недостатку времени и сил мы дерзнули осилить лишь последний участок Пути протяженностью 111 километров. От этой самой Саррии до Сантьяго. Что ж, и это неплохо, прошагать чуть не пол-Галисии.
Итак, полные сил и воодушевления, глотнув кофейку в вокзальном буфете, не пошли, а буквально ринулись, ломанулись мы, скоро удаляясь от станционных гудков и прочей ненавистной цивилизации в сторону мрачного, но такого вожделенного леса. Скоро начало светать, и можно было больше не чиркать зажигалкой, чтоб разглядеть на придорожных валунах желтые стрелки, указывающие направление. Этими стрелками отмечен весь маршрут, от самой Франции. Пилигрим встречает их на всех развилках лесных и полевых троп и дорог, так что не заблудишься. Эти стрелки давно стали символом Пути, а футболки и кепки с их изображением — предметом наживы местных мануфактурщиков.
Рассвело, и открылся чудный вид. Тропа через лес вывела нас на холмистые поля, изредка перемежающиеся перелесками. Наша извилистая дорожка взбирается на одну из вершин таких холмов. Открывается простор, в чем-то напоминающий наше русское раздолье, какие-нибудь Северные Увалы на Костромщине. Березы, встречающиеся там и сям, дополняют такое впечатление.
Редкие деревушки с колоритными неторопливыми селянами, говорящими на своем причудливом галисийском языке, с овечьими загонами, обнесенными оградами из необтесанных камней. Поля, усаженные кукурузой и подсолнечником. Стоящие на сваях, большие и малые, каменные и дощатые причудливые “домики”, этакие избушки на курьих ножках. Это знаменитые местные зернохранилища, своего рода символ Галисии. Да, это не Кастилия. Другой народ, другая культура.
Тропка приводит нас к лесному кафе, поставленному, видимо, ради таких как мы паломников. Несколько странников — первые встретившиеся нам попутчики — уже притулили к забору огромные рюкзаки, сидят за столиком, пьют свое вечное кофе. По всему видно, что они бывалые, не чета нам. Вырезанные в кроссовках и горных ботах дырки на носках, истертые верхи дорожных посохов, загорелые и обветренные лица. Мы заказали чаю, разговорились. Оказалось, это немцы, шагающие уже второй месяц, идущие от самого начала Пути. Особенно запомнился один из них — высокий, лет шестидесяти, с совершенно седой, подровненной по краям бородой, но совершенно безусый человек.
Прошагав километров двадцать пять, дошли до реки Минью, довольно крупной для здешних мест. В нижнем течении Минью служит границей между Испанией и Португалией, до самого своего впадения в Атлантический океан. Перешли по каменному автодорожному мосту на другой берег — условное место встречи с теми, кто, по уговору, должен к нам здесь присоединиться. Это трое наших прихожан из Южной Португалии — Вячеслав, Виталий и Татиана. В полдень мы и встретились, и весь наш дальнейший путь проделали вшестером.
Деревня на берегу Минью звалась Портамарина. В ней нам и предстояло заночевать. Следует заметить, что вдоль всего Пути специально для паломников построены бесплатные ночлежки, вполне сносные, даже с душевыми, с бесплатными медпунктами. На двухъярусных лежаках имеются матрацы и подушки, правда, без белья. Да оно и не к чему суровым скитальцам. Набивается в такие ночлежки по нескольку десятков, а то и сотен человек. Кого только не встретишь — французы, итальянцы, немцы, австрийцы, даже кубинцы. Ну и, конечно же, испанцы. Устроившись в такой казарме-гостинице, отправляемся в ресторан. Вдоль Пути, на всех остановках — рестораны для паломников, с так называемым меню пилигрима. Очень дешево и вкусно. Особенно вкусны щи из свежей капусты, которые здесь почему-то называют галисийским бульоном. После обеда трое из нас идут спать, а трое — на реку. В такой реке нельзя не искупаться. Переплываем ее туда и назад. Возвращаемся, отдыхаем, вечером ужинаем и спать.
В половине шестого — подъем и снова в путь. Идти надо только до обеда, когда прохладно. Хотя в Галисии и не бывает жары, но, когда солнце выходит из-за вечных галисийских туч, все же припекает. Первые полчаса идти трудно, боль в мышцах. Потом она проходит и тогда надо войти в ритм и уже не останавливаться до самой очередной ночлежки. Главное, чтоб не было мозолей. Для этого нужна не только подходящая обувь, но и две пары носков — тонкие, облегающие ступню и поверх их еще толстые, зимние. Тогда мозоли не появятся.
