Рассказы
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2007
ДОМ МАЛЫША
Вначале сверкнула Мысль. Яркая, пронзительная, как молния, она с удивлением начинает обретать плоть, клетку за клеткой, ткань за тканью. Вес и размер увеличиваются, и остается радостное ожидание от необратимого процесса, как на Рождество, когда ждешь нового и приятного. Постепенно Мысль осознает, что она это Он, комочек взбесившихся клеток. И Голос говорит о Доме. О готовящемся теплом и добром Доме.
— Дом! — зовет Он. — Ты когда будешь готов?
— Тогда, когда будешь готов ты, — откликается Дом.
— Но я уже готов! — утверждает Он.
— Нет еще, подожди чуть-чуть, — отвечает Дом.
И Он ждет. Проходит вечность. Его нежная оболочка начинает чувствовать непонятное и пугающее. В ужасе Он взывает к Голосу, но тот молчит.
— Что ты кричишь? — внезапно спрашивает Дом. — Не бойся, это называется движением. Ты скоро будешь у меня.
— Да-а? — еле выговаривает от страха Он.
— Да. И не кричи больше. Я готовлюсь тебя принять, — говорит Дом.
В наступившей тишине движение вызывает уже не страх, но беспокойство. Что-то обнимает, Он чувствует, как обтягивается неизвестным. Оно с жадностью обхватывает со всех сторон, словно пробует на вкус прежде, чем проглотить. Слова Дома удерживают от паники, они греют представлениями о ждущем теплом, уютном и добром Доме.
Бесконечное движение. Здесь нет времени, или оно не ощущается. Наконец Он проглатывается в какой-то мешок, и все прекращается. Но сначала чувствуется ужас падения, его мягко принимают и успокаивают.
— Ну, здравствуй! Это я, твой Дом, — раздается ласковый голос.
— Здравствуй, — робко отвечает Он.
— Теперь ты дома, и тебе ничто не угрожает.
— Правда? — тихо спрашивает Он.
— Да, — мягко отвечает Дом.
— И ты готов?
— Сейчас к тебе готов. Но ты будешь меняться, и я должен всегда быть готов к этому.
— Как это я буду меняться? — удивляется Он.
— Так, очень просто. Ты уже изменился, разве не замечаешь? — отвечает Дом.
С удивлением и ожиданием чего-то нового Он прислушивается к себе. Когда-то по бокам тела появились четыре вздутия. Незаметно они росли, и теперь Он привычно ощущает неподвижные и бесполезные отростки.
— У меня ничего нет, — с сожалением говорит Он.
— Не может быть! А это что? — настойчиво спрашивает Дом.
— Но это же просто отростки, — уныло отвечает Он.
Внезапная дрожь стенок Дома заставляет сжаться от страха, как спустившийся шарик.
— Не бойся! — слышится голос Дома. — Это я так… Мне смешно. То, что ты называешь отростками, это твои будущие руки и ноги.
— А что это такое? — уже без страха и с интересом спрашивает Он.
Так же внезапно тряска прекращается, и Дом серьезно отвечает:
— Ты еще маленький, не поймешь. Подрастешь — узнаешь.
— Но я хочу сейчас знать! — упрямо восклицает Он.
— С помощью ног ты будешь передвигаться. А руками ты будешь изменять Мир, — покорно отвечает Дом.
Тут же вспоминается продвижение к Дому, интерес к движению утрачивается.
— Я не хочу передвигаться, мне ноги не нужны, — с едва прикрытым страхом говорит Он.
— Глупый, я же говорю: ты не поймешь. Давай поговорим позже, — произносит снисходительно Дом.
— Давай, — успокаивается Он.
Время не чувствуется. Сама вечность застывает, как янтарь, и Он букашкой замирает в нем, в блаженстве у себя в Доме. Нежная плоть греется лаской и заботой, словно добрым солнышком.
Однажды Он чувствует новое, и беспокойство нарастает приливными волнами. Знакомыми, но в малом количестве. Мягкое и теплое, мокрое и текучее обнимает его тело. Оно становится невесомым, парит.
— Дом! — зовет Он. — Что это? Я лечу!
Беспокойства нет, остается восхищение и бесконечное удивление.
— Это вода. Ты уже тяжелый, и мне трудно тебя удерживать, а вода мне поможет. Ты будешь плавать, — говорит Дом.
