Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2008
Путь Николая Осинина
Одним из ярких впечатлений моего детства была повесть Николая Осинина “Через все преграды”. Сначала слушал ее инсценировку в “театре у микрофона” по Новосибирскому радио, позже, когда научился читать, взялся за книгу. Имя автора мне по малолетству, разумеется, ничего не говорило, но персонажи повести жили во мне. Я с трепетом следил за их приключениями, переживал за них и мечтал оказаться рядом. Иногда даже воображал, что я уже там, среди героев книги, стал им другом и соучастником их дел. И в этих своих чувствах был я далеко не одинок. На книгах Николая Осинина выросло не одно поколение юных читателей. Эти книги и сегодня читаются с захватывающим интересом.
За перо Осинин взялся уже довольно поздно, когда ему перевалило за тридцать. Но прежде, чем стать писателем, ему пришлось пройти труднейший, подчас и трагичный жизненный путь.
Николай Петрович Осинин (настоящая фамилия Апсит) не был сибиряком. Родился 19 декабря 1917 года в деревне Шаталово Починковского района Смоленской области. Воспитал его отчим — Петр Янович Апсит, бывший латышский стрелок.
В 1935 году Николай Апсит с отличием окончил школу. Как и многие юноши его возраста, мечтал о таежной романтике, геологических маршрутах. Заработав немного денег, Николай отправился в Томск, где поступил в геолого-разведочный техникум. Но через год его преобразовали в геодезический. А Николаю врачи посоветовали избрать другую специальность, поскольку у него начала развиваться прогрессирующая близорукость.
В 1936 году Апсит поступил на литературный факультет Томского пединститута. Далековато это было от романтики путешествий и приключений. Но и удивительного в такой смене курса мало. В школьной характеристике было указано, что “Апсит Н.П. выполнял общественную работу члена редколлегии… и проявляет склонность к литературе”. Эта “склонность”, надо полагать, и направила юношу на литфак.
Но и здесь завершить образование Николаю не удалось. В 1938 году был репрессирован и расстрелян Петр Янович Апсит. Клеймо “врага народа” легло на всю его семью. Она бедствовала. И, чтобы хоть как-то содержать себя и помогать близким, Николай в 1939 году переводится на заочное отделение и поступает на работу. Несколько месяцев преподает он в одной из школ Кемеровской области, успев при этом окончить третий курс, сдать ряд экзаменов за четвертый. Но в ноябре 1939 года молодого учителя и студента-заочника Николая Апсита призвали в армию. Получив специальность военного связиста, он попал в литовский городок Шауляй. Там, на западной границе и встретил Великую Отечественную войну. Оттуда вместе с остатками своей части отступал по дорогам Прибалтики, пока его не ранили под Ригой. После госпиталя Апсит вернулся в строй и участвовал в боях сначала под Москвой, затем на Волховском фронте.
Весной 1942 года 2-я ударная армия под командованием печально известного генерала Власова, в составе которой находился тогда офицер связи Николай Апсит, попала в лесах под Новгородом, в местечке под названием Мясной бор в фашистский котел. После трех месяцев боев в полку Апсита осталось чуть больше сотни бойцов. Командующий армией Власов, как известно, перебежал к немцам, а его умирающие от голода, израненные солдаты были захвачены плен. В конце июня 1942 года при попытке прорыва и выхода из окружения Николая Апсита ранило в ногу. Очнулся он в воронке от прикосновения чьих-то рук. Это была медсестра. Она успела перевязать его и пыталась вытащить из воронки. Но тут заработали минометы. Грохот разрыва накрыл их. А через несколько мгновений оглохший Николай увидел рядом с собой развороченное осколками мины тело юной медсестры, ее налитые невыносимой болью и смертным ужасом глаза. А когда стал возвращаться слух, услышал: “Пристрелите меня!” Это была мольба, наполненная невыносимым страданием обреченного человека. Наверное, и вправду ничего лучшего он тогда для нее не смог бы сделать. Но не поднялась рука…
29 июня 1942 года Николай Апсит был взят в плен. А в декабре того же года его с большой группой советских военнопленных отправляют в концлагерь близ финского города Рованиеми на границе со Швецией. Два года пришлось провести ему за колючей проволокой. И все это время не покидала мысль о побеге. Но в одиночку осуществить ее было практически невозможно. Тогда созрело решение о создании подпольной организации, которую в условиях строжайшей конспирации он с надежными товарищами и создал.
