Рассказы
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2007
МАРТА
В самом начале четвертичного периода истории, антропогенного то есть, люди понемногу стали от обезьян происходить. Поначалу, конечно, одни от других совсем не отличались, потому как переходная стадия наблюдалась, сначала человекообразные обезьяны появились, потом обезьяноподобные люди возникли, или наоборот как-то — не суть важно. Главное, что в это время любая обезьяна могла выбрать, куда ей прибиться и с кем ей быть: решиться на эксперимент и приобщиться к странноватому стаду людей или остаться нормальной обезьяной, такой, как все ее предки.
Правду сказать, большинство, конечно, ортодоксальный путь развития выбрали, не стали удивлять животный мир своими исканиями, а жили себе спокойно и детей растили.
Однако часть молодых обезьян очень тяготилась своей животной сущностью и во что бы то ни стало мечтала людьми сделаться. Пыжились они изо всех сил, пытались палки для работы приспособить, предметы всякие и камни, умственные способности развивали, как могли. В кровосмесительные связи тоже старались не вступать, по возможности. Однако от многочисленных забот и волнений выглядели хуже некуда, вид у них был паршивенький: худели от своего прямохождения, лысели повально, цвет лица имели совсем нездоровый.
Были и те, которые колебались и не знали, к какому лагерю прибиться. Одной из таких колеблющихся была совсем юная обезьяна Мартыния, или просто Марта, которая полстаи обегала, советуясь по этому вопросу, спрашивая, как ей лучше поступить, чтобы по глупости не прогадать с выбором.
Люди, заметим, регулярно День открытых дверей проводили в одной из своих пещер, привлекали все новых желающих разделить их образ жизни, объясняли, рассказывали, чего они в дальнейшем хотят добиться и к чему прийти рассчитывают. Планы строили самые грандиозные, однако сразу признавались, что для их осуществления много времени понадобится. Марта на этих собраниях регулярно появлялась, интересовалась, спрашивала, в курс дела входила, но все-таки окончательного решения принять никак не могла. Время шло, возраст поджимать стал, нужно себе брачного партнера выбирать. А кого — человека или обезьяну — не может определиться; сватаются многие, а кто лучше? И там, и там свои плюсы есть, а где больше — никак не разберешься.
Загадала она пойти к самой мудрой обезьяне стаи, бабушке по отцу, кстати, и спросить у нее совета: как та ответит, так пусть и будет.
Старейшая обезьяна приняла Марту поначалу холодновато, но потом, узнав, зачем пришла к ней внучка, немного оттаяла и разговорилась, поскольку ей самой вопрос эволюции очень интересным казался, и она тоже подумывала сменить, так сказать, племенную принадлежность, однако стеснялась, не знала, что подумают остальные, у кого она пользовалась огромным авторитетом.
— Бабушка, кем мне быть, одна ты можешь сейчас это решить, сомнения разрывают меня на части: становиться человеком или не стоит?
— Девочка моя, постой, верить надо только себе, и ничьи советы, даже мои, не должны сбивать тебя с толку, тем более в этом вопросе.
— Но что же мне делать?
— Я могу проконсультировать тебя, дать совет, но не больше.
— Хотя бы проконсультируй.
— Хорошо, — степенно ответила старая обезьяна и сосредоточенно замолчала.
Продолжила она уже после паузы:
— Марта, ты знаешь, чего хотят те, кто входит в пещерную общину?
— Да, я постоянно хожу к ним, узнаю, советуюсь. Они хотят построить цивилизованное общество, отойти от животного состояния и начать накапливать культурные ценности.
— Все это красиво звучит, но что за этим кроется, ты подумала?
— Ну да, конечно, они уже названия придумали для многих своих будущих изобретений: колесо, соха, прялка, шарикоподшипник, лопата, Интернет, кувшин, кариатида — много всего, осталось только эволюционный путь пройти и создать все эти ценности.
