Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2006
Якутия начинается уже в аэропорту “Внуково”, встречая своих гостей размашисто выписанным синей краской по борту белоснежного “Ту-154” именем авиакомпании “Якутия”. А потом продолжает себя шестью часами полёта вдоль кромки Полярного круга, напитывая душу путешественника открывающимися под крылом самолёта просторами и подготавливая его тем самым к восприятию тех грандиозных масштабов, которые ожидают его при встрече с республикой, занимающей одну пятую часть всей Российской Федерации (3103,2 тыс. кв. км) и превосходящей по размерам своей территории Францию, Австрию, Германию, Италию, Швецию, Англию, Финляндию и Грецию вместе взятые. При этом нелишне иметь в виду, что свыше 40% этой территории располагается за Полярным кругом, да и вся остальная земля республики находится в зоне вечной мерзлоты, глубина которой достигает 300 метров. (Не зря Якутию называют главным морозильником планеты!..) И если устанавливающаяся здесь на короткое якутское лето сорокаградусная жара и успевает растопить метра полтора верхнего слоя почвы, то воцаряющиеся потом на долгую зиму пятидесяти-шестидесятиградусные морозы опять сковывают её до прежней — почти алмазной — крепости.
Сравнение с алмазами возникает при разговоре о Якутии не случайно — на территории этой республики находится почти треть мировых запасов алмазов, что превосходит запасы таких крупных алмазоносных регионов, как Южная и Центральная Африка и Австралия. Крупнейшим алмазодобывающим предприятием, занимающимся также их обработкой и реализацией, является акционерная компания “АЛРОСА”, на долю которой приходится 25% мировой добычи алмазов. Писатели России хорошо знают эту компанию благодаря учреждённой её руководством “Большой литературной премии России”, на церемонии вручения которой много раз присутствовал в московском представительстве “АЛРОСЫ”, в Казачьем переулке, и я, каждый раз со светлой завистью глядя на получающих дипломы счастливчиков и убеждая себя, что уж в следующем-то году в этом ряду буду непременно стоять я.
За последние годы делегации Союза писателей России уже несколько раз посещали якутскую землю, встречаясь там с руководством республики Саха, выступая перед читателями и знакомясь с природой и культурой этого края. У меня же как-то так всегда получалось, что в это самое время мне надо было срочно ехать в какой-нибудь другой регион страны, где планировалось проведение совещания молодых писателей, юбилея областной писательской организации или вручения местной премии кому-либо из тамошних классиков, и я отправлялся в сторону от Якутии. Правда, два десятка лет тому назад, ещё в молодости, я максимально приблизился к этой алмазоносной республике, работая в одной из геолого-съёмочных партий ПГО “Читагеология”, базировавшейся в верхнем течении реки Олёкмы, несущей свои воды по направлению к Якутии, но до самой земли Олонхо я так в те годы и не добрался.
И вот теперь я летел на 100-летний юбилей народного писателя Якутии Дмитрия Кононовича Сивцева — Суоруна Омоллоона, — которого я раза два видел у нас в Правлении Союза писателей и о котором очень много раз слышал от Валерия Николаевича Ганичева и своих старших товарищей по Союзу. Ганичев, в частности, любил рассказывать историю о том, как, приехав в Москву на один из писательских съездов или пленумов, Дмитрий Кононович дождался, когда ему дадут слово, и поднялся на сцену, неся в руке большой бумажный мешок с какими-то вещами. “Я приехал сюда, чтобы отчитаться перед моим родным Союзом о проделанной мною работе, — сказал он и начал вытаскивать из мешка книги. — Вот за эту книгу меня приняли в Союз писателей… За эту — арестовали и чуть было не объявили врагом народа… За эту — дали литературную премию… За эту — объявили партийное взыскание… За эту — присвоили звание народного писателя Якутии…”
На протяжении своей долгой творческой жизни (а он начал писать ещё в 20-е годы минувшего века) Дмитрий Кононович оставался верен тем идеям, которые, на его взгляд, могли спасти человечество от угрожающей ему нравственной и физической гибели. “Все люди — дети одной Матери-Земли”, — неустанно повторял он своим читателям. И если бы, думал он, люди осознали, что все они — родные друг другу братья и сёстры, то разве стали бы они продолжать истреблять друг друга, угнетать друг друга и наносить друг другу бесконечные боли и обиды?..
“Называться человеком легко, но быть человеком трудно. Мы все верим в разум, сердце и талант людей. Но, увы, сегодня голос наживы хочет заглушить всё. И музыку, и песню, и молитву”, — писал он ещё в 1960-е годы, и, читая эти слова сегодня, нельзя не признать, что высказанные сорок с лишним лет назад опасения якутского писателя оказываются абсолютно справедливыми и для наших дней. Стремление к обогащению любой ценой и диктуемое им пренебрежение к жизни других людей не изжиты в нашем мире ещё и поныне, из-за чего по всей планете льются кровь и слёзы, и постоянно растёт число нищих, бездомных, бесправных, больных и сирот. Как всякий литературный талант, Суорун Омоллоон был немножечко пророком, он видел на много лет вперёд и предупреждал нас о поджидающей впереди опасности потери нравственных ориентиров. Он чувствовал, что именно жажда наживы способна заставить людей забыть о том, что все они — дети одной матери.
Оглядываясь в поисках духовных ориентиров на историю, он очень высоко оценивал ту роль, которую русские люди сыграли в становлении якутов, как самостоятельного и независимого народа. Из этого проистекали его стремление к дружбе с Россией и беззаветная любовь к русской литературе и культуре. “До прихода русских на реку Лену мы, якуты, переживали эпоху межродовых распрей, названную “веком резни” (кыргыс юйтэ), когда сильные роды грабили слабых, убивали их богатырей, чтобы вольно властвовать и умножать число рабов”, — писал он, к примеру, в одной из своих последних статей уже в 2002 году, и это свидетельствует о том, что мысль о необходимости сохранения единства с Россией не покидала его до самой смерти. Подтверждение правильности своей позиции он находил и в великом якутском эпосе Олонхо, идейную сущность которого, на его взгляд, составляют именно “вековые стремления человечества к единению и братству”, максимально отличающие эпос якутов от эпосов других народов.
