Интервью участников фестиваля
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2007
В Новосибирске 17-19 ноября прошел Книжный фестиваль. Купив билет, можно было попасть на встречу с любой из предлагаемых оргкомитетом фестиваля персон: Петр Вайль, Дмитрий Быков, Виктор Ерофеев, Мария Арбатова, Глеб Шульпяков, Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Илья Стогов, Александр Родионов и др. О ценах на продаваемые в рамках фестиваля книги (от 100 рублей), его директор Александр Гаврилов высказался так: “На премьере “Девятой роты” никто не спрашивал у Федора Бондарчука, снизится ли цена билета по этому случаю. На сегодняшний день книга — самое дешевое развлечение. И для меня в стоимости книги закладывается уважение к автору и людям, его издающим. На Западе средняя цена книги — 18 евро, у нас — три. Тут еще есть, над чем подумать… Читательская аудитория перестает быть нищей, кто покупал книги, тот продолжает это делать, нет лишь прироста новых читателей. Надеюсь, этот и другие животрепещущие вопросы мы обсудим на фестивале”.
Формы общения с писателями были разными. Например, у Эдинбургского книжного фестиваля был заимствован “Завтрак со звездой”: за сто рублей предлагался такой набор — кофе, булочка и знаменитость. В залах Дома культуры Октябрьской революции можно было обсудить вместе с выступающими такие темы, как фантастика, спортивная журналистика, детская литература, нынешняя новосибирская поэзия, литературная критика, поучаствовать в джазовом перформансе, посмотреть сеансы видеопоэзии. Гости фестиваля охотно шли на контакт, отвечали на самые разные вопросы: о своих литературных пристрастиях, о месте поэта в жизни и критики в искусстве, о предназначении кино и телевидения. Вот некоторые из интервью.
Петр Вайль:
Я восхищаюсь Сорокиным!
— Наша встреча проходит в жанре “Завтрак со звездой”. Вы считаете, удачный завтрак способен обеспечить приход вдохновения?
— Внешние обстоятельства не формируют литературы. Социальная жизнь влияет на литературный процесс: можно закрыть журнал, посадить автора… Но чем объяснить возникновение гениального произведения, я не знаю. Возьмем только что закончившийся двадцатый век. В двадцатых годах появилось не менее десяти великих поэтов: Пастернак, Ахматова, Цветаева… А вот на всю вторую половину столетия — один Бродский! Хотя условия для творчества стали несоизмеримо лучше.
— Не могли бы Вы обрисовать сегодняшнее состояние литературы?
— Критикой не занимаюсь. У меня довольно беглый и не очень оригинальный взгляд на нынешнюю ситуацию. В поэзии дела получше, чем в прозе. Сергей Гандлевский — личность замечательная, просто поразительный пример поэтического лаконизма. Он создает два-три стихотворения в год. Так не бывает, поэзия рождается из потока. Но у Гандлевского — все избранное. Лев Лосев на удивление пишет все лучше и лучше. Очень талантлив Дмитрий Быков. Прозаик Владимир Сорокин — поразительный автор! Вспомните новеллу “Падёж” в “Норме”. Берусь нахально утверждать, что о коллективизации никто лучше не написал! Хотя понимаю, что работает с холодной душой на чистой технике. Но если другой пишет сердцем, а выходит хуже — то где же тогда правда? Сорокинский “День опричника” — очень сильная вещь! С точки зрения языка это виртуозная работа. И вызывает одно лишь восхищение. А еще все больше радует мемуарная литература. Биография А.К. Толстого в серии “ЖЗЛ” — несомненная удача Алексея Варламова. Видимо, за долгие годы я устал от писательской творческой наглости, от выдуманной жизни выдуманных персонажей.
— Что вы можете сказать на тему “современная молодежь и чтение”?
— С чего начинается любовь к чтению? С кардинального пересмотра школьной программы по литературе! Ребенок отказывается читать “Войну и мир”. Правильно делает! Что он там поймет? Но очень важно успеть многое прочесть до двадцати пяти. Иначе потом не наверстаешь. Мы образованнее нынешних молодых, но они — свободнее! А это важнее. Наше поколение закрепощено на генном уровне. Знаете, у меня до сих пор хранится облигация государственного займа под лозунгом “Книга лучше водки!”. В закрытой системе накапливается энергия. И это срабатывает в искусстве. Но зато сейчас можно реализоваться в бизнесе. Эпоха пьяного бормотания о прочитанной книге закончилась.