Так и прошагали мы свои 111 километров, потратив на это пять дней. Сколько интересных людей встречалось нам в дороге (чего стоит один дедушка англичанин, совершающий паломничество верхом на осле из самой своей Англии), какие леса и поля открывались нам, как много мы узнали о галисийской деревне — всего этого не охватишь в небольшой зарисовке. На пятый день мы достигли своей цели — собора святого апостола Иакова в городе, носящем его имя. Помолились на специальной паломнической службе, получили свидетельства пилигрима (на латыни!), побродили по этому городу паломников. И вернулись восвояси, в городскую круговерть. Первое желание, которое у всех нас возникло, едва мы достигли цели маршрута — проделать такой паломнический путь вновь. Только вот не решили — на велосипедах из Порту или на плоту по Минью.
Скорее всего, мощи, хранящиеся в соборе Сантьяго, принадлежат не апостолу Иакову Зеведееву, а неизвестному местному епископу V-VI веков. Но это для нас было не так уж и важно. Важен был сам процесс паломничества, само шествование, во время которого начинаешь вдруг понимать, что вся жизнь — это путь, что на земле мы странники и пилигримы.
Камино-де-Сантьяго — Мадрид, 2002
ЧУЖБИНА
Хорошо известно — чужбина объединяет. Даже славян, менее других склонных сегодня к объединению. Самым сильным объединяющим центром на протяжении долгих десятилетий славянской эмиграции была и остается, конечно, Церковь. Оно и понятно: где еще ты, уныло бредущий по чуждым тебе улицам европейских городов, разочаровавшийся в обманчивых прелестях западной жизни, встретишь такое сочувствие и поддержку, как в церкви? Почувствуешь участие не потому, что в тебе кто-то заинтересован, не потому, что кто-то хочет извлечь пользу из общения с тобой, а просто так, просто потому, что ты брат или сестра во Христе?
Церковное общение — что это такое? Это не только совместное участие в самом главном, в евхаристическом причащении, когда мы становимся в полном смысле слова общиной, братьями и сестрами во Христе, когда мы вкушаем радость вечной жизни на брачном пиру Агнца. Это также и соучастие в радостях и скорбях друг друга, в самых обычных, житейских. “Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими”, — наставлял когда-то святой апостол Павел христиан Рима (Послание к Римлянам, XII, 15). Это очень трудно, искренне разделить радость с тем, кто испытывает ее, чисто, без зависти радоваться успеху ближнего. Не менее трудно восскорбеть скорбями ближнего, когда волны моря житейского разбивают его корабль. Это даже невозможно, воспринять чужие скорби как свои. Но то, что невозможно человеку, возможно Богу. Любовь Божия способна расширить сердце верующего, порой беспредельно. Вот, к примеру, недавно отошедший в вечность протоиерей Николай с острова Залета на Псковщине всякого приходившего к нему встречал как возлюбленного брата, вместе с ним плакал, и вместе с ним умел ликовать. Такое возможно только во Христе, в Церкви, которая есть Тело Христово, в которой все мы становимся “членами друг другу”, как свидетельствует все тот же апостол Павел. Возрожденные и объединенные Духом Святым, мы и становимся Церковью. Как говорит русская пословица, “Бог не в брёвнах, а в рёбрах”.
Для того чтобы Церковь явилась в нашем общении, или, как говорят богословы, актуализировалась, мы должны быть собраны Духом Святым в евхаристическое собрание. (Кстати, слово “церковь”, по-гречески экклесия, и означает “собрание”). Конечно, если Церковь есть наше литургическое собрание во Христе, то место, где мы собираемся физически, не играет существенной роли. Будь это обыкновенное жилище, квартира, подвал или шалаш, Церковь как единство собранных Духом Святым во Христе не умаляется. В недавние годы гонений мученики и исповедники Христовы часто служили Божественную Литургию просто в лесу, где вместо престола был таежный пень, вместо чаши — алюминиевая кружка, вместо просфоры — кусок лагерного хлеба. И в такой уничиженности, в такой радикальной простоте была вся полнота побеждающей и торжествующей Церкви.