Неудивительно, что для участия в торжествах по случаю 100-летнего юбилея столь многогранно одарённого человека, в Якутию направилась довольно представительная писательская делегация, включавшая в себя писателей из Москвы, Дагестана, Кабардино-Балкарии, Башкортостана, Калуги, Вологды, Санкт-Петербурга, Казахстана, Кубани, Саратова и других городов и регионов Российской Федерации. Помимо меня, в составе писательской группы были секретари правления Союза писателей России Вадим Дементьев, Анатолий Парпара, Владимир Середин, руководители его областных и республиканских отделений Светлана Макарова, Юрий Орлов, Ахмат Созаев, Магомед Ахмедов, Равиль Бикбаев, Баир Дугаров, Борис Орлов, Вадим Терёхин, Владимир Масян, Михаил Карачев, редактор газеты “Российский писатель” Николай Дорошенко и просто такие известные мастера прозы и поэзии, как Ямиль Мустафин, Юрий Сергеев, Николай Коняев, Владимир Карпов, Николай Рачков, Турсунай Оразбаева и другие. Возглавлял нашу делегацию сопредседатель СП России — историк Сергей Перевезенцев…
Сидя в салоне самолёта, я вспоминал сюжеты читанного когда-то давно, кажется, ещё во время учёбы в Литературном институте, якутского народного эпоса Олонхо и поглядывал в иллюминатор, за которым сначала висела пронзительная предвечерняя бирюза, а потом начало быстро темнеть. Полёт в самолёте для меня — это всегда испытание, всегда преодоление боязни высоты, которая вот уже четверть века, как вселилась мне в душу и омрачает радость перемещений воздушным транспортом. Но зато, правда, и подталкивает иногда к рождению новых поэтических строчек, которые приходят ко мне всё реже и реже, уступая место прозе, критике и путевым очеркам. Вот и сейчас я поймал себя на том, что проговариваю про себя зазвучавшие в моей душе рифмованные созвучия: “Длинна в Якутию дорога. / А высока — аж страх берёт! / Под самой бородой у Бога / летит к Якутску самолёт. // Земля во тьме, как лодка, тонет, / с боков зияет мир пустой. / Но держат Господа ладони / нас над безумной высотой…”
Признаться, никогда не думал, что взгляд из самолёта на ночную Западную Сибирь может подарить столько неожиданных впечатлений! Особенно мне понравились равномерно разбросанные внизу огни пылающих на нефтяных вышках факелов, которые, просвечивая сквозь мутные тёмные облака пульсирующими жёлтыми пятнами, создавали полное ощущение того, что под самолётом зависла эскадрилья светящихся внеземных НЛО. А ещё это было похоже на просвечивающие из-под толщи воды города, если бы таковые были кем-нибудь построены на дне океана, а мы стояли на палубе корабля и смотрели сверху на их, подсвеченные изнутри фонарями, прозрачные купола-сферы…
“Все люди — дети одной Матери-Земли”, — говорил на протяжении всей своей жизни народный писатель Якутии Суорун Омоллоон. Даже те, как он писал, “самые малые народы, которые обитают где-то на окраине планеты, вдали от большой дороги истории”. А, значит, Земля — это наш общий дом, единая общечеловеческая держава, разделённая по разным этническим, религиозным, культурным и политическим признакам на отдельные улусы. В какой-то мере это близко тем представлениям о мире, которые изложены в Олонхо, только там мир делится на “улусы” как бы по вертикальным ярусам — Верхний мир (небо), Серединный мир (земля) и Нижний мир (преисподняя). Средний ярус в Олонхо рисуется в виде плоского круга, края которого изогнуты, как носы охотничьей лыжи. Посредине этого яруса растёт вечнозелёное восьмиствольное священное дерево Аал Кудук Маас, в котором обитает дух Хозяйки Земли — Аан Алахчын — хотун. Этот ярус принадлежит племени айыы-аймага. Нижний ярус находится за горами, на севере, где лежит ледовитое море, и где вечно пасмурное небо. Там живут исконные враги людей Серединного мира. Богатыри нижнего яруса хитры, коварны и неуловимы. Якутские мифологические сюжеты отражают характерные черты истории человеческого общества далёких времён и являются одной из любимых тем современных художников и мастеров декоративно-прикладного искусства.
Вот как, к примеру, рассказывается о сотворении Серединного мира в составляющем одну из глав знаменитого якутского эпоса Олонхо сказании про Нюргуна Боотура Стремительного: “Осьмикрайняя, на восьми ободах, / на шести незыблемых обручах, / убранная в роскошный наряд; / обильная щедростью золотой, / гладко-широкая, в ярком цвету, / с восходяще-пляшущим солнцем своим, / взлетающим над землёй; / с деревами, роняющими листву, / падающими, умирая; / с шумом убегающих вод, / убывающих, высыхая; / расточающимся изобильем полна, / возрождающимся изобильем полна. / Бурями обуянная, / зародилась она / в незапамятные времена — / изначальная Мать-Земля!…”
И вот, преодолев за шесть часов полёта над этой изначальной, но страшно изуродованной человеком Землёй 6875 км, мы благополучно приземлились в аэропорту города Якутска. В Москве в это время люди ещё только укладывались спать, там только что пробило час ночи, а здесь было уже семь часов утра, и народ уже собирался на работу. Видя встающее солнце, мы были готовы сразу же включиться в работу, но нас всё-таки сначала отвезли в гостиницу “Тыгын Дархан” и, накормив там завтраком, оставили часика на три отдохнуть в номерах. А после обеда разделили на несколько групп и повезли на встречи с читателями — одних в Дом печати, других в Сельхозакадемию, третьих в Департамент по делам народов, а нашу группу — в Национальную библиотеку Якутского государственного университета им. М.К. Амосова.
Датой создания этой библиотеки считается 14 сентября 1925 года, когда вышло постановление Совета народных комиссаров Якутской АССР об организации Якутской национальной библиотеки. Сегодня она считается одной из крупнейших библиотек на северо-востоке Российской Федерации, по данным на 1 января 2005 года её совокупный фонд составляет 1 431 343 экземпляра, в том числе национально-краеведческий фонд — 123 тысячи 811 экземпляров. Но это — до нашего выступления в ней, потому что после встречи с читателями и сотрудниками библиотеки каждый из нас подарил ей свои книги. У меня с собой были поэтический сборник “Соловей с простуженным горлом”, который я выпустил два года назад к своему 50-летию, собрав в него самые интересные стихи, поэмы и переводы из написанных мною за четверть века поэтической работы, а также отдельное издание поэмы-парафраза “Кому на Руси жить хорошо” и только что вышедшая книга моей жены Марины “О самом главном”, включающая в себя её интервью с Сергеем Михалковым, Валерием Ганичевым, Георгием Данелия, Николаем Бурляевым и другими общественными и культурными деятелями России.
Не знаю, кто кого больше удивил во время этой встречи — мы хозяев библиотеки, или они нас. Наверное, всё же сильнее поразили нас они, устроив выставку произведений каждого из приехавших в Якутск писателей. Некоторые из моих коллег, к примеру, увидели на этой выставке книги, о которых они уже успели забыть и сами. А кто-то увидел в журналах такие публикации своих работ, о которых он даже и не знал.
Прощаясь с нами, директор библиотеки — заслуженный работник культуры Российской Федерации и Республики Саха (Якутия) Валентина Андреевна Самсонова подарила каждому из нас переведенное на якутский язык, под редакцией Дмитрия Кононовича Сивцева — Омоллоона — Четвероевангелие. “Санга кэс тыл” — так называется по-якутски книга, рассказывающая народу Якутии о Благой вести. И я подумал о том, что вряд ли может быть у человека более высокая судьба, чем вот такая возможность оказаться причастным к донесению до людских сердец этой вести…
В четыре часа дня нас повезли на экскурсию в музей “Сокровищница Якутии” Комдрагмета республики и показали коллекцию якутских алмазов, золота и других драгоценностей. Сами якуты, оказывается, больше всего ценили серебро, к золоту же относились без всякого ажиотажа, считая, что оно воплощает в себе зло.
Вдоволь насмотревшись всевозможных золото-алмазных, серебряных, нефритовых и вырезанных из мамонтовых бивней красот и войдя, благодаря этому, в философское состояние ума и духа, мы отправились в один из главных офисов Якутска на встречу с руководством Республики. Так сложились обстоятельства, что пригласивший нас на юбилей Суоруна Омоллоона президент Республики Саха (Якутия) Вячеслав Анатольевич Штыров накануне нашего прибытия в столицу Якутии вынужден был срочно вылететь в Москву для решения вопроса о праве на собственность имущества алмазодобывающей компании “АЛРОСА”, и потому принимал нас вице-президент Александр Константинович Акимов. Дело в том, что в бурные перестроечные годы имущество “АЛРОСЫ” было отдано первым президентом России Б.Н. Ельциным в собственность Республики Саха (Якутия), благодаря чему значительная часть получаемых компанией прибылей оставалась внутри Республики и шла на её собственные нужды. Однако сегодня центральная государственная власть посчитала такое положение неправильным и решила перевести имущество алмазной компании в федеральную собственность с тем, чтобы доходы от добычи и продажи алмазов поступали отныне не в республиканскую, а в федеральную казну.