— Пожалуй, последним поводом для подобного обсуждения были тексты Сергея Довлатова…
— Довлатов писал с такой подкупающей легкостью, что вслед за ним все кинулись протоколировать свою жизнь. И потерпели неудачу. Не каждый пишущий — писатель. Но и Довлатов был односторонне одарен. Как его многолетний приятель и коллега, я утверждаю, что в Довлатове журналист проиграл писателю.
— Вы уже говорили, что кино проигрывает роману. Но, если честно, Вам никогда не хотелось экранизировать вашу книгу “Гений места”?
— Если честно, мне и писать-то ее не хотелось… Жорж Санд писала с девяти до двух. Ежедневно. Без выходных. Если она заканчивала свой очередной роман в полдень, то начинала новый и писала еще два часа. У меня не так. Немногое дисциплинирует писателя — например, сроки сдачи материала в периодику.
— Существует ли некая “высшая лига писателей”, включающая в себя Булгакова, Чехова и других “писателей всех времен и народов”?
— Высшую лигу формируют читатели и критики. Партией назначались народные писатели — ну и где они сейчас? Знаете, неслучайно рейтинг ведущих теннисистов совпадает с таблицей миллионеров. В нашей литературе чемпион Дарья Донцова, и это нормально. Если появится страна, где читательский лидер — Джойс, ее надо будет сжечь ядерным оружием! Из крана на кухне должна течь вода, а не бургундское. Не могу себе представить, что бы сейчас возник писатель не масштаба, но характера Маркеса. Он вызвал бы недоверие. Столбовая линия русской литературы — жизнеподобие. Лучшая вещь Булгакова — “Белая гвардия”, а не “Мастер и Маргарита”. Соцреализм жизнеспособен. Вы посмотрите, питерский режиссер Анатолий Праудин набрал курс с таким раскладом, чтобы поставить “Как закалялась сталь”. Масленников снимает “Тимур энд его команда”. Идеалов, на которые бы можно было равняться, сейчас очень не хватает людям. Но художественные предпочтения могут быть только свободными. Если ты любишь Гайдая, на двадцатой минуте Тарковского просто уснешь. Мы и так очень зависим от внешних обстоятельств. Поступаешь в тот институт, куда скажут родители, работаешь там, где больше зарплата, живешь в той квартире, что досталась в наследство…
— Необходима ли критика современной литературе?
— Нужны только рецезенты, помогающие сориентироваться: что, где и о чем вышло. А литературная критика всегда была способом самовыражения — пишу не о книге, а о себе и судьбах мира. Пусть, наконец, появится служебная критика!
— Но рецензия может легко превратиться в товар. Да и мнения обозревателей литературных новинок часто не совпа-
дают…
— Так или иначе, но дорожная автоинспекция тоже берет взятки. Если сравнивать русскую литературу с мировой, но только не с парагвайской, а в общей истории, то нельзя не заметить, что во времена европейского триумфа Шекспира лучшим писателем Руси был Иван Грозный. Мы вступили в литературный процесс на триста лет позже. И не забудьте о многочисленных уродливых качаниях русской истории. У нас еще есть время.
Виктор Ерофеев:
Писатель — не мастер слова!
— Как вы думаете, каким будет роман ХХI века?
— Это нельзя прогнозировать. Я убежден, что Россия была и будет богата талантами. Но мы пропустили десять лет — после Пелевина не появилось ничего серьезного. Литература скатилась до уровня открытки с юга: мама, здесь теплое море и дешевые фрукты. А ведь литература пишется не для читателя. Но он может ее понять и принять, читатель — продолжение литературы. Потому что это единственный из видов творчества, куда ты активно включаешься.
— А как вы относитесь к тем, кто отрицает ваше творчество?
— Вы знаете, после выхода “Русской красавицы” было опубликовано двести ругательных рецензий и откликов, сводящихся к обвинениям в порнографии. И если бы я все это воспринял всерьез, мне следовало бы попрощаться с литературой и сесть на трубу с нефтью или газом. И я после этого шквала статей начал сомневаться в себе. Хотя в Германии, Франции и Голландии книга стала бестселлером. Меня спасла немецкая девушка. По контракту с издательствами, я должен встречаться с читателями каждой из европейских стран, где в переводах выходят мои произведения. И на одной из таких литературных презентаций “Русской красавицы” меня, заклейменного родиной эротомана, спросило прелестное юное созданье: “А почему в вашей книге нет секса?”. И я понял, что надо плевать на критику, а писать то и как ты хочешь.