— Плавать — это летать? — возбужденно спрашивает Он. — Я хочу летать!
— Да, — коротко отвечает Дом. — В воде тебе будет лучше.
— Где тут наш Малыш? — раздается неожиданно приятный нежный голос. Его интонации и высокий тембр отличаются от всего, что слышал Он.
В испуге Он ищет самый дальний уголок. Тонкая оболочка жмется к мягкой и теплой стенке Дома, но приятный нежный голос словно теребит мягкую игрушку и продолжает:
— Малы-ыш! Я тебя все равно нашла. Вот моя трубочка.
Внезапно Он чувствует идущую из тела трубку, что-то удивительно энергичное начинает его наполнять и давать то, что Он никогда не чувствовал. Его назвали Малышом? Первое имя и такое красивое. В наслаждении Он соглашается с названием, новизна ощущений и ласковое значение имени открывают приятное и неизведанное.
— Малыш, тебе понравилось? — с участием спрашивает Дом.
— Да, очень. А чей это был такой… высокий голос?— в свою очередь спрашивает Малыш, оторвавшись от своего блаженства.
— Это я, твоя Няня, — вновь раздается нежный голос. — Я тебя буду кормить и купать, чтобы ты рос сильным и здоровым.
Любовь и ласка наполняют Малыша. Няня по трубке дает бодрость, радость и удивительные силы, которые буквально распирают. Однажды Малышу становится настолько хорошо, что его отростки, будущие руки и ноги, непроизвольно начинают двигаться в такт его настроению. С радостью Малыш колотит по мягким стенкам Дома. Поражает реакция: стенки Дома двигаются, и наступает какое-то ожидание. Ожидание чего?
— Что случилось? — спрашивает Малыш.
— Ты стал шевелиться, — отвечает Дом. — И к тебе стал прислушиваться Главный Дом.
— Какой Главный Дом? — заинтересовывается Малыш.
— Ты взрослеешь. Пришла пора рассказать тебе о Мире. Я живу в Главном Доме, а Главный Дом живет в Мире.
— Почему все так сложно? — уныло спрашивает Малыш. — Не хочу ничего знать.
Малыш замолкает, его вновь наполняют забота Дома и нежность Няни. Но Малыш вновь слышит:
— Ты должен готовиться. Тебе предстоит жить в Мире, — говорит Дом.
Малыш расстраивается:
— Но я не хочу жить в Мире. Я хочу жить здесь. Ты меня прогоняешь?
— Нет. Но наступит время, когда тебе придется уйти в Мир, и я тебе помогу в этом. В Мире ты забудешь меня, Няню, все, что было здесь. Так надо. Переход в Мир опасен, и ты должен готовиться.
— Я никогда не забуду.
— Забудешь. В Мире ты станешь совсем другим, таким, каким должен быть.
— А каким я должен быть? — заинтересовывается Малыш.
— Не знаю, — отвечает Дом. — Я знаю, что тебе нужно готовиться. Вот, сейчас, ты слышишь?
Малыш прислушивается. Тело улавливает вездесущий ритм, его размеренная пульсация сопровождала всю жизнь. Под ритм он спал, и добрые сны, словно мягкий плед, окутывали ранимый комочек. Под ритм он ел, и ласковая Няня поила его живительными соками. Ритм был всегда. Он был еще тогда, когда отзывался Голос.
— Это ритм Главного Дома, — говорит Дом. — Ты его будешь слышать и в Мире, и Главный Дом тебя будет защищать. Вот единственное, что ты не забудешь. От этого ритма зависит твоя жизнь. Когда-нибудь наступит момент, и этот ритм станет очень быстрым, а мои стенки задвигаются. Ты не должен пугаться, а должен помогать мне. Мои стенки задвигаются, чтобы расположить тебя правильно к выходу в Мир и протолкнуть туда. Ты не должен сопротивляться. Доверься мне.
— Я тебе доверяю, — отвечает Малыш.
— Это ты сейчас говоришь, — говорит Дом. — Помни, не сопротивляйся.
— А где этот выход? — спрашивает Малыш.
— Вот, — показывает Дом на впадину в своей стенке.
Малыш не видит ничего особенного, тем более — выхода.
— Здесь ничего нет, — говорит он.