— Все это хорошо, но зачем тебе это может понадобиться, ты разобралась?
— Разобралась, конечно, но не во всем. Что такое колесо, лопата — я не поняла; но про Интернет мне так хорошо объяснили, что все понятно. Это средство общения и передачи информации.
— Вам, молодым, лишь бы трепаться и сплетничать, голова работает только в одну сторону. А ты понимаешь, что если будет изобретена лопата или прялка — тебя заставят целыми днями работать?
— Об этом я как-то не подумала.
— А ты знаешь, что твои дети будут вынуждены тратить большую часть своей юности на обучение всем этим премудростям цивилизации?
— Не знаю…
— А ты подумала, что станешь выглядеть так же, как они, потеряешь свою золотистую шерсть и станешь лысой? Думаешь, зачем они напяливают шкуры в самую жару? Да им стыдно показаться без этих шкур!
— Да черт бы с ней, с шерстью…
— Хорошо, это детали, а постоянная страсть к приобретательству, которой заражены все эти люди уже сейчас, а что будет потом, ведь они ночей спать не смогут, одержимые достижением новых и новых коврижек?
— Бабушка, если бы ты знала, как это увлекательно, со временем у них появятся дома, дороги, поезда…
— И проблемы накопить на новую квартиру, ухабы и аварии на дорогах, тряска в поездах и постоянные сбои в их расписании.
— Но откуда ты так хорошо об этом знаешь, ты что, тоже… ходила на их собрания и задумывалась, как и я?
— Тише, тише ты, услышит кто-нибудь из стаи. Да, ходила, да, задумывалась…
— Ну и что решила?
— А то! Не стоит овчинка выделки, затеваться с этой эволюцией, бороться с дикостью, голодать во имя безопасности племени, пребывать в постоянном недовольстве собой, да еще и выслушивать насмешки нормальных обезьян. Нет, это не для меня, я уже не в том возрасте, когда совершают глупости; возможно, будь я помоложе — отважилась бы, а так — нет.
— Ты ошибаешься! Если бы ты только знала, как ты ошибаешься! Твой ум, твой опыт, твои знания могли бы так им пригодиться, ведь их дело еще в самом начале, им необходимы такие, как ты.
— Возможно.
— Они могли бы гордиться тем, что привлекли на свою сторону авторитетную обезьяну, это бы придало статус их племени, а остальные бы сначала подумали, а уж потом начинали издеваться!
— Ох, Марта, я вижу, ты уже загорелась не на шутку, так и смотришь в строну Больших пещер.
— Ну а как же, бабуля, а как же, обезьяной я уже была, хочется и человеком побыть.
— Не знаю, ой, не знаю, сейчас ты нормальная обезьяна, живешь со своими родными, близкими тебе сородичами, а кем ты будешь там? Все они стремятся к каким-то особым отношениям, заводят особые порядки, приличия и условности. Даже говорят они по-своему, ты хотя бы их язык понимаешь?
— У меня способности к языкам, я быстро выучиваю, хотя даже среди них многие еще не научились разговаривать. По-обезьяньи уже не могут, а по-человечески еще не умеют.
— А как они примут тебя, останешься ли ты всеобщей любимицей или будешь среди них, как наш раскосый Чучо?
— Но я буду стараться стать, как они, я изменюсь так, что меня никто не узнает, я переломлю себя!
— А зачем, зачем ломать себя, зачем пыжиться, что для тебя изменится?
— Думаю, что многое. Мир станет другим, и я стану другой.
— Ох, милая моя девочка, пропала ты, совсем пропала… — бабушка прижала Марту к груди, как ребенка, и стала гладить ее по голове. — Тебя манит новая жизнь, новые страсти и испытания…
— А знаешь что, бабушка, давай уйдем к ним вместе, — вдруг сказала Марта. — Ты займешься педагогической работой, будешь консультировать, возможно, со временем ты даже сможешь стать советником вождя по вопросам развития племени.
