Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2008
Журнал “Нева” в № 2 за текущий год публикует “Стихи” Евгения ЧИГРИНА, счастливо пользуясь традицией не именовать публикацию, потому как единственным имечком, релевантным этому словесному бурелому, оказывается последняя строка последнего стихотворения подборки: “Фигня, литература”. Автор, очевидно, предполагает истоком творческого процесса — вдохновение, а смыслом — галлюцинаторный полуфабрикат на выходе. Мысль (даже в духе “способности суждения”, не говоря уже о чем-то более возвышенном), а равно и композиция в произведениях Е. Чигрина напрочь отсутствуют, в чем, при известных презумпциях, не было бы большой беды, однако автор, судя по всему, не просто не понимает о чем он пишет, но даже не чувствует этого, поплотнее прижимая слова друг к другу и полагая, что этого достаточно. Не просто вторичность, а пустота — вот единственная характеристика такого письма: “Снова цедят стихи, становясь с небесами впритык, / Возвращаясь слезой в обрастающий светом язык, / В абрикосовый сон, в нарисованный морем расклад: / Нависает закат в миллионы космических ватт”. Инфантильное стихосложение, удовлетворенное счастьем большого количества слов и блескучими стеклышками нелепой “зауми”, наподобие “Потанцуй во вчера, поиграй на губах бытия”, болтливое и ненужное — вот и все “дары” Евгения Чигрина, малокровного “единокровника алфавита”:
* * *
Пахнет йодом и карболкой,
От солдата самоволкой,
И мерещится Джером.
Мы на воле, мы на море,
Словно градусы в кагоре,
Солнце скалится огнем.
Люди Флинта! Где? Далеко…
Поиграй стихом немного,
Ложь в цветном карандаше.
За ацтеков — авокадо,
Витаминная растрата:
Капля счастья на ноже.
Зарастает берег ленью,
Растянулась дева тенью,
Взглядом плоти не сморгнуть.
Хочешь рыбкой и медузой
Танцевать с кофейной музой?
Хочешь по морю шагнуть?
Те же проблемы у Лады ПУЗЫРЕВСКОЙ, в той же февральской “Неве”, пытающейся разнообразить стих напряженной духоподъемной риторикой “слышишь?”, “веришь?” и пр. Слышу, но не верю — ни огромному количеству штампованных “эстетических” пустышек: “бесконечные иллюзии”, “постояльцы ночи”, “златоглавый рыцарь”, “тихий омут”, “паутина чугунных кружев”, “шальной вальс”, “улыбка паяца” и прочее; ни подновленной монетке обыденного языка: “не по-царски”, “не по карману”, “понимай-принимай”, “рвется-режется”, “третий лишний”, “жить-ворожить” и т.д.; ни натужным рифмам в духе “карниз-реприз”, ни романтическим сокрушениям: “Здесь никто не услышит, зови не зови, / для построивших храмы свои на крови / глух и нем, как ни бейся, Всевышний / Мы играем которую вечность всерьез / с ним до первых не в строчку, / всамделишных слез, / затянулась игра в третий — лишний”, ни символистской давным-давно исчерпанной болтовне:
Мы грустные клоуны, ставшие стражей опилок,
впитавших летальную летопись, крытую цинком,
мы — те, кто молился на купол и ставил стропила,
кто мог бы полжизни сидеть на развалинах цирка,
просеивать пепел, разбрасывать бисер, смеяться
в закат без причины невольно от воли кромешной,
остаться на пепле — не в том ли призванье паяца,
и мы бы остались, пускай ненадолго — но спешно
в намеченном месте, не вместо, а вместе — с водою,
никем не замеченных, запросто выплеснешь нас ты,
наш бог гуттаперчевый, звери под плетками взвоют,
взлетят под мерцающий купол хмельные гимнасты.
<…>
Журнал “Знамя” — господа, которые все не могут наиграться в “современную поэзию”, хотя, надо признать, играют всерьез и иной раз небезуспешно — публикует в № 3, 2008 стихи доктора философии Тюменского госуниверситета, поклонника русской религиозной философии Владимира БОГОМЯКОВА, подборка “iris sibibrica”.
* * *
Прекрасно, когда в кармане много ключей.
Хуже, если б много было там хихикающих таракашек.
О квадратных трупиках сахарных бичей
Забывают толстые холодные стенки чашек.
Дышишь, дышишь, а воздух безвкусен и пуст.
Выпьешь водки — и во рту ощущенье сахарной ваты.
Не кончается небо в окне, как вещество Абсолют Дуст.
А во сне никогда не смолкает кто-то поддатый.
В книге древней, содомской бессчётно паучьих сетей.
Мужики на картинках глазюки спрятали шапками.
Никто не звонит. Уже не бывает гостей.
И кошки давно перестали меня разминать мохнатыми лапками.
Воображение не поражает — старо как мир. Лабораторная поэзия, да и дурная. Но кризис университетских институций налицо.
Редкостным по красоте набором идеологических литературных клише радует своих читателей вышеозначенный журнал и в материале “Говорят лауреаты “Знамени”” (Сергей Гандлевский, Андрей Дмитриев, Юрий Карякин, Максим Осипов, Ольга Славникова, Маргарита Хемлин, Светлана Шишкова-Шипунова). Сергей Гандлевский радуется проникновению поэзии в “подручное бытие”, в обыденность и уличную жизнь:
“…Но спустя несколько мгновений я новый звук истолковал и успокоился: кто-то Бродского крутит в записи, или по телевизору передают, или по радио… Утренняя инвентаризация завершена — подъем.
