Рассказы
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2008
ШАМОТА
Устроиться шамотником на теплотрассу Гошу надоумил его однокурсник Вася, дальний родственник начальника СУ-160.
В семь утра Гошу подбирал автобус на кольцевой автодороге в районе Жулебино. Пока ехали на генеральный объект в Бибирево, Гоша спал. В бытовке переодевался в комбинезон, резиновые сапоги и спускался с рабочими под землю.
Монтажники рыли траншею, клали трубопровод и закрывали все сверху бетонными плитами. Шамотники обматывали трубы стекловатой, оборачивали металлической сеткой и фольгой.
Раньше “на шамоту” сгоняли зэков, солдат. Они трудились под землей по колено в воде, сталкиваясь бритыми головами в скудном свете бензиновых горелок, и в спертом воздухе искрилась взвесь от стекловаты. Сейчас в шамотники идут хохлы, молдаване. Москвичи в бригаде — Гоша, Вася и Марусев.
От стекловаты чесалось тело. Первые дни Гоша работал в перчатках, и зря, было только хуже. Кожа покрывалась мелкими волдырями, в носу хрустело, а умываться горячей водой не рекомендовалось — в расширенные от тепла поры глубоко проникала стеклянная пыль. И, казалось бы, — страшно. Но уже через месяц, в выходные, Гоша скучал без ваты. Хотелось мять ее, гладить, чувствовать покалывание на ладонях, хотелось катать из нее шарики, медленно разрывать, любуясь длинными волокнами. Эту загадочную притягательность теплоизоляционного материала Марусев потом объяснял привыканием нервных окончаний к легкому раздражению, отчего, якобы, возникала зависимость.
Поначалу Гоша держался вместе с Васей. Тот был юркий, наглый парень с выбитыми передними зубами. Еще в шестнадцать лет Вася выпросил у старшего брата его красную “шестерку”. Разъезжая по улицам Железнодорожного, он тормозил возле каждой девушки, стоящей на тротуаре, высовывался в окно и предлагал совокупиться. Такие ухватки Гоша не одобрял, но он все равно дружил с Васей, да и барышни порой все-таки садились в его обшарпанную машину.
Вася научил Гошу спать на трубах, свесив вниз конечности, как ленивец в шанхайском заповеднике, научил делать трезвый вид, хорониться от начальства в колодцах, но в нужный момент изображать, что шамотник ты старательный.
Марусева рабочие прозвали Чернокнижником. Он давно работал на теплотрассе, людей сторонился и постоянно читал: в обед, на перекуре, за работой.
Когда надо было заносить тюки со стекловатой в тоннель и по цепочке распределять их вдоль километрового участка еще не изолированного трубопровода, Чернокнижник выбирал светлое место рядом с переноской. Однажды Гоша оказался сразу за ним в цепочке. Он подносил ему связанные проволокой тюки, и Чернокнижник отрывался от книги лишь тогда, когда Гоша подходил к нему вплотную.
Гоша привык, что если подносишь стекловату человеку, тот движется тебе навстречу, ободряюще смотрит, протягивает руки, и в этот момент тебе ясно, что ты не в одиночестве борешься с колющимся желтым рулоном. Но Чернокнижник читал. Он забирал вату, глядя в страницы, и старался поскорее отнести ее следующему рабочему. Гоша злился и, стараясь помешать Чернокнижнику, вдвое быстрее подносил тюки.
Первую неделю Гоша ненавидел Чернокнижника. Но потом во время обеда подсел к нему, спросил, какую книжку тот читает. Чернокнижник показал обложку со сложным названием. Стал рассказывать. И проговорил весь обед, тягая вилкой вареные сосиски из стеклянной банки. Марусев жевал и рассказывал о происхождении тюркских народностей, о политической ситуации в стране, в общем, обо всем.
Гоша стал мотать вату с ним в паре. И каждый день Марусев читал ему “лекции”. Гоша не все понимал, но слушал.
Рассказывал Марусев и о себе. Как в армии он монтировал из больших деревянных блоков новые корпуса, и один блок сорвался, накрыв бродившую по строительной площадке малолетнюю дочь командующего частью. Блок, представлявший собой отдельную комнату, упал на ребенка ровнехонько оконным проемом, и, когда солдаты спустились посмотреть, что осталось от девочки, она, перепуганная, но невредимая, стояла посередине “комнаты”.
