Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2006
Ах, осень! Что за осень! Что за жизнь!.. И как прекрасно было бы, если б хоть кто-нибудь задумался о ней, пусть даже на одно мгновение!..
Натянув шапку на самые глаза, Вася заправил руки в тесные карманы джинсов, задрав для этого ветровку выше задницы, и шагал по Студенческой, поворачивая к микрорынку. В его родном городе Н-ске стояло препоганенькое осеннее утро, причем так стояло, что аж уши от холода сворачивались в трубочки, а пальцы рук вообще не двигались, забывшись в ленной мерзлоте.
А вокруг Васи шевелился рынок, подобно одной глупой большой гусенице с множеством лапок. Вот бабулька, напялив на себя неизмеримое количество одежек, сидит в своей палатке, где на лотке разложена всякая всячина: от губок для обуви до глиняных фигурок непонятной красоты. А вот и всем известные лица кавказской национальности, которые гармонично сочетают продажу фруктов и маленьких мешочков с зелененькими горошинами (по пяти рублей за мешочек) с иными делишками, куда более сомнительной порядочности. Ну, да черт с ними!.. Далее по рынку, пройдя лотки с завораживающими надписями “Распродажа: все по 10 руб.”, можно увидеть обилие ларьков, специализирующихся на кормлении студентов недалекого отсюда вуза (впрочем, и иных жителей города, если те только захотят). Тут и “горячие собачки” (или, если по-русски, хот-доги), в которые щедро кладутся безвкусные американские сосиски, и чебуреки, в каждом третьем из которых, если повезет, можно встретить мясо, и много чего другого… Проходя через рынок, он остановился лишь у ларька с оригинальным названием “Хот-дог Мастер”, постоял несколько секунд, размышляя о чем-то, хотя глаза его выражали беспросветную недалекость, а затем двинулся дальше, так ничего и не купив.
Несмотря на скверную погоду, Васе было весело на душе; казалось ему, что вокруг пели птички и происходили другие подобные вещи. Но веселость его все же была неспроста (не совсем же он был дурак, чтобы радоваться без причины), а была эта веселость оттого…
Он пересек автомобильную дорогу, посередине которой тоскливо тянулись трамвайные рельсы, прошел дворами и вскоре оказался перед закрытой железной дверью в подъезд пятиэтажного кирпичного дома хрущевской планировки. Он остановился, будто что-то вспомнив, достал сотовый телефон и набрал номер, нервно при этом притопывая правой ногой по асфальту.
Крикнув в трубку:
— Это я — Вася! — он сбросил и стал ждать.
Через минуту, когда он стал терять уже терпение, позвонил телефон.
— Кто это? — медленно и подозрительно спросил голос, явно покуривший недавно чего-то, сделанного из конопли.
— Это я — Вася! — проорал Вася, и голос на том конце сбросил связь.
Вася стал выходить из себя, а когда он выходил из себя, то часто делал странные вещи. Теперь он, снова набирая номер, увидел проходящего мимо молодого человека запуганной наружности и, почувствовав его слабым, а себя злым, стрельнул без зазрения совести у него сигарету, хотя сигареты курил крайне редко, а сейчас и вообще не хотел.
Он засунул сигарету за заворот шапки так, что она стала торчать подобно антенне для связи с космосом, и хотел было продолжить набирать номер своего загадочного друга, как тот позвонил сам. Тот же самый голос, изрядно накурившийся чего-то, удивленно, громко и до глубины души расстраивая Васю, спросил:
— Вася?
На что тот сорвался яростными криками:
— Вася, на фиг! А кто, блин, еще?.. Твою мать, безголовый ты растаман! Чтоб тебя… три раза… и всю твою семью… которой у тебя нет… — на месте каждого многоточия он вставлял по два и более удивительных и непостижимых нецензурных выражений.
Выслушав такую тираду, голос на том конце сотовой связи, судя по всему, узнал наконец Васю, потому что снова сбросил связь, а через полминуты открыл подъездную дверь. Голос, что так довел Василия, вышел в домашних тапочках и купальном халате, распахнутом в области торса, а сам был смешного вида: худощавый, тупо улыбающийся, с татуировками сомнительной красоты на плечах и груди; у него были длинные, почти до плеч, волосы, серо-голубые пустые глаза и непонятного металла толстая цепь, какую порядочные люди не надели бы и под страхом смерти. Все звали этого человека — Зихер (наверное, на немецкий манер, потому что выражением своего узкого лица он сильно походил на фрица); каким было его настоящее имя — не знал никто. Зихер был личностью в высшей степени таинственной и постоянно обкуренной. По его виду невозможно было предположить, сколько ему лет, поэтому никто и не пытался, а спрашивать его об этом было бесполезно, ибо если он не помнил, как его зовут, то возраста и подавно никогда не знал. Некоторые бывалые люди говорили, что он — сын алкоголика-отца и матери-хиппи, однако, всматриваясь в него, порой казалось, что он вообще вылупился из какого-то яйца, которое скинули на Землю инопланетяне в экспериментальных целях.