Но вот теперь по милости Божией у нас, православных христиан Мадрида, есть свое помещение (calle Camarena, 76). Обыкновенный, как здесь говорят, local*, оборудованный для богослужений. До этого наша существующая уже второй год община собиралась то на квартире настоятеля, то в классах английской академии на Бегонии, то, по любезному разрешению кардинала Роуко и при содействии бывшего посла России Бориса Майорского, в университетской капелле колледжа св. Моники. Но теперь у нас есть свое помещение. Это, конечно, не просто комната с алтарем, это место, посвященное Богу. Никому больше, кроме Бога, оно принадлежать не может. Если угодно, это территория Царства Небесного. Поэтому мы дорожим этим местом, благоукрашаем его, чтобы в нем все свидетельствовало об иной, вечной реальности, о нашем доме, который на небесах.
В минувшее воскресенье мы разделили радость духовного общения с нашим правящим архиереем, архиепископом Корсунским Иннокентием, который приезжал, чтобы совершить Божественную Литургию на новом месте. А до этого, на Крестовоздвижение, убогие стены нашего молитвенного дома огласились литургическими молитвами архиепископа Красноярского и Енисейского Антония и пением красноярского детского кафедрального хора “София”.
Все же это хорошо, что в этом огромном городе у нас, русских, белорусов, украинцев, чувашей, болгар, грузин, молдаван, православных испанцев и армян, составляющих общину, есть место, где мы можем, собравшись, поклониться спасительным страданиям Христа, прославить Его Светлое воскресение, поразмышлять над Его словом во время воскресных библейских занятий. А также поделиться друг с другом своими радостями и своими скорбями. Да и просто пообщаться за чашкой чая после богослужения.
Мадрид, 2002
ОРКАСИТАС — РАБОЧАЯ ОКРАИНА
Оркаситас. Здесь вам не центр. Стоящие квадратом жёлтые дома барачного типа, возле которых редко увидишь дворника, больше напоминают солдатские казармы, чем жилища европейской столицы. Ворохи прошлогодней листвы вперемешку с мусором сметает в кучи весенний порывистый ветер. По ночам кто-то весело пинает выброшенные жестяные банки из-под пива и кока-колы… Южная окраина, пролетарский район.
На фотографиях, сделанных в этом районе в семидесятые годы, нет асфальта, возле деревянных лачуг роются в пыли дети и куры, загорелые женщины стоят в очереди за привозной водой, стирают бельё в огромных металлических корытах. С тех пор многое изменилось, но осталась прежней открытость и простота жизни. Вкус истинной Испании.
И всё-таки здесь здорово! Сюда никогда не ступала нога ни одного глупого туриста. Здесь бурлит жизнь во всей своей непосредственности. Не удивляйтесь, если, высунувшись со своего балкона, вы вдруг увидите, как кто-то пристроился у вашего подъезда оправлять свою естественную нужду, не взирая на то, что тут же во дворе пацаны гоняют мяч, а пожилые женщины в типичных чёрных одеждах выгуливают своих раскормленных до безобразия псов.
Здесь вечерами не сидят, тупо уставившись в телевизор. Все, от мала до велика — на улице. Дети играют в футбол, молодёжь визжит и гогочет под рёв мотоциклов, старики часами сидят на лавочках, спорят друг с другом, обсуждают это ужасное евро, сменившее привычную песету. А телевизор если и собираются смотреть, то в барах, которых здесь не счесть — по два-три в каждом четырёхэтажном доме. Все эти бары набиваются битком, когда транслируются футбольные матчи (а транслируются они почти каждый день). В такой час дым стоит коромыслом, гам такой, что не разобрать слов спортивного комментатора. Хозяин бара — чаще всего усатый старик или дородная тётка — к бочковому холодному (замечательному!) пиву готов предложить большой набор закусок, от простых оливок до паэйи и кусочков осьминога. Косточки от оливок и салфетки принято здесь, как и во всех настоящих испанских барах, бросать прямо под ноги. Горы мусора на полу — показатель популярности бара.
Из дверей соседнего дома каждый вечер несётся через мощные усилители музыка, слышны рукоплескания и громкие крики “аминь!”, “аллилуйа!”. Это цыгане-пятидесятники ежедневно собираются на свои трёхчасовые (!) богослужения в арендуемом ими первом этаже обычного жилого дома. Следует заметить, что первые (в Испании они — нулевые) этажи всегда нежилые. В них может располагаться что угодно — бар, аптека, парикмахерская, овощная лавка, автошкола, отделение компартии…
Но большинство обитателей Оркаситас, как и положено, католики. Большинство из них появляются в местной ультрамодернистской церкви, где служит молодой весёлый священник, только на Рождество и Пасху, но и тех, что ходят к мессе каждое воскресенье очень много: ещё недавно закрытая от Европы франкистская Испания сберегла если не веру, то, по крайней мере, религиозность. Сберегла и семейные традиции, разлагающий семью дух индивидуализма ее почти не коснулся. Оркаситас хранит древнее благочестие.