Сейчас я работаю над книгой о путешествиях. Уж слишком много чего довелось повидать.
— А что Вам дает телевидение?
— Я занимаюсь своей программой “Апокриф”, и это не противоречит одиночеству писателя. Просто надо делать то, что интересно тебе — и тогда будет интересно всем. Если в каком-то смысле телевизор — это наркотик, то можно “подсадить” людей. На “Апокриф”, на смысл жизни, на базовые ценности, на то, что все мы — люди.
— В чем, на ваш взгляд, связь музыки и слова?
— В природе творчества. Это то, что рождается не в человеке, поэт и композитор — лишь передатчики чего-то неземного, нам посланного. И я очень благодарен новосибирцам за постановку оперы “Жизнь с идиотом”. Шнитке — единственный гений, которого я знал. Он — подарок судьбы. А впервые оперу поставил Борис Покровский в Амстердаме в 1992 году. Дирижировал Ростропович. На премьере 35 минут люди аплодировали стоя. В том числе и голландский король. Назавтра овация длилась сорок минут. Амстердам — город порнографии и разрешенной марихуаны, а русская опера перевернула жизнь европейцев. На наш спектакль вышли сотни рецензий. Сотни! Разве можно было это предположить?
— Раньше качество литературного произведения определял сам факт его появления в самиздате. А как сориентироваться сейчас?
— Писателей всего два-три человека на поколение. Остальные — просто пишущие люди. Потому что писатель — не мастер слова, а его раб. А вот с нашей критикой действительно критическая ситуация. Столько всего выходит, а сориентировать некому. Журналистика готова реагировать на писателя, но исключительно как на обезьяну. А вот литературные критики рядом с нами ощущают себя полководцами, они расставляют писателей как солдатиков на поле боя. А ведь тут все просто: прочитал — поделился. Я составил сборники “Русские цветы зла” и “Время рожать”, но не мое это дело писать вместо романов антологии. Вот и получается — писатели брошены, молодые задыхаются… А это уже не критическая — отвратительная ситуация!
— Так все же: если сейчас время читать — то кого?
— Если хотите знать, это самый неприятный вопрос для нашего писателя. Он сразу начинает морщиться: зачем вам обязательно нужен еще кто-то, читайте меня! Эта раздробленность писателей меня угнетает. Зеркало русской словесности разбито, и каждый осколок думает, что он сам по себе. У нас есть писатели, но нет литературы. Есть и внутренняя проблема. Писатель не должен выражать свое отношение к миру. Мы никак не выйдем на автономность слова. Оно слишком близко к улице. Поэтому процветают детективщики. В мировой литературе было всего две попытки мятежа:
Дж. Джойс и А. Белый. Но революции не случилось
— А когда снимают фильмы по книге — это тоже успех?
— Существуют две экранизации по моим романам. Мне очень нравится то, как А. Рогожкин сделал картину “Жизнь с идиотом”. И я был просто в ужасе от итальянского кино “Русская красавица”! Получилась такая клюква, что в какой-то момент мне стало даже весело: хуже сделать невозможно.
— Бытует мнение, что экранизации побуждают к чтению первоисточника. Как вы относитесь к телеверсии “Тихого Дона”?
— Я писатель и скажу о романе. У писателя в тексте пульсирует ритм, по словам Шнитке, происходит “борьба порядка с хаосом”. Писатель, если не врет, передает эту человеческую сущность — это очевидно и для читателя, и для композитора. А если писатель врет, этот ритм сразу теряется. Как в “Тихом Доне” в большевистских кусках — как будто кто-то влез и испортил отличный текст. Я недавно перечитал Шолохова. Ну не мог мальчик такое написать! Это на уровне “Войны и мира”, первая часть просто гениальна. В своих письмах Шолохов не владеет русским языком… Я ему не верю.
— Вы верующий человек?