Разглядев Васю еще разок перед входом в квартиру, Зихер с задумчивостью стал протирать тапочки о грязную и дырявую тряпку, что лежала на площадке перед его дверью и носила на себе надпись: “Ganjubas forever”. И Зихер протирал бы свои тапочки хоть всю жизнь, если бы Вася не толкнул его в плечо. (Но толкнул лишь слегка, ведь не зря же бывалые люди говорили: “С этим Зихером надо аккуратней. Кто его знает, этого Зихера, что у него на уме?”) У Зихера в квартире был спрятан пистолет! Он никому об этом не говорил, но все видели это в его глазах… Да, и еще самое главное: Зихер торговал разного рода курящимися изделиями из конопли, такими как “махра” и “план”. Иногда у него можно было взять “пыль”. А однажды, как утверждают бывалые люди, он достал забойнейшую “дурь”; однако истиной это было или нет — неизвестно, так как те, с кем он ее скурил, пропали потом, по его же словам, без вести… Где уж тут не опасаться этого весьма сомнительного субъекта общества по имени Зихер! Тем более что Вася пришел к легендарному травокуру не с какой-либо иной целью, как накуриться и прикупить с собой пакетик или граммульку (он еще не определился точно) в дорогу.
В единственной комнате Зихеровской хаты стоял, что называется, кумар. В первую очередь там пахло ею самой — коноплей, чей запах так сладко щекотал Васин нос; а также комната провоняла табаком, чего Василий не любил, но не обратил теперь внимания, ибо ни с чем не сравнится запах дыма, оставленный после курения травы через кальян, как аристократично Зихер называл собственного изобретения обыкновенный русский бульбулятор.
И вот когда легендарный травокур начал подходить к заветному ящичку, и Вася уже стал мысленно представлять себе эти наипрекраснейшие пакетики с зеленой травкой и спичечные коробки с содержимым, представляющим собой отнюдь не спички, а нечто иное, опять же зеленое, и во много раз дороже стоящее… так вот, в этот момент Зихер вдруг остановился, повернулся к Васе и медленно, задумчиво проговорил:
— А ведь менты меня все же пасут…
Вася почувствовал себя так, будто он сладко спал и вдруг проснулся как раз в тот момент, когда ему снилось, что целовал он невероятной красоты девушку. Его правая нога нервно затопала по полу.
— Какие, на хрен, менты, Зихер?
— Известно какие. Красноперые!
Последнее слово Зихер произнес протяжно, с расстановкой и вкладывая в него очень глубокий смысл.
— Ты охренел, Зихер! Кому ты, на фиг, нужен? — Вася сильно переживал оттого, что накуриться хотелось чрезвычайно, а его друг начинал, что называется, гнать.
— Зря ты так базаришь, дружище, — Зихер уставил на собеседника свои до безобразия укуренные глаза, и его рот скривила злобная улыбка. — Ты, братишка, откуда будешь, чтоб с батькой Зихером так базарить? По-твоему, я кто? Продавец колбасы?
— Зихер, спокойно…
— Нет, ты все же ответь! Что я, колбасой тут банкую, что ли? — настаивал Зихер.
— Зихер… — пытался остановить его Вася.
— Молчать! — это слово Зихер сказал так, что Васе даже почудилось, будто травокур закричал, что бывало крайне редко. — Ты вообще в курсе, что иные и колбасные торговцы бегают от мусоров? А уж меня, при моем деле, они уже так… что жизнь не в радость!
Тут Вася облагоразумился и решился молчать, покуда человек, который трезвым бывает раз в месяц, не выговорится.
И Зихер повел длительное повествование о том, как менты стучались недавно в его дверь, а он, будучи изрядно покурившим, раз пять подходил открывать им и, видя каждый раз в глазок красноперых, снова прятался в туалете. (Это его настроение он называл “быть на измене” и произносил сие выражение очень важно и глубокомысленно). Он рассказал, как в далеком детстве бегал от ментов и, кроме этого, ничем, наверное, тогда не занимался. Но внушительнее всего он поведал о том, что мусоров с пеленок не терпит и замочит всех, кто осмелится прийти к нему в дом.
