Плоды детства
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 5, 2007
Алексей Иванов. Земля-Сортировочная. Роман, повести. “Азбука-классика”. Спб., 2006
Свято место, как известно, пусто не бывает. Только наметилась недостача в не только подающем надежды, но и действительно пишущем, причем пишущем разнообразно, читаемом новом романисте, как появился Алексей Иванов из города Перми. Один за другим в красивом оформлении, крепком переплете вышли три его объемистых произведения: “Географ глобус пропил”, “Сердце Пармы” и “Золото бунта”. По ним критика практически единодушно причислила Иванова к настоящим писателям, читатель откликнулся, и книжный бизнес потребовал “продолжения банкета”, то есть, новых книг.
Но такие произведения как “Золото бунта” пишутся долго и трудно, и потому новомодному автору приходится раскрывать архивы. Результатом этого явились книги роман “Общага-на-Крови”, написанный в 1992 году, и сборник еще более ранних вещей, трех повестей и романа, “Земля-Сортировочная”, к которым критика отнеслась уже не столь однозначно положительно.
“Земля-Сортировочная”, вышедшая (впрочем, как и почти все предыдущие книги Иванова) в петербургском издательстве “Азбука-классика”, конечно, проигрывает опубликованным ранее романам. Вещи, составившие эту книгу, во многом ученические, разгоночные, но, с другой стороны, их издание, на мой взгляд, репутации Алексея Иванова не повредило, а для исследователей современной русской литературы оказалось полезно.
Повести, вошедшие в книгу, — “Земля-Сортировочная”, “Победитель Хвостика”, “Охота на “Большую Медведицу” и роман “Корабли и галактика”, были опубликованы ранее, в самом начале 90-х в региональных журналах, но литературным событием тогда не стали. Можно говорить и об их невысоком художественном уровне, хотя, скорее всего, дело здесь в сложности того времени.
Если быть строгим, то только одно из этих произведений — “Земля-Сортировочная” — читается с увлечением, как говорится, западает в душу. Эта же повесть и самая приземленная, изобилующая множеством деталей и примет той отдаленной уже эпохи, когда реальность и фантастика, логика и абсурд соединились, переплелись не только в литературе, но и в повседневной (хотя какой она была повседневной в 1991 году?) жизни. И потому так органичны в повести поселковые алкаши и инопланетяне, советский порядок и бесовщина. Удачно выбран и язык, главный герой — мало что понимающий, но во всем участвующий подросток, от чьего имени ведется повествование.
Вызывает уважение конструкция романа “Корабли и галактика”, в котором Иванов попытался создать свое мироздание, описать свой космос. Роман этот можно назвать “космическим фэнтези”, а опыт, полученный во время работы над ним, наверняка помог Иванову при написании “Сердца Пармы”, “Золота бунта”. Но читать “Корабли и галактику” тяжело, обилие придуманных имен, терминов, названий утомляет до крайности. И, наверное, роман нужно отнести к неудачам автора, хотя неудачам и полезным — заставившим его переключиться с фантастики на другое. Сначала Иванов обратил свое писательское внимание на действительность (“Общага-на-Крови”, “Географ глобус пропил”), а затем — на прошлое (“Сердце Пармы”, “Золото бунта”).
Но новая книга ранних вещей Алексея Иванова интересна не только как пример эволюции писателя, она является и примером того, что нового происходило в нашей прозе мертвого по сути-то периода — самого начала 90-х годов.
