Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2007
Глухой зимней ночью к великому неудовольствию тобольского воеводы Ивана Семеновича Куракина он был разбужен властным и настойчивым стуком в дверь его палат. Когда заиндевелый, розовощекий, густо пахнущий лошадиным потом и чем-то лесным, морозным пожилой усатый казак подал залитую воском и сургучом грамоту со свисающей сбоку темно-красной царской печатью, то воевода почтительно склонил лысеющую голову, осторожно принял послание, не зная, что содержится в нем. Там могло быть требование о срочном возвращении воеводы в Москву для отправки в еще более глухой городок или приказание об отправке на затяжную войну с поляками или крымчаками, которые каждое лето непрестанно тревожили пределы Московского государства. Во всяком случае, ничего хорошего некогда лихой воин и рубака, а теперь опальный сибирский воевода для себя не ждал. Привычно перекрестившись на иконы, он быстрым шагом прошел в свои покои, торопливо сорвал сургучную блямбу и, развернув грамоту, поднес ее к слабому свету мерцающей в углу лампадки. Чем дальше он читал царский указ, тем выше поднимались вверх его кустистые, сросшиеся на переносье рыжеватые брови, и первоначальная настороженность, близкая к испугу, сменялась легким недоумением, а затем и вовсе полной растерянностью. В грамоте сообщалось, что в Тобольск на поселение направляется дворянская дочь, девица Мария Хлопова, с которой велено было обращаться достойно и обходительно. “Помилуй мя, Господи и Царица Небесная от гнева и милостей царских ….”, — прошептал Куракин мясистыми, почти бескровными губами и тяжело опустился на стоящую у стены лавку.
То была не первая грамота с распоряжением о приемке того или иного именитого ссыльного. И сам воевода попал в Тобольск, можно сказать, в почетную ссылку, как судачили его недруги, еще легко отделался, в иные времена могли и голову снять. А вина его была немалая, поскольку не хотел он избрания на московский престол царя из рода Романовых, а предлагал присягнуть польскому королевичу Владиславу. Но с ним, воеводой, все понятно. А как вдруг девица Хлопова очутилась здесь же, когда совсем недавно воевода получил из Москвы от верных людей весточку, что на царском дворе полным ходом идут приготовления к царской свадьбе и невеста царя Михаила никто иная как та самая Хлопова, которая сейчас сидела в теплом возке, стоявшем возле воеводского крыльца.
“Неисповедимы дела твои, Господи, — вздохнул воевода и вновь перекрестился, — за что же ее, касатку молоденькую, в лютый холод сюда отправили?”. Не знал воевода Куракин, что тот же вопрос мучил и многих именитых московских людей, которые были поражены, что в самый разгар приготовления к царской свадьбе невеста была вдруг срочно выслана без особых на то объяснений в Тобольск, куда направляли лишь заклятых врагов и лютых недругов царских. Не знала о том и сама невеста, разлученная с семьей и еще совсем недавно примерявшая подвенечные наряды и подаренные женихом драгоценности. Никакого за собой греха или вины она не чувствовала.
А ссылке ее в Тобольск предшествовали события, круто изменившие не только судьбу Марии Ивановны Хлоповой, дочери московского дворянина из незнатной дворянской семьи, но и самого царя Михаила Романова, не далее как три года назад избранного на московский престол, да и многих людей, связанных с происходящим.
Когда в 1616 году Михаилу Федоровичу пошел двадцатый годик, то на семейном совете царствующего рода Романовых решено было пригласить в кремлевские покои девиц из московских семейств, чтоб молодой царь мог выбрать из них ту, которая ему более других поглянется. Девушек поселили на женской половине дворца, где к ним приглядывались не только царские родственники, но заходили и именитые бояре, поскольку женитьба царя — дело воистину государственное и пускать его на самотек было никак нельзя. К мнению юного царя никто из опытных царедворцев, сумевших уцелеть и остаться в милости у самого Ивана Васильевича, недаром прозванного Грозным, и не собирался прислушиваться, а каждый прочил в будущие царицы кого-то из своей родни или давних знакомцев.
Но не таков оказался юный Михаил Романов, понимавший, что с избранной невестой жить предстоит ему, а не боярам, у которых лишь собственная выгода на уме. Наделен был он с детства солидной долей упрямства, а взойдя на престол и ощутив власть в полной мере, мог для полновесности своих слов и ножкой притопнуть и глазами сверкнуть. Правда, не больно-то боялись молодого царя бояре, прошедшие хорошую школу при его предшественниках, до которых как ни тянись, а Мишеньке Романову ой как далеко было. Помнили те бояре не только остроконечный посох Ивана Васильевича, не к ночи помянутого, но и мстительный азиатский прищур глаз Бориса Годунова и капризного царевича Дмитрия, что не только на дыбу, а и прямым ходом на плаху могли одним движением пальца любого отправить. Ох, как не просто было при них-то ездить в Кремль, не зная, вернешься ли жив домой или очутишься к вечеру на лобном месте перед палачом в алой рубахе. Так что знали бояре, что, сколько не топай ножкой, не хмурься ими же избранный царь, а дай время и все будет так, как они решат меж собой.