В ноябре 1944 года подпольщикам стало известно о планах гитлеровцев уничтожить, в связи с критическим положением на фронте, всех заключенных лагеря. Надо было торопиться. Бежать решили, едва окрепнет лед на озере, на восточном берегу которого расположился лагерь. Если следовать через озеро строго на запад, есть возможность попасть в нейтральную Швецию. По тонкому льду много потерявшие в весе от голода узники надеялись уйти от преследования более тяжелых, обремененных амуницией и оружием немцев. 20 ноября во время ежедневного построения на плацу по условному сигналу заключенные набросились на охранников. Им удалось не только завладеть их оружием, но и перестрелять часовых на вышках. Хотя и оплачено это было ценой многих жизней, более трехсот человек ушло через озеро. Фашисты действительно не решились преследовать беглецов по тонкому льду. Но пустили вдогонку овчарок…
…Его настигал огромный свирепый лагерный пес, специально натасканный на людей. Что мог противопоставить ему измученный, дистрофичный от хронического недоедания, весивший менее пятидесяти килограммов (почти столько же, сколько преследующая его овчарка), ничем не вооруженный узник? Ничего, кроме собственного мужества и отваги, огромной жажды жизни и свободы. Человек и собака схватились в смертельных объятиях. И человек одолел…
Сам Николай Апсит такой исход считал просто невероятным везением. Ему повезло еще раз, когда, пройдя почти пятьдесят километров по гористой местности, он сумел выйти к пограничной речке Торнионёки, с крутого берега которой увидел людей…
Две недели он с уцелевшими товарищами пробыл на территории Швеции. Их подкормили и подлечили. Наконец 3 декабря 1944 года по ходатайству советского правительства отправили на родину. А там все узники концлагеря попали в руки следователей Смерш. Но Николаю Апситу невероятно повезло и здесь: допрашивавший его офицер Смерша оказался человеком глубоко порядочным: он не только вывел Апсита из-под удара органов внутренних дел, но и рекомендовал его для продолжения дальнейшей службы в десантных войсках. Благодаря этой рекомендации Николай Апсит в апреле 1944 года действительно попал в десантные войска, которые готовились к высадке в Австрии. Правда, война закончилась раньше, чем было принято решение о таком десантировании.
В октябре 1945 года Апсита демобилизуют, и он и едет преподавать русский язык и литературу в Черепановском педучилище. Здесь состоялось его знакомство с будущей женой преподавателем математики Раисой Александровной Ткаченко. Вскоре они поженились, а к новому (1946-47) учебному году молодых педагогов переводят в Болотнинское педучилище.
Педагогом Николай Петрович был, что называется, от Бога. Даже на получение звания “Заслуженного учителя РСФСР” претендовал. Но случилось неожиданное, не только почетное звание сделавшее недоступным, но и на всей его дальнейшей педагогической карьере фактически крест поставившее. В связи с ожидавшимся награждением в Болотное нагрянул инспектор Новосибирского облоно и посетил открытый урок Николая Петровича, где тот рассказывал о творчестве К. Паустовского, которого считал лучшим современным советским писателем. Не учел, правда, того, что в начавшейся “борьбе с космополитизмом” Паустовского обвиняли в безыдейности, аполитичности, уходе от действительности. Инспектор облоно сурово напомнил об этом и в качестве оргвыводов потребовал увольнения Апсита с работы. Припомнился ему заодно и плен с концлагерем. Николай Петрович вновь оказался в категории “подозрительных”, “неблагонадежных” и лишился работы. Семья Апситов вынуждена была переехать на станцию Посевная Новосибирской области, где Раиса Александровна стала преподавать в местной средней школе математику. Положение семьи, которая к началу 1950-х годов пополнилась тремя дочерьми, все более ухудшалось. Прокормиться на одну зарплату жены было невозможно. На преподавательскую работу Николая Петровича с “волчьим билетом” от облоно не брали. Он лихорадочно искал другие источники к существованию. И снова дала знать о себе отмеченная еще в школе “склонность к литературе”. Но теперь она повлекла его к чистому листу бумаги.
В 1949 году Осинин взялся за повесть. Вспомнились первые недели войны, нескончаемые потоки беженцев, среди которых было много детей. Они, дети на войне, чью жизнь война расколола надвое и бросила в свой жестокий пожар, и стали главными героями этой вещи.
