Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2006
На родине Чингисхана
Не прилетайте 1-го сентября в половине шестого утра в Читу, не надо, не стоит так торопиться, это вам не Финляндия, где перед прибытием поезда на конечную станцию проводник вежливо интересуется у ошалелого русского: “во с-сколько вас-с рас-спудитть?” — оно и впрямь, поезд дальше не идёт, за окном четыре утра, сыро, глухо, транспорт до 7-ми не ходит, можно спать хоть до обеда. В Чите же всё резко континентально, плюхнулся с небес на аэродром перед восходом солнца, а тут тебе лёгкий морозец, трава на клумбах инеем покрыта, тебя встречают промозглые залы аэропорта советского образца с проступающей изо всех углов неухоженностью и серостью. А вместо оркестра… где же впрямь этот медносияющий, выдувающий бравурные марши, белорубашечный, военный, с кокардами, весь из себя духовой оркестр? Где восторженные крики прекрасных гимназисток, курсисток и прочих институток? Нетути.
Вместо этого посреди зала наталкиваешься на жмущихся друг к другу подобно испуганным овцам пассажиров-курортников, да, холодновато, братцы. Ну, я-то ладно, в Н-ске шли дожди почти неделю, куртка при мне, а вы о чём думали? Вы ж на родину возвращались из милых всякому сибирскому сердцу сочей-анап и крымско-массандровского изобилия, вольно ж в майках, шортах и цветастых сарафанах изображать сплочённую отару. Здесь же, как я понимаю, воспетые каторжным народом дикие степи, “где золото роют в горах”, где Шилка и Нерчинск, где всё сурово, где обычное дело — ночью минус 5, а днём плюс 25, ну, хоть бы по свитерочку из багажа вытянули на всякий пожарный. Лицевые мышцы непроизвольно сокращаются, клац-клац…
Однако Бог милостив, вот уже и солнышко собирается с силами из-за сопки выползти. Минут через пять-десять и багаж подвезут.
А там, глядишь, и иней на траве начнёт испаряться, осыпаться. И до Читы доедем в каком-нибудь тёплом микроавтобусе.
* * *
Чита — город-герой.
Доблесть, мужество и самоотверженность Читы состоит в героической удалённости от всех великих столиц мира.
Единственно, отсюда рукой подать до Какакорума, но, увы, столицы Чингисхана уже около шести веков не существует на карте. Здесь испытываешь некое забавное ощущение — земля велика и обильна, путь далёк лежит, сутки до Иркутска по Транссибу (на “скором”, разумеется), сутки до Хабаровска и чуть больше — до Пекина. Но по чести сказать, лучше бы Пекин был в гораздо меньшей досягаемости. Как-то спокойнее, комфортнее можно было бы воспринимать окружающее пространство.
Вспоминаются строки Михаила Вишнякова, которые он в качестве визитной карточки прочёл в Пензе при вручении ему в этом году Всероссийской премии им. М.Ю. Лермонтова.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
ГУБЕРНАТОРУ ПЕНЗЕНСКОЙ ОБЛАСТИ О ТОМ,
ЧТО ТАКОЕ ЗАБАЙКАЛЬЕ
Наш народ не сгорблен, не ссутулен.
Забайкалье — край здоровяков.
Правит в нём Равиль Гениатулин,
А поэмы пишет Вишняков.
Слышатся Кобзона отголоски,
Депутат буряточек степных.
За решёткой грустный Ходорковский —
Проторил тропинку для других.
От свечей остались лишь огарки,
Чингисхана родина сама.
Это вам не Пенза, олигархи.
Здесь уран, овчарки да тюрьма.
Забайкалья солнечные дали —
Воет вьюга иль грозит гроза.
И за всем за этим наблюдают
Хитрые китайские глаза.
* * *
Перед въездом в город остановились на сопке, на смотровой площадке у часовни Александра Невского.