— Он в свое время откроется, — отвечает Дом.
Малыш долго думает над словами Дома, и новый вопрос нарушает тишину:
— Скажи, а когда я перейду в Мир, ты тоже со мной перейдешь?
— Нет, — отвечает Дом. — Я останусь здесь.
— А кто же будет со мной разговаривать?
— Главный Дом. Но вы будете совсем по-другому говорить, с помощью звуков. Тебе в Мире понравится, вот увидишь!
Новая информация ни о чем не говорит. Как можно общаться с помощью звуков? Многое непонятно, и Малыш просто не думает об этом. Дом вновь получает вопрос:
— А Няня перейдет со мной?
— Да. Но она сразу умрет, — был короткий ответ.
Что-то противоестественное слышится Малышу в словах Дома, и он обдумывает неизвестное и пугающее, не зная, что с ним делать. Наконец Малыш вновь спрашивает:
— А ты тоже умрешь?
— Нет, — отвечает Дом. — Я засну.
Малыш протестует:
— Я не хочу, чтобы Няня умерла!
— Малы-ыш, — раздается нежный голос Няни. — Мы все живем, выполняя какую-то миссию. Я живу, чтобы сейчас тебя кормить, поить, купать, чтобы ты рос сильным и здоровым. Когда ты перейдешь в Мир, я тебе не понадоблюсь, поэтому я умру.
— Но кто будет меня кормить и поить в Мире? — огорченно спрашивает Малыш.
— Главный Дом, — отвечает Няня.
— Как все сложно! — печально говорит Малыш.
Наступает тишина. Идет время, и Малыш уже не думает о переходе в Мир. Он так забавляется руками и ногами, иногда колотя в стенки Дома, что после все замирает, даже ритм Главного Дома. Но скоро ритм вновь набирает привычный темп, а Малыш пускается в новые игры. Он уже подрос и не верит, что когда-то может остаться без Дома. Да и как можно жить без теплого и родного Дома — Малыш не понимает.
Но однажды стенки Дома начинают шевелиться. Они пытаются ухватить Малыша, но он беззаботно уклоняется от них, отплывая в сторону. Малыш не боится, ведь стенки уже шевелились, и это ему было знакомо. Но в этот раз все происходит по-другому.
— Малыш, не вертись, настало время перехода, — говорит Дом.
— Какого перехода? — спрашивает Малыш, дурачась.
— Того самого, — отвечает Дом и ухватывает Малыша покрепче.
Теперь Малыш, сколько ни пытается вырваться, словно в ловушке замирает в крепких объятиях стен. Они располагают его головой в какую-то часть Дома, и тело, будто запечатанное в коконе, не может шевельнуться.
— Отпусти! — испуганно пищит Малыш.
— Не сопротивляйся, — отвечает Дом. — И тебе, и мне силы еще понадобятся, поэтому давай помолчим.
Малыш затихает. Неожиданно прямо напротив головы открывается маленькое отверстие, и Малыш с ужасом наблюдает, как вся вода, его родная стихия, начинает уходить в неведомую бездну. Он сразу чувствует свинцовую тяжесть, особенно в голове. Открывшаяся бездна ужасает, и кажется, будто крепкие канаты тянут бедного Малыша в зияющий провал. Оцепенев, он смотрит в эту зловещую воронку, словно пасть расширяющуюся все больше и больше и готовую его проглотить. Стены Дома настолько сжимают Малыша, что он впервые чувствует боль, и ужас затмевает все вокруг.
— Дом, где ты?! — заходится в крике Малыш.
— Не сопротивляйся, — отвечает Дом. — Все будет нормально. Успокойся и потерпи.
Ритм Главного Дома меняется. Огромный провал идет навстречу, и Малыша сжимает еще сильнее. Страшная сила выдавливает страдания.
— А-а-а! — последний крик, как стон, никто не слышит.
Его нежное и мягкое тело, казалось, превращается в какую-то пластичную массу, повторяющую все неровности и изгибы бесконечного тоннеля. В один момент Малыш чувствует, что его просто сломали, переломив пополам. Где Няня? Ему так нужны живительные силы, но равнодушная усталость правит бал. И кажется, боль и вселенская слабость были всегда.
Когда впереди начинает слепить свет, Малышу уже все равно, настолько он ослабевает. Его головка медленно выходит в Мир.