В повести рассказывается о том, как группа подростков — детей офицеров Красной Армии, которых война застала на западной границе и разлучила в первые же дни с родителями, пробирается, к линии фронта, к своим. Много различных испытаний и передряг выпадает на их долю. Повесть насыщена событиями и неожиданными поворотами, рождающимися стремительно меняющейся обстановкой. Но, как верно подметил первый ее рецензент Б. Рясенцев, “главное не в той несомненной занимательности”, а “в том, что в большинстве случаев при этом убедительно раскрывается внутренний мир героев”. Уже в своем авторском дебюте Николай Апсит проявился не только как мастер остросюжетного повествования и тонкий знаток детской души, но и литератор, наделенный большими изобразительными способностями, что особенно хорошо заметно в его картинах природы, полных сочных красок и звуков. Не все, конечно, начинающему автору удалось в равной мере, но главную свою задачу — в увлекательной форме рассказать о героизме советских ребят, оказавшихся в тяжелейших обстоятельствах начала войны и формировании их характеров — он выполнил.
Осенью 1951 года Новосибирское книжное издательство выпустило книгу Апсита “Через все преграды”. Правда, автором ее значился Николай Осинин.
Сегодня можно только предполагать, почему писатель скрылся под псевдонимом (Осинин — буквальный русский перевод латышской фамилии Апсит). Скорее всего, из-за пресловутой “борьбы с космополитизмом”, развернувшейся в стране, в ходе которой любая нерусская фамилия вызывала подозрение. Но как бы там ни было, дебют состоялся, и литературная судьба Николая Осинина началась.
Началась в целом удачно. Книга имела большой читательский успех. Критика отмечала, что в литературу пришел талантливый перспективный писатель. Это окрыляло, и Николай Осинин с воодушевлением взялся за новые вещи.
Логично было предположить, что он продолжит писать о войне. Но Осинин не захотел оставаться в плену одной, пусть и неисчерпаемой, темы и обратил свой взор к жизни мальчиков и девочек уже мирного времени. Один за другим в журнале “Сибирские огни” и в новосибирском альманахе “Золотые искорки” выходят его рассказы “Борискины карпы” (1952), “Палочка-выручалочка” (1954), “Часы”, “Сила воли”, “Без имени”, “Общественное поручение”(1957), “Солнечный дождик” (1958). Последний был переведен на латышский язык и дал название сборнику произведений сибирских писателей “Saules letus”, выпущенному Рижским книжным издательством в 1960 году. Книжные издательства Новосибирска и Тюмени выпускают сборники его рассказов. В 1959 году выходит в Детгизе и первая московская книжка Николая Осинина “Солнечный дождик”. Он все увереннее заявляет о себе как талантливый детский писатель.
Чем в первую очередь берут читателя рассказы Николая Осинина? Прежде всего, психологической достоверностью ребячьих характеров и правдивым воссозданием мира детства. Писатель в нем свой, хорошо его чувствует, понимает. И умеет достучаться до сердец тех, кому его произведения адресованы. В первую очередь потому, что берет нужный тон с юными читателями. Он не подлаживается, не сюсюкает, а всерьез говорит с ними о серьезных вещах. Через обыденные жизненные ситуации автор стремится донести до юных читателей важнейшие понятия и правила общественного поведения (“Палочка-выручалочка”, “Часы”), внушить, что все большое начинается с малого (“Борискины карпы”, “Сила воли”), показать, как, крохотный и безобидный, на первый взгляд, камешек лжи в собственное спасение может вызвать большой, чреватый серьезными нравственными последствиями обвал (“Без имени”). А вот цикл новелл “Солнечный дождик” видится своеобразной лирической повестью в рассказах, где маленький мальчик постигает красоту, величие и многообразие окружающего мира.
1950-е годы Осинин завершает повестью “Земля мужества”, которая также нацелена на воспитание в ребенке любви к природе, родной земле, человеку-созидателю. Тринадцатилетний Никита, которого отец, директор целинного совхоза, увозит на лето из большого города к себе в хозяйство, попадает, как будто, совсем в другое измерение. И эта жизнь в молодом совхозе с целинной его романтикой, но и реальными трудовыми заботами, настоящим делом, к которому Никита со своими новыми друзьями становится причастным, оказывают на мальчика серьезное влияние: он многому научился, по-новому стал смотреть на мир вокруг.
