Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2006
Вот улыбка — лодочка, челн
В страны, где в пыли босиком
Жизнь ветохозаветнее, чем
Глиняный кувшин с молоком.
В домике молчанье плывет,
Словно запах хлеба с огня.
Сонный день, струящийся мед,
Подержи в ладонях меня
В двух витках от мертвой петли,
В двух глотках от мерзлой земли,
В детском сне, детсада окне,
Где рукою сын машет мне.
Помню жизнь на запах и вкус.
Помню и запомнить боюсь
Дым табачный, рот в молоке,
Вечные, как жизнь в мотыльке…
* * *
Я с варежек роняю мокрый снег,
Остатки солнца в золотых сугробах…
И дышит жизнь, как девочка во сне, —
Не трогай
Там мама ставит часики на семь
И в сон уходит белыми плечами.
Я — умненькая (глупая совсем)
В начале
Я выкормлена теплым молоком,
Но, тельце школьной формою окутав,
Я изучаю страх под языком —
Откуда
Я различаю трещины в коре
Земли, что держит и меня, и маму.
И смотрит мертвый голубь во дворе
Упрямо
В меня, а там, в соленой глубине
Едва качнется стрелкою минутной
Резиночка от варежки ко мне,
Мой грязно-белый стропик парашютный.
* * *
Я иду по обрыву, испуганному, синему,
Мне давно ничего не видится, ничего не видится,
Ни горящий куст, ни повозка, луною полная,
Ни умерших тени, идущие вверх по реке.
Я всего человек с обожженною солнцем кожею,
С бредом засухи, жаждой ладоней, водою полных,
Но уходит вода от меня в заповедное озеро,
Но уходит дыхание из живота моего.
Умирая, живи, выпей с мамой густого чая
С молоком в запотевшей банке, следы от пальцев,
Расчеши ее косы, обрезанные после школы,
Чтоб она не заметила, жизни-то сколько прошло…
Чтобы сам не заметил — дощатый сарай стал маленьким,
И все тайны его, и все прятки, и клятвы намертво,
А по росту — один обрыв, да репей цепляется,
— Погоди, — говорит, — двадцать лет еще не дожил…
* * *
Уезжая в столицу (я знаю — дела, дела…)
И свою никому ненужность в глазах итожа,
(Родилась, полюбила, отчаялась, родила…-
Да, в таком порядке, иного и быть не может)
Ты ловец ветров, а наивнее, чем они.
У тебя еще на руках от пеленок запах.
У тебя еще по-сибирски бескрайни дни,
Сокращающиеся с каждым рывком на запад.
Здесь по улицам будто и вправду прошел медведь,
И граненый снег в червоточинах солнца — замок.
Уезжай, потому что будет, о чем жалеть,
Потирая руки в обветренной сетке ранок.
Здесь проулки роняют зубы с весенних крыш
И прокуренным небом к земле прижимают грубо.
Мне сказать бы, родная, что ты не о том грустишь…
Только имя твое уже забывают губы…
* * *
Я плакала у ветра в рукаве,
До ливня, до колодезного эха,
А ветер мел руками по траве,
И смерть росла до краешка, до верха,
Переходя черту, где гаснет свет,
Я в мокром платье, сопли утираю,
Расту, роняю чашку, умираю,
Во дворике забыв велосипед…
Я в мокром платье, ливень, козырек
Захожего подъезда на минутку,
На плечи мне накидывают куртку,
А кто — портрета взгляд не уберег…
Нам никогда не выйти из дождя,
Он льет из нас — от всхлипа до рыданья.
Как затянулось детское гаданье,
Где жизнь и смерть сошлись полушутя.
Замри, замри, монетка, на лету
Над хлипкой решкой и орлом суконным,
Покуда мир темнеет, как икона,
И лица западают в темноту…
* * *
Жар прорывая коленями и локтями,
Вздрогну, проснусь, градусника шкала
Луч одинокий вверх к поднебесью тянет…
Бабочка паутину крылом прожгла.
Я не хочу за лучом. В этих мокрых тучах
Нам, сухопутным, вовсе пощады нет.
Что я в миру убийственных звезд падучих?
А на ладони камушек держит свет.
А на ладони — той паутины нитки,
След от ожога с кожи уходит вглубь.
Глупо хранить лица, стихи, открытки
С первого класса — до смерти когда-нибудь…
* * *
Медленные ночи расставаний.
Черные от света фонари.
Я больна тенями и словами,
Точно плод с распадом изнутри.
Косточка, подточенная смертью,
В мякоти, как точка на мольберте,
Ты — начало, как там ни крути.
Там, где кожура твоя пробита,
Точно дверца первая открыта
К музыке из омута в груди…
Косточка ли, пуля или слово…
Если Богом в лоб не поцелован —
Все еще возможно — оживи.
А потом, прожженный этой метой,
Ты прикован, ты припаян к свету
Берега, рождения, любви…