— Судя по вашим вопросам, духовные поиски в России не прервались… Писатель, если он писатель, не может не верить в Бога, когда физически ощущает не свою энергию. Сартр был атеистом. И в жизни у него все было наперекосяк, словно он шел против ветра. А мы с религией не разобрались. Никак не можем решить, где символ, а где истина. Как поверить в сотворение мира в несколько дней? Вот Ницше сказал: “Бог умер”. Но только для тех, кто не может его увидеть. И я думаю, нас ожидает метафизическая революция. Совсем скоро, в ХХI веке. А как иначе? Люди живут на одной улице и верят в разных богов и в то, что их бог — единственный. А ведь можно верить не на уровне конфессий, а в божественное начало.
Дмитрий Быков:
Поэты — люди ущербные!
— Чем объяснить феномен вашей плодовитости — шесть романов, восемь поэтических сборников, три книги публицистики?..
— Если чем и стоит заниматься, так это литературой. Даже секс приедается. Я пишу стихи, а все остальное — в свободное от поэзии время.
— Полагаю, это Вы о ведении колонок в четырех газетах. Существует ли такой литературный жанр, который бросил бы вызов вашему таланту?
— Безусловно. Я очень хочу написать что-то, хоть отдаленно напоминающее “Золото бунта” Алексея Иванова. Потрясающая книга.
— Быков, Иванов и Славникова — тройка финалистов еще не присужденной литературной премии. А как вы сами относитесь к тому, что пишете?
— Жена считает “Эвакуатор” моей лучшей вещью, а я так думаю про “ЖД”, это и лучшее, и главное произведение писателя Быкова. Я написал для “ЖЗЛ” большую биографию Бориса Пастернака, а жена в той же серии закончила свою работу “Корней Чуковский”, и тоже под 900 страниц. В моих ближайших планах — книга об Окуджаве в “ЖЗЛ” и собственная версия дальнейших приключений Гарри Поттера под названием “Восьмая книга”.
— Вас очень часто можно увидеть в прямом эфире. Что писатель делает на телевидении?
— Писатель в нашей стране — фигура очень уязвимая. Ему трудно найти общий язык с сантехником, у него нерегулярный секс… Но если писателя узнают в лицо, сразу ощутимо жизнь становится проще. Если человек говорит, что устал от популярности, не верьте ему, он врет. Мы смотрим Петросяна, потому что на его фоне мы в шоколаде. Задача телевидения — давать нам эти ощущения. Когда же человек становится известным, у него появляется много врагов. Ненависть надо выплескивать. Это очень легко сделать, просто переключая телепрограмму. По-моему, это гуманный подход к человеку.
— А гуманна ли цензура? И какова предельная степень ее допустимости?
— Вводить цензуру опасно не потому, что она плоха. А потому, что рано или поздно ее надо будет отменять. Отмена цензуры в России — это конец всех ограничений. И все, социальный взрыв неизбежен. Все началось с публикации Гумилева в “Огоньке” — и пошло-поехало: “Дети Арбата”, “Архипелаг ГУЛАГ”…
— Как вы думаете, насколько необходим современному русскому писателю институт литературных агентов?
— Я считаю, что любая форма посредничества неизбежно ведет к серьезным перекосам. Кинопродюсер начинает диктовать режиссеру — как снимать, литагент указывает писателю, что писать. Менеджер в переводе с английского — “ухитряла”. Вся эта офисная пыль заслуживает только истребления. Пока у меня был агент, меня не печатал никто и нигде. Теперь я сам себе агент, и не жалуюсь. Как сказал Владимир Хотиненко, на жизнь хватает, на образ жизни — нет. В каком-то издательстве я беру потиражные, где-то предпочтителен гонорар. Был интересный случай мгновенной распродажи. За два месяца после презентации были проданы все тридцать тысяч экземпляров. Это произошло с книгой “Правда”. Презентация состоялась в Ульяновске. Один мой знакомый сравнил ее с криками в мечети “Аллаха — нет!” Был скандал, но издатели это любят.
— Ваша первая публикация — журнал “Юность”, 1989 год. Вы помните свои ощущения двадцатилетнего дебютанта?
— Конечно! Разочарование от публикации было глубоким и устойчивым. Придя из армии, я отдал в “Юность” восемь приличных стихотворений, из них напечатали два, причем наихудших. Видимо, отрицательная селекция — закон русской жизни.