Как они общительны, жители Оркаситас! Каждый только и ждёт, когда ты с ним заговоришь. Это опасно — остановить словоохотливого эмоционального собеседника будет уже почти невозможно. Живое общение здесь всегда в избытке. Но если вы здесь впервые и не знаете как пройти к электричке или на рынок, вы не пропадёте — все наперебой примутся объяснять вам дорогу, а если вы не поймёте, вас чуть ли не за руку притащат к искомому месту.
Рынки — замечательное место для общения. Болтать можно со всеми и о чём угодно, в том числе с продавцами. Всё на рынке можно примерить и попробовать, этому будут только рады. Но, бродя по безбрежным мадридским базарам, надо быть начеку — облапошить простоватого покупателя здесь в порядке вещей. Без тени смущения вас, заболтав, в три счёта обвесят и обсчитают.
Я рад, что мне выпало жить в таком замечательном и интересном районе, как Оркаситас. Ни за что не променяю его на нервозный, вылизанный и душный туристический центр.
Мадрид, 2002
УЧИМ ИСПАНСКИЙ
Стыдно жить в стране и не владеть ее языком. Разевать рот и хлопать глазами перед аборигеном, пытающимся выведать у тебя что-то важное, объясняться жестами в магазине перед нетерпеливой продавщицей. Стыдно жить в стране Сервантеса и не уметь прочесть ни строчки “Дон Кихота” в оригинале. Когда больше невмочь терпеть такой позор, стопы сами направляются в Дом книги, что на Gran Via. Набиваешь полную авоську словарей, самоучителей и аудиокурсов и даешь себе слово ежедневно, хоть по часу, заниматься испанским, брать себя за шкирку и влачить к письменному столу — делать уроки. Втыкать в уши наушники и, толкаясь в городском транспорте, прокручивать кассеты с глупыми диалогами. Язык требует регулярности. Но проходит неделя, и это надоедает, не хватает дисциплины и сил вновь и вновь заставлять себя учиться, учиться и учиться.
И тогда возникает мысль: а не пойти ли на курсы? Шаришь в дырявом своем кармане, не завалялось ли там чего, рыскаешь глазами по газетам, чего б такого отыскать подешевле. Но ведь ясно, дешевизна — показатель низкокачественности. Эх, “не гонялся бы ты, поп, за дешевизною”.
Мне несказанно повезло. Одна из прихожанок нашей церкви, что на calle Camarena, 76, знающая толк в языках, посоветовала мне записаться на довольно приличные курсы испанского на Diego de Leon. Курсы эти — бесплатные (vaya sorpresa), государственные, но, несмотря на это, весьма качественные. Преподаватели получают свое жалованье от городского правительства, трудятся на совесть, сеют в нас, так сказать, доброе, полезное, вечное. Четыре дня в неделю мы, “курсанты”, погружаемся на два часа в испанский, забыв обо всем на свете: о пустом кошельке, о некормленой кошке, о впопыхах оставленном включенным утюге…
И кого только нет в нашей группе! Австралиец и иранка, украинец и представительница веселой Бразилии, француженка и китаянка. Но больше всего русских: лингвист, библиотекарь, священник и домохозяйка. Забавный компот, не правда ли? Пожалуй, нам, русским да украинцам, в бегах за куском хлеба насущного, труднее всех выкраивать время на испанский. Но мы понимаем, испанский насущно важен. И не только для лучшего понимания Сервантеса, но и для того, чтоб на кусок своего хлеба суметь намазать немного масла, а коль повезет, так сверху водрузить еще и шмат хамона.
Над нами пыхтят, трудятся сразу два преподавателя — Хосе-Мигель и Кармен, профессиональные лингвисты, на преподавании испанского для иностранцев съевшие, что называется, собаку. Уж они нам втолковывают как надо. Только не ленись, посещай уроки. А кроме уроков — пожалуйста, культурные мероприятия, поездки в исторические города Испании, походы в театр на де Камарона и все такое прочее.
Испанский — третий по числу носителей язык в мире. Изучающему его открывается огромный мир, мир испанской, латиноамериканской и филиппинской культуры. Жить в Испании и упустить возможность освоить этот великий, такой экспрессивный, живой и образный язык — непростительное упущение.
