Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 5, 2008
Человек есть то, что он есть перед Богом; ни более, ни менее.
Сперанский М.М.
Личность во времени
Во времена ПЕРЕМЕН люди вольно или невольно обращаются к событиям подобным не только в поисках сравнений и решения неизбежных проблем, но скорее для того, чтоб поверить в то, что найдутся личности, которые смогут вывести страну из очередного тупика, найдут тот единственный способ и выход для дальнейшего ее успешного развития и существования. И практически всегда такие неординарные люди возникали в самый трудный и необходимый момент и вставали у руля, меняли курс, вытаскивали отечество наше из бездны. А через довольно короткий срок о них (за ненадобностью?) забывали, считая, что нужда во вчерашнем лидере отпадала уже навсегда. Именно так и случилось с героем нашего короткого повествования — Михаилом Михайловичем Сперанским, разработавшим и приведшим в движение те государственные структуры, которые благополучно функционируют и по сей день.
Имя выдающегося государственного деятеля России, великого реформатора Михаила Михайловича Сперанского (1772-1839 гг.) не нуждается в представлении. Деятельность Сперанского была исключительным явлением первой половины XIX века. Его биограф Д.Н. Сеславин сказал о нем: «История не может не вписать этого имени на свои страницы». К наследию М.М. Сперанского обращались все последующие поколения российских реформаторов. Однако задачи, им поставленные, не решены еще и сегодня. Перед Россией вновь стоят проблемы, схожие с проблемами начала позапрошлого века. И в этом смысле духовное наследие Сперанского сохраняет свою актуальность. Парадокс состоит в том, что его план государственных преобразований не был хорошо известен современникам и остался непонятым. Да и сейчас творческое наследие великого реформатора изучено недостаточно. Среди плеяды российских гениев Сперанского по праву считали звездой первой величины. Историк В.О. Ключевский писал: «Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий». Наполеон назвал его «единственной светлой головой в России», а А.С. Пушкин — «Гением Блага». Российской общественности Сперанский стал известен своей необычной судьбой, полной романтических событий, взлетов на вершины политического Олимпа, неожиданных падений, разочарований и несбывшихся надежд.
Появление Сперанского на российской политической арене произошло настолько незаметно, что придворные сановники не все еще знали его в лицо, когда он сделался вдруг всесильным и незаменимым человеком, без которого Александр не мог принять ни одного сколько-нибудь важного решения. Безродный выходец из духовного сословия, благодаря природному уму и трудолюбию в короткий срок сделал блестящую карьеру, оставив по себе память признанного реформатора и выдающегося юриста.
По отзывам современников, Сперанский своими убеждениями резко выделялся из той среды, к которой он сам принадлежал. Любопытную характеристику Сперанскому дал в свое время Л. Н. Толстой в романе «Война и мир»: «Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия, самоуверенности, неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего не значащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых».
При дальнейшем знакомстве со Сперанским князь Андрей Волконский «видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский, в глазах князя Андрея, был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий значительным только то, что разумно, и по всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Все представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем».
Не избежал высказывания об этой уникальной личности и А. С. Пушкин, по словам которого Сперанский и Аракчеев, как наиболее заметные фигуры в эпоху Александра I, стояли «в дверях противоположных этого царствования, как гении зла и блага». И это не столько мнение литератора, сколько Пушкина-царедворца, повторившего широко распространенную точку зрения о либеральных преобразованиях того времени, которые напрямую связывали с именем Сперанского.
Таким образом, появление Сперанского было столь своевременно и необходимо для России, что промедли судьба год-другой и развитие страны могло бы пойти совсем по иному пути и вряд ли наилучшему.
Рождение реформатора
В начале XIX века обстановка в России способствовала появлению конституционных настроений у передовой части русской интеллигенции. Сам император Александр I, находившийся под влиянием идеологии просветительства, склонялся к идее конституционного переустройства страны. По его инициативе в правительственных кругах началась разработка реформ государственного управления. Именно в этом процессе и начинает постепенно играть ведущую роль М.М. Сперанский. Улавливая общность исторических судеб России и Европы, он полагал, что для России неизбежен путь к ограничению самодержавия и созданию монархии буржуазного типа. К 1803 г. Сперанский, для которого был важен поиск политического идеала, способного стать ориентиром при реформировании государственного порядка в России, разработал принципы «истинного монархического правления». Но… по словам С.В. Мироненко, «самостоятельно, без санкции царя и его одобрения, Сперанский никогда не решился бы на предложение идей, чрезвычайно радикальных в условиях тогдашней России»[1].
С точки зрения установленных им принципов «истинной монархии», он анализировал современную ему систему государственного управления и приходил к выводу, что при жизни данного поколения невозможно будет превратить Россию в истинную (конституционную) монархию. По мнению Сперанского, степень общественного развития — главная причина невозможности принципиальных изменений государственного устройства.
Получив в это время высочайшее поручение по реорганизации местного правления, Сперанский сразу же воспринял его как путь к осуществлению своего главного замысла — преобразования центрального аппарата государственного управления в соответствии с принципами «истинной монархии». В связи с этим им был разработан первый его проект преобразования местных органов власти, озаглавленный как «Записка о порядке государственного управления (в частности в России) и об улучшении организации губернской администрации 1803 г.»[2].
В своей «Записке» (1803 г.) Сперанский спроектировал изменения высших государственных установлений, которые создавали лишь видимость истинной монархии, вели к ограничению «державной власти не в существе ее, но в форме ее действия», способствовали «воспитанию народного духа к восприятию истинных монархических учреждений». Вместе с тем проект 1803 г. показывает, что уже тогда Сперанский вынашивал мысль о проникновении идеи представительного правления в самую сущность государственной реформы. Принцип общественного разделения властей в системе местного управления приобретает здесь основное звучание.
В случае принятия его политической программы Сперанский предполагал составить новое губернское положение в замену «Учреждений о губерниях» (1775 г.). Реорганизацию губернского управления он считал необходимым осуществить, соблюдая принцип внутреннего единства всех частей государственного управления. Сперанский был убежден, что преобразования политические должны предварять реформы административные, в том числе и реформу местного управления. Программа устройства местной власти содержится в главном политическом трактате Сперанского — «Введении к Уложению государственных законов», составленном им между 1803 и 1809 годами.
В других своих политических проектах первого десятилетия XIX в. Сперанский продолжал развивать идею децентрализации государственного управления. Одну из главных задач своей реформаторской деятельности он видел в подготовке создания самоуправленческих структур на местах, образующих пространство для проявления общественной инициативы и способных стать противовесом неоправданному усилению центральной власти. Позднее ему впервые пришлось серьезно заниматься проблемами окраинного управления, что он затем успешно использовал в своих сибирских реформах. Его идеи по созданию «лучшего губернского устава» были приближены к реальным потребностям губерний и нацелены на достижение изменений, возможных при сложившемся образе государственного управления.
Признавая органическую связь центрального государственного аппарата и учреждений, действующих на местах, Сперанский задачу реформирования губернского управления видел главной среди прочих необходимых на тот период реформ. Он последовательно проводил принцип представительного правления на основе разделения властей. В его проектах предложена четкая система выборных органов на местах, которые должны были формироваться из владельцев недвижимости. Будучи на пике карьеры и сохраняя веру в возможность реформ, Сперанский считал, что эффективная организация управления на местах невозможна без установления верховенства закона в государственном порядке и предоставления политических прав свободному населению России.