Бог его знает, может быть при каком-либо ином государственном устройстве России и воцарении в ней более высокого нравственного кодекса такое решение действительно было бы оптимальным и обернулось бы максимальной пользой для всей нашей страны, сделав возможным осуществление каких-то жизненно важных народно-хозяйственных проектов, но сегодня, глядя на то, как над Россией вовсю бушуют криминально-шкурные ураганы, а воры диктуют Государственной думе тексты принимаемых ею законов, я очень боюсь, что ни одного цента из тех миллионов долларов, которые будут в дальнейшем получены за реализацию якутских алмазов, не попадёт ни на сберкнижки пенсионеров, ни на благоустройство больниц, ни на пополнение фондов сельских библиотек, ни на развитие наших космических программ, ни на перевооружение Российской армии, ни на отечественную науку, ни на какие бы то ни было другие, полезные для простого народа дела и цели — их вообще никто не увидит, поскольку они будут мгновенно зачислены на счета мифического стабилизационного фонда и, словно в бездонную чёрную дыру, отправлены в хранилище одного из американских банков, главный финансовый принцип которых до боли напоминает собой знаменитое казачье правило: “С Дону — выдачи нет”.
Наша республика, говорил мне народный писатель Якутии Николай Лугинов, является на сегодняшний день последней, где слово писателя ещё сохраняет за собой такую силу, что к нему прислушиваются не только простые люди, но и руководство страны. Поэтому и Дмитрию Кононовичу удалось сделать при жизни так много полезного для национальной культуры. Его слову не смели противиться, шли навстречу почти всем его просьбам и замыслам, давали деньги на музеи, помогали восстанавливать старинные избы, юрты и храмы и создавать в них экспозиции народного быта. Он и мне говорил, чтобы я оставил свою работу над романом о Чингисхане и написал книгу о приходе якутов к Христу и их обращении в православие. Перед смертью он очень хотел перевести музей из церкви в селе Черкёх в другое помещение, а её передать якутской епархии для совершения богослужений, но не успел. Но его завещание обязательно будет выполнено, потому что писатель для якутов — это почти святой человек, и ослушаться его — такой же грех, как ослушаться святого Николая Мирликийского или Димитрия Солунского.
Сам Николай Алексеевич является одним из тех немногих якутов, кто остаётся на сегодняшний день вне лона православной церкви, поэтому, наверное, он и не внял совету Дмитрия Кононовича Сивцева. А виной тому является Чингисхан, изучению биографии которого он посвятил несколько лет своей собственной жизни, вылившиеся в двухтомную эпопею “По велению Чингисхана”, блистательно переведенную на русский язык Владимиром Карповым и недавно ушедшим из жизни замечательным русским поэтом Николаем Шипиловым. Колю, кажется, знала вся наша необъятная Родина — кто-то по совместным застольям в общежитии Литературного института, где он долгое время обретался, кто-то по расстрельному октябрю 1993-го, собравшему на ступенях Белого дома почти всех лучших людей Отечества, кто-то по совместным поездкам с делегациями Союза писателей России в Сибирь или Чечню, а большинство — просто по его чудесным песням, которые напевала под гитару вся страна, к примеру, таким, как его знаменитая “После бала”: “Эти двое в тёмно-красном / взялись за руки напрасно, / ветер дунет посильней — и всё пропало! / Этот в жёлтом, одинокий, / всем бросается под ноги, / ищет счастья после бала, после бала…” А были ведь ещё и патриотические песни, которые разрывали своей горькой правдой даже самые либерально настроенные сердца. Например, такие: “Наша стая не враз поредела. / Кто подбит, кто в тоске изнемог. / Мы взлетели — нам плёвое дело, / а Россия ушла из-под ног. / И, холодные дни коротая, / мы с тобой, как былинки, сплелись… / Золотая моя! Золотая! / Помолись же за нас, помолись…”
Первая книга Лугинова о Чингисхане в переводе Шипилова и Карпова вышла на рубеже тысячелетий и была довольно хорошо встречена читателями и критиками. Я тоже откликнулся тогда на неё положительной рецензией, отметив, что сегодня нам очень полезно ещё раз обратиться к осмыслению такого понятия, как империя, ибо, к чему привёл Россию её отказ от имперской политики, мы сегодня хорошо видим по её резко упавшему авторитету на международной арене, проявившемся в открытом неуважении к нашей стране со стороны самых захудалых государств мира. Помнится, Николай Лугинов прилетал в те дни в Москву и проводил в Международном Сообществе Писательских Союзов довольно многолюдную презентацию, на которой выступали и я, и многие другие писатели.
Прилетала на презентацию своего поэтического сборника “Кумыс счастья” и Наталья Харлампьева, тоже народная писательница Якутии, возглавляющая ныне Союз писателей Якутии. Мы ходили с женой на её творческий вечер, проходивший в московском представительстве Республики Саха (Якутия). Помню, было много выступлений её переводчиков, издателей и представителей Республики Саха, хотя нам больше хотелось послушать саму поэтессу. Хорошо, что она подарила нам свою книгу, и дома мы прочитали её проникновенные женские стихи и даже написали на них рецензию.
Ещё помню, как долго меня мучила лингвистическая связь между самоназванием республики Якутия — “Саха” и именем острова “Сахалин”, из которой как бы логически вытекает вывод о том, что Сахалин — это не более как интернет-сайт якутов: “Саха-line”.
Вице-президент республики Саха (Якутия) А.К. Акимов рассказывал нам об экономическом положении республики, о делах в промышленности и строительстве, об успехах и проблемах, всевозможных культурных акциях, которые правительству удалось провести в последнее время, а перед каждым из нас стоял плоский экран монитора, и в соответствии с тем, о чём в данную минуту говорил вице-президент, на нём появлялись то 600-метровой глубины “труба” алмазных разработок, то необозримая зелёная тайга, то лица улыбающихся якутов, одетых в национальные костюмы… По правде говоря, хотелось уже поскорее отправиться туда — вглубь этой незнакомой самобытной жизни, к оленям, лиственницам, таёжным рекам, юртам, дыму костров, грохочущим шаманским бубнам и чашам с кумысом.
Но поездка была назначена только на завтра. А этот день мы завершили торжественным ужином, устроенным для нас руководством республики Саха (Якутия) в ресторане “Седьмое небо”. На столах была тонкая рыбная строганина (то ли из нельмы, то ли из омуля, я этого как-то не запомнил), мелкие кубики какого-то замороженного мяса, огромный выбор копчёных рыб — омуля, чира, ещё каких-то неведомых мне пород… А главное, был кумыс, который я до этого пробовал всего один раз в жизни на вечере народного поэта Казахстана Мухтара Шаханова, проходившем в прошлом году в Москве в Международном Сообществе Писательских Союзов, и который мне так понравился, что с тех пор очень хотелось напиться его вволю. И вот моё желание осуществилось — я ел солоноватую жирную рыбу, мясо, строганину, и всё это вызывало сильную жажду, то и дело заставляя меня наполнять чашу резковатым на вкус перебродившим кобыльим молоком, который, оставляя сознание в полной трезвости, наполнял душу тёплой радостью и умиротворяющим покоем. Покою же, кроме еды и кумыса, способствовали самозабвенно исполняемые якутскими солистами национальные песни.
Спела посвящённую Суоруну Омолоону песню и прилетевшая с нами в одном самолёте казахская поэтесса Турсунай Оразбаева, которую Дмитрий Кононович считал своей названной дочерью. Спела вдова Дмитрия Кононовича — замечательная певица Надежда Семёновна Шепелева, порадовавшая нас своим чистым, точно звучание родника, голосом…
К концу вечера мною овладело сильнейшее желание лечь спать — начала, по-видимому, напоминать о себе выпавшая из-за шестичасовой разницы во времени ночь, и, возвращаясь в гостиницу, я думал, что, стоит только дойти сейчас до кровати, я рухну, как подкошенный, и просплю до самого завтрака. Однако, придя в свой номер, я вдруг почувствовал, что уснуть сейчас, скорее всего, не смогу — организм не успел ещё перестроиться на смену часовых поясов, и ему будет тяжело включить программу сна, когда его биологические часы показывают время бодрствования.