“Солнечный дождик” и “Земля мужества”, также изданная в Детгизе, вывели Осинина на всесоюзную орбиту. Но его взаимоотношения со столичными изданиями и издательствами складывались весьма непросто. Как и всякий настоящий художник, был он и самолюбив, и упрям, и гордость собственную имел, и мнение, и цену себе знал. Человек мягкий, интеллигентный, добрый, становился он жестким, неуступчивым, когда задевались его жизненные и творческие принципы. Обладал Николай Петрович по-настоящему бойцовским характером и умел “держать удар”. Хотя и спуску тоже не давал. Никогда ни с кем он не соглашался слепо, не брал “под козырек” перед литературными чиновниками и авторитетами. Отстаивал свободу авторской манеры и самовыражения, художническую независимость. Переписка со многими столичными редакторами и рецензентами красноречиво все это подтверждает, как и то, насколько серьезно и профессионально относился Осинин к профессиональной литературной работе.
В 1957 году литературный профессионализм Николая Осинина был утвержден официально: он стал членом Союза писателей СССР.
В 1960-е годы Николай Осинин входил с немалыми надеждами. В Москве и Новосибирске готовились к изданию очередные его книги. Творческая колея была им нащупана. Но спустя полтора десятилетия вдруг напомнила о себе война, и властно повлекла его в Мясной бор, на места былой трагедии. Не давала спать спасавшая его медсестра, чье видение приходило к нему все чаще. И все больший груз вины и неоплатного долга перед нею давил на плечи Николая Петровича.
Летом 1960 года он решился на поездку в Новгородскую область. В Мясном бору Осинин познакомился с местным лесничим Орловым. На свой страх и риск занимался он разминированием района боев, густо нашпигованного смертоносным железом, и захоронением останков погибших советских солдат. Вдвоем они обследовали территорию, где была окружена фашистами 2-я армия генерала Власова, составили карту советских и немецких укреплений этого района, и в конце концов Осинин нашел ту самую воронку, в которой покоились останки женщины в полуистлевшей форме военной медсестры. Вместе с Орловым они вынесли их и захоронили на местном кладбище.
Впечатления от той поездки были настолько сильными, что Осинин по возвращении немедленно засел за “взрослую” повесть под названием “Мертвый лес”. Она как раз и начинается с того, что главный ее герой Алексей Буравлев возвращается на места, где “в сорок втором сомкнулось вокруг их армии неприятельское кольцо” и видит мертвый лес, ставший теперь и своего рода памятным знаком, и горестной эпитафией той трагедии, и символом. Судя по началу, повесть обещала быть не только художественно яркой, но и предельно честной, правдивой вещью. Осинин собирался показать здесь войну во всей ее неприглядной наготе, откровенно высказать то, что он о ней думает. А его отношение к войне и человеку на войне далеко не всегда совпадало с тем, что о ней писали и показывали.
Но на той трагической больной правде, которую хотел рассказать Николай Осинин, еще лежало табу. И ни малейших перспектив вынашиваемая повесть, затрагивавшая самый пока что “неприкасаемый” материал истории Великой Отечественной, быть напечатанной не имела. Лгать же Осинин не хотел, писать “в стол” до лучших времен не умел. Наверное, поэтому, с воодушевлением взявшись за работу, он дальше вступления и еще одного небольшого отрывка практически не двинулся. Оба, уже как рассказы “Мертвый лес” и “Ожидание”, появились лишь в 1985 году, уже после смерти автора, в журнале “Сибирские огни”.
Тем не менее, военная тема надолго взяла Осинина в плен. В 1960-61 годах появляются рассказы “Соль” и “Бурей”, снова посвященные детям войны. В них писатель еще раз доказывает, насколько неоднозначна в своих проявлениях была Великая Отечественна, какими неожиданными сторонами подчас открывалась.
В 1961 году семья Осининых переехала жить в Новосибирск. И вскоре их новое жилище стало чем-то вроде литературно-интеллектуального клуба. Николай Петрович любил людей, интересные встречи, и люди тянулись к нему. Эту уютную и всегда гостеприимную квартиру охотно навещали писатели разных городов Сибири. Обязательно заходил, наезжая в Новосибирск, Виктор Астафьев. Бывал здесь совсем молодой тогда Валентин Распутин. Большим приятелем Осинина с послевоенных еще лет оставался известный художник Николай Грицюк. Здесь можно было говорить без оглядки, высказываться о наболевшем. А поговорить было о чем. Заканчивалась “хрущевская оттепель”. Она еще вселяла надежды, хотя уже становилось ясным, что эта недолгая вспышка дозволенной и дозированной гласности затухает.