— После этого я понял, что в жизни есть мистика, — сказал Марусев Гоше.
За разговорами их производительность резко снизилась, и бригадир поставил Гошу работать к уже заматеревшему Васе, а Марусева отослал на другой объект.
* * *
Лето заканчивалось. Зарплату выдавали частями. Ходили слухи, что приезжим полностью за сезон не заплатят, а когда тем надо будет разъезжаться по домам, дадут денег ровно на билет.
В заброшенном СИЗО города Железнодорожного, где жили гастарбайтеры, начались волнения. Молдаване угощали всех молодым вином, грецкими орехами и призывали пикетировать контору СУ-160.
Территория перед зданием управления, заставленная проржавевшими фермами, остовами строительных машин, каждый день наполнялась недовольным народом. И каждый день зам. начальника отговаривался по-новому: то говорил, что инкассатора ограбили и изнасиловали шашлычники из придорожного кафе “Парус”, то обещал расплатиться акциями вторичного займа, как только те поднимутся в цене, то просто заявлял, что вся бухгалтерия в отпуске.
А в отпуске был сам начальник, дальний родственник Васи. Когда он вернулся с отдыха, Вася переметнулся из активных пикетчиков к сочувствующим, с ним и Гоша.
Начальник на курорте загорел, он округлял свои опохмелённые глаза и говорил речь:
— Мужики! Мужики! Мужики! — призывал начальник. — Нет денег! Нет денег!
Любую фразу начальник повторял по нескольку раз подряд.
— Аккорд, мужики! Аккорд, мужики! Поняли меня? Поняли меня? Вот он! Вот он! — начальник ткнул указательным пальцем в заместителя.
Зам. начальника собрал бригадиров и долго разъяснял им, что контора получила частный заказ на изоляцию большого участка трубопровода в центре Москвы, и что всех приезжих надо собрать “на аккорд” — разложить вату и сетку вдоль трубы. В этом случае заказчик увидит, что работа начата, и выдаст средства. Из них можно будет выплатить зарплату. А изоляцией, не торопясь, займутся осенью рабочие-москвичи.
Гошу, Васю и Марусева отправили в короткий отпуск.
* * *
В сентябре на новом объекте, около кинотеатра “Иллюзион”, Гошу первым встретил Марусев. Он рассказал, что все приезжие, около трехсот человек, двое суток раскладывали материал вдоль трубы под высотным зданием на Котельнической набережной. А когда они закончили и собрались в общежитие, автобусов от управления не было. Рабочих погнали с милицией в сторону Курского вокзала. Большинство уехало. Марусев сказал, что это обычная практика.
Бытовка, огороженная сеткой, стояла в желтом от осенних листьев дворике на крыше старого подземного гаража. Вокруг вздымались стены сталинской высотки.
Фронтом работ был тесный тоннель с кирпичным сводом, проложенный ниже Яузы. Надо было обматывать ватой две трубы, параллельно которым тянулись телефонные кабели.
Тоннель был очень длинным. В первый же день на новом месте Гоша с Васей решили пройти его весь, но через двадцать минут повернули обратно, побоявшись, что их будут ругать за отсутствие. Хотя опасаться было нечего. Начальник в тот день приехал, но вниз не спускался, он сидел в бытовке и только один раз прокричал: “Вася! Вася!” — Вася сходил за водкой.
Вечером начальник уехал. И вот уже неделю не появлялся.
Марусев вел себя странно. Работать они еще не начинали, но Марусев каждый день уходил далеко по тоннелю. С собой он брал толстый словарь. Возвращался к обеду и к концу рабочего дня. Гоша с Васей оставляли ему ключи от бытовки, чтобы не дожидаться вечером, когда Марусев поднимется на поверхность.
Однажды Вася с Гошей решили проследить за Марусевым и спустились вниз, захватив для предлога его обед.
Далеко тянулась разложенная вдоль труб стекловата. На сухом бетонном полу лежали сетка и фольга. Коридор был освещен подвешенными к потолку лампочками. Через пятнадцать минут вдалеке показалась сгорбленная фигура. Марусев, видимо, читал словарь.