С трудом заставив себя всё-таки уснуть, я проспал до трёх часов ночи и снова проснулся. Сна опять не было ни в одном глазу. (Забегая вперёд, скажу, что организм так и не сумеет перестроиться на новый график, и подобное будет продолжаться во все ночи моего пребывания в Якутии.) Послонявшись по двухкомнатным апартаментам, я увидел лежащую на столе книгу стихов “Небесный пилигрим”, подаренную мне сегодня главным редактором газеты “Якутия” поэтом Владимиром Фёдоровым, и, раскрыв её наугад на первой же попавшейся странице, пробежал взглядом первые строчки подвернувшегося стихотворения. К моему удивлению, оно оказалось максимально соответствующим моменту (хотя в том-то и заключается феномен настоящей поэзии, что она, точно Библия, на какой странице ни открой, всегда оказывается созвучной состоянию души читающего), и я с удовольствием отправился вслед за видениями автора: “Растревожу полночь на балконе, / взглядом стены улиц разверну. / И увижу, как за далью кони / тихо пьют из заводи луну. // Как вожак, тряхнув седою гривой / и на звёзды устремив глаза, / вдруг заржёт печально и красиво, / будто мне захочет рассказать, // рассказать о чём-то очень важном, / что без зверя людям не найти. / Может быть, о том, что ведь однажды / наши души встретятся в пути. // И моя душа седлать не станет. / А его — в лицо копытом бить. / И ничто нас больше не обманет, / мы поймём, как надо было жить. // И растает синий шар под нами, / в облака закутан, как в предел, / где точить земное будет пламя / бренность наших неразумных тел…”
Сидя с книжкой в руках на диване своего номера, я ещё не знал, что пройдёт всего несколько часов, и я собственными глазами увижу этого описанного поэтом в своём стихотворении седогривого вожака. Это произойдёт в Таттинском улусе, куда мы вылетим утром на красном вертолёте Ми-8. Одна часть нашей делегации, которую возглавят министр культуры Республики Саха (Якутия) Андрей Саввич Борисов и секретарь Союза писателей России Вадим Дементьев, отправится на катере по реке Лене в село Соттинцы Усть-Алданского улуса на экскурсию в историко-этнографический музей под открытым небом “Дружба”, где перед ними будет разыграно театрализованное представление с участием ансамбля “Кэнчээри”, после чего состоится торжественное богослужение в воссозданной Спасо-Зашиверской церкви и посадка саженцев на аллее Омоллоона. Другая группа, в которой оказался и я, под руководством народных писателей Якутии Николая Лугинова и Натальи Харлампьевой, а также сопредседателя правления СП России Сергея Перевезенцева вылетит утром в сопровождении главного редактора республиканской газеты “Якутия” Владимира Фёдорова, стихи которого помогли мне скоротать мою бессонницу, на малую родину писателя в село Черкёх Таттинского улуса, посетив там самое первое из музейных детищ Суоруна Омоллоона — мемориал “Якутская политическая ссылка”, воссоздающий условия жизни якутов и ссыльных русских революционеров в XIX веке. В частности, наряду с отреставрированной здесь деревянной церковью, а также образцами летних и зимних жилищ якутов, сюда перевезена бревенчатая юрта сосланного в 1881 году в Якутию за революционную деятельность Э.К. Пекарского, который, отбывая здесь 18 лет заключения, составил “Словарь якутского языка”, насчитывающий 25 тысяч слов. Кроме того, на якутской земле находились в ссылке А.А. Бестужев-Марлинский, Н.Г. Чернышевский, В.Г. Короленко, И.И. Бабушкин, Е.М. Ярославский, Г.К. Орджоникидзе и целый ряд других революционных деятелей, многие из которых оставили в судьбе народа Якутии свои яркие просветительские следы. Так что, отправляя своих противников в якутскую ссылку, карательная машина царского самодержавия, сама того не подозревая, производила глубокую просветительскую работу. Лишая ссыльных революционеров возможности общения со своими товарищами по борьбе и занятия антиправительственной деятельностью, она, высылая их на долгие сроки в глухие улусы Якутии, приближала их непосредственно к простому народу, погружала в естественную жизнь местного населения, заставляя изучать его язык, традиции, культуру, праздники и обычаи. В те далёкие времена государство не только обеспечивало своих политических ссыльных приличным денежным содержанием, но и обязывало специальным распоряжением всё местное население снабжать их мясом, рыбой и другими продуктами, а также помогать им в строительстве своего жилья, обзаведении домашними животными, заготовке дров на зиму, сена для лошадей и коров, и других делах. Оказываясь на долгие годы погружёнными в жизнь и быт другого народа, многие из ссыльных, как, допустим, тот же Э.К. Пекарский, пожив здесь несколько лет, брали себе в жёны красавиц из местных родов и начинали искать возможность хотя бы какого-нибудь полезного применения своим знаниям, ради чего создавали школы для местного населения, учили его русскому языку, умению считать и разным другим наукам, а сами изучали язык якутов, составляли словари, записывали их песни и сказания.
Писатели (в особенности это характерно для поэтов) практически всегда являются хотя бы немножечко пророками и ясновидцами, способными заглянуть своим воображением в ещё не наступивший завтрашний день и попытаться противодействовать из своего времени надвигающимся из будущих лет бездуховности и разрушительности. Вот и Дмитрий Кононович Сивцев — Суорун Омоллоон, — словно бы предчувствуя грядущее наступление нынешней эпохи глобализации и стирания всех черт национальной самобытности, сумел подтолкнуть своим словом руководство республики Якутии к тому, чтобы ещё в 70-е годы минувшего века взяться за создание в Таттинском, а позднее и в Усть-Алданском улусах двух музеев-заповедников якутской культуры и народного быта, заложив тем самым в этих местах мощные рубежи обороны на дальних подступах к душе народа. Слава богу, он ещё успел застать в своей жизни то, что можно было сохранить для потомков — не создай он тогда эти музеи, сегодня бы собранных им образцов якутского быта и зодчества уже могло не быть. Строения ведь умирают так же, как люди. Так, например, во времена молодости Дмитрия Кононовича на земле Таттинского улуса проживало девять народных сказителей-олонхосутов, знавших по 20-30 тысяч стихотворных строк. Они могли по несколько суток подряд рассказывать (а точнее — выпевать) тексты сказаний эпоса Олонхо. Наиболее известными олонхосутами в Якутии считались Т.В. Захаров-Чээбий (умер в 1931), Н.А. Абрамов-Кынат (умер в 1941), Д.М. Говоров (умер в 1943) и некоторые другие. Но сочинённые людьми тексты можно записать на бумагу и тем донести их до потомков, сохранив в книге каждый художественный образ, а вот сгоревшее или сгнившее деревянное строение, сколько его ни зарисовывай, останется не более, как тенью оригинала. Д.К. Сивцев вовремя это почувствовал и успел сохранить для нас именно оригиналы…
И вот, когда мы переезжали на нескольких микроавтобусах из села Черкёх в центр Таттинского улуса — селение Ытык-Киеле и, сделав по пути крюк, направились на другой алаас, чтобы поклониться малой родине писателя, а также возложить цветы и возжечь свечи в возведенной на его могиле часовне Димитрия Солунского, я увидел, как из-за ближней берёзовой рощи по направлению к дороге, по которой, переваливаясь с увала на увал, пробирались наши “Рафики”, во весь опор несётся не обещающий ничего хорошего жеребец с развевающимися от бега хвостом и гривой. Добежав до нескольких спокойно пасущихся неподалёку от дороги кобылиц, он ревниво заслонил их собой от наших нескромных взглядов и, грозно наклонив вперёд свою тяжёлую голову, замер в боевой стойке, приготовившись не только к тому, чтобы “в лицо копытом бить”, но и вообще — драться за свой кобылий гарем не на жизнь, а на смерть…
…Побывав на могиле Дмитрия Кононовича, мы ещё раз проехали мимо табунка якутских лошадок с их ревнивым вожаком и вскоре уже были в Ытык-Киеле. Глядя вокруг себя и здесь, и в селе Черкёх, я всё пытался понять, что же изменилось в жизни здешнего населения за века их истории, да и изменилось ли вообще? Как при ссыльных революционерах, так и сегодня их окружает одна и та же, не меняющая своего облика и характера тайга, под корнями которой лежит промороженная на триста метров почва. На смену короткому якутскому лету с его сорокаградусной жарой приходит долгая зима с шестидесятиградусными морозами; величественно катящая свои воды Лена то покрывается льдом, то снова плещет весёлыми волнами; луговые травы то пускаются в рост и наливаются соком, а то желтеют и превращаются в сухие ломкие стебли. Зимой надо идти стрелять песца и соболя, охотиться на зайцев; летом — заготавливать сено для лошадей и коров, спускать на озеро лодку и ловить рыбу; охотиться на глухарей и уток; собирать ягоду. Входя в пору физической зрелости, мужчина выбирал себе невесту и заводил с ней семью, стараясь окружить себя как можно большим количеством детей, чтобы обеспечить тем самым свой род добытчиками и защитниками. Когда приходила старость, он передавал молодым накопленные за годы жизни опыт и мудрость и спокойно готовился к смерти.
