Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2007
Сукачёв В.В. Избранные рассказы. Хабаровск, Изд. Дом “Дальний Восток”, 2005.
Нельзя передать словами то состояние, которое охватывает тебя, когда идешь по лесу ранним июльским росистым утром или погожим сентябрьским деньком. Ты можешь не обращать внимания на такие подробности, как крохотные росинки на траве, пронизанная солнцем и оттого прозрачная и как бы изнутри светящаяся листва, но общее состояние природы, общее настроение тотчас сообщается тебе, рождая умиротворение.
Подобное состояние испытываешь, читая книгу избранных рассказов Вячеслава Сукачёва. В них есть свое настроение, своя мелодия, то тихая и прозрачная, нежная, как лирическая песня, то веселая и озорная, похожая на частушки, то широкая и раздольная. Эта мелодия передает то, что нельзя передать словами, а можно только почувствовать, ощутить, осязать. Как обидно за других читателей, настоящих ценителей писателей-стилистов, что, прочитав об этой книге, они не смогут найти и купить ее в книжных магазинах. Потому что полны они тем, что наш автор характеризует как “порнографически-детективные поделки, слащавые словесные лубки, гимны обворовавшим народ нуворишам, подобострастное сюсюканье и подхрюкивание нефтяным, газовым и рыбным магнатам — достойное отражение бездуховной опричнины наших дней…”.
Рассказы же этого автора обращены к народу, простым людям, о коих сегодня забыла гламурная столица. Они созданы в результате “мучительных раздумий” о нем и “поисков какого-то выхода” из тупика, к которому пришло общество. “Не верь, чтоб вовсе пали люди, не умер бог в душе людей”, — эти слова Н.А. Некрасова можно поставить эпиграфом к книге.
Конфликт в большинстве рассказов Вячеслава Сукачёва — это конфликт между современными “опричниками”, уродливым порождением “городской” культуры, и людьми “корневыми”, “природными”, плоть от плоти культуры “деревенской”. А между ними “заблудившиеся”, сами с собой конфликтующие, несчастные люди, “деформированные, лишенные всяких корней и устоев”, а потому обреченные на подражательство, примеряющие на себя одежду “городской” культуры и интуитивно понимающие, что сидит она на них, как на корове седло.
Но иначе и быть не может! Ведь главный человек в нашей стране испокон веков — землепашец. Земля-матушка — вот наше главное достояние, вокруг нее и формировался русский народ как нация. Все наши обычаи, традиции, ритуалы так или иначе связаны с трудом на земле, и они поднимают этот труд на высокую ступень священнодействия.
“Заблудившиеся” люди из рассказов Сукачёва интуитивно понимают это. Например, Барташов, начальник стройки, персонаж рассказа “Придворные люди”, так размышляет о наших предках: “Сдается мне, что они в жизни понимали куда больше нашего. Они какой-то общечеловеческий закон знали, который их всех объединял, работу крестьянскую осмысливал… У нас сейчас у всех отдельные запросы. А у них и установка на жизнь, и запросы были едины”.
Организовать, упорядочить жизнь сверху, с помощью государства — так было и при самодержавии, и при Советской власти. И особенно сейчас: “Нас нынче объединяют многочисленные законы, за которыми мы упрятаны надежнее, чем за многометровыми каменными стенами…”. Но нужен один-единственный закон, утраченный сегодня окончательно, — “закон земли”, закон любви и забот о ней. Герои же рассказа “Придворные люди” живут каждый “по своим собственным установкам на жизнь”, а не по общему, божьему, закону.
У Барташова цель, казалось бы, благородная — построить школы, детские сады, дома культуры. Но чтобы вовремя сдать эти объекты, (а от этого зависит будет ли премия для рабочих), ему приходится идти на сделку с собственной совестью. Только так можно достать цемент, трубы, кирпич. Рыбалки, охоты, сауны, дачи — вот где решались такие дела под предлогом отдыха. И люди труда, хорошие специалисты, вынуждены были жить по правилам людей, которые не ценят труд и не умеют трудиться, зато умеют красиво и со вкусом отдыхать. О том и рассказ. В последнее летнее воскресенье поехали на рыбалку начальник стройки, его секретарша, главный инженер, парторг, профорг, комсомольский секретарь. И день выдался замечательный, и заискивать (собрались только свои) не надо, а вот нет радости ни у кого из собравшихся. Ни на минуту никто из них не забывает, кто здесь хозяин: даже рыбу поймать первым может только начальник, он же первым тост говорит, и вообще руководит, как на собрании. Они все заложники этой схемы “рабы — Хозяин”, но, оказывается, и Хозяин несвободен. Он во власти человека, раба по призванию — Курочкина, или Курочки, как его презрительно все называют. Он над всеми ими властвует, и при случае припомнит им: “Вот тут вы у меня сидите, как тараканы. Я что захочу, то с вами и сделаю… Вспомните, голубчики, что зовут меня Алексей Петрович Курочкин”.