— Прощай, Малыш, — говорит Дом.
— Прощай, Малыш, — говорит Няня. — Я иду за тобой.
Но Малыш уже не слышит…
Когда вышла головка, его тело без труда последовало за ней, и холодный Мир дохнул на голую кожу.
— Мама, поздравляю вас с мальчиком! — возбужденно воскликнула акушерка.
— Спасибо, — на смертельно уставшем лице мамы застыла улыбка. — Дайте мне его.
Новорожденный сделал свой первый вдох, его крик разнесся по всему залу. Теперь он умел плакать и хотел, наверное, выплакаться за все страдания, боль и ужас, выпавшие на его долю. Но когда его приложили к груди мамы, он почувствовал до боли знакомый ритм. Он успокаивал, напоминал о чем-то хорошем, и ребенок затих.
— Плацента вышла? — раздался вопрос.
— Да, вся, — был ответ. — Всё, роды приняты.
Малыш уже спал. Он видел сны о добром, теплом и надежном Доме.
ШЕСТЬ ЧАСОВ
Андрей быстрым шагом идет по улице, летние туфли мягко шуршат по растрескавшемуся пластику. Сзади раздается грубый окрик. Молодой человек видит пеструю толпу бездельников, и наглый интерес к его персоне вызывает знакомое чувство дискомфорта.
— А вот и косопузый! — злорадно говорит сквозь зубы щупленький с бегающими глазками паренек.
Стоящие позади него рослые парни ржут, как лошади. Молодчики одеты в вызывающее платье из синтетической ткани, привезенной на Санту еще первопроходцами системы Моинты. Андрей делает шаг назад, его голова машинально оборачивается. Но подростки, а таковыми они и остаются по развитию независимо от возраста, подростки наступают, некоторые стараются обойти Андрея с боков. Бежать поздно. Тело Андрея дрожит от возбуждения, и он готовится к худшему.
— Бей косопузых! — кто-то кричит в толпе.
— Хайль! — вторят ему в ответ.
На Андрея сыплется град ударов. Он старается увертываться от неизвестно откуда появившихся дубинок, его руки неумело прикрывают голову, а ноги держат шатающееся тело. Последним он помнит грязный пластик улицы и мельтешащие тяжелые ботинки нападающих. Их тупые носы вызывают сплошную острую боль. Тяжелый удар в голову — и Андрей теряет сознание…
В комнате мало света. Редкие лучи попадают сюда сквозь густую крону деревьев, и головная боль вспарывает сознание.
— А-а! Очнулся наконец-то! — дребезжащий старушечий голос прорезывает тишину.
Андрей кривит пересохшие губы, его рука тянется к голове. Она чем-то перевязана.
— Где я? — слабым голосом спрашивает Андрей. — Кто вы?
— Я никто. Я подобрала тебя на улице, когда ушли слины.
Андрей морщит лоб, и память начинает прокручивать последние события. Отец с матерью улетают на Землю, нужно заботиться о пятилетней сестренке Аленке. После научно-практической конференции “Антидепрессанты: новое в фармакологии” он спешит из больницы к няньке за Аленкой.
— Как вас зовут? — благодарно спрашивает врач-психиатр Андрей.
— Зови баб Машей. Так все меня кличут.
— Сколько время? — неожиданно начинает беспокоиться Андрей.
— Пол-одиннадцатого вечера. Ты пять часов провалялся без сознания.
— Баб Маш, у вас видеофона нет?
— Есть. Да толку что? Слины повалили на Анжерской все столбы, все кабеля оборвали. Теперь во всем районе нет связи.
— Вы знаете… у меня сестренка у няни, еще в семь вечера должен забрать. Пойду я.
Андрей пытается встать, но резкая боль пульсирует в голове, выжигая мысли и подчиняя себе все. Слышится стон, и Андрей осторожно ложится обратно.
— Лежи уж, куда тебе, — усмехается баба Маша. — Вообще, сейчас тебе лучше не высовываться на улицу. Там слины. Посмотри лучше оптивизор.