Когда они приблизились к Марусеву, тот, не замечая их, тянул какие-то проводки к телефонному кабелю. Потом достал из книги плоский динамик и поднес к уху.
Вася с Гошей подошли ближе. Марусев что-то внимательно слушал. Заметив, что за ним наблюдают, он сдернул с кабеля провода и захлопнул словарь.
Вася крикнул:
— За границу звонишь? Не бойся! Не сдадим!
Среди шамотников встречались умельцы, которые подсоединяли телефонные аппараты к линии и болтали с Киевом, Махачкалой или Кишиневом.
Марусев не ответил. Он сунул словарь под мышку и побежал.
Спустя какое-то время Гоша с Васей нашли его сидящим на полу. Марусев отрывал от рулона со стекловатой небольшие кусочки, сминал их и выбрасывал.
— Ты чего, дурак, бегаешь? — спросил Вася.
Марусев молчал.
— Пойдем, обедать пора, мы тебе еду принесли, — сказал Гоша.
* * *
Тоннели бывают темными, когда, например, лампочка переноски запитана за сотни метров от фронта работ. И светит она только там, и надо возвращаться на поверхность, и вокруг черно, и только плещется под резиновыми сапогами вода, и становится страшно, что зацепишься за выступающие между трубами крепежи, что споткнешься и упадешь, да и просто страшно. И так радостно увидеть вдалеке хоть какой-нибудь, пусть тусклый, свет.
Гоша привык к темным тоннелям, тем более что рядом всегда был напарник. Но в тот день, когда они с Марусевым и Васей выходили обратно, Гоша стал замечать, что идут они уже долго, а освещение становится все более редким. Сначала на каждый пролет в тридцать метров было по лампочке, потом лампочки стали появляться только через шестьдесят метров. И к тому времени, когда вот-вот должен был показаться выход, они уже проходили по сто-двести метров в темноте.
Первым забеспокоился Вася. Он выругался и сказал:
— Не могли мы пропустить выход, там глухая стена, за ней машинное отделение!
— Верно, — подтвердил Гоша. — Может, мы сюда дольше шли?
— А что со светом? — Вася побежал вперед, туда, где вдалеке светлела лампочка.
Гоша слышал за собой шаги Марусева и все стеснялся спросить, кому же тот звонил, нелегально подсоединившись к телефонной линии. А Марусев шел за Гошей и молчал.
— Кому ты звонил? — решился узнать Гоша.
— Я не звонил. Я слушал… подслушивал, у меня только динамик.
— Телефонные разговоры?
— Да, такое странное развлечение.
— И чего ты испугался?
Но Марусев не успел ответить. Они с Гошей нагнали Васю, который стоял под лампочкой и вглядывался в очередной темный пролет.
— Дальше опять нет света! — крикнул Вася.
* * *
За час они миновали еще три темных участка. И пока время не подошло к пяти вечера, каждому казалось, что к концу рабочего дня они обязательно куда-нибудь выйдут.
Вася рассказывал эротические анекдоты. Гоша смеялся. Марусев молчал. Еще на старом объекте, когда в обед Вася шутил, Марусев выходил из бытовки, сооружал столик из кирпичей и ел на улице.
В восемь вечера, во время очередного привала под лампочкой, Гоша сказал:
— Наверху уже стемнело.
Марусев расстелил пакет на фольге и разложил обед: два вареных яйца, банку с картошкой и двумя котлетами, хлеб, вилку. Достал полуторалитровую бутылку “Колокольчика”.
Вася смотрел на него угрюмо и, доедая яйцо, спросил:
— Зачем ты тогда побежал?
— Я слушал чужой телефонный разговор… Занятие как бы недостойное…
— А чего ты так испугался?
Марусев протянул второе яйцо Гоше:
— Разговаривали двое мужчин. Один спросил: “Скажи, что можно найти в конце тоннеля?” Его собеседник посмеялся, и в этот момент я тоже с интересом ждал ответа, ведь я как раз подслушивал их разговор из тоннеля…
— Фигня какая-то! — заорал Вася.
— Чушь, — подтвердил Марусев и убрал почти нетронутую картошку и полбутылки воды обратно в пакет.
При свете сидели долго, от лампочки отходить не хотелось. Вася разрывал вату на длинные полосы и смотрел, как на бетонный пол осыпаются стеклянные волоски.
