Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2008
В 11-м номере “Знамени” новые стихи Геннадия РУСАКОВА, великолепные, но все же воспринимаемые как слабый отблеск (или отсыл) старых (к старым). Упрямое ощущение, будто бы Русаков долго и трудно искал в себе основание для написания этой подборки, и смог его хоть в какой-то мере найти лишь в себе прежнем…
Но могло ли быть иначе? Сегодня причин и пространства для поэзии, и правда, нет. Предпочесть молчание натужным строчкам (зачем? чтобы не вычеркнули из “поэтов”, чтобы не потерять самоуважение?) по силам не каждому. Но приложи труд — и живший некогда гул снова почти живой. “Почти” — даже в этом, самом, на мой вкус, “пряном” стихотворении подборки:
Копошением бездны, разверзнутой над головами,
завершается август, и тени рядами кладёт.
Сердце бьётся у горла. Трава прорастает словами.
И просторной походкой от Редькина время идёт.
Для чего мне всё лето гремели железом дороги
и цвела ежевика, грубела у нас на задах,
выплывал и качался разбойничий месяц двурогий,
и касатки сидели на вытянутых проводах?
Завершается август. Полощутся в стираной сини
золочёные клики теряющих перья станиц.
И, срываясь с приводья, размахом тяжёлой гусыни
улетает отчизна по следу кочующих птиц.
Улетай, моя воля! Прощай, моё лучшее время!
Отгуляют, откличут большие мои города.
Отгудят пароходы, и пчёлы мне торкнутся в темя.
И под масляной плёнкой уснёт зоревая вода.
Все это, помнится, уже было когда-то озвучено самим Русаковым вернее, пронзительней, вот в чем дело. Впрочем, брюзжать по поводу русаковской подборки, когда все журналы забиты стихоподобной мерзостью — роскошь. Здесь же — в любом случае — уровень и горький свет, идущий от лучших стихотворений Русакова и (как мне было бы приятно думать) от Арсения Александровича.
Кстати о Тарковском. Неизвестно за какую вину он был самым бесцеремонным образом залапан “поэтом, драматургом, сценаристом” Александром ТИМОФЕЕВСКИМ (“Новый мир”, № 11, 2008). Досталось от Тимофеевского, надо сказать, еще и Бродскому, Хлебникову, Модильяни и Блоку. Их просто всех пощупали — без юмора, без ума, без цели и уж конечно без любви.
Умирает Блок и трудно дышит.
Ничего не видно впереди.
Тяжело дышать — в дневник он пишет —
Сердце занимает полгруди.
Этот скудный текст не безупречен,
Но иного нет, как ни крути.
Тяжело дышать. Дышать здесь нечем.
Сердце разрывается в груди.
Что это было? А ничто. Зачем это? А говорю же — ни за чем. При чем тут Блок? А ни при чем. Мог быть хоть Демьян Бедный — какая разница для поэтического распутства.
Но вернемся к Тарковскому; в стих-и под одноименным заголовком А. Тимофеевский посчитал нужным сообщить следующее:
Не стало этих и тех не стало,
Не уберег
Кого-то Ленин, кого-то Сталин,
Кого-то Бог.
Ушел последний поэт России,
Не захотел
Остаться с нами, а мы, живые,
Уже не те…
Не стоит искать иронии (“Ушел последний поэт России”), и уж тем более принимать все за чистую монету (“Ушел последний поэт России”), тут вообще нет никакого отношения, кроме начихательского. Тарковский если зачем-то и нужен был, так только затем, чтобы написать Тимофеевскому последнюю строчку вот этого (особо брезгливых просим зажмуриться) стишка:
Жил-был Арсений Тарковский — поэт, волшебник, бес.
И вот его не стало, и он с Земли исчез,
Как будто бы он не был, не существовал, не жил,
А женщины остались, которых он любил.
Одна на фортепьяно играет и поет,
Другая в киноцентре открытки издает.
Но что сказать о судьбе их — одна из них мой идеал,
Да я их знаю обеих, я ручки им целовал.
Журнал “Дети Ра” давно уже обрел “лицо” и постоянное качество (радость гарантирована), превратившись во что-то типа “Весны” Шебуева (помните, был в Петербурге начала прошлого века такой — блестящий по замыслу — проект?). Теперь для чтения стихов из “Детей Ра” надо обладать немалой серьезностью, а ежели она отсутствует (вот как у меня) — ей надо учиться. Образцы “серьезности” журналом прилагаются, только не ленись.