В 1808-1811 гг. М. М.Сперанскому впервые пришлось серьезно заниматься проблемами окраинного управления. По поручению Александра I в конце осени 1808 г. Сперанский вступил в управление финляндскими делами. В это время решался вопрос о присоединении Финляндии к России. Перед Сперанским стояла важнейшая задача определения статуса новой территории в составе Российской империи. Учитывая внешнеполитические факторы и руководствуясь интересами России, он разработал гибкий подход к решению поставленной перед ним задачи. Во многом благодаря этому подходу, Сперанский, являясь автором всех правовых актов, обращенных к Финляндии в конце 1808-1809 гг., сумел достичь цели царского правительства в отношении Финляндии. Правовые документы, составленные Сперанским в Комиссии финляндских дел, создали России выгодное и относительно прочное положение на северо-западных границах в самый канун войны с Наполеоном.
Как видим, М. М. Сперанский с первых своих шагов пытался не просто разгрузить центральную власть от несвойственных ей функций, но и создать жизнеспособные структуры на периферии, разумно полагая, что большинство вопросов должно и нужно решать именно на местах. Тем самым он уже одним этим заложил мину замедленного действия под сановную монополию, сформировавшуюся в XVIII веке и ведающую ВСЕМ, что происходило в самых удаленных уголках России, не только контролируя, но и обогащаясь за счет провинции. Тем самым он объявил аристократии войну, вряд ли подозревая об этом, думая лишь о «благе Отчизны».
Идиллия
Политический идеализм Сперанского подкреплялся, прежде всего, верой в то, что утверждение «истинной монархии» будет способствовать становлению политической зрелости более низших и более инертных классов. А уж потом политическая свобода пробудит в гражданах осознание собственного достоинства и даст толчок к общественной самодеятельности.
Впоследствии в письме к императору Сперанский вспоминал: «В конце 1808 года, после разных частных дел Ваше Величество начали занимать меня постояннее предметами высшего управления, точнее знакомить с образом Ваших мыслей… и нередко удостаивая меня провождать со мной целые вечера в чтении разных сочинений, к сему относящихся. Изо всех сил упражнений, из стократных, может быть, разговоров и рассуждений Вашего Величества надлежало, наконец, составить одно целое. Отсюда произошел план всеобщего государственного образования». Еще раз подчеркнем, что план общегосударственных реформ, к которым приступил М. М Сперанский, был санкционирован именно Александром I и стал изложением мыслей, идей и намерений не только реформатора, но и самого государя.
Наиболее полно взгляды реформатора отражены в записке 1809 года — «Введение к уложению государственных законов». В ней он высказал свое мнение не только по поводу отдельных конкретных проблем государственного развития и правопорядка, но и дополнительно объяснил и обосновал свои мысли на основании теории права или даже скорее философии права. Сперанский указывает на то, что живые силы государства могут проявляться либо в сосредоточенной форме (в единении друг с другом), либо порознь, будучи распределенными среди отдельных людей. В первом случае, говорил он, они способствуют развитию государственной власти и ее политических привилегий, а во втором случае, напротив, они поддерживают права подданных.
Сперанский пишет по этому поводу: «Если бы права государственной власти были неограниченны, если бы силы государственные соединены были в державной власти и никаких прав не оставляли бы они подданным, тогда государство было бы в рабстве и правление было бы деспотическое».
По мнению Сперанского, подобное рабство может принимать две формы, точнее, иметь как бы две ступени. Первая форма исключает подданных не только из всякого участия в использовании государственной власти, но к тому же отнимает у них свободу распоряжаться своей собственной личностью и своей собственностью. Вторая, более мягкая, также исключает подданных из участия в управлении государством, однако оставляет за ними свободу по отношению к собственной личности и к имуществу. Следовательно, при такой более мягкой форме подданные не имеют политических прав, но за ними остаются права гражданские. А наличие их означает, что в государстве в какой то степени есть свобода.
Но свобода эта не достаточно гарантирована и может легко нарушаться со стороны государственной власти, поэтому — объясняет Сперанский — необходимо предохранять ее посредством создания и укрепления основного закона, то есть Политической конституции. Гражданские права должны быть перечислены в ней «в виде первоначальных гражданских последствий, возникающих из прав политических», а гражданам должны быть даны политические права, при помощи которых они будут в состоянии защищать свои гражданские права и свою гражданскую свободу.
Итак, по убеждению Сперанского, гражданские права и свободы недостаточно обеспечены законами и правом. Без конституционных гарантий они сами по себе бессильны, а следственно и излишни. Поэтому именно требование укрепления гражданского строя легло в основу всего плана государственных реформ Сперанского и определило их основную мысль — «правление, доселе самодержавное, поставить и учредить на законе».
Иными словами Сперанский считал необходимым издание основных законов, которые станут гарантией гражданской свободы. Идея его состояла в том, что государственную власть надо построить «на постоянных началах», а правительство должно стоять на прочной конституционно-правовой основе. И, таким образом, власть должны быть поставлена в точных пределах, а деятельность ее должна протекать строго в отведенных рамках закона. В таком случае наличие твердых законодательных гарантий создаст прочный фундамент для гражданских прав и свобод, что, в свою очередь, обеспечит связь гражданского строя со свободной жизнедеятельностью народных масс.
Сперанский в программе своих реформ говорит также о необходимости создания правового государства, которое в конечном итоге должно быть государством конституционным. Он объясняет, что безопасность человека и имущества — это первое неотъемлемое достояние всякого общества, поскольку неприкосновенность является сутью гражданских прав и свобод, которые имеют два вида: свобод личных и свобод вещественных.
Вот его основные тезисы «свобод личных и вещественных».
Содержание личных свобод:
1. Без суда никто не может быть наказан;
2. Никто не обязан отправлять личную службу, иначе как по закону.
Содержание свобод вещественных:
1. Всякий может располагать своей
собственностью по произволу, сообразно
общему закону;
2. Никто не обязан ни платить податей и повинностей
иначе, как по закону, а не
по произволу.
Таким образом, мы видим, что Сперанский повсюду воспринимает закон, как метод защиты безопасности и свободы. Однако он видит, что необходимы гарантии не только от произвола исполнительной власти, но и от произвола законодателя. Реформатор подходит к требованию конституционно-правового ограничения власти, чтобы правительство при выполнении своих функций принимало во внимание существующее право: «Нельзя основать правление на законе, если одна державная власть будет составлять закон и исполнять его». Поэтому Сперанский видит разумное устройство государственной власти в ее делении на три ветви: законодательную, исполнительную и судебную при сохранении самодержавной формы правления.
Конечно, это была далеко не та «конституционная монархия», которую мы видим в ряде стран, но даже в таком изложении взгляды Сперанского были достаточно революционны для своего времени и воспринимались большинством сановников как покушение на их вековые привилегии и заслуги. Подобные же мысли внушались приближенными и императору, который до поры до времени своего любимца в обиду не давал. Но именно, до поры…
Думы и советы
Сформулировав основные положения законодательной базы, Сперанский пошел дальше и разработал механизм претворения в жизнь законов, в том числе и выработку новых. Свои идеи он черпает не только на Западе, но и не гнушается заглянуть в далекое историческое прошлое России, во времена существования Боярской думы. Под его пером новое прочно сплетается со старым и обретает совершенно иные очертания, вызывая опять же недоумение и неприятие современников. Именно в начале XIX века впервые произнесены столь непривычные для обывателя слова, как «дума», «советы», оказавшиеся востребованными гораздо позже, когда имя их прародителя оказалось прочно забыто.