— Не могу, не могу, Мартышенька, что подумают остальные, как я буду выглядеть в их глазах, скажут: “Старая дура, а туда же!”
— Плевать на них всех с высокой пальмы, пойдем, твои знания не должны пропадать даром. Мы, обезьяны, умнейшие животные из всех, а ты самая умная из нас, неужели ты позволишь себе зарыть эти знания в землю, просто потерять их?
Марта принялась уговаривать бабушку, приводить все новые доводы в пользу человеческого образа жизни, и постепенно та смягчилась и приняла решение уйти вместе с внучкой в человекообразное племя…
После того, как две эти особи пополнили общность людей, эволюция пошла куда быстрее, чем прежде, старая обезьяна консультировала, молодая помогала внедрять ее задумки, и постепенно то, о чем они мечтали, сбылось. Человек окончательно порвал с обезьянами, и многие сейчас даже обижаться стали, когда их с мартышками сравнивают. А зря, я думаю, зря.
БРЕДОВАЯ ИДЕЯ
Длинный хвост очереди извивался змейкой и уходил куда-то влево, вглубь отдела, где давали что-то югославское или гэдээровское. Несмотря на то, что продавщица была сонной и неповоротливой, очередь все-таки двигалась. Олег Алексеевич подошел к отделу, оглядел толпу с каким-то странным удовлетворением, как будто хотел сказать: “Да, подходяще” — и только после этого пристроился в хвост.
— Кто крайний? — спросил он.
— За мной будете, — ответил ему человек в очках.
— А что дают? — поинтересовался Олег Алексеевич.
— Обувь импортную, — отозвалась очередь несколькими голосами сразу.
Некоторое время стояли молча, было слышно, как ближе к прилавку бузят нахалы, желающие пролезть без очереди, их выталкивают отстоявшие, возня мешает движению, и от этого очередь движется еще медленнее.
— Часа два, наверное, простоим, — сказал Олег Алексеевич, чтобы заговорить с соседом по очереди.
— Какой там! — охотно отозвался тот. — Три, не меньше. Я на прошлой неделе стоял, полдня убил.
— Да, времени здесь можно убить уйму!
— Ученые подсчитали, что мы почти четверть жизни проводим в очередях.
— Вы подумайте, это же в общей сложности годы набираются!
— А ведь в капстранах, говорят, вообще очередей не бывает.
— Какие очереди? Там продавец за каждым покупателем гоняется, чтобы он только вещь примерил, а уж если купит — то это счастье просто.
— А в продуктовых магазинах у них что творится!
— И не говорите. Все расфасовано, все нарезано, всего, что только придумать можно, по сорок сортов на прилавках лежит, — горестно заметил Олег Алексеевич.
— Зато у них неравенство сплошное, социальное расслоение вопиющее, эксплуатация бедных классов продолжается, — резонно проговорил сосед.
— Да уж лучше неравенство, чем такие очереди.
— Нет, не скажите, это искажает человеческую душу. Так или иначе, но все должны быть равны; я наш голодный социализм ни на какой капитализм бы не променял.
Очередь почти совсем перестала двигаться, в ее голове началась отчаянная давка, мало-помалу завязалась перебранка, постепенно переходящая в мордобой. Крики становились все громче и уже заглушали разговоры в очереди, кто-то стал громче говорить, остальные замолчали, следя за развитием ситуации.
— Не пропущу тебя, гад, ни за что не пропущу, обед скоро, я с самого утра стою, а ты без очереди влез, — орала благим матом пожилая дама.
— Я стоял, с самого начала стоял, мне на пять минут отойти нужно было, в соседнем отделе очередь проверить, — голосил лысоватый мужчина.
И у той, и у другого появились сторонники, скоро весь передний фланг разделился пополам, поддерживая одного из кричащих. Спустя какое-то время дама вцепилась в воротник своего соседа, недвусмысленно угрожая вырвать последние волосы из его головы. Однако из отдела высунулась продавщица, рявкнув как следует на дерущихся, они примолкли. Лысоватый проскочил первым, провожаемый приглушенным матерком и проклятиями.