Другое дело мать царя, “великая старица” Марфа Ивановна, урожденная Салтыкова. Ее род не только один из самых древних и именитых да знатных, но и сама она не лыком шита, ей пальца в рот не клади, все наперед знает, о каждом боярском шаге и неосторожно сказанном слове ей донесут, а там … отворяй ворота, готовься к поездке в Сибирь дальнюю. Марфа Ивановна и над сыном власть взяла немалую,— пока муж ее, отец царя, будущий патриарх Филарет в польском плену пребывал, — и невестку себе присмотрела заранее, да только, видать, сыну ее, Мишеньке, она не поглянулась, а выбрал он себе в жены ту, которая всех краше и пригожей ему показалась.
Марию Хлопову от ее ровесниц отличала редкая красота: яркий румянец, большие голубые глаза, мягкая полуулыбка. К тому же слыла она на Москве девушкой застенчивой, богомольной и богобоязненной. Когда Михаил Федорович сообщил о своем решении матери, а та уже и ближним боярам о том передала, то встречено было это известие глубоким молчанием и хмурыми взглядами, поскольку не устраивало оно ни саму Марфу Ивановну, ни тех, кто с царским родом породниться мечтал. Но перечить царскому слову не посмели, а потому поселили Марию Хлопову во дворце до поры до времени и неохотно стали готовить ее к свадьбе, приглядываться и высматривать, как бы найти верную причину, по которой удалось бы от царя его невесту отвратить. А царская свадьба дело непростое, долгое: нужно послов в разные страны направить с известием, именитых людей на свадьбу пригласить, чтоб те подарки заранее готовили. Так что на все про все, а несколько месяцев на приготовления уходило.
По обычаю того времени дали невесте новое имя — Анастасия, напоминавшее москвичам умную и добросердечную первую жену царя Ивана Грозного, вышедшую как раз из рода Романовых; а еще стали поминать будущую царицу, как положено, при богослужении в церквях и храмах. Во дворце с царской невестой поселились ее мать и бабка, а отец и дядя ежедневно их навещали, чем вызывали великое неудовольствие будущей своей родни. “Из грязи да в князи”, — шептались за их спиной. “Ничем не отличны, чести такой не заслужили, чтоб рядом с нами за одним столом сидеть”, — грозили им вслед. “Молод еще царь, чтоб за нас решать кого в жены брать”, — сходились во мнении вчерашние недруги, дружно теперь ломавшие головы как спровадить из дворца немилую им невесту. И неизвестно как бы обернулось дело с царской женитьбой, если бы сама невеста не подала повода для пересудов и разговоров.
Через какое-то время донесли старице Марфе, что Мария Хлопова вдруг занедужила и ее “рвало и ломало нутро, и опухоль была”. Та всполошилась: как так хворую да в царскую опочивальню вводить?! Срочно призвали придворных лекарей, невесту к ним привели для досмотру и выяснения причины недомогания. Лекари ей разные вопросы касательно здоровья и самочувствия задавали, спрашивали о том о сем, осмотрели с головы до ног и вынесли единогласное решение, что нездоровье невесты могло случиться от неумеренного потребления сладкого, отчего “плоду и чадородию порухи не бывает”, а потому беспокоиться особо не о чем. Но не таковы оказались Салтыковы, которым только и нужен был малейший повод для устранения пришедшейся не ко двору невесты. Они настояли на том, чтоб лекари признали ее неизлечимо больной и для продолжения царского рода непригодной. С их подачи и боярская дума постановила: “царская невеста к государевой радости не прочна”. И выпроводили Марию Хлопову из дворца, где она прожила всего шесть недель, да и поселили у собственной бабки Феодоры Желябужской. А уже через десять дней бывшую царскую невесту от греха подальше вместе с бабкой, теткой и двумя дядями Желябужскими сослали в Тобольск, никак не определив время ссылки. Отца же ее, Хлопова, направили на воеводство в Вологду.