Для выработки новых законопроектов М. М. Сперанский предлагал учредить думы нескольких уровней. Они должны были состоять из избранных представителей от населения. Но, поскольку право избираться в них не может принадлежать абсолютно всем, то автор проекта оговаривает, что целью законов является защита личности и собственности (!). Поскольку чем больше у человека имущества, тем больше он заинтересован в защите прав собственности. А из этого делается вывод, что люди, обладающие собственностью, больше заботятся «о доброкачественности законов» и правильнее могут о них судить. А те, кто не имеют ни недвижимого имущества, ни капитала должны быть просто исключены из процесса выборов. Правило это особенно необходимо соблюдать, подчеркивал Сперанский, потому что неимущих всегда больше, чем имущих, и они легко могут получить перевес в собрании, а значит, и приобрести наибольшее влияние на законодательный процесс.
При этом он предлагает наряду с центральной Государственной думой учредить думы местные: волостные, уездные и губернские. Он не расписывает полномочия региональных дум, останавливая свое внимание на Государственной думе. По его мнению, основной целью ее деятельности должно быть обсуждение и принятие бюджета, законопроектов, предложенных правительством. Без согласия Государственной думы самодержец не имел права издавать законы, за исключением тех случаев, когда речь шла о спасении отечества. Однако императору принадлежало право роспуска депутатов и назначение новых выборов. Таким образом, Государственная дума должна представлять перед центральной властью основные нужды и потребности российского населения, а так же осуществлять контроль за исполнительной властью.
Для практического осуществления реформ он предлагал ввести принцип представительного правления на основе разделения властей. Им представлена система законодательных, судебных и административных органов на местах. Выборным распорядительным думам в губерниях, округах и волостях отведена роль органов, раскрепощающих и организующих низовую инициативу. По мысли Сперанского, благодаря собственным законодательным органам местная власть получала возможность самостоятельно изыскивать и обсуждать необходимые меры по вопросам местного значения, а затем предоставлять их в законодательном порядке на утверждение высших властей.
Исполнительную власть Сперанский видел также в форме разноуровневых правлений: волостных, уездных и губернских, а на высшем уровне непосредственно императором формировались министерства. Причем министры должны были нести ответственность перед Государственной думой, которая наделялась правом просить об отмене незаконных актов, а также организовывать процедуры расследования с целью изобличения министров в злоупотреблениях служебным положением.
В этом и заключался принципиально новый подход Сперанского, выраженный в стремлениях поставить чиновников, как в центре, так и на местах под контроль общественного мнения. В устройстве исполнительной власти на местах проявилось стремление реформатора к упрощению губернской администрации, приданию ей единства, а также к установлению выборного начала в виде советов при губернском, окружном и волостном правлениях. В проектируемых М.М. Сперанским советах не трудно увидеть организацию будущих земских учреждений.
Судебная ветвь власти в проекте реформ была представлена также областными, уездными и губернскими судами, состоящими из выборных судей и работающими с участием присяжных. Высшей судебной инстанцией являлся Сенат, члены которого избирались пожизненно Государственной думой и утверждались лично императором.
Поскольку каждая из трех ветвей в системе власти должна была располагать некоторой самостоятельностью по отношению к другим, то единство государственной власти, согласно проекту Сперанского, воплощалось бы лишь в личности монарха (!). Единство ее, прежде всего, обеспечивалось тем, что монарх, в качестве носителя государственного суверенитета, оставался единственным представителем всех ветвей власти, возглавляя их. Поэтому Сперанский считал, что нужно создать учреждение, которое будет заботится о плановом сотрудничестве между отдельными органами власти и станет как бы конкретным выражением принципиального воплощения государственного единства в личности монарха. По его замыслу, таким учреждением должен был стать Государственный совет, представляющий собой совещательный орган назначаемых монархом сановников. На заседаниях Государственного совета планировалось обсуждать все крупные государственные мероприятия, законодательные предложения и финансовые проблемы до их вынесения на рассмотрение Государственной думой.
Одновременно Государственный совет должен был выступать в качестве гаранта исполнения законодательства во всех областях управления, и через него планировалось поступление к государю всех дел от нижестоящих органов, что позволяло бы достигать единства в работе правительства. Таким образом, в проектах своих реформ Сперанский не только разработал, но и заложил определенную систему сдержек и противовесов в деятельности высших государственных органов при верховенстве власти императора. Он утверждал, что уже на основе этого задается само направление реформам и речь может идти только о том, чтобы устроить новые государственные учреждения таким порядком, при котором они постепенно и все больше стали бы принимать характер подлинных конституционных институтов внутри самодержавной государственной формы. Универсализм преобразований подразумевал соединение в единое целой властей законодательных, исполнительных и судебных, которые никоим образом не должны были выпадать из-под обозрения зоркого ока государя императора, читай, его окружения.
Итак, Сперанский считал Россию достаточно зрелой, чтобы приступить к реформам и получить конституцию, обеспечивающую не только гражданскую, но и политическую свободу. В докладной записке Александру I он возлагает надежды на то, что «если Бог благословит все начинания, то к 1811-му году Россия воспримет новое бытие и совершенно во всех частях преобразится». Блажен, кто верует…
Призрак Конституции
Кроме того, Сперанский попытался переступить и черту дозволенного, покусившись на святая святых — власть монарха, ограничив ее Конституцией. Но делал это осторожно, понимая, к чему подобная вольность может привести.
Он утверждал, что в истории нет примеров того, чтобы просвещенный в коммерческом плане народ долго оставался в состоянии рабства, а потому с большой долей вероятности следует ждать тех или иных потрясений (мятежей, бунтов), если государственное устройство не будет соответствовать духу времени и уровню развития его подданных. Поэтому главы государств должны внимательно наблюдать за развитием общественного духа и приспособлять к нему политические системы. Из этого Сперанский делал выводы, что было бы большим преимуществом, если бы России была дарована Конституции благодаря «благодетельному вдохновению верховной власти».
Но верховная власть в лице императора разделяла далеко не все пункты программы Сперанского. Александра I вполне устраивали лишь частичные преобразования страны, сдобренные либеральными обещаниями и отвлеченными рассуждениями о законе и свободе. Хорошо знавший его А.Чарторыйский писал: «Император любил наружные формы свободы подобно тому, как увлекаются зрелищами. Ему нравился призрак свободного правительства, и он хвастал им; но он домогался одних форм и наружного вида, не допуская обращения их в действительность; одним словом, он охотно даровал бы свободу всему миру при том условии, чтобы все добровольно подчинились исключительно его воле».
В тоже время составленный план реформ Сперанского был близок государю, поскольку он более детально и глубоко раскрывал некоторые его идеи и не ставил под сомнение существование самодержавного строя, а лишь предлагал облечь его всеми, так называемыми формами закона. К этим внешним формам и относились элементарная законность, выборность части чиновников и их ответственность, создание новых начал организации суда и контроля, разделения властей и т. д. Александр I был готов принять все это. Но между тем испытывал на себе и сильнейшее давление придворного окружения, включая членов его семьи, стремившихся не допустить радикальных преобразований в России. В результате реформы, создание которых он сам же санкционировал и какое-то время вдохновлял, оказались на практике довольно абстрактными и, что самое главное, «несколько преждевременными». Не говоря уже о Конституции, когда даже само по себе произнесенное вслух при дворе это слово могло навлечь на говорившего серьезные неприятности.