“Земля-Сортировочная” заставляет вспомнить начавших писать примерно в одно с Ивановым время Виктора Пелевина (его рассказы из сборника “Синий фонарь”), Сергея Лукьяненко и Владимира Васильева (с их реалистической фантастикой), Маргариту Шарапову (рассказы “Комбуд”, “Пугающие космические сны”, “Тараканьи байки”), Марию Семенову (с ее первыми опытами “славянского фэнтези”). Все эти писатели чем-то очень похожи. По крайней мере, в тех своих, первых вещах. Грубо говоря, у всех у них чувствуется, как, казалось бы, надежная, прочная реальность вдруг начинает лопаться, расползаться, и через эти прорехи устремляются летающие тарелки, вурдалаки, ведуны, маги, да и сама реальность, оказывается, наполнена космическими шпионами, тайными ангелами, живыми мертвецами…
И, что, по-моему, очень важно, писали все эти авторы, вольно или невольно, на языке реализма советского времени — на языке понятном, суховатом, строгом, а постепенно утеряв его или от него отказавшись, из их текстов ушел какой-то необходимый элемент. И чтобы ни говорили, а ни одно из произведений ставшего в конце 90-х культовым автором Виктора Пелевина, не идет в сравнение с его первыми рассказами или “Жизнью насекомых”. Также и виртуозно исполненному роману (действительно изящная словесность) “Золото бунта” Алексея Иванова не хватает, по-моему, того языка, точнее — той интонации, в которой, не смотря на многие недостатки, все же чувствовалось дыхание настоящей, не придуманной, не изобретенной в голове, жизни, пусть это была даже сугубая фантастика как “Корабли и галактика”. И, наверное, потому произведения того времени так отличаются от нынешних и по особому воздействуют на читателя, имеют немногочисленных, но стойких поклонников, искренне разочаровывающихся последующими романами Пелевина, Шараповой, Лукьяненко…
Проза начала 90-х действительно еще очень мало изучена, заслонена или советской классикой, или стенами книжных новинок. И в этом отношении изданный, скорее, из чисто коммерческих интересов сборник ранних вещей Алексея Иванова, очень полезен и интересен. Да и, кстати сказать, благодаря этой книге, мы получили, кажется, первое собрание сочинений относительно молодого (Иванову лет тридцать семь) писателя. И “Земля-Сортировочная” явилась первым томом этого собрания. Совсем не лишнего в любой библиотеке.
ПЛОДЫ ДЕТСТВА
“Периметр счастья”, “Смена палитр”, “Пятнадцать плюс”. Москва. Литературная премия “Дебют”, 2007
Помню свои впечатления от трехтомной антологии, выпущенной по результатам конкурса литературной премии “Дебют” 2004 года. В той антологии было много писателей, которых, не смотря на возраст, очень сложно по серьезности и зрелости текстов, определить как писателей молодых, писателей-дебютантов — прозаики Александр Грищенко, Станислав Бенецкий, Олег Зоберн, поэты Андрей Нитченко, Анна Логвинова, Лев Оборин, драматург Злата Демина, критики Валерия Пустовая, Василина Орлова, Светлана Маслова… Вообще большинство авторов той антологии показались мне старше своих двадцати-двадцати пяти лет.
Но раз на раз не приходится, и антология “Дебюта” 2005 года оставляет впечатление иное. Составившие ее произведения, это, в основном, где более, где менее удачные, примеры пробы пера, поиски авторами своих тем, своего стиля; у некоторых заметны признаки писательской одаренности (обнаружением которой и призван заниматься “Дебют), хотя это пока не больше, чем потенциал. Хотя есть, конечно, и радостные исключения.
Выделяется раздел публицистики.
Нужно отметить, что в последнее время публицистика, литературная критика, философия, культурология стремительно молодеют и становятся живей, интересней, острей. И, что важно, в статьях, очерках, эссе всё слышней голос скорее не убежденного в чем-то, всезнающего автора, а повествователя, почти персонажа, и словно бы прозу, но прозу, которой можно верить как документу, читаешь очерки Василия Гайста “Победители в стране побежденных”, Романа Журавлева “Вешайтесь, духи!”, статьи Дмитрия Бирюкова “Радость общения”, “Физики” и “лирики” в новых условиях”…
Вновь вызвало у меня сожаление, что номинация “Литературная критика” в “Дебюте” не постоянна — в 2005 году появилось предостаточно статей, достойных большего внимания и поощрения.
Но что же с прозой, поэзией, драматур-
гией?