Однако верно говорится, что надежда умирает последней. В особенности у человека творческого. Казалось бы, нутром почуял Николай Петрович в процессе работы над “Мертвым лесом”, что не пришел черед его правды. Но вот, поди ж ты, второй раз наступил на те же грабли, да еще как наступил!..
К грядущему 20-летнему юбилею Победы над фашистской Германией в 1965 году вся страна готовилась загодя. Литература и искусство в том числе. Спектаклем о войне по пьесе местного автора и фронтовика решил отметить юбилейную годовщину и новосибирский театр “Красный факел”. С соответствующим предложением обратились к Николаю Осинину. Пьес он до сих пор не писал, но выбор не был случайным. По крайней мере, абсолютным новичком в драматургии он не был. Во второй половине 1950 — начале 1960-х годов Осинин активно сотрудничает с радио и телевидением, пишет сценарии к радиопостановкам и телеспектаклям. В частности, на Центральном телевидении с его авторским участием состоялись имевшие немалый успех телепостановки “Земля мужества”, “Без имени”, “Письмо другу”. Драматургические задатки обнаруживаются и в его прозе, прежде всего в отточенных, емких диалогах.
Николай Петрович предложение театра, забыв недавние сомнения, владевшие им при работе над “Мертвым лесом”, принял. Да и как не принять — ведь это, можно сказать, государственный заказ!
Пьеса в трех действиях и десяти картинах под названием “Пять секунд” Николаем Осининым была написана. В театре ее приняли горячо. Даже начали распределять роли. А дальше пошли “хождения по мукам”, кончившиеся тем, что без какой-либо серьезной мотивировки цензура пьесу запретила, а спектакль по ней так и не был поставлен.
Что же так насторожило “надзирающее око”? По фабуле и внешним жанровым признакам перед нами типично приключенческая пьеса о партизанах. И если бы за этим фасадом больше ничего не было, никаких проблем с ней у автора просто б не возникло. Однако увлекательная по сюжету пьеса куда интереснее своей социально-психологической и нравственно-философской наполненностью. Уже сам заголовок произведения многозначителен и символичен. Пять секунд — столько времени проходит с момента освобождения гранаты от чеки до ее взрыва. А разговор в пьесе как раз и идет о тех кульминационных мгновениях человеческой жизни, когда совершаемое действие, поступок становятся итогом прожитого, подготовленного всей нравственной биографией. И когда в финале героиня пьесы, чтобы спасти партизан, взрывает себя и фашистских офицеров гранатой, — это не всего лишь сценический эффект, а своего рода развязка сложных социально-психологических процессов, выявляющих истинную суть человеческой жизни.
Остро встает в пьесе всегда волновавшая Осинина проблема подвига и предательства, истинной цены того и другого. И рассматривается она не только в плоскости моральной и нравственной, но и политической. Драматург сталкивает начальника разведки партизанского отряда и бывшего следователя НКВД, “винтика” советского репрессивного механизма Лаврухина, с его фашистским “коллегой” Шенке, который без особых усилий склоняет партизана к предательству. Неожиданный этот ход понадобился автору не столько для закручивания сюжетной интриги, сколько для того, чтобы показать, как близки по духу могут оказаться и носители зла, независимо от их идеологической начинки, и те режимы, которые они представляют.
Столь прозрачный намек на близость по природе своей гитлеровского и сталинского режимов, конечно же, не мог не насторожить “компетентные органы”. Культ личности к этому времени был уже осужден, но продолжала существовать система, оставались в большом числе и те, для кого сталинский режим и сама его фигура по-прежнему являлись образцом. Не случайно с уходом с политической арены в 1964 году низвергателя “отца народов” имя Сталина стремительно, в том числе и в литературе и искусстве, начинает реабилитироваться, а идеологические гайки — закручиваться. Естественно, что в таких условиях произведениям, подобным пьесе Осинина, явиться на свет было очень проблематично.
Неудача с пьесой серьезно повлияла на физическое и духовное состояние Николая Петровича. К этому двойному удару он был не готов. У него опустились руки. Одной из дочерей он даже признается, что совсем не может писать: “У меня полная голова сюжетов, но ведь ничего из этого невозможно будет напечатать”.