— Что делается! — сказал Олег Алексеевич. — Страсти нешуточные, просто Большой театр.
— И не говорите. Я на прошлой неделе стоял, так одному нос до крови расквасили и пальто порвали.
Скоро продавщица опять появилась у дверцы в отдел, оттесняя грудью напирающую толпу.
— Обед, обед, — провозглашала она своим громоподобным голосом.
— Как обед? Сейчас без семи минут, какой обед, несколько человек бы еще успели зайти! — закричал кто-то из самых первых.
— Это на ваших без семи, а на моих две минуты второго! — прокричала продавщица, пропуская кассиршу и закрывая отдел на ключ. — И не базарьте тут, а то придется дверцы ремонтировать, чуть не каждый день с петель сносят!
Очередь приуныла и замолкла, разговоры, еще минуту назад такие оживленные, прекратились как-то сами собой.
— Вы стоять будете? — спросил Олега Алексеевича его сосед.
— Конечно, а как же!
— Тогда я отойду, посмотрю, что в других отделах делается.
— Идите, я никуда отходить не буду, а то, знаете, потом не найдешь никого, придется заново занимать.
Сосед отошел. Время, как ни странно, проходило быстро, за Олегом Алексеевичем заняли несколько человек, окончательно перегородив пространство между отделами. Затихшая очередь стала понемногу разогреваться, и снова возникла потасовка и выяснение отношений. Стояли, слушали.
Наконец, с десятиминутным опозданием, показались продавщица с кассиршей.
— Зин, смотри, их еще больше сделалось. Я думала, хотя бы за время обеда разойдутся немного, а они — как из мешка посыпались, — громко проговорила кассирша.
— Больше не занимать, короткий день сегодня, через час учет начнется, скажите, чтобы больше не занимали! — закричала Зина, пробираясь на рабочее место.
Почти до самого вечера простоял Олег Алексеевич около обувного, однако очередь его так и не подошла, отдел закрыли, когда четыре человека оставалось.
Взглянув на часы, Олег Алексеевич понял, что никуда больше сегодня уже не успеет, и все, что мог получить сегодня в центре развлечений “Машина времени”, он уже получил. Подойдя к администратору, которая сидела при входе, он не удержался и спросил:
— Скажите, пожалуйста, а какие-нибудь отделы еще работают?
— Только продуктовые, но там очередь совсем небольшая.
— Жаль, — сказал Олег Алексеевич.
— А вы приходите завтра, наш центр открывается в восемь, можете еще до открытия, у входа тоже очередь собирается, некоторые специально приходят, чтобы до работы успеть.
— В восемь, говорите?
— Да, чуть пораньше даже. А сегодня можете в соседний павильон пройти, там до девяти вечера аттракционы работают: есть прием в члены КПСС, инструктаж перед загранпоездкой, комсомольское собрание…
— А экзаменов в партшколу нет?
— Пока нет, но с открытием дополнительного павильона планируется организовать, на это развлечение большой спрос. Хотя оно, скорее всего, будет подороже, чем остальные, сами понимаете, в основном для бывшей номенклатуры.
— Да я готов заплатить, вы только организуйте. Я ведь, когда сюда прихожу, будто молодость свою возвращаю, у вас ведь душой отдохнуть можно, отогреться, здесь — островок настоящей жизни, в которой ничего не изменилось за эти пятнадцать лет. Хорошо!
Молоденькая администраторша пожала плечами, однако профессиональная вежливость не позволила ей удивиться более явно. За все то время, что она работает здесь, перед глазами прошло множество людей самого респектабельного вида, и все они хотели потолкаться в очередях, причем подольше.
— Не удивляйтесь, девушка, вам этого не понять, вы слишком молоды, — проговорил Олег Алексеевич, отвечая на мысли юной дамы.