— Как они успели разложить столько материала? — стал размышлять Гоша, теребя сапогом сетку.
Марусев вдруг прервал его:
— Может, мы ходим по кругу? Пропустили выход? Может, надо идти к концу тоннеля? Так или иначе, мне кажется, что мы идем не в ту сторону!
— Тебе надо пойти… — Вася выругался, залез на верхнюю трубу и распластался на ней.
Через полчаса все-таки пошли в обратную сторону, как предложил Марусев. Вася подсвечивал зажигалкой циферблат — следил за временем. В темноте они провели около часа.
Гоша видел себя на поверхности, как он идет домой, греясь под большим вечерним солнцем, сняв кожаную куртку, в одной футболке. Идет и фантазирует, что он попал на рабовладельческий остров, где надо вкалывать под землей, но вечером можно вернуться в хижину и отдохнуть, и что все это продлится недолго, потому что скоро сдача диплома.
Когда же шедший первым Вася увидел отблески лампочки, все побежали.
Лежала под лампочкой все та же сетка, вата, фольга. Трубы, покрашенные в светло-коричневый цвет, тянулись дальше в темноту.
Марусев только заметил, что на кронштейнах уже не три кабеля, а два.
— Странно, не мог же кабель закончиться? — удивился он.
Решили идти, пока не захочется спать, и обязательно покрыть то расстояние, которое по времени совпадало с расстоянием до выхода.
Вася остановил всех немного раньше, чем выходило по расчетам. Он предложил пробираться медленно, ощупывая стены. Каждый глотнул воды.
Марусев водил руками по проводам, Вася по трубам, Гоша шел сзади и старался не пропустить лестницу, ему казалось, что если есть выход, то это обязательно будет железная лестница наверх, к коллекторному люку. Он представлял, как залезет по ней, столкнет чугунный круг, увидит небо, а в тоннель хлынет живой городской воздух и шум.
Из-за темноты и тишины появлялось чувство, что идешь с закрытыми глазами, почти спишь.
Первым сдался Вася, со словами: “Ну, все!” — он залез на верхнюю трубу, свесил руки, ноги и уснул. Гоша тоже устроился на трубе. Марусев лег на полу, подложив под голову рулон металлической сетки.
* * *
Гоша проснулся с уверенностью, что он буквально на пять минут задремал во время перекура на старом объекте в Бибирево, заснул от усталости чутким сном, в ожидании окрика, волной несущегося по тоннелю. И вот уже мелькают желтые тюки с ватой, и рабочие сильными затяжками докуривают сигареты, и шипят “бычки” в ручейке на бетонном полу, и уже надо сползать с трубы, плюхаться сапогами в воду и еще сонным принимать в обнимку колкий объемный рулон и передавать дальше…
Гоша открыл глаза, но ничего не увидел, было темно. Он тотчас вспомнил, что они заблудились. От разочарования он опять закрыл глаза, но заснуть уже не мог.
Сзади спал Вася, было слышно его сопение. Запахло дымом, и вдалеке мелькнул огонек. Гоша слез на пол и пошел на свет.
Прямо на кронштейнах с кабелями Марусев развел костерок из листков, выдранных из словаря. При свете он пытался подсоединиться к линии. Раскладным ножиком сделал на кабеле надрез, зачистил два проводка и, когда подошел Гоша, он уже прилаживал к меди контакты, прижав плечом к уху динамик.
— Что говорят? — спросил Гоша.
— Молчание, — ответил Марусев, оголив два новых проводка.
— Ты так и не рассказал, чем закончился тот разговор…
В темноте было видно изломанную алую полоску дотлевающего листка словаря. Марусев отложил динамик.
— Понимаешь, мы долго уже тут, и вроде бы давно должны были вылезти… И у меня появляются странные мысли. На вопрос: “Что можно найти в конце тоннеля?” — тот другой человек ответил, что надо еще дойти до конца. И уже потом, когда мы долго шли к выходу, я думал об этом, и, с одной стороны, этот ответ прозвучал как отвлеченное размышление, а с другой стороны, как подсказка, как заданное направление именно для нас троих…
— Ты думаешь…
— Я ведь не псих… Но, видимо, когда попадаешь в такую ситуацию, рационально мыслить трудно, вот я и предложил идти в обратную сторону — к концу тоннеля.