Двести лет назад, триста лет назад, тысячу — жизнь якутов протекала, опираясь именно на эти принципы, и исповедовавшие их люди были ничуть не менее счастливы, чем те, кто кружился на светских балах в пушкинском Петербурге или же участвовал в заседаниях ленинского Совнаркома, потому что у них было главное — любовь к той земле, которая дала им жизнь.
Это для больших столичных чиновников жизнь в Якутии стала вдруг сегодня считаться нерентабельной, потому что они смотрят на неё из окон своих московских кабинетов, откуда видны только затраты на преодоление огромных расстояний и пугающих холодов, а для якутов их земля — самая лучшая и щедрая, потому что тем, кто относится к ней с любовью, она отвечает тем же и одаривает их всеми своими сокровищами, включая мясо, рыбу, грибы, ягоды, пушнину, алмазы, золото, уголь, улыбки и ласки красавиц, волнующие древние обряды, уникальные художественные изделия из бивней мамонта, незабываемые старинные песни и многое другое из того, чего не получишь, не подарив этой земле хотя бы толику своей любви…
Думая обо всём этом, я вдруг поймал себя на том, что опять невольно вышептываю строчки какого-то рождающегося в моей душе нового стихотворения, над которым, точно переливающаяся шапка северного сияния, восходит красивое и несколько необычное название “Улус Любви”: “Когда весь мир плывёт в крови, / я говорю себе, что где-то / есть на земле Улус Любви — / и мне чуть легче жить при этом. // Через трясины, как пунктир, / туда протянута дорога. / В улусе том — особый мир, / там любят лес, людей и Бога. // Там дети гладят оленят, / и места нет вражде, злословью. / Там песни в воздухе звенят, / и всё наполнено любовью. // Там в ветре — поцелуев вкус! / В девичьих взглядах — блещет солнце! / На карте мира тот улус — / Республикой Саха зовётся. // Тех, кто живёт в нём — не зови / уйти из юрт и жить в столицах. / Кто видел раз Улус Любви — / всю жизнь к нему будет стремиться!..”
Вспомнить и записать это стихотворение я смог уже только в Москве, а тот день завершился двумя потрясающими угощениями. Первое для нас устроили хозяева Таттинского улуса прямо в одной из юрт своего музейного комплекса. Чтобы читатель понимал, о чём я говорю, я должен хотя бы в двух-трёх словах обрисовать ему, что такое якутская юрта, особенно — гостевая. Те юрты, которые он привык видеть в кино и по телевизору — т.е. этакие островерхие вигвамы из оленьих шкур или берёзовой коры — это переносные летние жилища, которые ставятся только на летних становищах, а всё остальное время якуты живут в зимних помещениях. Это довольно большие бревенчатые сооружения прямоугольной формы, выстроенные из поставленных наклонно брёвен, нередко обмазанных снаружи глиной, с насыпным потолком, маленькими окошечками и одной или двумя печами-комельками внутри. Печь представляет собой похожую на утолщённый внизу комель дерева, (отсюда, наверное, и название — “комелёк”) вертикально стоящую глиняную трубу большого диаметра с вырезанным в нижней части высоким входом-топкой, куда вертикально ставятся довольно длинные поленья. Помимо обогрева помещения, такой тип печи даёт много света, так как поленья сгорают фактически на виду у всех жильцов. Здесь же, придвигая к огню горшки и котелки, готовят пищу.
Внутри юрта, как правило, представляет собой одно большое общее помещение, изредка разгороженное на некое подобие условных “отдельных кабинетов” при помощи комода, дивана или другой мебели. Отделять настоящие комнаты при помощи дощатых стен начали только ссыльные революционеры, выстраивая себе рабочие кабинеты и спальни. В обычных юртах спят на покрытых шкурами лежаках-завалинках под наклонными стенами, закрываясь от остальных обитателей подвешенной на верёвочке занавеской.
Вот в такой юрте, с накрытым человек на сто столом, нас и угощали.
Опять была традиционная для Якутии копчёная рыба нескольких сортов, холодное варёное мясо, лепёшки, строганина, мороженые мясные кубики, суп, сырая жеребячья печень, пирожки с мясом, что-то ещё — абсолютно непонятное, но довольно вкусное, а также коньяк, кумыс и водка. При этом я не видел ни одного человека, который хотя бы отдалённо походил на пьяного или даже просто несколько перебравшего. Сытнейшая еда и умеренность в употреблении спиртного делали пирушку весёлой, раскрепощённой и абсолютно пристойной. Под потолком звучали звонкие якутские песни, за столом тянулась оживлённая дружеская беседа, и так можно было бы сидеть и сидеть здесь бесконечно, если бы не необходимость возвращаться.