Раздается щелчок, и стена озаряется светом. Знакомое лицо ведущего заполняет весь экран:
— …старые слова из истории древней Земли. Специалисты не помнят точных значений слов “хайль” и “косопузый”, как и сами слины. Но эти понятия или лозунги зафиксированы в истории человечества еще до Эры Близких Звезд, а связаны они с черным фашизмом и национальным шовинизмом. И использование ими этих слов можно считать оскорбительным для всего человечества, которое давно стало однорасовым и однонациональным.
В дверь неожиданно начинают колотить:
— Эй! Фиолетовые! А ну выходи по одному!
Андрей вздрагивает.
— Иди за мной! — манит пальцем баба Маша.
Андрей быстро встает с постели. Потолок уплывает куда-то вниз, а все предметы крутят какой-то сумасшедший хоровод. Тело чувствует мягкие руки бабы Маши, она куда-то ведет его по коридору.
— Посиди пока здесь. Только тихо, — говорит баба Маша.
В темноте слышится звук запираемого замка и шаркающие удаляющиеся шаги. Андрей опускается на пол чулана, его голова безвольно прислоняется к двери. Передача продолжается:
— …еще неизвестно. Администрация Санты настоятельно рекомендует всем жителям и гостям планеты, особенно людям с фиолетовым оттенком кожи из-за воздействия излучения в системе Медраска, не выходить из домов и не открывать дверь. Космический флот внутренних сил должен прибыть в течение шести часов. Повторяю…
Дальше Андрей переключает внимание на раздающиеся в глубине дома голоса.
— Совсем от рук отбился! Был бы твой отец путевым, он бы взялся за тебя! И чего с ними шляешься? Сиди здесь!
— Еще чего! Ты, бабка, в мои дела не лезь! Вот грохнем всех фиолетовых, тогда и заживем! — отвечает какой-то уверенный голос.
— Балбес! Кто тебе мешает щас жить? Ты сам себе мешаешь! Одна наркота на уме! Я Варьке все расскажу!
— Ты, бабка, за косопузых не впрягайся, а то отвечать придется. Сейчас новые времена наступают. “Эра освобождения” называется. Ладно, побежал я, кенты ждут.
— Колька, вернись! Вернись сейчас же, засранец этакий! Я Варьке все расскажу. Тебя же посадят, дурак!
Хлопает дверь, и разговор прекращается. Идет какая-то новая передача:
— …возьмите десертную ложечку шоми, добавьте в два килограмма водорослей с Алмеры, посыпьте…
Раздается щелчок выключаемого оптивизора. Становится тихо. Никто не открывает дверь, и Андрей легонько в нее стучит. Слышатся шаги, дверь распахивается, и Андрей видит удаляющуюся спину бабы Маши. Ему помогают стены: медленно, но верно, он еле доходит до знакомой кровати. Тело осторожно ложится в разобранную постель.
— Что случилось? — спрашивает невинным голосом Андрей.
И тут же видит бабу Машу. Она сидит на диване в слезах, и ее руки держат поблескивающую пластинку фотографии.
— Это Колька, мой внучек, — говорит баба Маша. — Непутевый он. Как папаша. Заметут его, заметут…
— Можно? — спрашивает Андрей, и рука невольно замирает в воздухе.
На ладонь ложится приятно теплая металлическая пластинка цветной фотографии. Первым бросается в глаза желтый ковер до самого горизонта огромного количества одуванчиков. Вдалеке по ярко-синему небу плывут причудливые облака. На фоне этой картины сидит насупившийся мальчик лет двенадцати, его внимание направлено на пораненный палец и вытянутые бинты. Повязка никак не желает ложиться, как надо. И непонятно, как и где мальчик мог пораниться среди такой красоты.
Андрей молча возвращает фотографию. Приходит решение, и он, вздыхая, садится на кровати.
— Куда собрался? Лежи лучше! Хорошо бы врача вызвать, да связь не работает, — охает баба Маша.
— Я сам врач. Реданола-форте, конечно, у вас нет?
— Чего?
— Я говорю: лекарства такого, реданола-форте, у вас нет?
— А-а! Нету. Такого нету.
— Ладно, пойду я. Нужно к Аленке идти. Если слины в дома вламываются, то не представляю, что может быть с Аленкой.
— Куда тебе с такой головой? Подожди лучше. Сейчас фараоны прилетят.
— Нет. Дорога каждая минута. Спасибо за все, — говорит уже на пороге Андрей.