— Понятно, — неуверенно произнес Гоша.
Послышались шаги и щелканье зажигалки. Подошел Вася.
— Есть хочется, — сказал он.
— Давайте найдем лампочку и позавтракаем при свете, — предложил Гоша.
— Нет! — разозлился Вася. — Нам нельзя никуда идти, выход где-то тут! Надо стучать по трубам! Или разбить потолок и пробираться на поверхность!
Гоша хотел сказать Васе о том, что надо идти к концу тоннеля, но вдруг подумал, что Вася не будет его слушать, и то, во что он сам внезапно поверил, Вася высмеет. Марусев тоже молчал.
Вася разодрал остатки словаря и устроил на полу костерок. Марусев разделил оставшуюся картошку, от тепла она прокисла. Бутылку “Колокольчика” пустили по кругу, после этого в ней осталось еще по глотку.
— Дым застаивается, — сказал Марусев. — Тут нет выхода.
— Чернокнижник, дай-ка мне послушать, о чем там разговаривают в твоих проводах, — попросил Вася.
— Бери, — Марусев протянул ему динамик.
Вася подбросил бумаги в огонь, подошел к кабелю и приложил контакты к зачищенным проводкам.
В тишине отчетливо был слышен вопрос:
— Скажи, что можно найти в конце тоннеля?..
Ответ заглушил крик начальника СУ-160:
— Дымят! Дымят! Вася! Вася!
Вася выронил динамик, и в свете догорающего словаря образовался начальник, в помятом костюме, при галстуке и в резиновых сапогах.
— Вася! Вася! — ликовал начальник.
Костерок угас, и в темноте повторяющиеся фразы начальника звучали как спасительные позывные. Казалось, что за ними пришли, не забыли. Гоша с Васей улюлюкали и, не соблюдая субординацию, обнимались с начальником. А тот что-то рассказывал, но понять его было трудно.
Гоша, не дождавшись, когда их будут выводить наверх, забеспокоился. И тут начальник всех огорошил:
— Пропали мы! Пропали мы!
Оказалось, что он приехал на объект, никого не нашел и решил спуститься в тоннель. Целые сутки начальник управления без воды и пищи скитался под землей и, утомившись, заснул рядом с тем местом, где ночевали его рабочие.
Начальник допил “Колокольчик”.
* * *
Марусев первым пошел дальше. Не обращая внимания на начальника и Васю, которые твердили, что надо искать выход, Марусев нащупал на полу динамик, положил его в карман и двинулся вперед. Остальные потянулись за ним.
Через час встретили лампочку. Расселись в свете, разглядывая вату, сетку и фольгу.
— Крюки есть? Крюки есть? — спросил вдруг начальник.
Крюками шамотники закрепляли сетку, обернутую поверх стекловаты.
— У меня есть, — сказал Марусев и снял с пояса острый крюк с рукояткой на основании.
Гоша с Васей к тому времени уже потеряли свой инструмент.
— Вату мотать надо! — впервые не повторившись, сказал начальник.
Он отошел в темноту, к началу секции, где стыковались трубы.
— С нижней, с нижней, — бормотал начальник.
Подхватив рулон с ватой, он обернул им нижнюю трубу и закрепил проволокой, мотки которой валялись рядом с каждой секцией. Тут же над его головой загорелась лампочка, освещая весь пролет.
— Видите?! Видите?! — закричал начальник.
Вася стал ему помогать. За четверть часа они вдвоем обмотали ватой весь пролет и принялись натягивать сетку. Зажглось еще несколько лампочек.
Гоша с Марусевым смотрели, но не помогали, только Гоша иногда придерживал сетку, так как одним крюком ее сложно было скреплять.
— Мотайте в следующем пролете! — закричал Вася.
Марусев отозвал Гошу в сторону и показал на кронштейны для крепления кабелей.
— Остался один кабель, он, по-моему, для тебя…
— Нет, не сейчас, — сказал Гоша.
— Пойдем дальше, — предложил Марусев.
Начальник управления и Вася не заметили, как ушли Марусев и Гоша. За восемь часов они изолировали четыре пролета трубопровода. Как только они приступали к новому участку, над фронтом работ загорался свет.