За второй порцией кофе, окончательно отойдя ото сна, я спохватился, что, вообще-то говоря, нечаянно стал свидетелем удивительной живучести поэзии. Голос автора раздавался и мог быть узнан не в тепличном музейно-библиотечном затишье, где на всякий шорох недовольно косятся, а запросто сосуществовал с другими, обыденными и драгоценными, звуками улицы — и ничего: улица только выигрывала.
Ей-богу, такой будничный триумф стоит любой премии! Но о такой жизни поэзии и, главное, уличном невозмутимом признании за ней права на такую жизнь лирик может только мечтать”.
Закономерный вывод:
“Скромность побоку, отдадим себе должное: поэзия сейчас на подъеме, не в последнюю очередь вследствие нашей в ней заинтересованности. До тех пор, пока цитируется через пень-колоду, пока “в голове не укладывается”, как собеседнику может нравиться виршеплет Х и не нравиться чертовски одаренный Y, — благодаря этим бурям в стакане воды поэзия еще не прошествовала в библиотеку: замкнуться в гордом одиночестве, разделить почетную участь мертвых языков и стать наконец “достояньем доцента”. При соблюдении всего двух условий ей это и не грозит: если авторам, хотя бы изредка, улыбается удача, а читатели не утрачивают способности авторскую удачу ценить”.
В свою очередь, Ольга Славникова заявляет:
“Почему я ценю экспертные премии выше “коллективных”? Потому что они ближе к сути литературы. Они более свободны от PR-миражей, обязательных к чествованию писательских репутаций и прочих мнимостей, способных заслонить действительные достоинства или недостатки литературного текста. Только эксперты могут опознать и представить читающей публике нового автора. Литература, в отличие от науки, движется от известного к неизвестному. Это движение обеспечивается прежде всего профессиональным чтением всего поступающего литературного материала. В этом смысле роль “толстых” литературных журналов трудно переоценить. <…> Журналы живут своей профессиональной жизнью, честно работают на свой “внутренний рынок” и формируют у своих читателей те мнения и представления, которые все равно недоступны для поклонников Минаева и Робски”.
Позволим себе вольность, и объединим эти точки зрения — “ради интересу”. Есть возвышенная элита — эксперты. Они сидят в возвышенных редакциях “толстых” журналов и говорят прямым текстом: этот — писатель, а тот — не писатель. “Не-писатель” в журнал не проникнет, а значит, не проникнет и в возвышенное читательское сознание. Минаева и Робски, как ясно из суждений Славниковой, читает быдло, а не “читатели”. Впрочем, оставим Славникову с ее эфемеридами: экспертами, читателями и прочими трансценденталиями. Как же получается, что “улица” Гандлевского вдруг становится местом “будничного триумфа” литературы? Выходит, эксперты указывают пальцем, улица кричит “да-да, мы согласны!”, и начинает истошно цитировать очередного классика на своих просторах, в подворотнях и бутиках? Вопрос один: чей это триумф? “Литературы” или элит?
Среди прочих красот стоит обратить внимание на следующие: “…Быть может, единственное место, где русская жизнь не химерична, осязаема и несомненна, — это книжная полка” (Андрей Дмитриев); “Истина и Родина — в одном пространстве. Без истины нет родины, без родины нет истины” (Юрий Карякин); “Так что слово, хоть и малы сейчас тиражи серьезных журналов, по-прежнему имеет в нашей с вами стране исключительную силу. В этой чувствительности к слову — наша надежда. Было бы что сказать” (Максим Осипов).
Журнал “Континент” в № 134 публикует стихи пропавшего без вести в 1998 году Игоря СТАРИНИНА (“Я признаю ничто”). Простые, очень простые стихи, написанные в середине прошлого века, никогда не публиковавшиеся и, сдается, никогда не предполагавшие публикацию. Возможно, по этой причине — очень искренние и трогательные, если, конечно, я не путаю истину чувства и истину простоты. Стихотворение 1957 года:
* * *
Душа! К чему ценой безбожною
Платить по жизненным счетам.
Хочу, покинув к черту прошлое,
Скупое нет сказав мечтам,
Легко, бездумно и бестрепетно
Скользить по жизненной стезе,
Доверившись жаре безветренной
И освежающей грозе.
Рассыпан смех, и слезы пролиты.
Но сердце снова ворожит
О будущем. О, будьте прокляты,
Навязчивые миражи!
В том же номере “Континента” — стихи переводчицы Веры ТАРЗАЕВОЙ, исполненные какой-то бунинской грусти. Весьма строгие тексты, от которых берет за душу тоска по временам ювелирной лирики Ходасевича и Ахматовой. Остатки былых кружев, стареющая компаньонка, усадьба в сиренях на заднем плане. На переднем — рок-президент Медведев, торговые центры, терроризм. Между ними, в “точке невозврата” — стихи:
* * *
Ни свет, ни мгла — вот сумерек значенье.
Шар голубой торопится куда-то
в преданья область, времени смещенье,
вдруг достигая точки невозврата.
Ночь впереди, что коридором длинным
мир поведет к какой-то цели дальней.
И брызжет с неба соком ломтик дынный,
нас подкрепляя на пути скитаний.
Владимир ТИТОВ