По выражению В.О. Ключевского, при постепенном конституционном процессе, который предложил Сперанский, «ни государь, ни министр никак не могли подогнать его к уровню действительных потребностей и наличных средств страны». Это была своеобразная политическая мечта, осуществление которой могло бы способствовать началу конституционного процесса в империи, более быстрой эволюции от абсолютной монархии в сторону монархии буржуазной. Однако слишком много препятствий стояло тогда на путях реформ, которые, в конечном счете, не были проведены в полном объеме.
В одном из писем к императору Сперанский вспоминал о том времени: «…Я слишком часто и на всех почти путях встречаюсь и с страстями, и с самолюбием, и с завистью, а еще более с неразумием. Толпа вельмож, со всею свитою, целыми родами преследуют меня как опасного уновителя. Я знаю, что большая их часть и сами не верят сим нелепостям; но, скрывая собственные их страсти под личиною общественной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именем вражды государственной; я знаю, что те же самые люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всем с ними буду соглашаться…».
Эпоха реформ закончилась. В ход пошли подметные письма, в которых Сперанского обвиняли в измене, в сношениях с агентами Наполеона, в продаже государственных тайн. «Все орудия этой колоссальной интриги, не посвященные в тайну конечной ее цели, — говорит Н.К. Шильдер, — действовали, как марионетки, нити которых были в руках лица, направлявшего весь ход этой загадочной драмы. Руководствуясь самыми разнообразными побуждениями, все привлеченные к делу лица усердно хлопотали о том, что уже давно было решено в уме Александра и чего они не знали, не сразу проникнув до понимания истинной подкладки интриги».
При всей своей прозорливости Михаил Михайлович не мог предвидеть, что отставка его предрешена и «толпа вельмож» изыскивает уже не повод, а средства воздействия на слабохарактерного императора, который буквально во всем видел если и не измену, то покушение на его права и достоинства. Для «свержения» Сперанского организовывались целые партии, цель у которых была одна — удалить его из дворца и от дел государственных. И все они прямодушно считали, что действуют во благо отечеству, под которым подразумевали, прежде всего, самих себя.
17 марта 1812 г., после 2-часовой аудиенции у государя, который дал понять Сперанскому, что, ввиду приближения неприятеля к пределам империи, не имеет возможности проверить все взведенные на него обвинения (мудро!), госсекретарь и тайный советник получил отставку и был отправлен на жительство в Нижний Новгород. В письме оттуда государю он высказал свое глубокое убеждение, что составленный им план государственного преобразования — «первый и единственный источник всего, что случилось» с ним, и вместе с тем выражал надежду, что рано или поздно государь возвратится «к тем же основным идеям». Получается, что реформатор не терял веры и надежды, будто его нововведения кому-то, кроме его самого, нужны. Кому? России?!! А знал ли он Россию? Осознание и одновременно разочарование придет позже: после губернаторства в Пензе и испытания Сибирью с 1819 по 1821 гг.
Сибирь далекая и непонятная
На начало XIX века Сибирь, уже несколько веков входившая в состав Российской империи, оставалась как бы на особом, но отнюдь не на привилегированном положении, будучи краем не только труднодоступным, но и трудноуправляемым. И виной тому были не столько расстояния и отдаленность от центров, сколько сложившаяся система самоуправства и постоянная нехватка грамотных и дальновидных управителей. Отсутствие крепостного права, с одной стороны, благотворно сказалось на населении края, а с другой — лишило притока дворянства, из которого в центральных регионах страны формировался главным образом управленческий корпус. Приезжие чиновники, отправляющиеся за Урал для получения внеочередного чина и служившие, что называется, вахтовым методом, проблемы не решали.
К тому же, по словам А.Н. Радищева, прежде чем начать «правильно» управлять Сибирью, ее необходимо изучить, для чего требуются «головы и глаза Палласа, Георги, Лепехина, да без очков, и внимания не на одни цветки и травы»[3].
Один из инициаторов идеи отделения Сибири от России — «областник» Н. М. Ядринцев — считал, что «особенность управления» зауральскими землями происходила от чрезвычайной отдаленности «Сибири от Москвы и Петербурга на целые тысячи верст, а, следовательно, и от правительственного надзора… С одной стороны, свойство деятельности в крае требовало особых полномочий, быстрой распорядительности и обозрения дел на месте, с другой — отдаленность края требовала особенного контроля и надзора за правителями, так в этом крае всего легче могли развиться злоупотребления, произвол и самовластие. В преобладании того или другого из этих начал, в борьбе их и в трудности соединить обе эти задачи заключается вся история сибирского управления и до Сперанского, и после него»[4].
Автор многочисленных работ о Сибири В.К. Андриевич считал, что «генерал-губернаторства не только не приносили никакой пользы делу устроения края, но напротив вредили…»[5]. Его поддерживали и другие исследователи. М. Венюков отмечал, что в Западной Сибири «почти вовсе не нуждаются в генерал-губернаторском управлении»[6]. Этот тезис находил себе поддержку в определенных слоях общества, поскольку мнение о том, что власть наместника вела к самовластию, была доминирующей. Большинство исследователей XIX-начала XX вв. оценивали состояние управления Сибирью в целом отрицательно. Подтверждение этому мы можем найти в ряде публикаций того времени[7]. Своеобразный итог подвел Н. Н. Козьмин, который, с одной стороны, характеризовал административную систему Сибири как «несостоятельную, с накопленными веками злоупотреблениями, с тысячами мощных мелочей»[8], с другой стороны, указывал, что сибирское общество до 60-х гг. «представляло инертную, безликую массу, как бы нарочно созданную для административных экспериментов»[9]. При всех различиях точек зрения в указанных работах есть общее — признание за Сибирью особого статуса, что требовало и отдельного управления.
Если говорить об особенностях управления Сибирью, то, по мнению современных авторов «в течение первых трех столетий пребывания Сибири в составе Российского государства никакой идеологии региональной политики, включающей в себя ее стратегию и тактику, концепцию освоения и развития Сибири, не существовало даже на эмбриональном уровне»[10]. Эта политика была и определялась в установках: представление о Сибири как о неотъемлемой части государства и поиск оптимальной модели управления. Постоянные преобразования как раз и есть не только показатель административной активности, но и отражение «региональной идеологии».
Сибирский историк А. В. Ремнев в ряде монографий и целой серии статей рассмотрел сложный процесс эволюции правительственных представлений о Сибири, о поиске центром оптимального варианта административно-территориального устройства и разграничения компетенции высших, центральных и местных органов власти, что постоянно приходило в противоречие со спецификой зауральского региона[11]… «Самодержавие как бы топталось на месте, придавая проблемам административной политики в отношении сибирского региона «вечный» характер»[12].
Российское правительство так и не смогло окончательно сформулировать тезис, из которого бы проистекало будущее Сибири, и по-прежнему видело в ней не столько колонию, сколько территорию для размещения политических и уголовных ссыльных. Меж тем Сибирь стала не только неотъемлемой частью России, но и изменила ее географическое и историческое пространство, хотя зачастую «русскому колонисту было затруднительно ответить на вопрос, где, собственно, заканчивается Россия и начинается империя?»[13]. Но если центральное руководство страны долгое время не могло ответить на вопрос, чем же все-таки является для России Сибирь, то тем более не могли ответить на подобный вопрос и сами сибиряки, для которых проблема «внутреннего колониализма» (по М. Хечтеру) воспринималась не иначе как несправедливая и нелегитимная[14]. А отсюда возникли и обвинения сибиряков в их извечном сепаратизме[15].