— Сейчас не проблема издать книгу за свой счет, в крайнем случае — привлекая спонсорские деньги. Как вы к этому относитесь?
— Вы знаете, на десять поэтов должно быть десять тысяч графоманов. Это нормальная пропорция. Я сам издавал свои первые три книги, потратив кругленькую сумму. Правда, причиной этому была моя принадлежность к иному поэтическому дискурсу. Сейчас изменился не я, стало другим время. А тогда господа Пригов и Кибиров диктовали всем свои правила игры, факт их существования исключал свободу не близкого им автора.
— Закончите нашу беседу и фразу: “Поэзия — это …”
— Самая удачная формулировка принадлежит Николаю Глазкову. “Стихи — это сильные руки хромого”. Лучше не скажешь. Мы ущербны. Нам всегда чего-то не хватает. Но когда у человека отнимают последнее, он становится Богом.
Тимур Кибиров:
Сегодня пишут не писатели!
— Как рождаются Ваши стихи?
— Я пишу книжками. Смысл каждого стихотворения ясен только в контексте. Конечно, стихи не жестко связаны друг с другом, но в голове я это держу.
— Как Вы относитесь к Интернет-поэзии?
— Я с нею не знаком. Подозреваю, что сетевой читатель и писатель не должны ничем отличаться от обычных,
— Какие чувства у Вас вызывает реклама книги?
— Я с омерзением отношусь к плохим громокипящим бестселлерам. “Дух-лесс” написан плохо. Как сказал известный писатель о романе Лимонова “Это я, Эдичка!”, сейчас пишут не писатели, а персонажи. Да, сегодня все считают себя писателями. Хотя мне-то ерунду не впаришь, а вот молодежь жалко. Но я буду последним в числе запрещающих людям писать.
— Кто из современных поэтов вам интересен?
— Из совсем новых — Вера Павлова, Мария Степанова, Кирилл Медведев.
— Скажите, существуют ли в литературе возрастные рамки?
— Литература для тех, кому за тридцать — это бред. И вредный. Молодежная субкультура должна быть. Но молодежная литература — понятие оскорбительное. Пушкин в Лицее не писал молодежных стихов, он спорил с Жуковским, Карамзиным… Это в быту хорошо, когда за меня решают, какой фасон джинсов сейчас в моде. А в культуре и искусстве это странно.
Леонид Костюков:
Настоящий поэт
не тщеславен!
— Понять, кто есть кто в современной литературе можно, только читая ваш медиа-журнал “Девушка с веслом”?
— Узнать, что представляет собой сегодня литературный мейнстрим, можно из пятитомника “Современная литература народов России”. Два тома поэзии 1970—2000 гг. составлены лично мной по моему вкусу. Среди значительных имен — Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Борис Херсонский. В ближайших планах — создание “Поэтической антологии ХХ века в десяти томах” по принципу “десять лучших стихотворений года”. Но если для выхода пятитомника объединили усилия Министерство культуры, Министерство печати и большой Общественный совет, то этот проект потребует как минимум не менее удачного стечения обстоятельств. А еще было бы здорово открыть в каждом городе Центр современной литературы, как это недавно уже произошло в Тольятти! В таком Центре могли бы встречаться не только местные поэты, но и их собратья по перу из любого региона России. И читать не только друг друга, а знакомиться с теми многочисленными новинками некоммерческой художественной литературы, которая сейчас увы, не распространяется дальше Садового кольца.
— Другими словами, ваша идея Центра современной литературы — “наш ответ” Интернету?
— А Интернет безлик. Сайт “Стихи.ру” с десятью тысячами авторов — это экологическая катастрофа! Я преподаю уже более шестидесяти лет, если складывать мой стаж работы в нескольких вузах одновременно, и, убежден, что счет людей, понимающих поэзию, идет в лучшем случае на сотни.
— А как дела обстоят с нашей прозой?
— Не могу быть оптимистично настроен. Несколько лет на ежегодных Форумах молодых писателей России в Липках от журнала “Дружба народов” я веду семинар прозаиков. Сложившихся поэтов в стране больше.
— На Книжном фестивале вы представляли новый жанр видеопоэзии. На Томском телевидении им занимался Андрей Киселев еще в 2000 году. Скажите, каким вы видите будущее синтеза изображения и стихов?