Стоит ночь. На часах 00:35. Фонари не горят, и трудно ориентироваться в густой темноте, но отдельные окна своим электрическим светом озаряют часть пространства. Избегая освещенных участков, врач-психиатр осторожно и бесшумно продвигается по изуродованным до неузнаваемости улицам. Кажется, что по городу пробежало стадо слонов. Тут и там стоят разбитые и исковерканные машины. Витрины магазинов зияют черными провалами.
Резко хрустнувшее под ногами стекло заставляет Андрея вздрогнуть. Он смотрит по сторонам. Справа вырисовываются знакомые очертания аптеки. Разбитая витрина — словно зловещий оскал пасти, но там безопасно. Андрей пролезает внутрь, и нос чует не до конца выветрившийся специфический запах лекарств. Травма головы заставляет искать нужный препарат в темноте, и встает неожиданная проблема: все медикаменты на ощупь одинаковые. Рука долго шарит по замазанным чем-то скользким стенам. Наконец раздается щелчок выключателя, и яркий электрический свет на мгновение ослепляет глаза, перед которыми затем вырисовывается нерадостная картина. В куче битого стекла, поваленных стеллажей и многочисленных раскрытых упаковок от “Прослимола”, одного из сильнейших наркотиков, кажется, уже ничего полезного не найдешь. Все стены запачканы мазями, выдавленные тюбики валяются тут же. Одиноко горящий и целый среди разрухи плафон вызывает удивление. К счастью, глаза замечают знакомое название нужного препарата. Рука лихорадочно тянется к выключателю, и свет гаснет. Заметил ли кто-нибудь? Вроде бы тихо. Три таблетки отправляются в рот, и врач закрывает пластиковый пузырек. В карманах находится место для важного лекарства, оно еще понадобится. Разлившаяся во рту горечь кривит лицо, и Андрей судорожно сглатывает.
На улице слышатся приближающиеся голоса. Кто-то пьяным голосом горланит кабацкие песни, кто-то кричит непонятные лозунги. Раздается шум разбивающегося стекла.
“Что еще можно разбить на этой улице?” — думает Андрей. Он осторожно выглядывает из аптеки, но темнота скрывает всех: и охотников, и жертв. Андрей осторожно переходит на противоположную сторону улицы, и его ноги несут в сторону Высоковольтного района, где проживает няня. Голоса стихают. Остается надежда, что остальные слины будут вести себя так же шумно.
Неожиданно появляется ярко освещенная площадь, фонари не разбиты по причине их очень высокого расположения. На площади беснуется разношерстная толпа, подогретая алкоголем и наркотиками. Андрей поворачивает назад.
— А ты кто такой? — неожиданно раздается сзади.
Отблески света падают на юное лицо слинетки, разукрашенной косметикой ярких тонов.
— Я-я?.. Я голову поранил… Когда столбы валили… Голова у меня болит. Пойду домой, — отвечает обернувшийся Андрей, и его задеревеневшее тело бочком пробирается назад.
— Стой! Что-то у тебя цвет кожи странный, — подозрительно замечает она.
— Это меня э-э… виолетом обмазали… Чтобы заражения крови не было. Вот.
— Каким виолетом? Ты чё пургу метешь! А ну стой! — взвизгивает слинетка.
— Эй! Стрелка! Ты с кем там базаришь? — с площади в сторону разговаривающих направляется какой-то слин.
Андрей рывком освобождается от руки слинетки, и темнота рвется навстречу. Бежать!
— Стоять! — слышится сзади крик слинетки. — Здесь косопузый! А ну стой!
Рев сзади пьяных глоток, кажется, будоражит ночной город, и нарастающий топот гарантирует жителям тревожную бессонницу. Андрей ныряет в ближайший магазин, под ногами раздается предательский хруст разбитого стекла. Страх заставляет забиться в самый темный уголок, и рванувшая с площади толпа мчится мимо.
В темноте Андрей с облегчением прислоняется спиной к стене, и она… ее нет. Это открывшаяся наружу дверь служебного входа. Андрей робко выглядывает на улицу. В глаза бросается темная бесформенная масса скульптуры, и он узнает улицу Правосудия. Где-то далеко раздаются проклятия.