Центральная власть, начиная с петровских времен, неоднократно пыталась решить непростой вопрос по управлению Сибирью, деля ее то на губернии, то на наместничества, занималась кодификацией российского законодательства, пытаясь не просто систематизировать разрозненные законодательные акты, но и внести в государственный строй новые принципы, провести правовую модернизацию аппарата управления. Для этого требовалось, прежде всего, подвести фундаментальную правовую основу под административную организацию, рационализировать процесс управления, осуществить разделение властей, законодательно регламентировать управленческие процедуры и сохранить при том единство власти. Нужны были четкие инструкции и рационально организованный унифицированный административный механизм, а так же оптимизация административно-территориального устройства империи.
Уже в 1801 г. при Александре I было решено, что необходимо разделение ее «и в самом образе управления особенного постановления», поскольку «страна сия, по великому ее пространству, по разности естественного ее положения того требует»[16]. На основе этого решения в 1803 г. было открыто Сибирское генерал-губернаторство, в ведении которого находились все сибирские земли вплоть до Тихого океана. Но появление нового структурного властного подразделения не смогло решить проблемы, поскольку низовой уровень сибирского управления не справлялся с возложенными на него задачами. Причиной тому были не только огромные пространства, наладить управление которыми спущенным сверху штатом государственных структур оказалось весьма проблематичным. Слабым оставался кадровый подбор служащих, непомерно низкие оклады при слишком широком круге обязанностей.
В 1814 г. В.П. Кочубей в записке «О положении империи и мерах к пресечению беспорядков и введении лучшего устройства в разные отрасли, правительство составляющие» настаивал на необходимости издания инструкции генерал-губернаторам и губернаторам. Он указывал на повсеместную запутанность компетенций губернских правлений и казенных палат, что приводит к медленности делопроизводства и конфликтам между губернаторами и вице-губернаторами. Отвечая запросам времени, Александр I запретил директорам министерских департаментов требовать объяснений от губернаторов, чем укрепил связь между монархом и губернаторами. Тем самым административная власть на местах была поставлена в один ранговый ряд с министрами.
Но дальше этого и многочисленных проектов по реорганизации сибирских управленческих структур правительство так и не пошло до появления на сибирских просторах Михаила Михайловича Сперанского, который и здесь занялся привычным делом реформирования.
Не избежал-таки я Сибири!
22 марта 1819 г. Александр I подписал указ о назначении Сперанского генерал-губернатором Сибири. Император давал Сперанскому полтора-два года, чтобы навести порядок в Сибири, вскрыть все злоупотребления и составить предложения по коренному переустройству края. Новые обширные полномочия не могли не льстить самолюбию Сперанского. К тому же из указа было очевидно, что все былые подозрения с него сняты и возвращение в столицу не за горами и, главное, что император видит его в будущем рядом с собой.
Отправляя Сперанского в Сибирь, Александр I наделил его небывалыми полномочиями. Сперанский ехал в Сибирь и как ревизор, и как «главный начальник края», которому поручалось провести ревизию, «придать кого нужно законному суждению», сообразить «на месте полезнейшее устройство сего отдаленного края и сделать оному начертание на бумаге» (прямой намек на проведение реформ). От нового генерал-губернатора современники ожидали «видов решительных», отмечая, что в истории Сибири есть лишь два периода — от Ермака до Сперанского и от Сперанского до Христа. Неплохо осведомленные о прошлом нового начальника, сибиряки говорили: «Человек руководил государством, а здесь ему приходится нашими обыкновенными делами заниматься».
Весной 1819 г. Сперанский пересек границу Сибири. Первый сибирский город Тюмень имел вид «печальный». Недолго задержался он и в Тобольске, откуда сразу же и направился в далекий и загадочный Иркутск, как бы предчувствуя, что именно там находится «корень зла». Добравшись, наконец, до Иркутска, Сперанский через несколько дней напишет ставшие впоследствии знаменитыми строки. «Если бы в Тобольске я отдал всех под суд… то здесь оставалось бы всех повесить».
Уже первое знакомство с результатами управления краем Пестелем и Трескиным потрясло Сперанского. «Чем дальше опускаюсь я на дно Сибири, тем более нахожу зла, и зла почти нестерпимого», — писал он. Губернатор Трескин был, по характеристике Сперанского, человек «наглый, смелый, неглупый», но «худо воспитан» и «хитер и лукав, как демон». Под стать ему были и опекаемые им чиновники: верхнеудинский исправник Гененштром, иркутский — Войлошников, нижнеудинский — Лоскутов.
Приступая к ревизии, Сперанский был хорошо знаком с укоренившимся в правительственных кругах с екатерининских времен мнением о том, что все сибиряки — ябедники, а потому обращать внимание на их прошения и жалобы не стоит. Но Сперанский довольно быстро вник в местные проблемы и обстоятельства с помощью провозглашенной им «гласности». С большим трудом он смог убедить обывателей в том, «что жалобы на местное начальство не составляют преступления» и Сибирь, что называется, заговорила, вполне открыто и гласно. Жалобы посыпались, как из рога изобилия. Число их доходило до трехсот в день. В Иркутске в считанные дни была раскуплена вся гербовая бумага, на которой следовало писать жалобы.
В той же Иркутской губернии Сперанский столкнулся с такой развитой системой злоупотреблений, что, говоря современным языком, ее нельзя охарактеризовать никак иначе, как мафиозную. Ревизия вскрыла вопиющие злоупотребления, произвол местного начальства и полное бесправие населения. И в Томской губернской администрации он не нашел ни одного чиновника, не берущего взяток. Ему пришлось даже дела о взятках из разряда уголовных отнести к делам гражданским, распорядившись прекращать их в тех случаях, если взяточники возвращали деньги, полученные от просителя.
В целом же ревизия Сперанского вскрыла вопиющую картину произвола местной администрации во всех сибирских городах. Он писал, что общим предметом «следственных дел стало лихоимство во всех его видах». Губернатор Трескин был отдан под суд, а вместе с ним в различных злоупотреблениях оказалось замешано около семисот чиновников рангом пониже. В короткий срок Сперанский смог вычистить сибирские «авгиевы конюшни».
Его «команда» была сформирована еще до Иркутска из молодых чиновников: Батенькова, Репинского, Цейера и других честолюбивых людей, не замешенных в поборах и лихоимстве. Вместе со Сперанским они разместились в доме Кузнецова, расположенного на окраине Иркутска на берегу речки Ушаковки. Единственной достопримечательностью этого дома был заброшенный сад, ставший любимым местом прогулок Сперанского и сопровождающих его молодых людей. Именно во время этих прогулок обсуждались основные положения будущих сибирских реформ и преобразований. Возможно, благодаря этим прогулкам у иркутян сложилось мнение, что сибирские проекты готовились Сперанским в «великой тайне». Уже много лет спустя старожилы Иркутска вспоминали прогуливавшегося на свежем воздухе в любую погоду высокого, чуть сутулого человека, одетого в простую шинель без всяких знаков отличия и скромную кожаную кепку. Трудно было ощутить в этом одиноком страннике выдающегося мыслителя, в обмен на которого Наполеон предлагал Александру I отдать любое из принадлежащих ему государств Европы. По воскресеньям Сперанский присутствовал на обедне в приходской церкви, любил выехать за город на речку Каю, а к вечеру запросто заглянуть на огонек к знакомым купцам.
Увидев проблему изнутри, Сперанский прежде всего остановился на гражданских преобразованиях, в числе которых на первое место выдвигал необходимость реформы губернского управления. Были разработаны и внесены для утверждения несколько законопроектов, затрагивавших различные стороны управления Сибирью (о компетенции и ответственности генерал-губернатора, о составе и структуре губернских учреждений и пр.).