Томик поэзии назван “Смена палитр”. Название, по-моему, не совсем удачно — палитра сборника довольно привычна и даже традиционна для поэзии 1990-х-2000-х. Недаром автор предисловия Данила Давыдов увлекается перечислением, в первую очередь, не новых поэтов, а найденных в “Смене палитр” течений: концептуализм, минимализм, метареализм, психоделизм, постакмеизм, черты “западной университетской традиции”. В целом же сборник заставляет вспомнить антологию поэзии тридцатилетних “Девять измерений”, изобилующую смелыми, но, на мой взгляд, бесплодными, тупиковыми стилистическими экспериментами, языковыми играми, и бедную на живые стихи.
Живых стихов мало и в “Смене палитр”. Изредка взгляд зацепится за такие вот строки (Михаил Бударагин из Великого Новгорода):
Листья бережно собраны. Ворох,
как гора, посредине двора.
Заблудившись в пустых разговорах,
мы у лампы сидим до утра.
Но достаточно вздоха и взгляда,
чтобы голос дрожащий угас…
И немая пора листопада
возвращает нам память о нас.
Или неожиданно увлекаешься интонацией (даже не смыслом, а именно интонацией) стихов Аллы Горбуновой:
Люцидный сон. Ты кто?
Я только снится.
Мне тесно, пропусти меня сюда.
Ключи ночей, открытая граница.
Но отчего, скажи, так больно
мне всегда?
Драматургия представлена двумя пьесами — “Носитель” Александра Гриценко и “Полночный суицид” Артема Светличного. Если пьеса Гриценко и по форме, и по содержанию достаточно легко представима на сцене — действующие лица имеют каждый свое лицо, есть сюжет, завязка-развязка, — то “Полночный суицид”, это, скорее, набор монологов, склеенный напоминающими допросы диалогами безымянных Женщины, Девушки, Мужчины, Парня, затем и Второго мужчины. И после множества слов, измучив себя и читателя, все, кроме Второго мужчины, прыгают с крыши…
Прозе уделено в антологии больше всего внимания, что, конечно, справедливо — в последние годы мы наблюдаем расцвет молодой прозы.
Рассказы и повести “дебютовского” улова 2005 в основном интересны и удостоены публикации по праву. Но в итоге остается ощущение, что почти все они написаны одним человеком. Вчерашним школьником. Даже самый взрослый (имею ввиду писательский возраст) из авторов — Ольга Елагина — как-то странно и неприятно поюнела в своих рассказах “Репетитор”, “Второе письмо”, “Цикорий”, “Бася”, “Какангелы на жаре”. (Словно не было у Елагиной “взрослых” “Праздника света”, “Рекламных людей”, “Звезды” и особенно давней повести “Федосеев и Фидель”.)
Как органичное продолжение новых рассказов Елагиной читаешь рассказы Романа Нутрихина, школьную повесть Анны Ремез “Пятнадцать”, приключения вчерашнего школьника Александра Снегирева (“Сделано в Америке”) и приключения двух интеллектуальных подростков Дмитрия Фалеева (“Холодное пиво в солнечный полдень”), внутренние монологи юной девушки, боящейся постареть в изложении Марии Ботаевой (“Что касается счастья)…
Герои всех этих вещей одинаково подвижные, всезнающие, остроумные, чувствующие за своей спиной (хотя не обращающие на него внимания) надежный тыл — родителей, которые не дадут своему чаду всерьез озаботиться поиском хлеба насущного, чересчур заиграться в поиски смыслов… Общее впечатление — такое. Может быть, и нормальное для возраста авторов “Дебюта”, но не показательное для литературы этого поколения. Да и прошлые “Дебюты” тому подтверждение.
Из общего ряда выбиваются две повести: Марины Кошкиной “Без слез” и Ильмиры Болотян “Tuberculum”.
Марина Кошкина, совсем молодая писательница, живет в Ярославле. У нее уже была заметная публикация в центральной печати — в №3 за 2005 год журнала “Континент” вышла повесть “Химеры”.