Мадрид, 2002
МАДРИДСКИЕ ПРИХОЖАНЕ
Хриплый прокуренный голос в трубке домофона — Павел. В левой руке — рюкзак с просунутой меж наплечников курткой. За два года в Испании это — весь его скарб, все его сокровище. Впрочем, не все. Главное сокровище находится в аэропорту — дочь Александра, двадцати одного года. С ней он и приехал сюда, в “счастливую” Испанию, в надежде помочь ей избавиться от злой напасти, наркотической зависимости. Год назад Александра выпрыгнула из окна наркодиспансера, с тех пор у нее сломан позвоночник, металлический обруч соединяет два диска. Отца не слушает. Чем живет? Ворует в супермаркетах продукты. Отец привез ее с далекой, словно другая планета, Камчатки. “Что делать, — спрашивает Павел, — отправить домой? Пропадет, сдохнет через год”. Мать, забулдыга, отказалась от нее еще в отрочестве. Судорожные пальцы сворачивают самокрутку. Горечь в словах, безнадёга. Нет работы, нет денег. Питается дважды в день, в пунктах раздачи пищи благотворительными организациями. “Одна пшенка, надоело!”.
Павел приходит каждую среду на библейские занятия. “Иисус двадцать лет жил на Тибете”, — убеждает он меня. Видно, начитался журнала “Наука и религия”.
Валентина Дмитриевна, соседка. Семнадцать лет в Испании. Ее муж был испанцем, одним из так называемых “детей войны”. В 1939 году он ребенком, в числе тысяч других детей коммунистов и социалистов из объятой гражданской войной страны был отправлен в Советский Союз. Там и вырос, и получил образование, и стал кандидатом математических наук, и женился на русской, выпускнице химфака Валентине Дмитриевне. В 70-х, еще при жизни Франко, вернулся. Встретился с матерью. Два чужих друг другу человека. Личная трагедия всех “детей войны”: в Советском Союзе они были “испанцами”, здесь они — “русские”, чужие даже для родителей. Десятки лет разлуки — и ни у детей, ни у их родителей нет уже никакого чувства друг к другу. Цесарь, так звали мужа, вернулся с женой и взрослым сыном Андреем (Андреасом) на забытую свою родину. Андрей работает инженером, чувствует себя испанцем. Соседи и друзья в баре зовут его “русо”. Цесарь умер три года назад. Валентина Дмитриевна получает за мужа пенсию. К вере пришла уже здесь, на чужбине, в шестьдесят лет покрестилась. На службе раздает причастникам запивку. В глазах — одиночество и грусть о России.
Виктор и Валерий, сорокапятилетние русские мужики из Крыма. Один был директором универмага, другой начальником автобазы. Безденежье, полный развал старой стабильной жизни повлекли их на поиск западного благополучия. Без документов, без ходовой профессии, без языка. Жестокая действительность капитализма отрезвила быстро. Но как возвращаться в Крым, когда там их ждут непомерные долги, в которых они оказались, чтоб выбраться из крымского “ада” в испанский “рай”? Друзья готовы на любую работу, хоть канализацию чистить, хоть плевки в “Макдональдсе” подтирать. Ведь дома — голодные семьи.
Поджарый, словно гончий пес, парень в коричневой кожаной куртке. Дарин — американский венгр, три года как переселился в Европу. Владеет чуть не всеми европейскими языками. В кармане — русский разговорник: собирается учить и наш трудный язык. На службе ничего не понимает, но молится усердно, истово. В Венгрии он два года назад был обращен из англиканства в православие и крещен с именем Николай. Почему в Испании? Пишет какую-то книгу. Подрабатывает где придется. Собирается жениться. Да вот беда, с православными невестами в Мадриде не густо. Хоть в Сибирь его отправляй. Что и предлагаю ему. Жизнь там тоже не сахар, зато много православных невест.
Виктория. Испанию знает лучше иного туземца. Не мудрено, ее профессия — испанский язык и литература. За плечами иркутский иняз, аспирантура в Москве и курсы дипломатов, затем — работа в российском посольстве в Мадриде. У Виктории — своя академия испанского языка для иностранцев и мечта — перевезти из Ростова больных родителей.