Главным, на кого опирался Сперанский и кому поручил заниматься разработкой «Сибирского уложения» — обширного свода реформирования аппарата управления Сибири, определившего правительственную политику в отношении коренных сибирских народов, — был будущий декабрист С. Г. Батеньков. Им же совместно со Сперанским была подготовлена большая часть проектов, посвященных сибирским ссыльным, в том числе уставы о ссыльных, этапах, а так же были внесены предложения об административном образовании губерний по природным зонам и пр.
Не менее важным стал проект «Устава об управлении инородцев», который после его принятия продолжал действовать вплоть до начала XX в. Согласно новому «Уставу» вводилось деление коренного населения Сибири по образу жизни на оседлое, кочевое и бродячее и соответственно этому делению каждая категория получала свои права и обязанности, а власти предписывался порядок управления ими.
Но пребывание в Сибири затягивалось. Сперанский считал, что главную свою задачу — ревизию — он выполнил, придал «кого нужно законному суждению», а потому пора возвращаться обратно в столицу. Все же в своей новой роли он ощущал себя больше проверяющим, чем управляющим. Желанием вернуться проникнуты и все его письма к дочери, которые приведем ниже.
Письма и впечатления
Подкрепим рассказ о нашем герое его собственными письмами, которые он отправлял из Сибири к дочери, молодой девушке, живущей под опекой в С. Петербурге[17]. Текст писем отличается большой искренностью, автор предстает не только человеком государственным, но и любящим отцом, и в некотором роде философом.
Первое «сибирское письмо» написано Сперанским 30 мая 1819 г. из Тобольска, куда он прибыл 24 мая 1819 г., в канун Троицына дня. В нем он характеризует Сибирь как обычную российскую провинцию: «И здесь, любезная моя Елизавета, те же небо, тот же благотворный свет солнечный, те же люди, смешение добра и зла, тот же Отеческий Промысел объемлющий все пространства, сближающий меня с тобою во всех расстояниях, укрепляющий и исполняющий сердце мое доверием и надеждою».
В отличие от современников он не увидел за Уралом ничего такого, что могло бы поразить путешественника: «Не слушай рассказов о сибирской природе. Сибирь есть просто Сибирь. Надобно иметь воображение не пылкое, но сумасбродное, чтобы видеть тут какую-то Индию. Уральские горы сколько не называй их Рифейскими, все будут скучные, неказистые, единообразные, бесчисленные, утомительные холмы, растянутые на пространстве 400 верст. Более скучно нежели опасно и даже совсем не опасно».
В сибирских жителях Сперанский увидел «те же пороки; те же глупости; то же терпение в бедных и своекорыстие в богатых. Различие только в том, что здесь, говоря вообще, всем жить широко, земля довольно хороша, и следовательно бедных меньше». Сибирь, по его мнению, «прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии; но не место для жизни и высшего гражданского образования, для устроения собственности, твердой, основанной на хлебопашестве, фабриках и внутренней торговле».
Из Томска 1 августа 1819 г. он сообщает дочери: «Частным человеком может быть я нашел бы и здесь способ составить себе довольно сносный образ бытия; но никогда начальником. Слишком много ответственности и пред Богом и пред людьми и силы мои к сему совершенно недостаточны».
Лишь прибытие в Нижнеудинск изменяют тон его писем: «Здесь-то настоящая Сибирь и здесь-то наконец я чувствую, что Провидение всегда правосудное, не без причины меня сюда послало. Я был здесь действительно Ему нужен, чтоб уменьшить страдания, чтоб оживить надежды почти уже исчезавшие, и ободрить терпение слишком утомленное». И в Иркутске он увидел «губернский городок, довольно многолюдный, торговый и опрятный». Но жители его не верят в то, «что они имеют некоторую степень свободы и могут без спроса и дозволения собираться, танцевать или ничего не делать».
Там же он пишет: «Как велика земля Русская! И здесь те же люди, та же чернь, те же нравы и обычаи; те же почти пороки и добродетели. Сие единство почти не понятно. Во всех других государствах несравненно есть более разнообразия. Сие происходит, думаю, от того, что здешнее население есть смесь или произведение всех стран России. Но не думай и не дозволяй думать, чтоб Сибирь населена была ссыльными и преступниками. Число их как капля в море; их почти не видно, кроме некоторых публичных работ. Невероятно, как число их маловажно. По самым достоверным сведениям они едва составляют до 2/10 в год и в том числе никогда и десятой части нет женщин».
Собираясь покинуть Иркутск, он сообщает о том дочери в письме от 1 мая 1820 г. «О сем пишу я ныне Государю; доказываю, что мне после сего делать в Сибири совершенно нечего. Управлять ею невозможно; к сему надобны люди и другой порядок». «Независимо от разлуки с тобою, я не могу здесь и потому еще долее оставаться, что продолжая управление без способов и без людей, я мог бы утратить и честь и доверие мною здесь приобретенное».
В тоже время он оценивает свою деятельность в Сибири весьма высокопарно: «Если не много здесь сделал: то по крайней мере много осушил слез, утишил негодований, пресек вопиющих насилий, и, что может быть еще и того виднее, открыл Сибирь в истинных ее политических отношениях. Один Ермак может спорить со мною по сей части».
Насколько автор писем высокого мнения о себе самом, подтверждается в описании его впечатлений от посещения Нерчинских рудников: «Я буду первый начальник, который посетил Нерчинск. Хотя первенство сие не возбуждает того честолюбия, но возбуждает надежду, что путешествие сие будет полезно и утешительно обывателям края». При этом он поражен, в какие условия поставлены каторжники, работающие на заводах и под землей: «Вчерашний день я возвратился из преисподней, из Нерчинских заводов где спускался на 36 сажен под землею, чтоб видеть своими глазами последнюю линию человеческого бедствия и терпения. Ничто не может быть поучительнее сего впечатления».
Может быть, впечатления от «преисподней» были так велики, что Сперанским овладевает апатия и депрессия ко всему вокруг происходящему, что следует из его письма от 19 мая 1820 г.: «Равнодушие, холодность моя ко всем происшествиям с летами и опытом возрастают. Все это потерянное время. Совсем к другим сценам, к сценам высшего рода я должен себя готовить». Но подобное состояние совсем не свойственно реформатору и творцу новых законов. Узнав о своем скором возвращении в столицу, он восклицает: «Сибирь есть настоящая отчизна Дон Кихотов» (!).
В августе 1820 г. Сперанский покидает Иркутск и выезжает в Барнаул. Тон писем возвышен и восторжен. «В Сибири ли мы? Едва можно верить сему очарованию. Прекраснейший климат, приятнейшия местоположения, орошаемые величественною, гордою, покойною Обью. За две станции до Барнаула встретили нас арбузы, растущие здесь на воздухе, величиною с твою голову, а ценою по 5-ти и 10-ти копеек. Дыни здешния также весьма вкусны. Словом, это очарование. Как можно себе представить? Шесть дней тому назад мы были среди болот и лесов почти непроходимых. Чувствовали уже не только осень, но даже почти морозы, а здесь полное лето во всем блеске и роскоши растений и все это вместе есть Сибирь; вопиющее смешение и злоупотребление слов. На каждом шагу здесь встречаешь пчельники и мед здешний есть превосходнейший, ароматный».