Всё верно, святой Благоверный князь первым из вождей Руси побывал в ставке монгольских ханов, увидел и понял эту необъятную землю, провидчески проник в будущее, где движение на Восток станет главным политическим и духовным вектором державы.
Но отчего же так замусорено всё вокруг? Место поклонения, как никак! Отчего же окурки, обёртки, плевки да пустые пивные бутылки строем вдоль ограды часовни? Неужели неодолимо это стремление — всё вытоптать, осквернить, исковеркать?
Хорошо хоть на стенах часовенки никто из одичавших, рекламозависимых потомков не сподобился начертать своих имён и признаний…
Хотя, о чём речь! Это, слава Богу, городская черта, центр губернии, здесь хоть какой-то догляд, городские службы появляются, милиция не ровен час проедет, всё какой никакой окорот человекоподобным представителям общества потребления. А вот в пригородном лесу Петровска-Забайкальского часовенка в честь защитника земли русской, великомученика святого Ермогена не простояла и семи лет. Построенная у единственного в пригороде родника-аршана, с удобной оградкой, цветником, столом и скамейками, она стала местом пьяных пикников — с шашлыками, девками и кучами мусора после себя. В итоге сожгли поганцы и пакостники и деревянную, изукрашенную резьбой часовенку, и оградку, и стол со скамейками, осквернили, вытоптали, изгадили святое место, свои пропащие души утяжелили как утопленники очередным камнем мерзости и скотства. И это, увы, сегодня не единственный случай. На городском кладбище Петровска разорены могилы декабристов, полтора века многими поколениями это место почиталось и обихаживалось, а в конце марта нынешнего года две чугунных плиты с могилы декабриста Александра Пестова, который умер в Петровском Заводе совсем молодым, утащили. Напрасно сотрудницы музея просили, умоляли по местному телеканалу откликнуться свидетелей, найти, вернуть, так и канули чугунные надгробия в одном из пунктов приёма металлолома. А рядом с униженной и обесчещенной могилой — склеп жены декабриста А. Муравьёва Александрины, он тоже не раз подвергался набегам. И впрямь — “дикости дичее одичанье”. В Барнауле с могилы величайшего сибиряка, добившегося открытия Томского университета и создавшего фундаментальный труд “Сибирь как колония”, Николая Ядринцева тоже трижды за последнее десятилетие утаскивали бюст в металлолом, в последний раз бюст восстановили из гипса, но умудрились покрасить бронзовой краской и вандалы свалили его, расколов, разумеется на части…
* * *
До приезда я знал в Чите только трёх людей. Само собой разумеется — Михаила Вишнякова, друга, товарища, члена редколлегии “Сибирских огней”, на сегодня — неоспоримого классика литературы Забайкалья и одного из ведущих поэтов России.
По прессе, рассказам и слухам знал губернатора области Равиля Гениатулина. Причём, как ни странно, худого я о губернаторе не слыхал. При все удалённости и проблемности края, здесь власти удаётся сохранять мир и спокойствие, поддерживать относительное благополучие жителей. А с этого года, помимо традиционному и повсеместному в России вниманию к спорту и театрально-фольклорным действам и представлениям, здесь подумали о литературе, в Чите возродился фестиваль “Забайкальская осень”. Пусть после большого перерыва, уже два десятка лет миновало с той поры как “Забайкальская осень” перестала быть праздником российского значения, но брэнд-то остался, люди помнят как ежегодно в Читу приезжали известные писатели и — вот удивительно! — хотели бы, чтобы подобные встречи возобновились. Губернатор дал добро, и фестиваль пережил второе рождение.
И третий человек, кем знаменита для меня Чита, это поэтесса Виктория Измайлова. По-настоящему у Вики вышла пока только одна книга “Ангел росы и мглы” (С-Петербург, “Геликон”, 2005), о своей давней и ранней книге стихов Вика вспоминать не любит. Измайлова для меня сегодня в ряду первых поэтесс России начала нынешнего века — вместе со Светланой Кековой, Олесей Николаевой и Натальей Ахпашевой. Знаком я с Викой до этого был лишь по электронной почте, переписка то возобновлялась, то затихала, но подборки её стихов в “Сибирских огнях” появлялись ежегодно. Популярный ныне писатель и телеведущий Дима Быков назвал Викторию Измайлову в предисловии к её книге “большим поэтом”. Я думаю, в данном случае он несомненно прав. Но, как я убедился, быть большим поэтом маленькой одинокой женщине-доктору очень и очень не просто. И сто крат сложнее — в Чите.