Осинин снова пытается переключиться на современную тематику. В 1964 году он пишет рассказ “Маска жреца”. Смысл его недвусмысленно выражен в финальной фразе-вопросе: “Почему самое главное видишь не сразу?” Почему все не здешнее кажется непременно красивым, романтичным, заслуживающим особого внимания, а свое — обыденным и неинтересным. В этом рассказе Осинин, пожалуй, впервые в своем творчестве обратился к поре первоначальной влюбленности. Рассказ пронизан светлым лиризмом и доброй иронией, которых давно уже не было в его творчестве.
“Маска жреца”, однако, так и осталась попыткой вернуться на фарватер современности. Война по-прежнему не оставляла Николая Петровича, не давала покоя его творческой душе. И в 1965 году из-под пера Осинина выходит новая повесть о “детях на войне” — “Журавлиный яр”. Юные персонажи живут и действуют здесь в несколько иной плоскости, нежели, скажем, известные всем герои-пионеры Леня Голиков или Володя Дубинин. Мальчишки Осинина ведут на оккупированной территории, где нет поблизости ни наших войск, ни партизан, свою борьбу с врагом. Как ведет ее главный герой повести “Журавлиный яр” колхозный пастушок Матвейка, который помогает прячущимся в березовом колке близ деревни беженцам.
В “Журавлином яре” Николай Осинин остается верен себе как приверженец приключенческой занимательности, сюжетной динамики. Он и здесь старается раскрывать образы и характеры персонажей, их состояние прежде всего через действие, поступки, в которых по-настоящему проявляется, кто есть кто. Но и подтверждает свои немалые изобразительные возможности. Что с особой силой выразилось в образе заповедного природного уголка — Журавлиного яра, ставшего контрапунктом всего произведения. Утренняя его панорама, открывшаяся Матвейке, настолько же величественна, прекрасна, насколько и символична. Разлитая здесь первозданная красота и природная гармония, с одной стороны, символизируют извечные человеческие ценности, которые не подвластны самой страшной войне, а с другой — еще больше оттеняют вес ужас, всю грязь и зло войны, ее вопиющую дисгармонию и несправедливость.
Несмотря на трагизм и горечь, произведения Николая Осинина о войне полны того высокого жизнеутверждающего чувства, которое помогает выстоять и двигаться “через все преграды” к победе. И повесть “Журавлиный яр” не стала исключением. В этом произведении Осинин предстает зрелым художником, чей, проявившийся еще в начале литературного пути, талант тонкого психолога и знатока детской души, словесного живописца, мастера приключенческого сюжета, находит наиболее полное и цельное в его творчестве воплощение.
В 1966 году, в Новосибирске повесть “Журавлиный яр” увидела свет. И тогда же Николай Петрович по предложению Западно-Сибирского книжного издательства начал работать над книгой о молодогвардейцах.
Издательство располагало воспоминаниями учительницы Краснодонской школы № 4 А.Д. Колотович о школьных годах молодогвардейцев. Содержали они достаточно интересный материал, но нуждались в серьезной литературной обработке.
Молодогвардейская тема Осинина интересовала давно. Привлекала в первую очередь самая трагическая среди краснодонцев фигура Виктора Третьякевича, долгое время с “легкой руки” Александра Фадеева считавшегося предателем. Лишь в 1960 году титаническими усилиями бывшего молодогвардейца Жоры Арутюнянца он был реабилитирован.
За книгу о краснодонцах Николай Петрович взялся с чувством огромного долга. И к делу подошел с той серьезностью, основательностью, тщательностью и скрупулезностью, какие отличали любую его работу. Он совершил поездку в Краснодон. Встречался и беседовал там со многими родственниками и близкими погибших ребят, собрал уникальный материал, часть которого использовал в будущей книге. Удалось поработать и в архивах КГБ, которые приоткрыли ему чудовищную картину происходивших в оккупированном немцами Донбассе событий.
Вернулся домой Николай Петрович в подавленном состоянии. То, что удалось узнать ему из первых рук и первоисточников, не совпадало с официальной версией, нашедшей отражение в книге Фадеева “Молодая гвардия”, которая и сама после этого казалась ему лживой и поверхностной. А рассказать всю страшную правду в наступившие суровые идеологические времена, сменившие “хрущёвскую оттепель”, понимал Осинин, ему не позволят. Но и отступать — поздно. Материал “давил”, “стучал” в сердце, требовал выхода.