Галина, наша клирошанка. Прислуживает у испанцев. Три мужика на шее — муж и два взрослых сына. Тщетно ищут работу. Испанцы неохотно берут нелегалов — боятся драконовских штрафов. Вернуться на Украину? Невозможно, на Украине — долги, в которые пришлось залезть, чтобы приехать в Европу. Да не просто долги, а с процентами, накручиваемыми ушлыми родственниками. Тужится Галина, из последних сил тянет свою лямку, шлет деньги на родину, рассчитывается с долгами. Выплатила уже втрое больше занятого. Ее мечта — выплатить долг и вернуться в родную Буковину. И так — большинство украинок, батрачащих по 14-16 часов за жалкие (для Европы, но не для Украины) гроши на своих испанских хозяев. Да еще отстегивают местным украинским бандитам, промышляющим поборами со своих соотечественниц.
Что ни прихожанин — свои горести, своя борьба с капиталистическим монстром. Чаще всего эта брань оканчивается не в пользу пришельцев — Европа вышвыривает неприспособившихся на самые неприглядные свои задворки. Такие, вышвырнутые, чаще всего и оказываются в православном собрании. В душевной горечи, в духовном опустошении, в телесной немощи они приходят на службу. Здесь, среди православных христиан тебя поймут, будут плакать с тобой, плачущим, и если не материально, то духовно помогут.
Выпуск теленовостей: Аснар обнимается с Путиным в парадных залах Кремля. У вождей своя жизнь. Тем временем по залитым веселыми огнями мадридским улицам с нищенской сумой бредет русский народ. Есть ли счастливый конец у этой дороги?
Мадрид, 2002
ОСТРОВОК
Разбросанные на полпути между Европой и Америкой Азорские острова — один из немногих уголков Атлантики, хранящих свою девственную первозданность. Озера в кратерах вулканов, горячие минеральные источники, водопады, горы, пещеры, редкая флора и фауна — все говорит о величии и премудрости Бога, великого Творца и Художника вселенной. Каждый из девяти островов архипелага по-своему неповторим. К счастью, на Азорах, в отличие от Мадейры или Канар, пока не очень развит коммерческий туризм. Мирно пасущихся коней, коров и коз здесь гораздо больше, чем праздных путешественников.
Быть может, где-то между континентом и Азорами пророк Иона был выброшен с борта терпящего бедствие финикийского торгового корабля и проглочен морским чудовищем: согласно одной из версий, знаменитый библейский Фарсис (Книга пророка Ионы, I, 3) находился на западном побережье Иберийского полуострова и был самой дальней финикийской колонией. До недавнего времени — пока не запретил Евросоюз — на Азорах процветал китобойный промысел. Центральная группа Азорских островов — место размножения некоторых видов этих великих млекопитающих.
Все девять островов архипелага — вулканического происхождения. Обитатели не напрасно опасаются землетрясений и извержений — природные катаклизмы здесь случаются довольно часто. Так, в 1955 году мощное землетрясение поразило остров Файал, третья часть жителей погибла, многие покинули остров. Напоминанием об этом служит огромная скала, появившаяся из океана и прилепившаяся к острову, которую местные жители прозвали Новой Землей (Terra Nova) — безжизненный, совершенно лунный пейзаж. А совсем недавно, в 1980-х годах XX века землетрясение разрушило постройки на островах Терсейра и Сан-Жорж.
До 1427 года, когда португальские мореплаватели открыли остров Санта-Мария, архипелаг был необитаем. Впрочем, некоторые — не только льстящие себе азорцы, но и континентальные ученые — полагают, что эти острова — остаток древней Атлантиды. На острове Сан-Мигел, самом большом в архипелаге, даже имеется радиостанция с таким названием. Как знать, может быть и жило здесь когда-то допотопное человечество. В течение XV века выходцами из Португалии и Франции колонизируются все девять островов. Некоторые из них долгое время, начиная со времен Колумба, складировавшего свои сокровища на Терсейре, служили перевалочной базой между Европой и Америкой. Впрочем, грабившим бедных индейцев европейцам не всегда удавалось уберечь награбленное от алчных корсаров, бороздивших воды Атлантики. В память о борьбе с пиратством остались крепости XVI-XVII веков, там и сям вгрызающиеся в архипелаг.
Небольшой турбовинтовой самолет местной кампании SATA отрывается от взлетно-посадочной полосы военной базы на Терсейре и берет курс на север, к находящемуся неподалеку островку Грасиоза. Двадцать минут полета — и под крылом кукурузника уже о чем-то поет зеленое море субтропического леса из криптомерий и кипарисов. Нет больше назойливого шума винтов, уши наполняются звуками совсем иного рода — мычанием коров, блеянием овец, умилительным щебетанием неведомых птиц.