— Почему же не понять: ностальгия мучает — это я отлично понимаю.
— Не только ностальгия, еще что-то, вы посмотрите, какие страсти разгораются, как будто все на самом деле за дефицитными товарами стоят и боятся, что не хватит на них.
— Я вам по секрету скажу, — почему-то вполголоса заговорила девушка, — в каждой очереди специальные люди стоят, которые ее организуют, чтобы она была естественной, со скандалом, желательно с дракой.
— Надо же, специалисты, а сразу и не заметишь!
— Иначе бы неинтересно было, у нас профессиональные актеры работают, и высококвалифицированные психологи консультируют, сами видите, как серьезно организовано.
— Да, зато эффект получается ошеломляющий, удовольствие получаешь настоящее, — проговорил Олег Алексеевич и в задумчивости пошел к выходу.
Из машины выскочил шофер, открыл дверь хозяину, и джип отчалил в сторону Рублевского шоссе. Взглянув напоследок в окно, Олег Алексеевич заметил своего бывшего соседа по очереди, который снял на ходу старенькие роговые очки, запихнул их в карман пальто, напялил другие, в тонкой золотой оправе. Сразу же выражение лица этого человека резко изменилось, он что-то грубо бросил шоферу, тон его, судя по гримасе, был приказным. Советский дурман окончательно улетел, солидный господин освободился от него и отбросил в сторону бредовую идею, что все должны быть равными.
СЛОВО ИЗРЕЧЕННОЕ
“Лучше совсем не читать, — подумал Нил, модный литературный критик, пробежав первую страницу романа, отданного ему на рецензию. — Муристика полная, набор стандартный: стеб, претендующий на модерновый стиль, сюжет украден из истории болезни запойного шизофреника. Господи, как же они это кушают”, — ужаснулся Нил, представив себе утренний вагон метро, читающий предыдущий бестселлер рецензируемого автора.
Книга была коммерческой, но “высоколобой”, поэтому рекламировали ее как элитарную. Читателя поддразнивали: а-а, ты ничего понять не можешь, значит, не продвинутый, мозги совком заштампованы, а здесь постмодернизм сплошной, хронотоп, короче говоря. И уж совсем это не для сервильных.
Неохота было людям в сервильных совках ходить, ничего о хронотопе не ведая, поэтому вникали, кто как мог. Могли все по-разному: кто видел в романах экзистенциализм, кто новую волну постмодерна, катастрофу гуманистической модели. А кто попроще — с Достоевским сравнивал и успокаивался на этом. Ругать не решались, боязно было.
Нил устал от всей этой бодяги еще на филфаке, поэтому уже давно читал одного Диккенса, остальных только рецензировал. На этот раз главный редактор дал понять, чтобы Нил особенно постарался, рейтинг писателя начал падать.
Начало рецензии выдалось таким:
“Вот новая книга N., и снова я опаздываю на работу. Как только она попадает мне в руки, я забываю о времени, на одном дыхании добегаю до последней страницы, следуя за волшебным клубком, который приводит к развязке. Меня не пугают джунгли литературного эксперимента, наоборот, экзотичность стиля подстегивает мое воображение. Как известно, количество сюжетов в мировой литературе давно подсчитано, и здесь трудно изобрести что-то новое, но стиль, тот язык, который выбирает автор, становится мостом к умам читающей публики.
Автор романа не стремится угнаться за популярностью современной беллетристики, поэтому его сюжетная линия концептуальна, но в то же время проста: действие происходит в подвале одного из рабочих общежитий, на который претендуют две совершенно разные компании — подростков-наркоманов и возрастных алкоголиков. Несмотря на выбранную тему, писатель не стремится читать нам мораль, напротив, по канве живого и современного языка повествования красной нитью проходит утверждение: у каждого в этом мире есть право выбора, кто-то выбирает наркотики, кто-то алкоголь, каждый может что-то выбрать. Мы наконец-то дожили до демократического периода, когда молодежь (пусть даже сидя в подвалах) чувствует себя окончательно свободной.