В 1968 году книга под названием “Дорогие мои краснодонцы” увидела свет. На ее переплете значатся фамилии двух авторов. И первой — А. Колотович. Но, знакомясь с книгой, убеждаешься, что только благодаря таланту и высокопрофессиональной работе Осинина, оплодотворенной сердечной болью писателя, она и смогла состояться как документально-художественное произведение большой силы. На каждой ее странице присутствует личность писателя Осинина — его сокровенные мысли, его стиль, художническая манера, его эмоциональность и экспрессия. Поэтому фигура А. Колотович в этом соавторском тандеме скорее номинальная, и настоящим автором считать следует, все-таки, Николая Осинина.
Первая часть книги практически полностью посвященная предсмертным дням Третьякевича в фашистских застенках. “Мы попытаемся нарисовать заключительный этап краснодонской трагедии и то, что выпало на долю этого человека”, — говорит о своем намерении автор, но, прежде чем взяться за эту картину, проводит своеобразный “бой с тенью” — полемизирует с невидимым оппонентом, утверждающим, что существует предел человеческой стойкости, что есть методы принуждения, способные заставить говорить любого, а значит каждый человек — потенциальный предатель и бессмысленна сама идея организованной борьбы во имя любой справедливой цели. Автор убежден, что подобного рода идеи полностью опровергает борьба советских людей в тылу фашистских захватчиков, что они — “прямое оправдание палачей… и оправдание для действительно совершивших предательство”, а заодно и клевета на “честных и стойких людей, замученных в застенках гестапо, но не выдавших тайны врагу”, тех же молодогвардейцев. На развенчание антигероизма и нацелена книга “Дорогие мои краснодонцы”.
Разматывая клубок клеветнического навета, который опутывает Третьякевича, автор фактически проводит свое расследование. Основываясь на документальных данных и свидетельствах очевидцев, на строгом их анализе, он пытается реконструировать события последних дней молодогвардейцев, восстановить истину. В то же время, рисует он этот “заключительный этап” (когда организация фактически разгромлена и более половины ее участников арестованы) с подлинно художественным искусством. Однако Осинину важно не просто запечатлеть, но и передать душевное состояние, а главное понять логику и психологию поступков погибающих, но не сдающихся молодогвардейцев, причину их беспредельной стойкости. Положение их безнадежно. Положение усугубляется тем, что враги мажут липкой смолой клеветы. И делают это изощренно.
“Ты сдохнешь, как предатель. И твои родные тоже сдохнут — вся фамилия: отец, мать, сестра… — говорит гестаповец. — Если несколько человек скажет вашим: Третьякевич есть предатель — обязательно будут верить. А мертвые не имеют возможности оправдания”. Поистине дьявольский расчет, попирающий даже библейское “мертвые сраму не имут”: не только самого живого уничтожить, но и род весь, и память о нем опоганить, оставив длинный шлейф “срама”. И не самая ли большая пытка “молчать под каленым железом, зная, что умираешь с клеймом предателя! Слышать запах своего горелого мяса — и знать, что твое терпение, твоя верность Родине обернется смертью и вечным проклятьем для матери, отца, для близких!..”
Есть от чего впасть в отчаянье. Вместе с тем, приходит понимание, что “и по ту сторону смерти человек остается связанным с миром и людьми вечно живой совестью, любовью, ненавистью к злу”. Третьякевич встает перед страшной дилеммой, тяжелейшим нравственным выбором: “жить человеком — или не жить совсем”. И свой выбор он делает — “я останусь и на огне человеком…”
Однако и собственная участь отходит у Виктора на второй план, когда он задумывается о судьбе организации. Он понимает, что участь “Молодой гвардии” решена, но считает, что “самое важное сейчас — не дать гитлеровцам унизить цель и смысл того, что делала “Молодая гвардия”. Иначе обесценится и жизнь их, и смерть”. Осознание этого еще больше мобилизовало.
Но, пожалуй, самое важное, подчеркивает автор, заключалось в том, что у поступков и мыслей Третьякевича и его друзей было такое прочное основание, как патриотизм. Не красивые слова и декларации, произносимые на собраниях, а то высокое, неотъемлемое от самой их сущности чувство родины, которое руководило ими в самые страшные минуты их жизни.