Также без боя сдается во власть “опричников”, живущих по понятиям, и герой рассказа “Пирамида Хеопса”. Его начальник, лицемерно призывавший на коллегии к правде и принципиальности, предлагает молодому архитектору соавторство в проекте, представленном на престижную премию. И тот соглашается. Он хочет, чтобы его мечта — Дом молодежи — была воплощена в камне. А цель оправдывает средства. Неважно, что ради воплощения мечты надо будет поступиться принципами. Неважно, что автором проекта будет назван человек, не только не имеющий к нему никакого отношения, но и презираемый им, подлый, он все-таки идет на сговор с человеком “со струпьями плесени в глазах”. А тот безнадежно обезображивает проект, добиваясь его экономичности. Так начинается разрушение личности, так открывается счет потерям. Потерям самого дорогого: проекта, в который он вложил свою душу, любимой девушки, которой он изменяет, как изменяет и памяти отца. Он ни во что не ставит то, что его отец при любых обстоятельствах оставался порядочным, честным человеком. Эту честь сам он хочет сменить на славу, на признание — все то, чего, как он думает, отцу мешала добиться честность. Вот на это он и меняет свою честь, но в результате остается у разбитого корыта, так как нарушает главный завет, выраженный в русской пословице: “Береги честь смолоду”. Честь свою, семьи, страны.
Как поется в народной песне: “…От Кривды стал народ неправедный, Неправильный стал, злопамятный: Они друг друга обмануть хотят, Друг друга поесть хотят…” Вот в чем причина раздора. Он начинается тогда, когда закон любви подменяется законом потребления. Пристально всматривается В. Сукачёв в современных носителей этого “закона”. Они представлены почти во всех его рассказах. Мы видим, что главная движущая сила поведения таких людей — “хватательный инстинкт”. Этой безликой массе потребителей противопоставляются чудаки, такие, как Макар Чупров (“В той стороне, где жизнь и солнце”), Бездомцев (“Интеллигент в первом поколении”), Петр, рассказ о котором так и назван автором — “Чудной”. Почему же они чудаки? Разве это плохо, если тебе “жизнь дала великую любовь ко всему, что живет и произрастает на земле”? Таково уж их отношение к жизни: им “беда на свете жить”, потому что думают они не о только себе, видят живую душу во всем. И, наверное, прав В. Сукачёв, считая, что дар поэтического восприятия мира дается от рождения, и предназначение одаренных людей — охранять вверенный им Богом мир.
Об этом мире и об этом противостоянии рассказ “Принцесса Северного сияния”. Мир поэзии красоты, мир грез, где сливается мир реальный с миром потусторонним, приходящим к нам во сне, сравнивается с миром зимних снежинок. Этот емкий образ — олицетворение прекрасного, а каждая снежинка — прекрасный и неповторимый мир, чудесное неземное творение. Символизирующие личность, снежинки противопоставлены грязной куче снега, как образу сбивающихся в стаю “особей”. Еще один символ этого рассказа: “Нелепая, неуклюжая, квадратная фигура”, проникающая в чудесный мир грез принцессы Северного сияния Вилены, грозя погубить мир снежинок. Спасает этот мир Вилена, превратив “фигуру” в кучу снега. Она, как пушкинская Татьяна — “русская душою”: ей свойственны созерцательность и тонкость чувств, она живет в своем поэтическом мире. Ей понятна глубина моря на картине Айвазовского, но непонятен Фрейд, говорящий о людях со схематическим, упрощенным поведением. Но художественная натура не укладывается ни в какие схемы. Интуиция, предчувствия, провидение, духовное родство — разве все это до конца объяснено Фрейдом? И, слава Богу, что нет, потому что это прерогатива поэтов и писателей. Это то, что невозможно анатомировать, и В. Сукачёв ни в коей мере не “патологоанатом”. Он и обращается больше не к нашему уму, а к чувствам, пробуждая самые светлые из них. И пусть жизнь таких людей трудна, но в душе каждого из них живет гармония, делающая их путеводными звездочками для “заблудившихся”.
Что гонит этих “заблудившихся”? Кажется, что они интуитивно мечутся в поисках того, что потеряли, может, даже не они, а их родители, деды — тот самый закон земли. А чудаки и есть хранители этого закона. Ведь скучно на своей земле, в своей деревне, не оттого, что там нет новых впечатлений и заедает рутина повседневности. Скучно оттого, что не можешь найти самого себя.
А вот Колька из рассказа “Горькие радости” нашел свое призвание, и жизнь у него интересная, потому что работа на земле как раз для творческих, художественных натур. Огород у Кольки на загляденье: “Все по грядочкам определено, на аккуратные квадратики разбито, и каждый такой квадратик свою специальную табличку имеет”. Но он не только экспериментатор, но и настоящий романтик-творец, выпиливающий деревянные кружева. Его занимает и то, почему человек, не уставая, может смотреть на огонь, и хочет, чтобы его творения, как этот костер, “долго не отпускали взгляда, заставляли думать и видеть близкие звезды”. И вот к огню его костра приходит юная Настенька, родственная ему натура. Увидеть, понять друг друга им и помогают эти деревянные кружева, в которых она сумела разглядеть огонь его души.