Когда-то (“Знамя”, №5, 2005) я писал о еще неопубликованных в тот момент “Химерах”: “<…> в основе своей вещь сильная, написана талантливым человеком. Но желание сделать из нее именно произведение художественное, в прямом (не ругательном) значении беллетристическим, ее практически губит. Автор боится, да и, наверное, просто не может представить, что возможно писать иначе, чем то, что она читала по школьной программе”.
В повести “Без слез” беллетристики, литературщины значительно меньше, их заменило достоверное бытописание, но при этом потерялся и тот просвет, тот “свет в конце туннеля”, что был в ее дебютном произведении. Хотя, наверное, этот мрак честнее…
В последнее время все громче звучат голоса, заявляющие, что палитра нашей молодежной прозы высветляется, что уходит чернуха. Я так не считаю. Скорее, палитра становится более свободной от лишней, искусственной пестроты, чернуха преображается в истинный реализм, каким была чернуха Петрушевской времен повести “Время ночь”, Василенко времен “Звонкого имени”, Каледина времен “Шабашки Глеба Богдышева”.
Мы видим, как в нашу прозу, драматургию один за другим приходят молодые люди, которым есть что сказать о том, что они увидели, что успели пережить. И рассказывают по-простому, по-честному, почти документально. Ольга Заровнятных из Тобольска, Даниил Гурьянов и Светлана Тремасова из Саранска, Василий Сигарев и Ирина Денежкина из Екатеринбурга, Антон Тихолоз из Саратова, Максим Свириденков из Смоленска, Екатерина Ткачева из Калининграда, Захар Прилепин из Нижнего Новгорода, Михаил Титов из Югорска. Их много, и все они, как о привычном и родном, как о норме жизни, пишут о бедности. Бедности и материальной, и духовной. Кто-то из героев их повестей, рассказов, романов пытается сопротивляться, бунтовать, вырваться из нее, подобно прилепинскому Саньке (герой романа “Санькя”), кто-то (а таких большинство) пытается как-то устроиться внутри этой бедности, живя по принципу, взятому из несмешного анекдота: “Расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие”.
Четырнадцатилетний Макс, герой повести Марины Кошкиной, предпринимает попытки вырваться, он бьется в стены тесной, удушливой камеры-жизни, шепча песни Виктора Цоя. Но конец таких, пытающихся действовать, не слиться с безликой массой пацанов, как правило, один: гибель.
“Без слез”, конечно, сильнее, чем первая повесть Кошкиной, но с другой стороны, в “Химерах” было больше разнообразных, разнохарактерных персонажей, шире был авторский взгляд. Но тогда не хватало мастерства писать хорошо, убедительно… Во всяком случае, я по-прежнему уверен, что Кошкина человек талантливый, и талант этот, надеюсь, не будет зарыт. Во всяком случае, все данные, чтоб стать писателем настоящим, у Марины Кошкиной есть.
Героиня “Tuberculum” Ильмиры Болотян человек совершенно другого мира, чем Кошкинский Макс. В деньгах она почти не нуждается (по крайней мере, на хлеб с маслом хватает), она привлекательна, общительна, гламурна — порхает по Москве, лето проводит в Крыму, путешествует по Европе; она любит жить “жизнью полной, веселой и простой. Нас таких много”. И вдруг эта девушка заболевает. Сначала её лечат от воспаления легких, но затем определяют: туберкулез. Начинаются больничные будни, возникает окружение из таких же, как она, туберкулезников, которых тоже “много”. Но больница показана не как склеп, место, где ждут смерти (что часто встречается в литературе), а как мир, устроенный по законам нормальной, здоровой жизни. Здесь есть и любовь, и вожаки, и праздники, и даже своя прелесть. Недаром героиня, выписавшись, задается вопросом: “Я была готова умереть, но готова ли я буду жить?”
Вопрос хочется задать и большинству героев произведений антологии “Дебюта” 2005 года: вы вышли из детства, но готовы ли жить во взрослом мире, а главное — попытаться рассказать о нем?
Роман СЕНЧИН