По знакомому маршруту Андрей пускается бегом, и шум вдали стихает. Усталость заставляет перейти на быстрый шаг. Вот и заветный дом. Андрей прислушивается. В доме тихо, и свет не горит. Быстро оглянувшись, Андрей осторожно стучит в окно, и на кухне зажигается свет. Одновременно на соседней улице слышится шум и топот ног.
— Кто там? — раздается тревожный голос за окном.
— Это я, Андрей! Откройте быстрее, за мной гонятся!
Медленно-медленно хозяйка идет к входной двери, сухо щелкает механизм дверного замка, и Андрей в надежде остаться незамеченным залетает в дом.
— Выключите свет! — сходу кричит он няне. — Где Алена?
— Тише. Она спит. Как вы дошли сюда?
— Потом! Выключите свет!
Дом погружается в темноту, и неизвестно, видели ли слины горящий свет или нет. Подойдя к выходящему на улицу окну, Андрей осторожно двигает краешек шторы. Глаза после яркого света ничего не видят. Постепенно появляются очертания толпы в двадцати метрах от дома, они о чем-то переговариваются. Отдельные тени, словно псы, бродят возле ближайших домов. Бесцеремонный интерес слинов заставляет сильнее биться сердце. Проклятая головная боль вновь напоминает о себе, и Андрей достает пузырек из кармана. На ощупь отмеренные три таблетки поспешно проглатываются, но горечь, как насмешка, остается во рту.
— Спасибо большое, что позаботились о сестренке, — обращается Андрей к няне. — Возьмите. Вот.
Андрей протягивает пять звездочек.
— Что вы! Не надо! — протестует она. — Вам и так сейчас плохо, я не могу брать с вас деньги. Считайте это моей помощью.
— Спасибо! Но у вас сейчас могут быть проблемы. Извините, что мы втягиваем вас в эту историю.
— Ничего, все обойдется.
— У вас есть какое-нибудь укромное место, где можно спрятаться? Подвал, например?
— Есть.
Алена мерно посапывает, одеяло сбито в сторону. Словно пушинку, осторожно берет Андрей ребенка на руки, показывающая дорогу няня часто оглядывается. Громом в аду раздается яростный стук в дверь.
— Открывайте! А то все окна побьем! — слышится за дверью.
Няня безропотно спешит к дверям.
— Идите туда, — шепчет на ходу она, и ее рука в темноте белым пятном указывает в черное никуда.
Андрей вслепую толкает дверь в подвал. На полу нащупывается ногами что-то длинное и круглое, похожее на обрезок металлической трубы. Им Андрей подпирает дверь, предварительно положив спящую Алену в дальнем углу подвала.
— Кто там? — спрашивает подошедшая к входной двери няня.
— Открывай! Мы хотим проверить, есть ли фиолетовые. Если не откроешь, то побьем окна.
— Пожалуйста!
Дверь рывком распахивается, и стаей голодных волков слины врываются в дом. Они рыщут по комнатам, загорается ослепляющий электрический свет. Одна размалеванная слинетка задерживается в детской комнате. Посередине стоит разобранная постель. Все слины собираются здесь в ненасытной жажде расправы.
— Эй, тетка, бегом сюда! — приказывает слинетка взволнованной няньке. — Это что?
— Это ничего. Здесь моя дочка спит. Она сейчас в Ритраде у бабушки, — испуганно тараторит нянька.
Слинетка медленно проводит ладонью по постели. Она теплая. После улицы особенно чувствуется запах детского тела, незримо присутствующий в домах с маленькими детьми.
— Ах ты, сука! — слинетка наотмашь бьет няню по лицу. — Где малолетка? Отвечай!
Слезы катятся по щекам женщины. Она молча опускает голову.
— Обыщите все! Переверните все вверх дном, но найдите эту малявку! — визжит слинетка.
Раздается грохот переворачиваемой мебели, звон бьющейся посуды, какая-то возня. По всему дому, как в курятнике, летают перья из порванных подушек, на полу валяются обрывки газет и фотографий.
— Стрелка! Иди сюда! Мы здесь кое-что нашли! — слышатся крики.
Стрелка грубо толкает впереди няню. Слины спускаются к дверям в подвал. Их ноги топчут сорванное с бельевых веревок свежевыстиранное белье. Слинетка со злостью бьет ногой в дверь, но та не поддается. С губ Стрелки вылетают грязные ругательства.