Прошло еще три года, но царь так и не выбрал себе новой невесты, что вполне устраивало как Марфу Ивановну, так и ближних бояр. В 1619 году вернулся из польского плена отец царя, митрополит Филарет, который поинтересовался у сына, отчего тот до сих пор не обзавелся женой, которая бы родила ему наследника трона. Михаил Федорович пересказал историю своей неудачной женитьбы и сообщил, что не прочь бы вернуть из Сибири свою невесту, кроме которой ни на кого более глядеть не желает. Опытный Филарет быстро установил истинную причину ссылки Марии Хлоповой, усмотрев во всем интриги и происки дорвавшихся до власти Салтыковых и своей собственной супруги. Допросили и лекарей, которые во всем признались и дали понять, что свой вердикт о “нездоровье” царской невесты выносили под давлением родственников матери царя, а потому думали, что так угодно и “их величеству”. Они подтвердили, что временное недомогание Хлоповой было вызвано от перемены пищи и пристрастия ее к иноземным, непривычным для молодого организма блюдам и восточным сладостям. Так что невеста вполне здорова, если только не застудилась в далекой Сибири, то ее можно хоть завтра звать под венец, о чем только и мечтал сам жених. По результатам проведенного следствия Салтыковых удалили в их вотчины, за то, что они “государской радости и живота учинили помешку”.
Однако с возвращением невесты опытный в подобных делах Филарет решил не спешить, поскольку в деле женитьбы сына имел далеко идущие планы установления родства с кем-то из иностранных династий. Он направил сватов к нескольким иностранным дворам с целью выявления возможных претенденток для брачного союза с сыном его, Михаилом. Но европейские державы, считавшие Московское государство страной варварской, непросвещенной, не пожелали породниться с “худородными” Романовыми, которым ничего не оставалось, как выбирать невесту из своих русских девушек. Но Михаил Федорович вновь заявил отцу: “Обручена мне царица, кроме ея не хочу взять иную”.
А время шло и срочно требовался наследник для укрепления довольно неопределенного положения рода Романовых. Потому, вероятно его отец, к тому времени уже патриарх Филарет, склонен был вернуть в Москву ни в чем не повинную Хлопову и благословить этот брак, но неожиданно против женитьбы сына на Хлоповой воспротивилась мать царя, Марфа Ивановна, которая заявила, что покинет московское царство в случае их свадьбы. Причина была все та же — боязнь усиления влияния при дворе незнатных дворян.
Лишь в сентябре 1624 года Михаила Федоровича женили на Марии Тимофеевне Долгорукой. Но буквально на другой день после свадьбы новобрачная слегла в постель и 6 января 1625 г. скончалась. Через год после ее смерти Михаил Федорович взял в жены Евдокию Лукьяновну из незнатного рода Стрешневых, родившую ему за годы их совместной жизни десятерых детей. Из которых лишь четверо пережили отца. Сам Михаил Федорович, родившийся в июне 1596 года, скончался 13 июля 1645 года.
А что же царская невеста, оказавшаяся не по своей воле в Тобольске? Поселили ее с родней близ девичьего монастыря и жила она там без особого надзора. В теплую погоду выходила на берег Иртыша погулять в сопровождении дядек своих; вечерами сидела у оконца с вышивкой на коленях. Тоболяки, проведав о необычной поселянке, первое время собирались возле ее дома поглазеть на царскую невесту, дивились красоте ее, но потом попривыкли и, проходя мимо, лишь отвешивали низкий поклон и спешили каждый по своим делам. Пробовал один ссыльный бывший царский окольничий даже посвататься к ней, но вскоре пропал из города невесть куда и больше о нем ничего не слыхали, нигде его не встречали. В Тобольске прожила Мария Хлопова чуть более трех лет, а затем переселили ее в Верхотурье, где она пробыли около года. А 30 декабря 1620 г. по царскому указу ее вместе с родней направили на жительство в Нижний Новгород, где ее поселили на выморочном дворе Козьмы Минина. Так царская невеста оказалась совсем вблизи от Москвы и своего жениха. Но, как говорится, близок локоток, а не укусишь. В Москву она так и не вернулась и умерла незамужней в Нижнем Новгороде в 1633 г.
Представители рода Романовых за триста лет правления Россией не раз посещали Тобольск, но вряд ли кто-то из них вспомнил о Марии Хлоповой, что едва не стала одной из их прародительниц. Люди, стоящие у власти, легко забывают тех, кто не вписался в их круг. Да и мы свои неудачи чаще всего приписываем судьбе и некоему провидению, плохо представляя в чем оно заключается. От нас ли это зависит или от тех условий, в которых мы порой на наш взгляд неожиданно оказываемся? Вряд ли кто сможет ответить на этот непростой вопрос. Но что любопытно, именно в Тобольске чаще всего оказывались люди, судьба которых во многом отличалась от судеб их современников. Именно они и вылепили не только прошлое, но, позволю себе допустить, и будущее города, который давал и дает до сих пор приют всем обиженным и скорбным, о которых хоть изредка, но не грех вспомнить и нам, верящим, что наша судьба в наших руках.
Литература: Русский биографический словарь СПб., 1913. — С. 338—339;
Валишевский К. Первые Романовы. М., 1911;
Трехсотлетие дома Романовых. 1613—1913. М., 1913