Семипалатинск поразил его своей азиатчиной (а чего он ожидал увидеть в Азии?), и он даже засомневался, в России ли находится: «Это сущий маскарад и хоть после Иркутска я должен привыкнуть к сим превращениям: тем не менее они поразительны. Домы без крыш по Азиатскому обычаю, все почти головы в чалмах или в скуфьях, три мечети и ни одной церкви». И далее он развивает свою мысль: «Путешествие по Сибири есть сущий бред, особливо когда путешествуют с примечанием. Два дня тому назад мы были в самых ущельях Алтайских хребтов, коих верхи покрыты вечными льдами. Сегодня в степи, коей одна сторона примыкает к Ледовитому морю; другая идет почти непрерывно до Тибета, и где снегу почти не бывает».
Уже в начале сентября Сперанский прибыл в Тобольск и отметил его европейские черты, а мыслями он, судя по всему, находился уже в Европе. «Тот же самый Тобольск; но совсем иначе мне ныне представляется. Минувшаго года пред ним стояла грозная туча, Иркутск; теперь туча позади и перед ним яркие цвета радуги. От них все принимает другой вид. Дела и люди иначе смотрят. Правда, что дела сами по себе становятся стройнее; и люди привыкают к порядку. Как неприятно, горестно обвинять и подозревать! Слава Богу это прошло и я живу если не среди друзей, то по крайней мере не среди неприятелей». Здесь он пробыл более четырех месяцев и, покинув Сибирь, постарался навсегда забыть о ней. Постепенно и сибиряки, привыкшие к частой смене своих заезжих правителей, забыли о Сперанском, воспринимая его пребывание в крае с обычной для этих мест насмешкой: «был да сплыл».
Сибирские реформы: мифы и реальность
Наконец, 8 февраля 1821 г. Сперанский пустился в долгий обратный путь из Тобольска. 22 марта засияли вдали перед ним шпили петербургских строений. А летом 1821 г. был создан специальный Комитет для рассмотрения отчета Сперанского о его пребывании в Сибири, который одобрил все его действия и предложения по реорганизации управленческих структур края.
Но, по отзывам современников, то был уже совершенно иной человек. Испытание Сибирью не прошло даром. Знакомые с ним люди не увидели прежнего реформатора, ратующего за полное преобразование государственного строя, сознающего свою силу и власть. Перед ними был уклончивый сановник, не гнушающийся льстивого угодничества даже перед Аракчеевым, отозвавшийся печатной похвалою о пользе военных поселений. А после того как выработанные им или под его наблюдением проекты преобразований в Сибири получили силу закона, Сперанскому приходилось все реже видеться с императором, и его надежды на возвращение прежнего своего значения не оправдались, хотя в 1821 г. он и был введен в состав Государственного совета.
Пребывание в Сибири не только коренным образом повлияло на политические мечтания Сперанского, но и вскрыло иллюзорность его собственных планов. В заметках, начатых в Пензе в 1819 г. и оконченных в Сибири, он довольно туманно пишет о пользе реформ для «законодательного сословия». При этом он пускается в рассуждения, что польза эта «может состоять в том, что правительство, поставив себя сим учреждением впереди народных желаний, станет вне опасности всякого внезапного движения». Но тут же признает, что «возможность законодательного сословия, сильного и просвещенного, весьма мало представляет вероятности. Почему — одно из двух: или сословие сие будет простое политическое зрелище, или, по недостатку сведений, примет оно ложное направление».
Но уже в декабре 1820 г., находясь в Сибири, он писал графу В.П. Кочубею относительно государственных преобразований в еще более скептическом тоне: «Все чувствуют трудности управления как в средоточии, так и в краях его. К сему присовокупляется недостаток людей. Тут корень зла; о сем прежде всего должно бы было помыслить тем юным законодателям, которые, мечтая о конституциях, думают, что это новоизобретенная какая-то машина, которая может идти сама собой везде, где ее пустят».
Г. С. Батеньков искренне верил, что Сперанский, «вельможа добрый, сильный, и сильный только для добра», который сумеет не только преобразить Сибирь, но и сделать ее страной развитой и удобной для проживания. Хотя впоследствии и ему стало ясно, что Сперанскому не было дано «никаких средств к исполнению возложенного поручения» и результаты его деятельности в Сибири не отвечали возлагавшимся на него надеждам. Однако при этом будущий декабрист видел в том не вину своего друга и наставника, поскольку «за неуспех нельзя винить лично Сперанского», а причины, по его мнению, крылись в «несовершенстве государственного устройства» и… отсутствии послушных исполнителей разработанных ими проектов. Он всю жизнь был предан своему учителю и дольше многих сохранил свою привязанность и восхищение Сперанским. Много позже с нескрываемым пиететом Батеньков напишет: «Память о нем сохранилась во всей Сибири, несмотря на перемену лиц, уставов и дел, ибо многие памятники и очерк учреждения устояли среди всего этого. Личность его нелегко изглаживалась из памяти, и многие семейства помнили добром».
Во имя чего же блистательный реформатор жертвовал собой и какую реальную память делами своими он оставил нам, потомкам?
Итак, в период своего генерал-губернаторства Сперанский предложил административно-преобразовательные мероприятия, которые пусть не сразу, но должны были показать путь по управлению не только Сибирью, но и другими азиатскими регионами Российской империи. Им были начаты разработки теоретических аспектов реформы областного управления. Основной идеей этого проекта было создание при генерал-губернаторе областного совета, в состав которого должны были входить военные с достаточно солидным послужным списком и чином. При этом они не могли быть связанны с управлением региона, а потому иметь возможность высказываться на заседаниях совета независимо и непредвзято.
Был предусмотрен вопрос об ответственности самого генерал-губернатора перед советом. В целях обеспечения некоторого сближения генерал-губернаторской власти с интересами населения автор проекта предписывал обязательное принятие просьб и жалоб местных жителей во время ежегодных ревизий губерний, а в специально назначаемые дни предписывал ввести свободный доступ к генерал-губернатору. Все это говорит о том, что автор проекта искал пути к разделению функций надзора и управления в порядке местного администрирования, но этот принцип так и не был им найден.
Незаконченность проекта Сперанского по областному управлению легко объясняется, если ознакомиться с взглядами того периода на этот вопрос Александра I, который мыслил учреждение в стране наместничеств. И в ряде других вопросов, связанных с управлением Сибирью, неоднозначность позиций реформатора, скорее всего, исходила от тех же причин. Он был уже далеко не тот человек, который мог в глаза императору без лишних раздумий высказать собственную точку зрения, не поинтересовавшись мнением на этот счет самодержца. Но по мере пребывания Сперанского «на задворках российской империи» менялись не только его взгляды, но и он сам.
Опыт Сперанского, как Сибирского губернатора, оказался для последующих глав Сибири практически неприемлемым, поскольку подобными полномочиями никто из них уже никогда не наделялся, а главное, потому что за Урал Сперанский ехал в первую очередь как ревизор и лишь потом как управитель. От дальнейшего управления краем он попросту отказался, что четко прослеживается в его письмах к дочери.
Во времена Петра I для уличения во взятках сановника достаточно высокого ранга достаточно было направить для расследования гвардейского офицера, который единолично и следствие, и наказание проводил прямо на месте, не прибегая к созданию комиссий. Но даже когда управителя уличали и следовало заслуженное наказание, через короткий срок все возвращалось на круги своя: воровство, взятки, отлынивание от дел.