— Где ключи, сука? — спрашивает она няню, и острый носок ее сапога с размаху врезается в мягкую плоть живота няни.
Упавшую на пол женщину двое рослых слинов волокут в зал. Неожиданно из подвала раздается окрик:
— Эй, там! Не трогайте ее! Я сейчас выйду.
Дверь в подвал медленно приоткрывается вовнутрь. Слины стоят в удивленном ожидании, их взоры направлены в темноту подвала, но никто не показывается. Внезапно из темноты вырывается врезавшийся в толпу вихрь. Врач Андрей неистово размахивает обрезком металлической трубы, навсегда вправляя мозги не успевшим увернуться. Неизвестно от каких предков проснувшийся боевой клич из груди Андрея сотрясает пространство. Слины бегут. Пинки подгоняют устроивших давку у входной двери. В наступившей тишине раздается щелчок запираемого замка входной двери. Съежившаяся на полу женщина тихо стонет, руки Андрея бережно поднимают няню.
— Простите меня, — виновато говорит он.
Неожиданно раздается детский плач. Сердце обрывается, и Андрей замирает на месте. На пороге комнаты стоит разозленная Стрелка. Холодный блеск ножа в ее руке — как хищный оскал у горла плачущего ребенка. Другая рука мертвой хваткой держит волосы девочки.
— Отпусти Алену. Пожалуйста. Что ты хочешь? Я все сделаю, — Андрей старается говорить спокойно, но предательски дрожащий голос выдает его.
Внезапно небо за окнами озаряется всполохами света, и раздается грохот идущих на посадку катеров внутренних сил. Рука Стрелки от неожиданности дергается, и на пижамку Алены течет тоненькая струйка крови. Расширенные глаза девочки в ужасе закатываются, ее тело, словно опадающий листик, расслабляется, она теряет сознание. Но Стрелка упрямо держит Алену за волосы. Лишь только к гримасе злобы на лице слинетки добавляется еле угадываемый страх.
— Пожалуйста, отпусти девочку. Убей лучше меня. Только отпусти девочку, — повторяет Андрей.
На пороге возникает шатающаяся фигура слина. Разбитая трубой голова — в крови, и слин небрежно вытирает насупившееся лицо футболкой. Андрею что-то кажется знакомым.
— Очухался, Жмурик? — зло замечает Стрелка. — Держи малявку!
Жмурик растерянно принимает Алену, его дрожащие руки неумело держат волосы ребенка.
— Перережь ей горло. Ты должен доказать свою преданность делу, — говорит слинетка, и равнодушный металл ножа переходит из рук в руки.
— Не делай этого, Колька! Ты не можешь этого сделать! — кричит Андрей.
— Откуда ты меня знаешь? — удивляется слин, и что-то человеческое проступает на его искаженном отчаянием лице.
— Режь, я сказала! — словно ведьма, бесится слинетка.
— Нет! Ты хороший! Тебя баба Маша ждет. Что ты здесь делаешь? Ты даже свое имя забыл, Жмурик! А помнишь бескрайние одуванчики? Как ты мог пораниться среди такой красоты? Ты везде попадаешь, потому что связался не с теми!
— Вы о чем? — озадаченно спрашивает Стрелка.
Гримаса страдания ложится на лицо слина, и слезы катятся по его щекам. Выпавший из неуверенных рук нож с глухим стуком ударяется об пол. В то же мгновение Андрей с выставленными в отчаянии руками бросается вперед. Сила толчка приходится в корпус ненавистной слинетки. Бездушной куклой она отлетает назад, ее голова, словно на веревке, бьется о стену.
Раздается грохот. Входную дверь направленным взрывом срывает в сторону, и все окна в доме звенят колокольчиками. Ворвавшиеся бойцы внутренних сил видят стоящего посреди комнаты плачущего Кольку. У его ног лежит потерявшая сознание Алена. Няня, словно оглушенная, неподвижно сидит на диване.
Бойцы не знают, кого брать, пока Андрей не показывает на Стрелку и лежащие перед подвалом тела слинов. Бойцы уходят, и Андрей кладет руку на плечо вздрогнувшего Кольки.
— Что мне теперь делать? — растерянно спрашивает тот.
— Иди домой, — хлопает его по плечу Андрей и улыбается.