Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2007
Два стихотворения
для Александра Кабакова
1.
Из воздуха и вещего пера,
Из ветоши последнего добра,
Из ветра, попадающего в лузу,
Из рыбьего следа, паренья птиц,
Из всех закрытых на замки границ,
Из счастья, распирающего блузу,
Из липнущей к душе ночной тоски,
Из звуков несмышлёных, что легки
Не только на подъем, но — на паденье,
Из всех щелей, из всех земных преград,
Растут стихи, которым тот лишь рад,
Кто знает путь зерна и провиденья.
2.
Жаркими чернилами, страждущим пером
Пишется, что слышится сквозь небесный гром,
Что во тьме колышется, застя тишину,
Пишется, чем дышится сердцу одному.
На бумаге гербовой, на газетной рже,
На табличке глиняной, треснувшей уже,
На воде податливой вилами, веслом,
Вечными чернилами, пушкинским пером…
* * *
И картина мира, косо висящая на гвозде,
Пересмотра требует с внесением сущностных правок
Здесь и далее, то есть, похоже, всегда и везде,
Невзирая на отсутствие явных ошибок и грубых помарок.
Снова карта Борхеса накрывает нас с головой —
В ней масштаб один к одному, значит, терпи, дружище,
Топографический этот тотальный конвой,
Оставляющий от жизни бумажное пепелище,
Шелестящее смыслами на временном осеннем ветру,
Будто древнее, как сотворение мира, древо,
Расширяющее пространство с названием “точка-ру”
Без какого-либо усилия, катализатора или нагрева.
* * *
Я ждала, как мессию ждут, от природы
Того, чего в ней от природы нет,
Я желала, чтоб твёрдыми стали воды,
Чтоб тьма источала свет.
Я хотела, чтоб в стужу цвели левкои,
Чтоб зверь не бродил в крови,
Я требовала от бури покоя
И от человека любви,
Справедливости я ожидала от Бога,
И радости от бытия…
Но сказал мне голос: не слишком ли много
Желаешь ты, дщерь моя?
Но сказал мне голос: молитвам внемли,
Никто не просит того,
Чего не родят все на свете земли,
В природе не сыщешь чего.
Уймись! Всё будет лишь так, как было,
Смиреньем себя укрась,
Забудь о том, что пылало и стыло,
Religio — значит связь:
Не выдернуть нитку из трикотажа,
Чтоб целым остался он,
И этот закон, как пламени сажа,
Нам дан до конца времён.
Я знаю много законов мира,
Учила их наизусть,
Я с ними смирилась, бунтарка, задира,
А нынче: ну, здравствуй, грусть…
И всё-таки вера осталась в чудо,
В его непреклонный нрав.
Не этого ль чуда молил Иуда
Среди предпасхальных трав?…
Правило выживания № 1
Главное — не встречаться глазами:
Ни с нищими, ни с бомжами,
Ни с бездомными псами,
Ни с окрестными стариками,
Ни с назойливыми продавцами,
Ни с подвыпившими качками,
Ни с омоновскими главарями.
Ни со светлыми — ох! — образами…
Старая фотография
Стройотрядовский вар, прикипающий к пальцам и к робе,
По две смены бетон вперемешку с матком и дымком…
Ах, какая живучесть заложена в давнем микробе,
Раз так долго болеем с тобою мы этим вдвоем,
Заражая друг друга, чумные чумазые братья —
Разбери-ка попробуй, кто где в этих ватных штанах
В керамзитовой куче, что нам становилась кроватью
В перекурах недолгих, да так и осталась во снах,
В подсознанье ушла, затаилась в надежде июля
Первобытной рептилией в иле и в угле любом.
Не спасает давно ни дождя подвесная пилюля,
Ни иллюзия дружбы, ни дети, ни дело, ни дом…
Есть в году это время, что душу тревожит, как святки.
Снова город раскопан донельзя — плывун и базальт.
И гремят молотки, сотрясая кирзовые пятки,
И зловеще-родным пахнет свежий, как творог асфальт.
* * *
Сюжет таков, что Богу Богово,
А прочим — прочее, как водится.
Так зверю — родовое логово,
А нам — улыбка Богородицы,
Так утру — пенье птиц задорное
И блеск росы на травах скошенных,
Так страждущим — ученье торное,
А нищим — хлад одежд изношенных.
* * *
Ю. Соколову
…Потому что есть место, куда ты идешь каждый день,
Невзирая на дождь, потому что привычна дорога,
И цепляется глаз то за вспухшую пеной сирень,
В серых струях дождя наклонившую шею полого,
То за узкий канал, весь изрытый шуршащим дождем…
И наощупь найдешь переулок знакомый!
Так что же
Это значит — привычка? И что вместе с ней на потом
Оставляем?
Какие еще дерзновенья, о, Боже?