Ответ на вопрос, в чем истоки героизма краснодонских комсомольцев, как происходило становление их личностей, в определенной степени дают последующие части книги, где в воспоминаниях учителей, родителей и оставшихся в живых членов организации рассказывается о школьных годах Третьякевича, Тюленина, Шевцовой, Земнухова и других краснодонцев. Перед читателем предстают талантливые, одухотворенные душевно красивые, чистые и светлые ребята. Много нового узнаем мы о них. Хорошо показана и атмосфера типичного шахтерского поселка с его светотенями. Читая эти воспоминания, убеждаешься, что героизм молодогвардейцев возник не на пустом месте. Целая совокупность факторов тому способствовала.
Не мог, разумеется, обойти Осинин и оборотную строну краснодонской трагедии — предательство, которое на фоне несгибаемой стойкости, беспримерного мужества и самоотверженности замученных фашистами краснодонских комсомольцев еще более страшно и омерзительно. И который уже раз в своем творчестве Осинин задумывается о его природе. “Тайна большого предательства начинается с маленьких подлостей, с душевной нечистоплотности, — заявляет писатель и примером Геннадия Почепцова, предавшего Третьякевича и его товарищей, это красноречиво подтверждает.
Книга “Дорогие мои краснодонцы” и сегодня, почти тридцать лет спустя после ее выхода в свет, оставляет большой след в душе. Хотя и не покидает ощущение, что она как бы “переламывается”, расслаивается. Начав писать произведение, несомненно, художественное и глубоко психологическое, Осинин далее, словно одумавшись, переводит стрелки на публицистические рельсы и литературное переложение воспоминаний. Первые две части книги и смотрятся больше как добротные заготовки повестей о Третьякевиче и Тюленине, дальше которых, к сожалению, Осинин идти не решился.
Ни в коей мере это не укор писателю. Здесь видится драма честного художника, не видевшего для себя возможности говорить с читателем в полный голос, говорить ему всю, какая бы она ни была, правду.
Мучительная работа над книгой “Дорогие мои краснодонцы”, которую он не мог сделать, как задумал, и не покидающее его ощущение полной беспомощности перед идеологической государственной машиной серьезно отразились на здоровье Николая Петровича. В 1968 году у него случился обширнейший инфаркт. Доктора буквально вернули Осинина с того света, но жену предупредили, что жить ему осталось от силы года три-четыре.
Вернувшись из больницы, Николай Петрович снова пытается включиться в литературную работу. Обдумывает повесть на автобиографической основе. Пишет теплый лиричный рассказ о природе, охоте и своем любимом спаниеле Уране — “Длинноухий друг”.
Много времени в это время уделял Николай Петрович встречам с читателями: часто выступал перед подростками, молодежью в школах, техникумах, училищах, библиотеках. Он любил юную аудиторию, умел с нею разговаривать, заражать своими эмоциями. Но, увлекая, возбуждая интерес, не забывал при этом ставить серьезные жизненные вопросы. Он учил избегать поверхностных оценок и суждений, глубоко задумываться о сути происходящего вокруг. Талантливый писатель, он и в книгах, и в непосредственных контактах с читателями оставался столь же талантливым педагогом.
В декабре 1971 года на одной из читательских встреч Николая Петровича сильно просквозило. Вернулся он домой весь в поту. У него начался жар. Врач поставил неутешительный диагноз — пневмония…
Выздоровление шло очень медленно. Однако к Новому году Осинин почувствовал себя лучше и даже смог посидеть вместе с родными за праздничным столом. Начало года внушало большие надежды. Но осуществиться им не удалось. Второго января 1972 года Николай Петрович внезапно почувствовал себя очень плохо. Врачи скорой помощи констатировали очередной обширный инфаркт с отеком легкого. Медицина оказалась бессильной, и в одиннадцать вечера того же дня все было кончено: Николая Петровича Осинина прожившего чуть-чуть более 54 лет, не стало.
Ушел из жизни редкого дарования писатель, прошедший через тяжелейшие преграды воин и красивый душою, обаятельный человек. Остались его книги: умные, светлые, зовущие к добру, правде и справедливости. Он не успел выразить в слове и малой доли того, что носил в душе и сердце своем. Но и сделанное им позволяет Николаю Петровичу Осинину занимать свое достойное место в литературном строю.