Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2008
Время медленно тянулось. Небо за окнами постепенно покрывалось барашками серых облаков, обещая не то дождь, не то просто еще один пасмурный апрельский день. Задрожали набухшие почками ветки берез, внезапно подернутые пробежавшим северным ветром. Солнце нырнуло за проплывающее мимо облако, затем снова медленно показалось, после чего вновь ушло за молочные барханы сгущающихся кучевых гряд.
Радостно щебетавшая на соседнем ясене синичка грустно замолчала. Греющийся во дворе черный кот нехотя спрыгнул со скамейки и, недовольно покачивая из стороны в сторону хвостом, побрел прочь. День сменил золотой цвет радости на серый цвет печали.
Несмотря на изменчивую погоду, Егор пребывал в прекрасном расположении духа. Казалось, последние несколько недель — недель поста, отказа от привычных еды и питья, прерывистые и такие непривычные размышления о смысле бытия, о Боге, о добре и зле — навсегда его изменили. Он чувствовал непривычную тихую радость, в сердце вошел покой, доселе ему незнакомый, движения обрели спокойную неторопливость, уверенность и несуетливость. Теперь он не понимал, как жил раньше, не испытывая этой теплой радости, этого тихого покоя в своем сердце. Мир, прежде хаотичный и противоречивый, вдруг обрел четкие черты. Истина на мгновение показала ему свой бесстрастный лик. Он получил все ответы на все вопросы, даже не задав их. Все стало просто и понятно. Как в детстве, когда белое было белым, а черное черным. Ненависть превратилась в любовь. Зло переплавилось в добро. В слабости отныне жила сила, и он больше не боялся своей слабости.
От всего этого было и странно, и чудно. Впервые в жизни Егор не испытывал необходимости никому ничего доказывать. Ему, который постоянно во всем сомневался — и в своем уме, и в своей внешности, в том, где и как он жил, что ел и пил, что говорил, как ходил, сидел, стоял, спал, — теперь никому ничего не надо было доказывать… Он, как мальчик на побегушках, который каждый день сбивался с ног, выполняя сотни поручений своих старших коллег под их унизительные смешки, стараясь угодить, показать, как он старается, вдруг перестал стараться. Угождать стало некому. Коллеги странным образом посматривали на него, замечая эту внезапную перемену. Кто-то недовольно роптал, кто-то зауважал. Но ему было все равно. В нем не было злости. Не было желания отомстить, унизить обидчика. Не было оскорбленного самолюбия. И особо проницательные, вдруг уловив эту внезапную метаморфозу, которая не укладывалась в “обычные рамки” их понимания, признали в нем эту силу, хотя и не понимали ее причины.
В субботу, перед Пасхой, он вышел на работу, хотя это был выходной день. За грузом могла прийти машина, и поэтому необходимо, чтобы в офисе кто-то был. Он согласился сам, без ропота и с улыбкой, после того как остальные перессорились из-за того, кто должен быть на месте в этот раз.
Выпив кружку ароматной арабики и ответив на несколько электронных писем, Егор откинулся на спинку кресла, рассматривая причудливые нагромождения облаков в небе. В голове медленно проплывали мысли, над которыми приятно было думать. Впереди была Пасха, Воскресение Господне, день, к которому он впервые в жизни стремился не только телом, но и духом. Для него это было так важно. Позади были сорок дней каждодневных молитв и воздержаний. Он радостно и легко думал о завтрашнем дне, о том, как впервые обойдет своих соседей и поздравит каждого с праздником, о праздничном столе, так как чувство голода часто напоминало о себе. Ему представлялся стол, уставленный пасхальными куличами, крашеными яйцами, всевозможными закусками, домашним вином. Впервые он был полон самыми благими намерениями. Ему хотелось любить людей, прощать им их слабости, злость, глупость, несправедливость, помогать им. Он был готов обнять весь мир, даже если мир был жесток к нему.
Время незаметно подкралось к двум часам. Ожидаемая машина так и не пришла. Егор выключил компьютер. Надел куртку. Неторопливо подошел к окну и выглянул на улицу. Сквозь рваные прорехи землистых облаков то и дело озорно выглядывало апельсиновое солнце и игриво пряталось назад. Ветер по-прежнему ласково трепал ветви выстроившихся в ряд берез. “Ну, бывайте”, — прошептал Егор то ли грустно умолкшим вещам в офисе, то ли еще кому, вышел в коридор, закрыл дверь на ключ и медленно направился к выходу.
По улицам вальяжно прохаживались отдыхающие, разговаривали, смеялись. Для многих из них впереди был еще один выходной день, для Егора же это был не просто выходной, день в дали от привычных забот и суеты, а праздник, праздник, к которому он так долго шел, к которому так стремился, и ему было радостно от этого теплого чувства внутри, от этого ожидания.