На Грасиозе — один из уникальнейших памятников природы. Кратер одного из потухших вулканов, густо поросший деревьями, в центре имеет отверстие. Прямо в жерло, на стометровую глубину, уходит вертикальный скальный створ. Спустившись, попадаешь в огромный, несколько сот квадратных метров, каменный мешок, в глубине которого — подземное озеро 150-метровой глубины. По берегам озера кое-где слышится утробный клокот, вырываются струйки пара и серо-индиговой жидкости. Это ничто иное, как неустанно работающие микровулканчики. На острове Сан-Мигель на таких же вот гейзерах готовят знаменитую на все острова “калдейраду”.
Когда-то на Грасиозе выращивали пшеницу, кормили ею весь архипелаг. Но сегодня растениеводство, из-за агрессивной экономической политики Евросоюза, стало невыгодным. А вот животноводство процветает. Куда ни обратишь взор — кругом вечнозеленые пастбища, размежеванные оградами из кусков застывшей лавы. На пастбищах возлежат коровы, прыгают козы и тупо стоят овцы. Если обитатели Грасиозы что-то и выращивают, так это фасоль у себя в огороде. Распахивают такие “приусадебные участки” обычно с помощью осла.
Из четырех тысяч обитателей Грасиозы православных — ровно одна тысячная, четыре человека. Трое — преподаватели в местном музыкальном училище, громко называемом здесь академией, да еще пенсионерка, Ольга Михайловна Журавская, из Пензы. Ольга Михайловна живет на острове уже пятый год, и никуда уезжать не собирается. Ну, как покинешь этот рай? Отец ее был священником в Пензенской епархии, звали его Михаил Лебедев. Он был исповедником православной веры в суровые годы сталинского террора и хрущевских гонений на Церковь. Дочь хранит автобиографические записки своего отца — рукописные тетради, повествующие о нелегких, но благословенных годах жизни православных христиан в XX веке.
Все четверо православных собрались на Божественную Литургию в доме Ольги Михайловны. Первую на Грасиозе и вторую за всю историю архипелага (первая состоялась в декабре прошлого года и собрала двадцать шесть православных жителей острова Файал). В строгой простоте скромного жилища русской старицы, в стенах ее маленькой избушки, совершилось Таинство Церкви. “Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них”, — обещал Христос Своим ученикам. А где Он — там полнота Церкви, там радость и мир во Святом Духе. Даже на Азорах, “в сердце морей”, посреди бездны, кишащей левиафанами!
Медленно подымается в воздух наш трудяга-кукурузник, унося в своем металлическом чреве пассажиров, плющащих носы о стекло иллюминатора, грустно глядящих на исчезающий в облачной дымке островок.
о. Грасиоза — Лиссабон, 2005
SAUDADE
Какая она, Португалия? Открываешь ночное окно навстречу соленым океанским брызгам, вдыхаешь насыщенный йодом гниющих водорослей воздух, слушаешь шум прибоя, вглядываешься в мерцающие огни рыбацких судов — и понимаешь, что оказался на самом краю обитаемой суши, там, “где кончается земля и начинается море” (Камоэнс). Жить на берегу океана — совсем не то, что на берегу моря. Житель Леванта или Андалусии всегда знал, что другой берег моря не так уж и далек. Каждый день отправлялись к противоположным берегам — в Италию, в Северную Африку, на Ближний Восток — корабли, но вскоре и возвращались, груженые товарами или военной добычей. Мореходы знали Средиземное море, как свои пять пальцев, оно было им родным домом, где все знакомо и привычно.
Океан — нечто совсем другое. Его не измеришь, у него нет противоположного берега. Кто отважится отправиться туда, где погружается в пучину солнце? Даже и рыбакам нельзя терять из виду родной берег: переменится ветер, нахлынет бурная волна, унесет тебя далеко-далеко на запад, где уже нет берегов, где кипящая бездна поглощает и тушит раскаленное светило. Море может быть твоим союзником и помощником, океан — никогда. Довольствуйся тем, что выплевывают на берег океанские волны, да промышляй рыбу вблизи берегов, а терять сушу из виду не смей, не шути с океаном: унесенный далеко на запад, ты уже никогда не воротишься.
Не потому ли так разнится характер и обычаи двух соседних народов, португальцев и испанцев? Спокойным, тихим, немного “пришибленным” португальцам кажется невоспитанностью крикливая испанская эмоциональность. В свою очередь испанцам не понять происхождения извечного спокойствия и тихой грусти в задумчивых португальских глазах. Кошачьи страдания андалусийского фламенко, сопровождаемые яркими и нецеломудренными плясками так непохожи на тоскливое, порой скорбное и неритмичное фаду. Это скорбь о тех, кто навсегда исчез за горизонтом, кто уже никогда не вернется к родному берегу. Фаду — самое характерное выражение состояния, называемого непереводимым словом saudade.