Василий вслух не позавидовал тем милиционерам, что сюда придут, и вставил наконец свое слово:
— Курить уже будем или где?..
Зихер опомнился, и они накурились… Внезапно Василий заметил, что времени уже много, а ему еще надо успеть в вуз на пару, а потом где-нибудь и с кем-нибудь “ловить движение” (что по-русски означает: искать тех, кто не прочь с ним накуриться, затем искать место, где накуриться и т.п.). Пообещав Зихеру, что “может быть, скорее всего, наверняка” Вася еще зайдет к своему другу-травокуру, студент ушел.
Когда Вася снова шел по рынку, все вокруг вдруг стали радостными. Вот гражданин ближневосточной национальности радуется с суровым выражением лица; вот бабуля с радостью дует в закоченевшие кулаки. И все веселые, всем все по кайфу… Только вот жаль, что никто, кроме Васи, об этом не знает.
Вася зашел в учебный корпус, не спеша и степенно, затем посмотрел на отражение своей улыбки в зеркало, которое было расположено над раковиной в мужском туалете, чрезвычайно сильно заклеено разной поганости наклейками и старательно заплевано добропорядочными студентами. Потом Вася прошел в поточную аудиторию и, не без счастья от того, что впереди целая лекция веселья, сел рядом со своими корефанами.
Посещение лекций у Васи обуславливалось степенью его накуренности: трезвым он бы здесь и носа не показал… Пара началась и кончилась. Обыкновенная пара, на протяжении которой Вася с корефанами кидался бумажками в своих одногруппников, а особенно в старосту, чтоб ему…
На перемене корефаны изъявили желание помочь Васе скурить пакет травы, который он приобрел у Зихера… Через полчаса их видели у мороженного ларька. Он ели мороженное и как-то приглушенно, но безудержно заливались хохотом. Причем очевидцы утверждали, что при этом никто из них не шутил, а иные бывалые люди из этих очевидцев говорили, что никто из той компании вообще и слова не произносил.
Ближе к вечеру Вася был уже совершенно с другой толпой пацанов, с которой познакомился только сегодня и теперь пил с ними пиво около одного из вузовских общежитий. Разговор шел разный, но в основном про барыг, что торгуют изделиями из конопли.
— Эти барыги — мблые типы! — восклицал один пацан из этой компании; он был весь в спортивном, с шапкой, натянутой на глаза, и приехал в Н-ск откуда-то из пригорода. — Они уже малец напрягают!.. Все по жизни, блин, на подгоне! Менты! Менты!.. Хрена лысого теперь чё выхватишь. Все шкерятся до талова!..
Тут Вася пьянеющим мозгом смекнул, что, наверное, все хотят накуриться, и, осознав, что сам он тоже не против, а особенно на халяву, произнес заплетающимся языком:
— Ну… я вообще… могу… Хоть сейчас.
Все приободрились, и пьяная толпа пересекла дорогу, где проходили трамвайные рельсы, и скрылась во дворах…
Вскоре они встали перед подъездом с железной дверью, которая на этот раз была открыта (вероятно, докучливые подъездные бабульки не доглядели). Вася радовался и спешил. Он, было, подумал позвонить сначала Зихеру, но опять зарадовался и, улыбаясь, оставив остальных у подъезда ждать, побежал наверх, сжимая в кулаке деньги, данные ему для известных целей.
Вася подбежал к Зихеровской двери и стал молотить по ней руками… Но никто не открывал. Тогда он замер и прислушался, и ему показалось, что внутри кто-то отодвинул засов. Вася толкнул дверь, она с размахом открылась, и вдруг прозвучал какой-то невероятной громкости хлопок. А по двери соседа, что была строго напротив Зихеровской хаты, стали тихонько сползать свежевыбитые Васины мозги.
Зихер с дымящимся пистолетом вышел на площадку и узнал Василия. Толпа, что ждала внизу, услышав выстрел, суетливо затопала в разные стороны, и спустя мгновение уже и след ее простыл… А Зихер достал сигарету и прикурил. Он присел над Васей, ухмыльнулся укуренной улыбкой и, кольцами выпуская дым, почесал свою татуировку на левой груди, которая представляла собой надпись, крайне убедительно гласившую: “ТРАВА — НЕ НАРКОТИК!”