Тепло распрощавшись с представителями местной власти и подарив сотрудникам музея Суоруна Омоллоона свои книги, мы возвратились к ожидавшему нас на взлётной площадке вертолёту и взмыли в воздух. Странное дело, но, страдая всё время не проходящей боязнью высоты, я во время полёта в Черкёх и обратно не испытывал ни малейшего страха. Глядя на то, как щёлкает своим фотоаппаратом, снимая широкую ленскую панораму и цепочки таёжных озёр, сидящий рядом со мной Владимир Фёдоров, как беседуют о чём-то очень важном Ямиль Мустафин и Ахмет Созаев, и как посапывают задремавшие в тепле вертолётного чрева Магомед Ахмедов и Турсунай Оразбаева, я напрочь забыл о своей боязни и спокойно смотрел в иллюминатор, вбирая в память и душу лежащие под нами просторы, столь красочно описанные в сказании про Нюргуна Боотура Стремительного: “Необозрим кругозор, / неизмерим простор / великой долины той — / широкой равнины той, / прославленное имя её — / Праматерь Кыладыкы. / Там степная трава зелена, / по траве будто волны бегут; / там деревья густо цветут; / крупной дичи там счёта нет, / мелкой дичи там сметы нет. / В изобильной этой стране / приволье горлицам и сарычам, / там кукушки звонко поют всегда… // Широкие луговины её — / по триста вёрст длиной, / зелёные поймы её — / по двести вёрст шириной…”
Не знаю, чем это объяснить, но тайга почему-то западает мне в душу острее, чем обычный лес, и, глядя на её суровую предзимнюю внешность, на извивающиеся, точно мощные полозы, реки, на цепи тёмных озёр с поднятыми посередине их вспученным донным льдом островками, понимаешь, что всё это тобой уже никогда в жизни не забудется. “Но землю, с которою вместе мёрз вовек позабыть нельзя”, — сказал когда-то Владимир Маяковский, гениально понявший природу любви человека к чему бы то или кому бы то ни было — родине, партии, женщине или Богу. Ведь настоящая любовь — это не то, что согревает человека снаружи, а то, что включает в нём собственный тепловой реактор. Земля, которая греет тебя тёплым солнцем и ласковым морем — это нечто вроде десерта, который вроде бы и повкуснее всех прочих блюд, но без которого можно спокойно обойтись. А вот та, которая зажгла в тебе комелёк твоей собственной души, будет манить тебя и вспоминаться до конца жизни, не случайно поэт Владимир Фёдоров написал об этом в одном из своих стихотворений: “Эта память — щемящий осколок. / Пусть проспекты пронзили мой быт, / но гвоздями еловых иголок / я к тайге, как распятье, прибит…”
А вечером, уже после того, как мы возвратились в гостиницу, приняли душ и немного отдохнули, наши якутские коллеги-писатели пригласили нас в располагающееся в здании Дома народов Севера кафе “Туйун”, где нас ожидал дружеский ужин и подарки. Пока ждали задерживающуюся в Соттнцах вторую группу наших товарищей, нашим вниманием овладел руководитель Департамента по делам народов и федеративным отношениям Республики Саха (Якутия) Афанасий Васильевич Мигалкин, успевший за полчаса времени показать нам все свои владения, продемонстрировать репетицию ансамбля народного танца и надарить кучу всевозможных журналов — таких как “Илин” и другие. Заслышав же голоса наших прибывших друзей, мы спустились вниз и оказались в кафе.
Здесь было всё то же, что мы уже привыкли видеть на якутских столах, и снова звучали счастливые тосты, песни, и тянулось непринуждённое писательское общение. И такой нелепой предстала вдруг навязываемая сегодняшними российскими СМИ мысль о национальном разобщении, не говоря уже про выдуманный политологами “русский фашизм”. Надо проездиться по России, господа демократические журналисты, как учил нас когда-то Николай Васильевич Гоголь. Причём, не вблизи Москвы, а как раз там, где сконцентрированы наши национальные меньшинства, и где русские живут бок о бок со своими национальными братьями — якутами, хакасами, бурятами, ханты-мансийцами, эвенками, чувашами… И увидеть, что никакого русского фашизма не существует и в помине, а есть нормальное и вполне дружеское расположение русских людей ко всем иным нациям, если те не взрывают дома в Волгодонске и не захватывают заложников на Дубровке. Да и со стороны подавляющего большинства коренного населения национальных республик исходит такая же точно доброта и расположенность по отношению к русским. По крайней мере, с якутской стороны — стопроцентно. У Бога ведь нет народов больших и малых, а есть народы, которые слышат слово Божье, и которые его не слышат, сказал на проходившем на следующий день в Национальной библиотеке Якутии секретариате Союза писателей России петербургский прозаик Николай Коняев. А для слышащих слово Божье, как учил нас ещё две тысячи лет назад апостол Павел, “нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос” (Кол. 3:11), а потому между ними и не может быть никакой вражды или противостояния. Это вообще, как мне кажется, одно из самых удивительных мест среди всех посланий Павла, которое буквально в нескольких строках передаёт всю суть Христова учения применительно к реальной жизни людей и их поведения в быту. “…Облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства, — говорит он, обращаясь в своём письме к колоссянам. — И да владычествует в сердцах ваших мир Божий, к которому вы и призваны в одном теле; и будьте дружелюбны. Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякою премудростью… И всё, что вы делаете словом или делом, всё делайте во имя Господа Иисуса Христа, благодаря чрез Него Бога и Отца. Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Мужья, любите своих жён и не будьте к ним суровы. Дети, будьте послушны родителям вашим во всём, ибо это благоугодно Господу. Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали… И всё, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков, зная, что в воздаяние от Господа получите наследие; ибо вы служите Господу Христу. А кто неправо поступит, тот получит по своей неправде: у Него нет лицеприятия…” (Кол. 3:14 — 3:25). При более-менее близком знакомстве с жизнью рядовых якутов начинает складываться такое впечатление, что они восприняли эти апостольские заветы ближе, чем какой бы то ни было другой из христианских народов, возведя их в ранг незыблемых правил своего существования. Так что, говоря языком апостола Павла, я бы не побоялся дать якутам такое романтическое определение, как “облекшиеся в любовь”, которое максимально соответствует моему пониманию этого региона планеты как одного из административных районов единой Земли-державы, для которого у меня в процитированном выше стихотворении родилось поэтическое название — Улус Любви…
Проходивший, между тем, в Национальной библиотеке Якутии секретариат правления Союза писателей России был посвящён проблемам перевода национальных литератур на русский язык и являл собой самое важное из проведенных нами здесь мероприятий, так как, помимо прочитанных нами докладов на данную тему, на нём была озвучена необходимость создания Фонда переводов национальных литератур, соучредителями которого мы хотели бы видеть не только руководство Якутии, но и глав всех других национальных республик Российской Федерации и СНГ. Потому что сегодняшний российский читатель практически ничего не знает ни о состоянии татарской литературы, ни о том, что пишут наши братья казахи, ни о художественных открытиях туркменских писателей, ни о творческих находках армян, разве что получает иногда возможность познакомиться с переводами украинских или белорусских поэтов, да и то очень редко и в небольших количествах. А литература ни в одной из бывших республик СССР не умерла, и там совершаются активные поиски и новой художественной формы, и новых социально-философских идей, с которыми было бы крайне полезно познакомиться как читателям, так и писателям России. Как, в свою очередь, читателям и писателям братских народов было бы полезно познакомиться с достижениями русских авторов. Без этого взаимообогащающего обмена и непредвзятой оценки друг друга наши литературы начали заметно тускнеть и постепенно ужиматься в размерах до объёма комиксов…