В конце рабочего дня, укрепляя последний кусок фольги, Вася нашел за трубами пакет. В нем лежали: хлеб, копченая колбаса, нож, бутылка водки, канистра с водой и второй крюк, с помощью которого можно было в два раза быстрее скреплять сетку.
* * *
— Интересно, что можно найти в конце тоннеля? — спросил Марусев у Гоши, когда они остановились отдохнуть.
— Не знаю, — ответил Гоша.
— И не хочешь узнать?
— Не знаю… Пить хочется.
— Возьми, — Марусев протянул Гоше динамик.
— Темно же.
— Ничего, сейчас.
Марусев встал, нащупал оставшийся кабель, срезал изоляцию, кое-как зачистил несколько проводков. Гоша приложил динамик к уху и замкнул контактные проводки. Прозвучал вопрос:
— Скажи, что можно найти в конце тоннеля?..
Гоша не стал слушать ответ, он отбросил динамик и побежал вперед. Потом остановился, встал на колени, головой прислонившись к трубе, и стал думать, что если обмотать стекловатой трубопровод — зажжется свет, а если идти за Марусевым — можно узнать, что будет в конце тоннеля, и что ему не хочется ни того, ни другого, а хочется немедленно оказаться на улице.
Гоша встал, поднял руки и нащупал холодную стальную перекладину.
— Лестница! — крикнул он.
Подтянувшись, он схватился за следующую перекладину, еще за одну, до нижней дотянулся ногой и вытянулся в полный рост.
— Иди сюда! Тут лестница!
Марусев подошел, коснулся Гошиного сапога, взялся за перекладину и полез за Гошей. Через несколько метров Гоша уперся в люк и, приподняв его, сдвинул.
На поверхности светало. Гоша сел на краю колодца, свесив вниз ноги. Это был проулок в центре города. Было безлюдно. Гоша услышал птиц и шум автомобилей. Из люка показалась голова Марусева.
— Гоша, — спросил он, — у тебя деньги есть?
— На дорогу? — рассмеялся Гоша. — Есть!
— Гоша, прошу тебя, беги, купи побольше воды и поесть чего-нибудь!
— Зачем?
— Беги! Мне очень хочется узнать, что там. Теперь я знаю, где выход, но мне надо дойти до конца. Если что, я вернусь и вылезу этим же путем.
— Ты идиот!
— Не знаю. Принеси воды. Держи! — Марусев протянул Гоше сторублевую купюру.
— Сейчас вернусь! — убегая, крикнул Гоша. — Надо еще вывести Васю и начальника!
Он свернул за угол. Оказался на Покровке. Увидел ларек. Купил двухлитровую бутылку газировки, несколько шоколадок, какую-то булку. Побежал обратно. По дороге решил оставить воду Марусеву, а самому вызвать милицию, или взять где-то фонарик, или сделать еще что-нибудь правильное…
Когда он вернулся в проулок, ни Марусева, ни канализационного люка уже не было.
Гоша сел на асфальт, открыл воду, попил, съел шоколадку. Остальное он распихал по карманам комбинезона. И по узкой, стиснутой домами улице стал спускаться к Котельнической набережной. Там, во дворе высотного дома, где стояла бытовка, находился вход в тоннель…
СВЕЖИЙ НАЧАЛЬНИК
Десяток бытовок в сугробах, плиты, башенный кран — нулевой цикл.
Начальнику-грузину в управлении я понравился. В отделе кадров завели трудовую книжку. Теперь я тоже начальник — мастер.
Первое утро на объекте. Смотрю на бытовки, на выпавший за ночь снег и дедуктивно размышляю: у дверей я заметил желтые пещерки в свежем снегу, значит, в бытовках кто-то есть. Зайти боюсь. Дожидаюсь начальника участка — Петровича.
Он появляется непонятно откуда, в военной шапке, с лицом, как у Ельцина, за ним трусит толстый сторож с собаками. Петрович кричит:
— Выходи! Хватит спать!
Рабочие выходят.
— Сколько подъемов? — спрашивает Петрович.
— Сколько? — поддакивает сторож.
— Двадцать четыре!
— А почему в ночную сорок?
— Панели роем! Централизация! Иди ты!..
Меня приняли тепло:
— Ну что, начальник… Главное, не мешай! Ходи, смотри.