Небо окончательно затянулось тяжелыми свинцовыми тучами. Начал лениво накрапывать весенний дождь. Но на душе Егора по-прежнему было солнечно. Люди, шедшие навстречу, казались ему странно знакомыми и даже родными. Чувство, что все это уже когда-то происходило с ним, до головокружения пульсировало в холодных висках. Ему вдруг захотелось подойти и нежно, по-братски, обнять каждого из них, попросить прощение за свои злые мысли, неразумные слова, дурные поступки. Он тихо улыбнулся, представив, как подходит, обнимает и говорит какие-то сумасшедшие слова прощения этим людям, представил их удивление и смущение. Как смешно и неловко…
Для предстоящего праздника нужно было купить кое-что к праздничному столу, и, пересчитав деньги в бумажнике, он направился в находящийся поблизости супермаркет. Поднявшись по уже скользким от дождя ступенькам, он толкнул тяжелую дверь и шагнул внутрь. “Так, что там жена говорила? Нужно купить колбасы, сыра, мяса на шашлык. Овощей и фруктов нужно купить. Что еще?.. Там посмотрим”.
Тут взгляд Егора упал на стоявшего метрах в пяти от него грязно одетого человека, по всей видимости, бомжа. Тот стоял, опершись о стенку крайнего ларька с различными средствами гигиены, и всем своим видом словно являл антирекламу разнообразных зубных паст, щеток, мыла, шампуней и прочих средств ухода. Он ничем не был примечателен: обычный, высокого роста, одет в какой-то длинный серый плащ, наподобие балахона, лицо с довольно правильными чертами лица, обросшее черной спутавшейся бородой, темные волосы до плеч. Голова его была наполовину запрокинута назад, глаза полузакрыты, словно он дремал или ему было дурно. У его ног лежало что-то, напоминающее грязную кепку или сплющенную в блин шапку с несколькими мятыми бумажками денег. Непонятно было, как его впустили, и — то ли он зашел за милостыней, то ли завернул сюда просто, чтобы укрыться от дождя, по привычке бросив себе под ноги грязную шапку.
Народ торопился мимо, брезгливо поглядывая в сторону грязного оборванца, или же с отрешенным видом отворачиваясь в другую сторону, с поддельным видом разглядывая разноцветные витрины. Егор тоже прошел мимо, испытав странное чувство брезгливости по отношению к замусоленному бродяге, странное, потому что никогда подобного чувства не испытывал. Руку его, может, щедрой и нельзя назвать, но никто бы не посмел упрекнуть его в равнодушии к подобным лишенцам судьбы. Он всегда подавал нищим какую-то мелочь, и это даже доставляло ему удовольствие. “Как такого впустили только?” — мелькнуло в голове.
А еще этот человек сильно напоминал ему кого-то. Кого — Егор вспомнить не мог, да и времени у него на то не было. Нужно было спешить делать покупки.
Егор купил все необходимое: клинышек сыра, копченую колбаску, кусок нежной свинины для шашлыка, овощи и фрукты — денег хватило на все. Легкое возбуждение от покупок овладело им. Что греха таить, все мы любим тратить деньги на всякую приятную всячину. И Егор не был исключением.
На обратном пути ручки тяжелых пакетов больно резали ладони, и Егор решил остановиться, чтобы ухватить приятный груз покупок поудобнее. Поставив свою ношу на пол, Егор выпрямился, и тут взгляд его вновь упал на знакомую фигуру бомжа. В этот раз его голова была не запрокинута назад, как раньше, а опущена вниз, на грудь. В блинообразной шапке по-прежнему лежало две-три мятых бумажки — видно было, что народ не очень-то жаловал плохо пахнущего нищего, или попросту покупающим было некогда, они торопились по своим важным делам.
Сердце Егора сжалилось, и рука его потянулась к бумажнику, но, достав его, он увидел, что тот совершенно пуст — Егор потратил все до копейки. Пока он засовывал кошелек обратно в карман, бомж, казалось, очнулся от своей мертвой дремы, поднял голову и уставился на Егора. Глаза его странным образом не были ни припухшими, ни красными от беспробудного пьянства, как это обычно бывает у подобной публики, а скорее, наоборот, они были удивительно чистыми, как у невинного ребенка, и глубокими, как два черных колодца. Не моргая, они смотрели на Егора. “Чего он хочет? Подаяния?” — промелькнуло в голове Егора. Весь вид грязного бродяги очень напоминал ему кого-то, возможно, даже кого-то, кого Егор лично никогда не знал и даже не видел.
Ему стало неловко, он поспешно подхватил полные пакеты и зашагал к выходу. Хлопнув дверью и сделав несколько шагов, он обернулся, сам не зная, зачем. В силуэте ярких огней внутреннего освещения четко вырисовывалась фигура залетного бомжа, пристально смотревшего Егору вслед. Взгляд его показался Егору очень печальным, словно жалевшим его. “Почему он так смотрит на меня? Вокруг сотни людей, таких же, как я, а он уставился именно на меня. Или мне просто кажется?..”
