Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2008
ТАНЦЫ
I
Танцы в носках
по спирали пыли
впопыхах,
пока не отбили
бабу, пока, беснуясь,
не прижали к полу,
не интересуясь
какого ты полу
(пока не кокнули радиолу).
II
Танцы без головных уборов,
пиджаков, носков, разговоров,
ломаний, подтяжек, в одну затяжку
партнершу проглатывая, бедняжку.
А над ковром сигаретный дым,
и воспаряют зады над ним.
КРЕДИТОРУ
Спасибо за часы, за честное питье,
но я верну тебе добро твое
едва ль сполна, навряд ли и сторицей;
начать бы контактировать в столице
и, может быть, тогда открою клад,
какому несказанно будешь рад.
Еще разок — хлопок, тысячелетье
и сдвинется худое лихолетье,
и летнее наступит торжество,
с мечтою обнаружится родство.
Пускай измором, болью, отпечатком
или судебным проклятым порядком,
пусть вся округа скажет “ну и ну!”
но я до капли кровь тебе верну.
* * *
От мертвых нет спасенья.
Они везде, везде.
Строчат стихотворенья,
в кафе жуют печенья
и лаются в суде.
Куда от них податься?
Запрятаться куда?
Они в окно стучатся,
на улицах толпятся
бодры, свежи всегда.
Лишь в рамке на комоде,
великий и простой,
еще не старый Гете
задумался, живой.
СТРАШНО
Выключи свет,
и тебя нет.
Черты в темноте
те и не те.
И если позвать,
себя самого
получится ли узнать
в голосе с хрипотцой
голос нормальный свой?
КОНЕЦ ЦВЕТА
Синий, когда он вошел в круг,
позеленел вдруг,
засуетился,
понял, что заблудился.
А красный,
напрасный
всегда и везде,
растворился в воде,
канул
сыпью колючих гранул.
ТЕПЛОТА
Нет ничего теплее кошелька,
бутылки самогона, разговорца,
расцветшего в ладони огонька
и в декабре замерзшего оконца.
А будет Холод (будет — говорят),
и я уже ищу повсюду взгляд
рассеянный, сквозь тонкие ресницы,
чтоб было где от холода укрыться.
* * *
А я уже не помню города,
которыми когда-то любовался…
Я, может, и не ездил никуда,
а, может, где-то был, да обознался.
И те дороги, пыль, монастыри,
дворцы и туристическая тряска,
и полные реликвий пустыри
лишь спутники Большого Красноярска.
* * *
Ужасно, когда пьяные орут,
насилуют и незнакомцев бьют,
стучат дверьми, нестройно запевают…
А если это прежние друзья?
А вдруг они скучают без меня
и ждут меня, и плачут, и страдают?
ДРУЗЬЯМ
Олег, легонечко закрой
за Сашей дверь, но тише, тише,
он здесь еще, но как бы вышел
в эфир надзвездный, голубой.
Там есть скитания, огни
и желтой скатерти дорога,
немного полог отогни —
узришь архангелов и Бога.
Но нет пивного там ларька,
табачновинного отдела…
Открой, Олег, наверняка
назад вернулось Сани тело.
* * *
Небо выключило синий прожектор,
и показались белые рыбы.
Они плавали,
стукаясь друг о друга,
предсказывали нам
будущее.
Но к чему оно мне?
Вряд ли мы в нем окажемся:
слишком уж там ветрено,
слишком просторно.
Золотые иглы
твоих волос
и мягкая
брусника запястий
предскажет его
вернее.
* * *
Деревья выделяют кислород,
а человеки — клубы никотина,
ругательства — потеющий пилот,
боезапас расстреливая мимо.
А девочки, а девочки любовь
сквозь тоненькую кожу выделяют,
чтоб у солдат скорей бежала кровь,
когда они поют и убивают.
ЮЖНОЕ
Помнишь летнюю канитель?
Как ползли по песку в постель
загорелые парни-крабы,
и до смерти с любым могла бы,
а по морю ходил баркас,
в профиль, словно седой абхаз?
* * *
Кому жизнь — сигарета,
кому — только влагалище.
Кому — крохотка света
да дорога на кладбище.
Ну а мне оцепление
да медвяная рожь,
да сухое терпение
от которого пьешь.
* * *
Небо вверху ничье.
Лето давно прошло.
Что же тебе еще?
Девушке хорошо.
Дико скрипит кровать.
Кто-то не будет спать.
Кто-то сразу уснет,
что-то во сне поймет.
Выстрелит, помолчит
ночь за пределом нас.
Тихо душа стучит
в ржавый дырявый таз.
Где-то шумит вода,
где-то гудит огонь.
Рушатся города,
бешеный мчится конь.
А у меня в тиши
сколько веков прошло?
Хочешь, канкан спляши!
Девушке хорошо.
ЗНАЮ ВСЕ
Я знаю все: откуда плач у птицы,
и почему черемуха цветет,
и отчего так колются ресницы,
и кто сегодня в школу не пойдет.
Завыла чья под окнами машина
и сколько перьев в крыльях у скворца…
У знания достойная причина,
и я не прячу в заводи лица,
когда встает заря над околотком,
и ярче сварки жаркие лучи.
Но что случилось с дальним одногодком,
я даже не гадаю… Помолчим.
ПАТРУЛЬ
Из стен выходят мертвенные тени
и к девушкам садятся на колени,
кусают за колючие соски
и воют, и стенают от тоски.
Мы проезжаем мимо, не волнуясь;
прожектором прощупываем улиц
прямолинейный, камерный чертеж,
который лишь поверхностно пригож.
А в глубине… Я знаю, что творится:
блуждают замороженные лица,
и крики раздаются, и возня,
и за получку борется родня.
Водитель безалаберно зевает,
ни зрение, ни слух не запрягает,
катается по городу, свистит,
на практикантку весело глядит.
И я не сплю. И тоже равнодушен,
пейзаж урбанистический придушен,
отторгнут проходимцев кислый вид,
лишь электронный колокол саднит.
ОБНАЖЕНИЕ
Я снимаю одежду
и забываюсь между
голой стеной
и голой твоей спиной.
Ты говоришь мне: спокой-
ной ночи!
и закрываешь очи.
БЕЗ ПЕРЕВОДЧИКА
Бабулечка вареники лепила
и что-то по-французски говорила.
Наверное, красивые слова.
А девочка на коврике играла
и ясно только кукол понимала,
поскольку их придумала сама.
Одна была из спичечных коробок,
другая из просохших винных пробок,
а третья из бумаги, из фольги.
Спала на стуле кукла дорогая:
фарфоровая, шелковая, злая —
ее не принимали бедняки.
— Пора обедать! — бабушка пропела,
и девочка на миг осиротела,
насупилась и в кухню побрела.
— Не буду кусать! — бабушке сказала.—
Ты никогда меня не понимала!
И бабушке снотворного дала.
КРАЙНИЕ ДНИ
Наступили крайние дни.
Огни
над водою погасли.
Мамаша плетется в ясли —
сзади сгорает хлев.
С треском, за нефом неф,
прячется в омут церковь.
Терпкий
кружит над домами дождь,
не задевая крыши.
— Слушайте, наши вышли?
Все-таки с краю ночь.
Как бы не угодили…
— Кажется, выходили…
* * *
Вколачиваю ножку в табуретку,
супруга пригласила в дом соседку,
чтоб обсудить вчерашний сериал;
приятель на секунду забежал
и что-то вопрошает о работе;
старуха-теща роется в комоде,
а дети веселятся со щенком —
обыкновенно-милый тихий дом.