Переодевался в бытовке для ИТР. Там над учетными журналами сидела маленькая блондинка Катенька, звучало радио, в холодильнике сохранялось сало и горбушка черного, на стене висело зеркало и был электрический чайник.
— Сам ничего не делай, — посоветовала мне Катенька, — а то не будут уважать.
Я и не спешил что-то делать — грелся.
Приехал начальник-грузин, выгнал меня на улицу и велел изучать централизацию.
— Освоишь централизацию — все у тебя будет хорошо! А рабочие лучше нас с тобой знают, как строить.
— А чего мы строим? — спросил я.
— Учи централизацию!
Централизация мне не давалась. Зато я понял, что обычно раздражало начальника-грузина, когда тот приезжал на объект: нельзя было находиться рядом с рабочими и нельзя было греться в Катенькиной бытовке. Оптимально было, чтобы начальник-грузин тебя видел, но издалека.
Хорошо было помогать геодезисту. Лежишь наверху, с краю, и отмечаешь мелом черточку на углу плиты. Внизу на земле черточку через линзы теодолита видит геодезист. И кричит, куда передвинуть мел:
— Левее! Еще! Рисуй! Так!
Последней моей обязанностью, перед тем как я перешел на ночную смену, было ездить в кузове грузовичка за обедами.
Инженер по технике безопасности выдал мне удостоверение мастера. К Новому году я стал выходить в ночь.
Поначалу я расслабился. Приходил вечером, включал радио, проверял, есть ли что новое в холодильнике, ложился на Катенькин топчан, под голову подкладывал Катенькину сменную одежду и дремал.
В полночь в бытовку врывались рабочие. Они смахивали на партизан, занявших фашистский штаб и встретивших забытого тут по ошибке рядового фрица. Бригадир срывал с моей головы Катенькину куртку и призывал:
— Вставай, начальник!
Я отпирал рабочим столовую, выпивал с ними стакан водки и опять ложился спать.
Через неделю или две все надоело, хотелось деятельности. Я с завистью смотрел, как на высоте искрит сварка, как толстенький, но ловкий стропальщик Багиров цепляет крюками плиты, панели и блоки, слышал короткие команды: “Майна! Вира!” — и жалел, что окончил техникум и стал начальником.
И донимал меня вопрос: какое же, в конце концов, здание мы строим? Ни генплана, ни поэтажного плана, вообще никаких чертежей я еще не видел. Я рылся в Катенькиных бумагах, но ничего, кроме учетных журналов, табелей и ведомостей, не находил. В генеральной бытовке, где днем отлеживался Петрович, на стене почему-то висела физическая карта мира.
Внешне строящееся здание не походило ни на жилой дом, ни на учреждение. Говоря профессиональным языком, это было панельное здание с внутренним каркасом, этот тип годился под любое назначение. Лифтовые шахты размещались хаотично, коридорные системы сменялись лестничными площадками. Казалось, что рабочие строят по привычке, по наитию и, возможно, сами не представляют, что в итоге получится.
Я пытался поговорить со сторожем, и тот сперва был вкрадчив и ласков, но, услышав мой вопрос, цыкнул на любимую собаку, которая ночевала у него в бытовке, собака разлаялась, а я выбежал на улицу.
Как-то раз я подошел к стропальщику и, приняв начальствующий тон, крикнул:
— Багиров!..
И осекся: ведь начальник не должен спрашивать у стропальщика то, что должен знать сам. Какой же я тогда начальник?
— Багиров, — начал я нежнее и как-то отчаяннее, — Багиров! Чего мы
строим?
— Да ладно, начальник, — улыбнулся Багиров. — Стройка идет.
— Эй! Давай двести семнадцатую!
Стропы опустились. Багиров полез цеплять панель.
Я задрал голову вверх:
— Мужики, я к вам!
— Поднимайся, начальник!
На монтажном уровне Бригадир стыковал стеновую панель. Ему помогал монтажник Вольдемар, сварщик был наготове. В свете прожектора мельтешили снежинки. На перекрытиях стыл цементный раствор.
Я решил не спрашивать в лоб, чего мы строим. Закурил, смотрел за работой. Когда сварщик прихватил петли, и Бригадир освободил плиту от строп, я спросил:
— Слушайте, а чертежи у вас есть какие-нибудь?