* * *
Тосковать, будто в юности:
пьяно, и горько, и зло,
потому что иных уже нет,
а другие — далече…
И словцо “никогда”
так уютно себе обжило
центр безликой судьбы,
будто гул в нарастающем вече.
Никогда-никогда! —
уши мне заложил этот звук,
Никогда-никогда! —
как же дальше мне с ним уживаться?
И сплетенья разлук,
и надменный цветаевский крюк
разве что-то изменят,
когда ни за что изменяться
не желает апрель,
и все так же рябина цветет
у помойки в саду,
и все так же бессовестно птицы
на рассвете поют,
и упрямые нечет и чет
распрю давнюю длят,
не желая на миг разлучиться.
Высокая вода
Ах, Ждановка, досталось и тебе —
Однофамильцев путают так часто!
Но к этой, веком меченой, судьбе,
Счастливица, ты вовсе не причастна…
Давным-давно с купцами на паях
Названья Петроградского района.
И мост Тучков в дождях — не в орденах,
И ты все с дореформенным уклоном
Течешь, упрямица… Какой там ординар!
Толпятся льдины, звякая, на травке,
И цель стихии — близкий тротуар,
И вновь с залива ветер для затравки
Гоняет уток, вздыбив без стыда
Исподний пух… И жесть слетает с крыши…
Веселая высокая вода!
И страшно, и еще, еще —
чуть выше!
* * *
Затеряться в толпе, потерять выраженье лица,
То, необщее, в очередь встав за любезной народу картошкой,
Быть как все, быть как все, хоть с того, хоть с иного конца
Опрощенцем затеяв с судьбой мезальянс понарошку.
Как озлоблены лица! Как бедность, и пьянство, и страх
Порезвились привольно — будто нет благодатнее нивы,
Кроме нашей отчизны, стремительно терпящей крах,
А сословья ее все стоят и стоят терпеливо.
И живешь, и дивишься, когда же был проклят и кем
Твой несчастный народ со своим задушевным фольклором,
Где Емеля-бездельник — любимая тема из тем! —
И Иван-дурачок все со славою, а не с позором
И на царства садятся, и дочек царевых берут,
И летят над разором на чудных коврах-самолетах…
О загадочных душах цыгане в Париже поют,
Равнодушно сверкая в улыбке литой позолотой.
* * *
Между строк, между строк, между строк
Строй души, невозможно высок,
Строй высок, да вот путь одинок,
Одиночества горек кусок:
Вот чаек, сигаретный дымок —
Утешенье и жизни порог.
Тоталитаризм свободы
Г.К.
В тисках политкорректности, как видим,
Ничем не лучше, чем в любых других:
Тебе там падаль в нос суют, смакуя,
И говорят: “Какой прекрасный запах!
Не правда ли? Вам что, не нравится? Так Вы —
Вы, может быть, совсем не демократ?
Не человеколюбец? Кто же Вы?”
Мы, кажется, все это проходили,
С другими, правда, бирками, но суть
Осталась прежней: для одних свобода
Становится несчастьем для других,
Абсурдным рабством, адом, заточеньем
И оскорбленьем чувств. Но большинство,
Забыв о том, что значит непристойность,
Диктует всем, тираня и смеясь,
Свои законы. Словом, просто гадость!…
Как жить? Какие башни уцелели?
Что охранять? На череп чей глядеть
Все с тем же актуальнейшим вопросом,
Когда позволено, как видим, все?
Не дожил классик наш в своем предположеньи
До этого, счастливец! Не успел.
Но понимал, чем кончится, увы.
Нас слишком мало, чтоб сдержать орду
Глумливых гуннов, тех, кто знает цену
Всему на свете по другому счету.
Нет доблести в том, чтобы быть со всеми,
Жить в пасти миллионов и пищать,
Подыгрывая рыку этой гидры
Своим баском тщедушным…Ничего.
Мы встретимся еще в других мирах
И, вопреки поэта предсказанью,
Узнаем там друг друга. Может быть.
* * *
Клубятся, как космос, белила на кобальтовом холсте,
И снова Самсон и Далила навеки сплелись в темноте,
Что скажешь, что скажешь, приятель, сквозь ветер и хладную тьму?
Назначил, как видишь, Создатель тебе лишь брести одному.
Тебе с этой тощей котомкой, где фляга да хлеба кусок,
В обнимку с искристой поземкой и городом, что изнемог
В тисках как бы предназначенья: мол, каждый — творец и герой,
Где блещет, как страз, пораженье, лучистей триумфа порой,
Где правят судьбой сновиденья, где грозен придирчивый Бог,
Где выверен шаг провиденья, а выигрыш — позора залог,
Где сфинкс и грифон златокрылый к испытанным жмутся камням,
Где шепчет Самсону Далила впотьмах: “Никому не отдам!”