Смотрим, например, подборку Тамары БУКОВСКОЙ (“Продолжение жизни”) из № 10 (48):
переложение жизни
в слова
приложение жизни
к словам
предложение жизни
словам
продолжение жизни
словами
одолжение жизни
словам…
Уже засыпаете? Взбодритесь! Осталось чуть-чуть. Еще только чудовищное в своей корявости “доложение жизни / к словам” и вот уже — апофеоз: “ода лжения жизни / словам”.
Все. Стихотворение кончилось. Что делать нам с ним? Евгений В. ХАРИТОНОВЪ (о, эта “В.” и эта “ять”! сей невинный выпендреж сразу располагает нас к критику, не так ли?) в разделе “Рецензии” того же номера журнала объясняет:
“Стихи ее (Буковской. — М.А.) — это неизменное качество, это Поэзия. Современная, актуальная, густо питерская, наследующая одновременно и питерскому поэтическому андеграунду 50-70-х, и традициям “серебряного века”, и авангардному опыту. Они, стихи, изрядно заправлены основательным культурным бэкграундом, но при этом очаровательно легки, воздушны, язвительны и умеренно брутальны (брутальность Тамары, впрочем, особая — эстетская, взвешенная, без пошлости), углублены в бытовой реализм и абсурдны одновременно…”
Вот же! Ну ладно, “доложение жизни” — это “основательный культурный бэкграунд, взвешенно брутальный”, а “ода лжения жизни” — “воздушно-бытовой реализм с одновременным абсурдом”. Или наоборот? Нет, пока не получается…
Не по зубам еще, видно, такая рыба, как Буковская. Все-таки ее “талант признан”, творчество “считается знаковым” (это все сообщает нам Евгений В. Харитоновъ), она — “Поэт очень конкретный, очень правильный” — “не ждет внимания от “официальной” литературы” и выпускает три собственных поэтических журнала (да, господа, три штуки!). Потренируемся, значит, на тех, кто попроще.
Вот, например, Эльвира Частикова, Элла Фонякова или Сергей Слепухин. Проникнуть в их творчество нам поможет дитя солнца Владимир МОНАХОВ.
Для начала нам предлагается осознать несколько общих положений о состоянии современной поэзии, нелегкой участи поэтов и ценности любого творчества. (Статьи Монахова вообще-то надо приводить целиком, тогда они не потеряют ничего от своего великолепия, однако мы вынуждены ограничиться лишь некоторыми тезисами).
“Написать стихи, попасть в журнал, опубликовать книжку — еще не значит выйти в свет, поэтому стихи теперь не объединяют, а скорее даже разлучают внутренних и внешних (первый момент, требующий глубокого осмысления. — М.А.) людей информационного общества”. “… по версии современных стихотворцев Бог сделал карьеру Слову, а люди сделали Богу карьеру в словах, создавая читательский мир антиязыка поэзии” (опять повод поразмыслить. — М.А.). “Мне часто кажется, что век литературы закончился, а писатели остались и продолжают сочинять то, что никому больше не понадобится…” (А вот это ясно с первого прочтения и полностью верно. — М.А.) “Современный русский поэт — фигура деятельная. Поэт, певец, музыкант, рисующий, фотографирующий, создающий плетеные корзины и свистульки, шьющий одежду… Главное — искать в текущей повседневности приложение творческого потенциала в отражении мира…” (Про то, что изготовление свистулек засчитается поэту в “плюс”, это мы поняли, а вот про “приложение в отражении” — думать и думать. — М.А.)
Уяснив теорию, переходим на личности. Берем, допустим, Эллу Фонякову. Оказывается, что, имея вот такой текст:
Экономическая ода
ООО! ООО! ООО! —
можно высмотреть вот такое:
“Всего одна буква использована автором, но как точно и много поэт поведал о современной ситуации в стране, которую захватили “оошки” разных мастей, прививая мистификацию социального процветания наших дней”. И еще — такое: “Поэзия живет, подслушивая тишину, где подлинные лирические герои остаются незамеченными. Эту метамысль диктует божественным глаголом верлибра поэт Элла Фонякова”.
Что было сейчас сказано — никому, полагаю, не понять, но зато образец “божественного глагола верлибра” представлен:
Он пил, курил, распутничал в свое удовольствие.
Но глаза его жены светились любовью.
Он мог внезапно уехать надолго, неведомо куда.
Ее глаза светились любовью.
Мог выгрести на водку всю домашнюю заначку.
Но ее глаза светились любовью.
Он хворал, старился, дряхлел.
Ее глаза светились любовью,
Потом его не стало.
Ее глаза продолжают светиться
Любовью…
“Но разве можно равнодушно пройти мимо такого текста”, — вопрошает Монахов.
Можно. И даже рекомендуется. Чтобы не подвергать душевное здоровье опасности…
М.А.