— Видеопоэзия может развиваться дальше в случае совпадения трех основополагающих моментов. Первый из них — минимум музыки в сопровождении стихотворения. Стихи музыкальны сами по себе, конвергентность волн практически невозможна. Второе — поэзия должна быть очень высокого уровня. Не надо подменять суть экспрессией. И, наконец, поэт должен быть показан как органичное самодостаточное явление. В документальном кино тигру не надо играть тигра. Опасность для видеопоэзии заключается в том, что смысл этого культурного события может быть перевран уже одной фактурой поэта: его внешностью, биографией и так далее. А сама поэзия никогда не станет предметом телевидения, чтобы играть по его законам.
— Уместно ли говорить о всеобщем повышении интереса к книге?
— На сегодняшний день в шоу-бизнесе место книги — под номером десять. Проведение подобных фестивалей повышает вероятность “приятного чтения” оказаться в списке “хобби, досуг, развлечения” под номером семь. Книжная ярмарка в состоянии переплюнуть собачьи бои и шоу фигуристов. Но эти три дня прошли, и все вернется на свои места.
— Вы рассуждаете по-столичному. Хотя Новосибирск считает себя столицей Сибири…
— В отличие от Первого Московского книжного фестиваля, который состоялся летом прошлого года, праздношатающейся тусовке сибиряки не подвержены. Гостей на фестивале было немного, но это и правильно. Если у народа голод на поэзию, значит, в стране нелады. А ценителей хорошей литературы вообще единицы. Но я против элитарности в искусстве! Что такое Достоевский — масскульт или книги только для избранных? Одна из задач наших встреч — обсуждение критериев хорошей литературы в контексте эпохи. А иначе получается, Маяковский — “лучший и талантливейший”! Для не читавших Гумилева, Заболоцкого, Ходасевича. Потому что стихи — это не Тема, а Послание.
Эдуард Успенский:
Писать для детей —
дело трудное!
— Если спросить ребенка в песочнице или школьном буфете, сможет ли он перечислить детских писателей, думаю, услышу в ответ только Вашу фамилию.
— В прошлом году я был председателем жюри национальной литературной премии “Заветная мечта”. Из двух тысяч рукописей экспертным советом (в их числе Михаил Бутов, Ольга Рычкова и другие уважаемые люди) было отобрано 50. Мы искали прозу для детей и подростков. И вы знаете, появилось несколько авторов, которые обязательно что-то стоящее создадут! А то ведь раньше у нас было 220 детских писателей, рассказывающих о дедушке Ленине, Калинине и остальных вождях. Но не ждите потока шедевров завтра. Беда в другом. Дети перестают читать, потому что родители не уделяют им должного внимания. Дорогие родители! У меня к вам огромная просьба: купите большой и крепкий замок и повесьте его на компьютер!
— Выходит, роль книги в воспитании детей снижается?
— Сегодня, пожалуй, аудиокнига — конкурент обычной книжке. Но дома я не буду слушать “Мастера и Маргариту”, я возьму томик Булгакова в руки. А в поездках за город мы включаем диски. В автомобиле девятилетняя дочь моей супруги Элеоноры впервые узнала Булгакова — на слух. А станет старше, вернется к тексту глазами. Не вижу ничего страшного и в том, что родители скачают книжку и нарисуют пару картинок к ней! Интернет удобен тем, что уставшие после работы родители могут загрузить специальную аудиопрограмму “Сказка на ночь”. Форматы книги меняются, но текст всё равно первичен. Важно, что именно мы доносим до ребенка, а не то, каким способом это делается.
— Значит, вся надежда на книги. Какую роль здесь может сыграть премия “Заветная мечта”?
— Сама премия ничего не сделает для детской литературы, если писатели не будут писать. “Заветная мечта” — это послание и детям (хорошие книжки — есть!), и к писателям: ау, мы с тиражом и гонораром здесь, а вы где? Среди претендентов на премию были Марина Вишневецкая, Анатолий Ким, прежде не позиционировавшие себя авторами для детей. Но их эксперименты оказались удачными. Мы заманиваем хороших писателей хорошими условиями: глядишь, и втянутся сочинять для детей.
— А может быть, детским писателем нужно просто родиться?
— Нужно просто садиться за письменный стол и работать.
Записал Юрий ТАТАРЕНКО