О том, как природный ландшафт отражается в характере и эмоциональности его обитателей, много писал русский историк, автор теории пассионарности Лев Гумилев (“Русь и Великая Степь”, “Открытие Хазарии”, “Этносфера”). Если его выводы справедливы, понятно, почему португальцы такие спокойные. Их транквилизирует и смиряет неохватный, такой близкий — и такой неподвластный — океан. Один из моих итальянских друзей, монах из Пьемонта, впервые посетивший Португалию, безошибочно определил настроение Лиссабона так: “Какой меланхоличный город!”.
В XV веке манящая бездна завлекла-таки португальцев. Исчезли их парусники за горизонтом, отдались океанской волне в надежде — может быть, все же есть край у этой вселенской бездны? Необитаемые дотоле архипелаги — Азоры, Мадейра, Острова Зеленого Мыса, Сан-Томе и Принсипи — стали благодаря их отваге обитаемы. Индия и Китай стали не такими далекими, как прежде, стоило лишь Вашку-да-Гаме обогнуть мыс Доброй Надежды. Еще ближе Индии оказалась Бразилия. Затем географические карты украсились именами отважных мореходов Магелаеша (Магелланов пролив) и Торреша (Торресов пролив). Но осталась навсегда saudade самой характерной чертой португальской эмоциональности. Это тот фон, на который накладываются все их эмоции. Излюбленное зимнее развлечение современных лиссабонцев — приехать в автомобиле к высокому обрывистому берегу, куда-нибудь под Оэйраш, и, не выходя из машины, часами смотреть сквозь лобовое стекло в океанскую даль.
Территориальная дифференциация между бывшими португальскими колониями и маленькой метрополией огромна, самая большая в мировой истории. В этом — главная причина того, что несколько поколений назад страна обезлюдела. В XVII-XIX веках целыми семейными кланами горожане и крестьяне отправлялись навсегда “за море”, в поисках лучшей доли устремлялись к островам, и дальше — в Бразилию, в Анголу, в Мозамбик, в Гвинею, и еще дальше, уж совсем далеко — в Гоа, в Макао, на Восточный Тимор. Это сказалось и на экономическом развитии страны, редкое население которой не могло уже поспевать за Европой. С тех пор, с XIX века, и волочится Португалия в европейском хвосте. Эмиграционный импульс не угас и сегодня, после потери заморских земель: пять миллионов португальцев (треть населения) по-прежнему предпочитают жить подальше от родины — во Франции, в Швейцарии, в Германии. В маленьком Люксембурге каждый четвертый — португалец. Имеется несколько португальских поселений (переселенцы с Азорских островов) в Канаде и США. Нечто подобное происходит сегодня с армянами и молдаванами, до трети которых покинули свои родные земли. Благо, им не нужно натягивать неверные паруса и отдаваться на волю прихотливых волн, стоит лишь сунуть денег алчным бюрократам, получить визу — и через пять часов полета тебя уже греет ласковое иберийское солнышко, твои сумки беременеют продуктами из супермаркетов, на душе весело и легко: впереди — новая светлая капиталистическая жизнь. А горечь разочарованья придет не сразу, да и не ко всем.
Главная эмигрантская трудность — преодолеть культурный шок, но преодолеть его так, чтобы инкультурация не стала для тебя ассимиляцией, чтобы твои внуки не сделались “Иванами, не помнящими родства”. Здесь не грех занять опыта у португальцев. Пройдя сквозь океаны, осев на века на огромных заморских пространствах, они не забыли родства своего, сохранили в дальних своих далях свой язык, патриархальный семейный уклад. А главное, они не только оставались верными чадами своей католической церкви, но смогли донести нетленный свет Евангелия и до туземцев — индейцев Бразилии, африканцев, тиморцев. А мы — славяне, молдаване, грузины — оказавшиеся здесь не без Промысла, будем ли способны к такому же духовному труду? Увидят ли в нас португальцы свет православия, свою новую добрую надежду?
У каждого народа — свой характер, свои национальные черты, своя поэзия жизни. Меланхоличные португальцы не похожи на нас, да и ни на кого не похожи. В этой-то своей непохожести они нам и интересны.
Лиссабон, 2005
* Помещение, комната (исп.)