Одинокой, лишенной человеческого тепла изображается героиня рассказа “Чудной” Даша Колчина, доярка из Снегиревки. Начинается он с метели, образа, символизирующего “муть”, “круговерть”, отсутствие четких критериев добра и зла. Также и Даша закрутилась, завертелась в жизни. Много чего она повидала за те пять лет, которые прошли с тех пор, когда она наивной девчонкой мечтала о жизни-празднике. Свидетельство тому — ее разочарование в мужчинах: “Все они одинаковые. Всем им одного надо”. Но бесшабашная, веселая лихость в ней остались. Вот так весело и решается она на легкомысленный поступок: пойти через метель за пять километров к своему кавалеру-киномеханику Гошке, чтобы “сделать ему сюрприз”. А вернее, проверить ухажера, обоснованно не веря в его верность. Нет в нем основательности. А ей и не надо! Пусть будет так, как есть, без сложностей.
Но судьба дает ей шанс: спутав в метели дороги, она попадает вместо деревни, где живет Гошка, к Петру. С детства обделенный судьбой (лишен слуха по болезни), он работает егерем, живя уединенно на кордоне. Попав к нему, Даша удивляется: в доме у него порядок, чистота, ровно, без потеков, с подсинькой недавно побеленная печка. Сразу видно, что это человек, уважающий себя и свои принципы. Например, редко какой мужчина с достоинством, но и без бахвальства, признается в том, что он не пьет и не приемлет женской распущенности. Даша, сначала уязвленная его равнодушием к ее чарам (она знала, как обольстительна бывает после рюмки-другой), пытается разбудить в нем похоть, но видит в его глазах презрение. “А она-то, дура толстогубая, никого в нем, поначалу, кроме мужика, не увидала”, думает она о Петре с невольным уважением. Она готовит обед, топит баню, перемывает все в доме. Так и наступил тот праздник, о котором она мечтала: ей нравится вертеться юлой, вычищая дом, и бушевать, “двигая кастрюлями и роняя довольную улыбку”. И метель уже совсем не пугала ее, потому что в доме с таким надежным и заботливым человеком совсем не страшно.
После метели она уже другими глазами видит своего Гошку. Модные ботинки, дубленка, дорогая сигарета в зубах говорят ей о том, что нет в нем цельности, своего стержня. Наоборот, все это у него заемное, виденное в фильмах о красивой жизни, которые он крутит в сельском клубе. Таково же и его отношение к Даше, с которой он “крутит любовь”. Он рисуется и приосанивается, разговаривая с ней, и шуточки у него тоже не свои. Теперь он кажется смешным Даше, имеющей возможность сравнить его с Петром, человеком настоящим, личностью. “Разрядился, как петух на сеновале”, — бросает она Гошке насмешливо.
Метель в ее жизни, таким образом, как когда-то в жизни героини А.С. Пушкина, сыграла роль судьбы, соединив с предназначенным ей человеком. А прошлая, без него, — забытым валенком чернеет на ее жизненной дороге.
Такую же роль призвана была сыграть метель в рассказе “Скорпион”, когда на несколько дней домишко Нинки Безруковой был отрезан ею, засыпавшей дом по самую крышу, от всего внешнего мира. Обдумать бы за эти дни свою жизнь, понять бы, что главное твое сокровище — ребенок, что жизненные испытания, как эта метель, и даются, чтобы понять: самое главное в жизни для женщины — семья, ребенок, которому нужен отец, и ей самой нужен муж, как опора в таких вот жизненных невзгодах. Что ее гордость — это гордыня, что неправа она была, предпочтя мужу школьных друзей, потому что замужество — это жизнь другая, во имя кого-то.
Нет, ничего этого не поняла Нинка, не бросилась, спасенная, на шею мужа (чего, наверное, он втайне ожидал). И мужу не пошло на пользу грозное напоминание природы о том, что без него могут погибнуть те, кто ему больше всего дорог. Ни тот, ни другая не хотят поступиться своим эгоизмом, а страдает и взваливает на себя непосильную ношу спасения семьи их сын. Потому-то так не по-детски суров этот ребенок, словно поменявшийся с родителями, не сумевшими стать взрослыми, местами.
Увидьте эти детские слезы, дорогие мои соотечественники, выбравшие вольную, свободную от обязательств, жизнь, вспомните, кто и какой ценой за эту вашу волю платит, поймите горе этих оставленных без вашей любви детей. Вернитесь к родному очагу. К этому призывает своей книгой писатель, сумевший остаться честным в наше время. А это значит очень много: “Это значит, сынок, посеять вокруг себя те семена, из которых непременно взойдут добрые поступки честных людей, а не поступки приспособленцев, карьеристов, хамов-горлохватов”.
Татьяна ГРУНЭ