Ревизия Сперанского по сегодняшним масштабам сопоставима с «зачистками», производимыми спецназом в «горячих точках», где устранение виновного не ведет к устранению причин, вызывающих к конфликтные ситуации. Он выполнил все предписания, которые по его разумению были необходимы: «по крайней мере много осушил слез, утишил негодований, пресек вопиющих насилий», а далее «мне после сего делать в Сибири совершенно нечего». И более того: «Управлять ею невозможно; к сему надобны люди и другой порядок». И сам он оценивает свою деятельность в Сибири не иначе как: «Все это потерянное время» (!). Но если сам Сперанский оказался бессилен в вопросе руководства краем, то кого же еще можно было направить на его место? Вопрос весьма риторический…
Но при том, благодаря именно Сперанскому произошли и некоторые изменения в представлении правительства о Сибири, которая теперь виделась им не только промысловой колонией, но органической частью России, которой необходимо управлять, прежде всего, с учетом естественно-географических и народонаселенческих ее особенностей. Кроме того, Сперанский разработал ряд мер по освобождению губернских учреждений от излишней опеки местных начальников, а также по ослаблению личной власти высших администраторов на местах. Опыт губернаторской службы убеждал Сперанского в необходимости разделения функций надзора и управления местных властей.
Уже по возвращению из Сибири он продолжил свою работу над сибирскими законопроектами и составил несколько проектов губернского и уездного управления, в которых содержались предложения, вносившие существенные изменения в действующий порядок организации и функционирования местного управления. Это предложения, которые должны были осуществить отстранение губернатора от активного администрирования, создание общих присутствий при губернаторе и в уездах, отделение от полиции судебных и хозяйственных функций, а также реорганизацию уездной полиции и укрепление волостного управления. Ряд его разработок способствовал усовершенствованию управления на местах и включению более активных представителей цензовых слоев общества в работу муниципальных и региональных государственных органов, в чем он видел единственную возможность противостоять чрезмерному и неоправданному усилению центральной власти; именно с развитым самоуправлением связывал он преодоление дефицита свободы в российском обществе. Но сие не только от него зависело.
Тем не менее, предложение М.М. Сперанского о разделении Сибири на Западную и Восточную было признано верным, и это событие произошло уже 1822 г. Установленный порядок управления сибирским регионом оказался вполне жизнеспособным, хотя он и был задуман в Петербурге и привит на сибирскую почву, но в своем первоначальном виде смог просуществовать шесть десятилетий. При этом во многом сократилась управленческая дистанция между внутрироссийскими и сибирскими губерниями. Нити управления краем сосредотачивались у генерал-губернатора и его ближайшего окружения.
Вся система управления Сибирью приводилась в действие тремя ступенями властных структур — высшей (генерал-губернаторской), средней (губернаторской) и низовой (окружной). Управленческие функции были расширены, что, соответственно, привело к увеличению аппарата. Создание канцелярии генерал-губернатора привело к трансформации ее в межтерриториальную надзорную структуру. Главное управление и Совет главного управления стали совершенно новыми для того времени управленческими структурами. Шесть членов Совета назначались Высочайшими указами, причем три члена являлись представителями основных министерств империи — внутренних дел, юстиции и финансов, и три — производители дел, они же начальники отделений канцелярии Главного управления. На должности советников, по словам первого генерал-губернатора Западной Сибири П. М. Капцевича, «потребны люди с лучшим качеством и отличностью по службе». В Совете рассматривались дела по ключевым вопросам управления краем: административным, правовым и финансово-экономическим, которые затем представлялись на утверждения генерал-губернатора. В случае конфликтной ситуации предусматривалась возможность для апелляции в центральные органы власти. Но эта возможность использовалась крайне редко, поскольку обычно правительственные органы принимали сторону генерал-губернаторов.
Но параллельное существование двух административных структур в системе губернских органов управления (общего губернского управления и губернского правления) порождало дублирование функций и неразбериху в делах. К тому же формальное разделение советников на две категории (представителей министерств и советников-делопроизводителей) не соответствовало реальному распределению обязанностей, возлагаемых на чиновников высшего ранга головной административной структуры региона. Широкий спектр задач, ставящийся перед низовыми управленческими структурами, и недостаточное материальное обеспечение чиновников вели к тому, что кадровый состав в ряде случаев оказывался неудовлетворительным, а потому окружные органы власти являлись самым уязвимым управленческим звеном.
Немаловажен и тот факт, что главной причиной низкой эффективности деятельности данного звена были огромные пространства, нередко превосходящие размеры многих губерний Европейской России, наладить управление которыми спущенным сверху штатом государственных структур оказалось весьма проблематичным.
Финансирование чиновников низшего звена шло не по окладам, а по усмотрению начальства, «по трудам и заслугам» каждого. Потому наблюдалась непропорциональность в распределении средств на содержание чиновников органов управления разного уровня. А правительство, как обычно, не спешило принимать действенные меры по урегулированию этого вопроса.
Но самое главное, окружное управление не имело реальной власти, а могло лишь осуществлять «представления» в вышестоящую инстанцию. По этому поводу управляющий II отделением собственной Е.И.В. канцелярии граф Д. Блудов заявлял, что окружные начальники и их советы «имеют власть весьма неопределительную».
Да, Сибирь и до реформ и после их проведения осталась верна самой себе: любое начинание угасало в ее пределах и какие бы новые властные структуры не были предложены, одобрены и введены, положение населения мало чем отличалось от дореформенного. Может быть, именно потому Михаил Михайлович, прожив некоторое время на просторах ее, и загрустил, предвидя неизбежную будущность своих преобразований. Говорят, что любая грусть на пользу, а Ф. М. Достоевский вообще считал, что обрести себя можно лишь в непрерывных страданиях. Примем на веру подобное утверждение…
Эпилог, но не заключение
Во времена царствования Николая I Сперанскому было поручено заняться составлением Свода законов Российской империи, вышедших в свет в 1833 г. В честь этого на специальном заседании Государственного совета император снял с себя Андреевскую звезду и вручил ее Сперанскому в знак признания его заслуг. В 1835 г. он был приглашен заниматься с наследником изучением юридических наук. К этому времени он уже был защитником неограниченного самодержавного правления. Он считал, что «там, где существует чистая форма монархическая, нет никаких основательных причин, нет материальных выгод для народа переходить в форму смешанную даже и тогда, когда бы переход сей мог быть совершен без потрясения».
1 января 1839 г., в день его 67-летия, Сперанскому было пожаловано графское достоинство. Но прожить Михаилу Михайловичу с графским титулом суждено было всего 41 день. 11 февраля 1839 г. он умер от простуды и был похоронен в Александро-Невской лавре, в стенах которой он полвека назад начинал свое поприще бедным семинаристом. При погребении присутствовал император, двор в полном составе и дипломатический корпус. На похоронах Николай I будто бы несколько раз повторил фразу: «Другого Сперанского мне уже не найти». Вероятно таким образом он давал понять окружающим, что реформ или иных перемен в государстве не предвидится.
Трудно дать однозначную оценку такой личности как М. М. Сперанский. И невозможно сделать это в рамках одной работы. Но хотелось бы подчеркнуть, что фигура реформатора все еще остается «загадочной» и не раскрытой в полной мере. Так, до сих пор малоизучен вопрос об идее введения Сперанским масонских лож повсеместно по всей России и его роль в их управлении. Сперанский, как известно, негласно поддерживал декабристов, но не определена до конца именно его роль в восстании, инициаторы которого прочили его главой временного революционного правительства. Ясно одно, что вынашиваемые им планы преобразований государства предусматривали и для него далеко не последнюю роль на вершинах власти. Весь вопрос — кем он сам себя видел после окончания периода реформации. Думается, что рано или поздно, но сумеем дать ответ и на этот непростой вопрос.