Бригадир посмотрел на меня непонимающе, потом будто что-то вспомнил и пошел куда-то в темноту.
— Иди сюда, начальник!
Я последовал за ним и вдруг заметил, что дальше, в той стороне, куда ушел Бригадир, перекрытия еще не смонтировали, и Бригадир уверенно шагал по обледенелому торцу перегородки, по краям которой была пустота.
Я понял, что если не пойду за ним, то мало того что надо мной будет смеяться вся стройка, но, главное, я никогда не узнаю, чего же мы все тут строим. С другой стороны, если я разобьюсь, то и вовсе ничего не узнаю, и мне вдруг вспомнился запах Катенькиной сменной одежды. Но я знал, что сзади стоит Вольдемар и наверняка ухмыляется, и крановщик смотрит на меня сверху, жует бутерброд и тоже ухмыляется. И там, в темноте, меня ждет Бригадир, и если я сейчас не пройду по этой перегородке, то он никогда не будет меня уважать.
Я шагнул вперед, сразу же поскользнулся. Падая, ударился коленом и, ухватившись руками за перегородку, повис.
— Форсит, начальник!
Это смеялся Вольдемар, он стоял надо мной, но не помогал.
— Стенку-то отпусти! Тут невысоко.
Голос был снизу, я посмотрел и увидел рядом Бригадира с листами бумаги в руках.
Я спрыгнул, взял чертежи и спустился в бытовку.
Это были чертежи отдельных узлов. Ни внешнего вида здания, ни даже названия, которое обычно пишут в правом углу в красивой рамке, — не было. Были только схемы монтажа, узлы кровли и фундамента.
Когда в полночь бригада ввалилась ко мне, чтобы я открыл им столовую, я спросил Бригадира напрямую:
— Скажи серьезно, чего мы строим?
Но Бригадир, видимо, был не в духе:
— Ты строитель или где?..
В столовой мне, как обычно, налили стакан водки. Я выпил. Попросил еще.
— “Еще” — в магазине, — сказал Вольдемар.
Я знал, что начальнику можно бегать за водкой только для другого начальника, но не для рабочих — субординация. Но мне уже было все равно. Я надеялся, что, напившись, бригада расколется.
Я вернулся из магазина с двумя литрами.
Закуски с дневной смены оставалось много. Бригадир поставил на стол поддон с котлетами. Вольдемар подтащил бак с гречкой.
Приняв третий или пятый стакан, я расплылся. Но и рабочие не были трезвы: Бригадир с Вольдемаром спорили, сварщик спал, а Багирова даже потянуло философствовать:
— Ты знаешь, — говорил он мне, — прямо сейчас на кране сидит крановщик, ведь он не спустится, не будет пить с нами… О чем это говорит? О том, что он, гнида, ленится… А ведь я такой же, как он, но совсем другой. Крановщик сидит один наверху, а я сижу один… внизу. И ты, начальник, сидишь один в бытовке и валяешь Катькины шмотки… А стройка идет!
Тут я попытался вмазать Багирову по морде, но получилось лишь ткнуть его кулаком в плечо.
Бригадир с Вольдемаром перестали спорить. Сварщик проснулся, разлил водку по стаканам.
— Мужики, чего мы строим, скажите, а? — я чуть не прослезился.
— Какой ты непонятливый, начальник, — сказал Бригадир. — Вот сдадим объект — и узнаем. Утро уже.
Мы выпили, посидели еще. И дверь в столовую открыл начальник-грузин, за ним стояли Петрович и сторож.
— Привет, начальники! — крикнул я. — Ответьте мне: что мы строим-то?!
Я сразу отрезвел от своей наглости, но не извинялся и ждал ответа. Начальник-грузин должен был заорать и, может быть, даже ударить меня. Но он переглянулся с Петровичем, со сторожем и спросил разочарованно:
— А ты что, не знаешь? — и потом рявкнул: — Учи централизацию!..
Меня долго отчитывали в генеральной бытовке. Я не слушал, смотрел на физическую карту мира и вспоминал еще из школы, что рабочие-китайцы при постройке Великой стены не знали, что они строят, как не знают об этом и умирающие при строительстве островов кораллы. Но сторож загораживал мне спиной острова в Океании, а за начальниками я не видел ни Великой китайской стены, ни африканских термитников, ни других чудес света…