Завершением дней нашего пребывания в Якутии должно было стать торжественное собрание общественности республики, посвящённое 100-летию со дня рождения Суоруна Омоллоона, и это мероприятие действительно прошло так, что оставило в моей памяти один из самых глубоких и ярких следов, хотя, по сути-то дела, его можно считать сорванным. По разработанному организаторами плану, вечер должен был состоять из выступлений нескольких официальных лиц, рассказывающих о творческом пути Д.К. Сивцева — Суоруна Омоллоона — и его роли в становлении национальной якутской культуры, после чего сцену предполагалось уступить художественным коллективам и закончить мероприятие большим концертом. Однако так получилось, что накануне нашего вылета в Якутию у меня начало рождаться посвящённое Якутии стихотворение, которое окончательно досложилось уже здесь, во время поездок нашей делегации в село Черкёх, и я просто не мог не подарить его тем, для кого оно было написано. Поэтому я попросил участвующего в вечере сопредседателя нашего правления Сергея Перевезенцева, чтобы он своей волей вызвал меня на сцену и дал возможность высказать владевшие мною чувства, облекшиеся в ритмически повторяющийся в конце каждой строфы рефрен: “Я видел много стран, на красоту которых / смотрел бы и смотрел, дыханье затая. / Но душу позвала, запев пургой в просторах, / Якутия моя! // Промёрзшая земля — трудна для земледельца. / Но с мёрзлою душой — труднее жить, друзья. / Согрей меня в мороз своим горячим сердцем, / Якутия моя! // Пусть мир давно объят бездушия проказой, / пусть жалит всех цинизм смертельней, чем змея, / сердца твоих детей — чисты, словно алмазы, / Якутия моя…” С аналогичной просьбой — дать ему возможность прочитать своё стихотворение — обратился к Перевезенцеву также и санкт-петербургский поэт Николай Рачков, а потому, закончив своё выступление у микрофона, Сергей Вячеславович сказал, что поскольку мы в первую очередь всё-таки не учёные, а писатели — т.е. творцы именно художественного слова, то он просит меня и Рачкова подняться на сцену и прочесть свои стихи, что мы с удовольствием и сделали. “Промчится год иль век, и я однажды вздрогну, / как вздрагивает лось от выстрела ружья, / когда ко мне из сна всплывёт твой облик строгий, / Якутия моя. // Чем я тебе воздам за этот воздух синий? / За песню, что звенит, как вешняя струя? / За то, что ты была, и есть — сестра России, / Якутия моя?.. // Свети в моей судьбе звездою с небосклона. / Бей в бубен, чтобы зла не убоялся я. / Звени в моей душе строкою Омоллоона, / Якутия моя!..” — произнося в зал эти строки, я, конечно же, предполагал, что они вызовут благосклонную реакцию слушателей, но на такие щедрые овации откровенно не рассчитывал. А зал буквально взорвался аплодисментами. То же самое произошло, когда закончил читать стихи Николай Рачков. И тогда я, кажется, понял, почему столь велико было в республике влияние Суоруна Омоллоона. Восприняв от апостола Павла завет жить “в простоте сердца”, якуты до сего дня остаются в своей душе очень чистым, доверчивым и отчасти даже наивным народом, готовым к любым историческим свершениям, но нуждающимся в энергичном лидере, способном передавать им свою пассионарность и задавать нужное направление движения общества. Поэт для них — это отчасти шаман, духовный вождь, именно поэтому, как говорил мне Николай Лугинов, здесь до сих пор сохраняется необыкновенно высокий авторитет писателя и писательского слова, в то время как в сегодняшней России роль наследников Толстого, Гоголя и Достоевского сведена фактически к нулю, и их уделом объявлено сочинение низкопробных развлекательных романчиков о похождениях киллеров да проституток или же плетение рифмованных хохмочек в духе Д.А. Пригова и Владимира Вишневского. А потому и наше с Рачковым выступление было воспринято аудиторией как выброс столь необходимой для пришедших пассионарной энергии, за что на нас и были обрушены их предельно щедрые аплодисменты.
После того, как зал затих, к микрофону вышла названная дочь Суоруна Омоллоона Турсунай Оразбаева, исполнившая посвящённую ему песню, а затем на сцену снова поднялся кто-то из официальных докладчиков и начал говорить о судьбе и значении народного писателя Якутии, как вдруг…
Я сначала подумал, что это взрыв. Последние годы теракты происходили так часто и так близко, что не было бы уже ничего удивительного, если бы за кулисами действительно взорвалась бомба. Наше государство уже давно напоминает собой линию фронта, и впору опять, как это делали когда-то в осаждённом Ленинграде, писать на стенах городских зданий предупредительные надписи: “Осторожно! При взрыве дома эта сторона улицы наиболее опасна для пешеходов!” Но, к счастью, на этот раз это всего-навсего выстрелили предохранители, из-за чего в театре мгновенно погас свет. И как вскоре стало известно, не только в театре. Во тьму погрузилась половина всего Якутска.
Посидев минут двадцать в тёмном зале, народ потихоньку потянулся в гардероб за одеждой и начал покидать театр, а нас пригласили в одну из больших комнат, где был накрыт стол, и горели свечи. Опять пошли стихи, тосты, смакование непривычных якутских блюд и разговоры о творчестве, и тут я вдруг услышал, как кто-то рядом со мной сказал, что точно такой же случай произошёл и в день празднования 95-летия Дмитрия Кононовича Сивцева — Суорона Омоллоона — вот так же, мол, вдруг громко хлопнуло за сценой, и зал погрузился в темноту.
По-видимому, подумал я, анализируя услышанное, этот человек обладал настолько мощной энергетикой, что распространяемое вокруг него биополе просто вышибало все попадающие в зону его силового действия электрические пробки. Это примерно то же, как если бы к щиту с предохранителями вдруг подлетела близко шаровая молния. Но тогда получается, что сегодня он… снова здесь, в театре? Это значит, что его душа захотела посмотреть на свой столетний юбилей, прилетела в театр, приблизилась к сцене и вырубила электричество? При этом, похоже, скачок в сети был настолько высоким, что вышибло систему защиты даже на городской или районной подстанции, из-за чего погрузилась в темноту половина города…
Из этих мистических размышлений меня выдернула возникшая из темноты девушка, которая назвалась композитором Полиной и сказала, что в ней уже пульсирует мелодия к моему стихотворению о Якутии, но для завершения работы ей необходимо иметь его полный текст. Порывшись в портфеле, я вынул из него странички со словами “Якутии моей” и вручил их композиторше. Написав на обратной стороне стиха свои телефоны и е-mail, я пообещал внести в текст любые правки, которые будут продиктованы особенностями песенного жанра, и снова вернулся к столу. Описывать проходящее в едва освещённой комнате застолье — дело почти невозможное. Свет свечей выхватывает у темноты то чьё-то смеющееся лицо, то припадающую к кромке бокала шейку бутылки с льющейся из неё струёй шампанского, то жестикулирующую руку какого-то оратора, то головы двух склонившихся в разговоре бородачей…
Вечеринка в этой тёмной гостиной продолжалась около часа или чуть более, после чего нас разделили на две примерно равные группы, и одну увезла к себе в гости Наталья Харлампьева, а другую — Николай Лугинов. Так что концовке этого вечера можно было дать название “В гостях у народных писателей”.
Чем угощала свою “команду” Наталья Ивановна, я у товарищей не расспрашивал, но, судя по тому, какими довольными они возвратились в гостиницу, она сумела показать им своё кулинарное мастерство. Нас же Николай Алексеевич буквально завалил дичью, которую он сам добывал в преддверии нашего прибытия в Якутию. Помню, что его жена Наташа подавала нам сначала фаршированных мясом карасей, потом зайчатину, потом оленину, потом жареного глухаря — и это, не считая тех закусок, которые стояли на столе, так сказать, изначально. А это, как всегда, была великолепная рыба нескольких сортов, красная икра, мочёные грибы и что-то ещё, я уже сегодня и не вспомню.
“Я говорю своей жене и дочкам, — сказал потом, выведя нас на балкон своего двухэтажного дома, Николай, — что если уж нам повезло жить на границе цивилизованного мира и мира дикой природы, то надо в равной мере пользоваться как достижениями первого из них, так и дарами второго. Поэтому я всё время езжу на охоту, рыбалку, хожу за грибами и ягодами, чтобы члены моей семьи и мои гости питалась не искусственными продуктами из сои и химических добавок, а натуральным экологически чистым мясом, рыбой и другими дарами леса”.