Егор мысленно выругался и постарался переключиться на более приятные мысли: о завтрашнем празднике, праздничном столе, гостях. Но лицо бездомного нищего по-прежнему стояло у него перед глазами. “Черт! Все настроение испортил!” — Егор явно был расстроен…
Следующий день прошел очень весело. Егору удалось выдержать пост до конца, в субботу он так и не притронулся к скоромному, чем был весьма доволен. В воскресенье, к обеду, подтянулись гости: пришли два его старых товарища с женами, сосед, приехали теща с тестем. Все были в отличном расположении духа, поздравляли друг друга, целуя по обычаю в обе щеки. Праздничный стол был уставлен блюдами, большими и маленькими, с горячим и закусками. Красная рыба, жареная птица, сыр, колбаска, шинка, салаты пяти-шести видов, разнообразные овощи и фрукты. Спиртное также было в изобилии. И хозяева, и гости побеспокоились о том, чтобы ни в чем не было недостатка. Что и говорить, русский человек умеет праздновать, умеет отдыхать.
Щедро воздав угощенью на столе, мужчины вышли в сад покурить. Лица раскраснелись от выпитого вина, пиджаки были оставлены в доме. Все оживленно, перебивая друг друга, что-то рассказывали, громко смеялись. Настроение каждого было на высоте.
Только Егор внутренне ощущал какую-то непонятную тяжесть у сердца. Что-то угнетало его все больше и больше. Он все так же смеялся, оживленно рассказывал что-то, но мысли его были далеко. Казалось, что-то большое и важное ушло, покинуло его навсегда. На сердце было тяжело и уныло.
— Хоть вешайся, черт бы все побрал, — не сдержался он. — Пойдемте в сад шашлык готовить, — позвал гостей.
В саду, выпив еще, он разоткровенничался со своим школьным товарищем Олегом.
— Понимаешь, тот бомж словно упрекал меня в чем-то, в том, что я не подал ему, что ли… Смотрел так, будто я задолжал ему.
— Да плюнь ты, — посоветовал менее щепетильный Олег. — Этих бомжей развелось, как собак… Моя бы воля, я бы их…
— Нет, ты не прав, — настаивал Егор. — Они тоже люди, их пожалеть надо.
— Да чего там жалеть! Работать надо, а не водку жрать да под заборами, как свинья, прости Господи, валяться, — заявил Олег, наливая в рюмку. — Ну, давай. С праздником! — и разом опрокинул рюмку, смачно закусив помидором.
— Понимаешь, после этого что-то произошло… Я это почувствовал, — продолжал Егор.
— После чего? — Олег закинул в рот кусок горячего шашлыка.
— После этой встречи… Словно радость от меня ушла. Все это время я словно летал, понимаешь? Блаженство словно какое было. Покой в сердце, никакой суеты. Вера была. А сейчас ее словно нет. Улетучилась…
— Да забудь ты. Радуйся сейчас. Вон стол какой. Гости пришли. А ты кислый. Давай, с Пасхой! — Олег налил в рюмки.
— И никак не могу вспомнить, на кого он был похож…
— Кто?
— Да бомж, будь он неладен.
— Плюнь ты. Заколебал уже своим бомжем, как будто других тем нет. Пойдем, — Олег, пошатываясь, побрел к группе гостей, которые расположились на стульях у старой яблони.
Солнце село. Гости, отяжелев от съеденного и выпитого, шумя и смеясь, наконец разошлись. Жена убирала со стола пустые тарелки, фужеры и рюмки. Егор лежал на диване. Настроение его стало еще хуже, чем было. Он почти ненавидел себя. На сердце была тоска и уныние. Даже выпитое спиртное, казалось, не опьянило его.
По телевизору шла передача, посвященная светлому празднику Пасхи. Выступало какое-то духовное лицо на фоне золоченых церковных орнаментов и дорогих икон. Одна из икон была больше и ярче других. Икона — с изображением лика Иисуса Христа. Батюшка говорил что-то о помощи бедным, больным и старым, о любви и прощении друг друга. В завершение он пожелал всем здоровья и еще раз поздравил с праздником Воскрешения Христова.
Передача заканчивалась, лицо священника исчезло, а на его месте появился лик Иисуса Христа, дающего заповедь любить друг друга. Его глаза, словно два бурава, вглядывались в самую душу… И тут Егора прошиб холодный пот. Он уставился в телевизор, словно видел это чудо техники в первый раз. Он вдруг нашел ответ на вопрос, который ему весь день не давал покоя. Он вдруг понял, кого напомнил ему грязный вонючий бомж из супермаркета и что он хотел сказать.