Роман четко выверен, его структура, его герои, их характеристики, даже их лексикон:
“Когда Легач и Галимый заторчали, вперся бухой Хмырь, кайф был поломан, но пацаны пока не могли встать, поэтому не навешали ему хороших п… Хмырь опять стал п…:
— Я вам говорил, чтобы вы у… отсюда!
— Да ты, б…, будешь у нас х… сосать!
— Лохи малолетние, да я вас сейчас у…
— Мы тебя самого сейчас…
— Вы, ублюдки засраные, встать и то не можете…”
Это один из самых живых эпизодов книги, это завязка сложного конфликта, который впоследствии получит свое развитие и заставит дочитать до конца весь роман.
Возможно, кто-то скажет, что повествование перегружено матом, но это совершенно не так. Да, в романе присутствует нецензурная лексика, но этих слов не больше половины, и все они художественно оправданы, каждое из них как крупица драгоценной руды вкраплено в породу произведения. И, в конце концов, это проза, современная серьезная проза, которая не может, да, пожалуй, и не должна обходиться без мата, это не легкая беллетристика, стремящаяся развлечь читателя, здесь требуется серьезный вдумчивый диалог с автором на его серьезном современном языке…”
“Концептуально выходит”, — подумал Нил, откладывая книгу и выключая компьютер…
Следующие дни были разодраны на части: Нилу необходимо было утрясти несколько застарелых проблем, что заняло у него много времени, съездить в Серпухов к бывшей жене и дочери, засветиться на парочке модных тусовок. Всю неделю он доползал до кровати чуть позже, чем начинал засыпать.
Когда ему на глаза снова попалась незаконченная рецензия, он начисто забыл о разговоре с редактором, а начало своего текста прочитать поленился, поэтому сгоряча начал писать то, что действительно приходило в голову после прочтения страниц романа писателя N.:
“Как часто нас пытаются удивить, и было бы чем! Снова чернуха из жизни маргиналов. Встает вопрос: у кого такие романы находят отклик, кто еще не наелся всего этого, почему голый король опять почитаем? Интересна тенденция последнего времени: как только на страницах любого рассказа мы видим матерщину, тут же записываем сие произведение в разряд интеллектуальной прозы. Любой самый убогий сюжет, самых неуклюжих героев можно закамуфлировать “современностью” языка, его цветистостью. Но только зачем все это, почему бы не признаться себе: это не литература, это дешевый эпатаж, и ничего больше”.
В этот момент зазвонил телефон, и Нил снова вынужден был оставить рукопись. То, что ему сообщили, совсем выбило парня из колеи. Снова Нила захлестнуло делами, как океанской волной. Когда он вернулся к рецензии в третий раз, то вспомнил, о чем его просил главный, однако времени оставалось в обрез, поэтому читать весь свой текст он не стал, пробежал глазами несколько первых строчек и написал окончание:
“Дочитав очередную книгу N., я вновь убеждаюсь, что литература в России есть, преждевременно справлять панихиду. Те читатели, которые открыли для себя тексты современных авторов, ярчайшим из которых является N., пропитались их новой искренностью, их живым языком, вникли в сложные перипетии судьбы героев, уже никогда не скажут “мне это неинтересно”, поскольку в этих романах сама жизнь, ее неприкрытость, неприукрашенность.
В заключение скажу лишь, что, по моему субъективному мнению, все (или почти все) тексты N. войдут в сокровищницу мировой литературы, станут символом нашего сложного, неоднозначного времени. Эстетика автора нова и не всегда определяется лингвистической роскошью, однако важнее смелость авторского замысла, верность себе, разговорное, доходчивое слово, исходящее из его уст”.
Нил дописал текст, кое-что подправил в самом начале, скопировал рецензию на дискету. Лег спать.