На огонёк заглянул живущий по соседству министр культуры Андрей Борисов, и вечер всё тянулся и тянулся. Мяса было столько, что для того, чтобы с ним управиться, нужно было пировать до утра, однако утром мы должны были уже выезжать в аэропорт и улетать в Москву, поэтому пришлось чуть ли не силой заставить себя оторваться от нескончаемых угощений и возвратиться в гостиницу. На душе было так хорошо, что она просила песен, и кто-то из сидевших в газели затянул что-то казачье, мы подхватили слова, но отягощённое едой тело уже впадало в счастливую полудрёму, так что на настоящее полноценное пение сил почти не осталось, и песня, хотя и заполнила собой салон микроавтобуса, но за его пределы не вырвалась, а так вместе с нами, в качестве пассажирки, до дверей “Тыгын Дархана” и ехала…
А в шесть часов утра мы уже стояли со своими чемоданами в гостиничном холле. Приехавший попрощаться Владимир Фёдоров привёз кипу только что отпечатанного номера возглавляемой им газеты “Якутия”, и я увидел на первой полосе свою фотографию, сделанную им в вертолёте Ми-8 во время нашей поездки в Черкёх, и рядом — текст стихотворения “Якутия моя”: “По трапу в самолёт взбегу, вверяясь Богу, / пусть мчит меня сквозь ночь и дальние края / туда, где под крылом лежит светло и строго / Якутия моя!..” Хотя, если следовать правде факта, то в данный момент нам предстояло лететь не в Якутию, а как раз обратно.
Распрощавшись с друзьями, мы вскоре были в аэропорту города Якутска, а спустя какое-то время уже сидели в прогревавшем турбины самолёте. Потом красивая стюардесса исполнила традиционный спектакль мимики и жестов, показав нам, как защелкнуть на себе пряжки ремней безопасности и где находятся запасные выходы, потом зажглась табличка “Пристегнуть ремни”, лайнер побежал по дорожке и, почувствовав, как он вздрогнул и оторвался от земли, я осенил себя крестным знамением и отдался в руки судьбе и Господу. В отличие от рейса сюда, мы теперь летели вослед за уходящей ночью, так что можно было рассматривать лежащие внизу пейзажи, а потому я склонился к иллюминатору и начал смотреть на пролетаемую землю. Вернусь ли я сюда когда-нибудь ещё раз, увижу ли эти края зимой, когда всё будет утопать в глубоком снегу, или летом, когда тайга покроется изумрудной зеленью молодой хвои, а долины станут синими от вызревающей ягоды голубики?.. Всё находится в руках Божьих, и если Ему будет угодно, то Якутия в моей судьбе может повториться ещё не раз и не два. Трудно достигнуть того, что остаётся неведомым, а карта Якутии теперь навсегда отпечатана в моём сердце. “Через трясины, как пунктир, / туда протянута дорога. / В улусе том — особый мир, / там любят лес, людей и Бога. // Там дети гладят оленят, / и места нет вражде, злословью. / Там песни в воздухе звенят, / и всё наполнено любовью…”
Сколько бы я ни летал на самолёте, никогда не перестаю удивляться тому, как по-разному выглядят всегда под крылом облака — то гладкие, как ледяные поля Северного полюса, то громоздящиеся друг на друга, как айсберги или торосы, а то испещрённые какими-то мелкими черточками и крестиками, точно истоптанный миллионом куриных ног снег на какой-то гигантской ферме. Эдакий заоблачный курятник Бога…
Когда мы уже должны были по времени подлетать к Москве, я попытался хотя бы на секундочку остановить проносившуюся куда-то по салону бортпроводницу и спросить её, не интересовались ли они, какая сейчас в столице погода, чтоб быть готовыми к тому, что нас ожидает после посадки. “Нет в Москве никакой погоды! — скороговоркой выстрелила она, почти не замедляя своего бега по проходу. — В Ярославле будем садиться! Пристегните ремни!..”. И исчезла в глубине салона, а я и те, кто услышал эту неожиданную новость, озадаченно замолчали. Уже настроившись на встречу с домом, вдруг узнать, что надо ещё несколько часов пережидать где-то испортившуюся погоду…
Но против реальности ничего не попишешь. Самолёт посадили в аэропорту города Ярославля, нас вывели за территорию взлётно-посадочных полос и предоставили самим себе, сказав, что, по информации диспетчера, придётся часа полтора-два подождать, пока над “Домодедово” рассеются остатки тумана. Оценив ситуацию, находившийся среди нас руководитель вологодской писательской организации Михаил Карачев и его коллега из города Иваново Юрий Орлов сразу же пошли просить из багажа свои вещи и, получив чемоданы, отправились на небольшом рейсовом автобусике на железнодорожный вокзал, чтобы уехать оттуда к себе домой поездом — так им получалось даже быстрее, чем, если бы они сперва долетели, как положено, до Москвы, а уже потом разъезжались оттуда по своим домам поездами. Так или иначе, а Карачеву опять бы пришлось ехать через этот самый Ярославль, а, благодаря этой посадке, он сокращал свой путь к дому, как минимум, на половину суток. Мы же, заглянув сначала в довольно тесное помещение ярославского аэропорта, почти всё пространство которого занимала очередь к единственной кабинке туалета, вышли из него на улицу и три часа (так что время задержки, которое называют диспетчеры, надо умножать ровно вдвое) слонялись туда-сюда по огороженному забором двору. Подойдя к бордюру, за которым начинался газон не газон, но просто заросшая травой земля, я увидел в метре от него яркий жёлтый цветок позднего одуванчика, на котором застыла впившаяся жалом в его сердцевину крупная пчела. В небо над нами как раз вышло довольно яркое и тёплое солнце, и я воспринял явление пчелы на цветке как нечто само собой разумеющееся и естественное, однако проходила минута, другая, третья, прошло, в конце концов, и десять минут, и двадцать, а пчела всё сидела, не шевелясь, в центре жёлтого цветка и пила свой нескончаемый нектар. И тогда мне стало понятно, что она — мёртвая. По-видимому, когда она вылетала из своего улья, светило вот такое же солнце, и ей показалось, что лето ещё продолжается, она нашла этот поздний цветок, и тут на небо наползла туча и перекрыла солнечное тепло. Пчела умерла не от дождя, не от ветра, а именно от холода, иначе бы она просто упала где-то в траву, сбитая каплями, а так она осталась сидеть в том же положении, в каком её застало похолодание. Наверное, вот так же внезапно погибли когда-то обнаруживаемые ныне геологами в якутской мерзлоте мамонты, эти огромные лохматые слоны, мгновенно замёрзшие из-за того, что выброшенный вулканами пепел вдруг перекрыл собой солнечный свет, образовав непроходимый чёрный щит между землёй и солнцем.
Подобную картинку рисуют нам учёные в случае наступления ядерной зимы, которую может вызвать применение людьми атомного оружия. Опять в небо поднимутся миллионы тонн пепла, который перекроет собой дорогу солнечным лучам, и Земля второй раз начнёт покрываться слоем льда, превращаясь в сплошную Якутию. Не думаю, что кто-нибудь из москвичей или нью-йоркцев сумеет быстренько освоиться на покрывшей их вчерашние жилища трёхсотметровой толще льда. А вот Николай Лугинов и его земляки из Черкёха и Соттинцев на своей шестисотметровой глыбе уж как-нибудь да приживутся, для них это как бы и не впервой. Скопируют сохранённые Дмитрием Кононовичем юрты и комельки, нарежут строганины, заварят крепкого чаю и будут себе коротать с семьёй бесконечную ядерную зиму, слагая новые тысячи строк послеядерного “Олонхо”. А вокруг будет простираться необозримый и холодный край, выжить в котором возможно только тому, кто способен находить источник тепла не в одной внешней среде, но и в своём собственном сердце. И если люди сумеют сохранить в себе эту возможность, тогда есть небольшой шанс, что эта наша новая обледенелая планета всё-таки не только не погибнет окончательно, и не только сумеет выжить в новых ледяных условиях, но и превратится вскоре в один огромный Улус Любви, жизнь в котором будет согреваться верой в то, что жар людских сердец, словно классический якутский комелёк Суоруна Омоллоона, когда-нибудь да растопит собой оковавший Землю ледовый панцирь, и на ней снова зацветут цветы и запоют соловьи…
Москва — Якутия — Москва,
октябрь 2006 года.