* * *
Когда бы не кочевний бег
Да нищета,
Я был бы данников во век
Твоим — Чита.
Но не тягаться мне с судьбой
В мои лета.
Одна под чашей голубой
Лежит Чита.
Вокруг земля на тыщу вёрст
Как дом — пуста.
И стынет звёзд осенний воск,
И спит Чита.
Куда бы не поехал ты —
Кругом тщета,
От Колымы до Воркуты —
Одна Чита…
Стихи были написаны мной в вагоне обратного поезда, где-то в районе Иркутска, именно в это время в Москве умирал от инфаркта ещё один большой русский поэт Анатолий Кобенков, иркутянин, так и не успевший стать москвичом…
* * *
Из гостей, кроме “Сибирских огней”, на фестиваль прибыли: Николай Коняев из Санкт-Петербурга — писатель, историк, издатель, автор знаменитой книги о Николае Рубцове, составитель и редактор трехтомного собрания сочинений Михаила Вишнякова (третий том выйдет в следующем году), Василий Козлов — поэт и главный редактор иркутского журнала “Сибирь”, Баир Дугаров — замечательный русский поэт и бурятский учёный, специалист по “Гэсэру”, Надежда Герасимова — представитель межрегиональной ассоциации “Сибирское соглашение” и издатель из Новосибирска, а также литераторы Агинского бурятского округа и, разумеется, всё читинское писательское сообщество.
Театрализованные действа как инструмент политики и широкошумные народные гуляния в последний период новейшей истории стали непременным антуражем любого мало-мальского события. Слово, тем более, поэтическое слово не вполне вписывается в ярмарочно-эстрадный фон праздника, даже если этот праздник называется, скажем, “Шукшинские чтения” или, страшно произнести, но, увы, даже “Пушкинские дни” в Михайловском.
“Забайкальская осень” — никакое в этом смыскле не исключение, и зря Михаил Евсеевич Вишняков ворчал, сердился, стучал по брусчатке своей кедровой тростью с медвежьеголовым навершием, всё это напрасно, всё это — холостая пальба, ничегошеньки не изменить, не вернуть вспять. И организаторы ни при чём, они-то по честному стараются, это эпоха такая нонче, тысячелетие другое. В эту эпоху человек пичкается жвачкой и гамбургерами и на каком-то этапе он уже с трудом переваривает настоящий борщ или хороший бифштекс с кровью. Неприятие вырабатывается, подлинное пугает. То же самое происходит и с духовной пищей и целительной влагой поэзии. Духовная жажда утоляется суррогатной попсой. Никакой трагедии, никакого катарсиса, ни Валентина Распутина, ни Александра Вампилова, которые, кстати, именно во время читинского совещания-семинара молодых писателей обрели известность. Люди в мире постмодерна должны потреблять, веселясь и наслаждаясь, играть, участвовать в шоу, в крайнем случае — аплодировать клоунам. В России, как внутри глянцевых журналов, нет смертей, нет болезней, одни салоны красоты, путешествия и вечный кайф.
ОНОНСКАЯ ЗАРЯ
Так называется газета Ононского района Читинской области, пограничного с Монголией. На территории района в давний-давний год чёрной лошади (1162 г.), судя по указаниям многочисленных первоисточников, и родился августейший хан Чингис.
Личность и судьба этого человека интересует меня большую часть моей сознательной жизни. И вот “Забайкальская осень” позволила мне осуществить мою давнишнюю мечту — побывать на берегу реки Онон у горы Бурхан-Халдун, где появился на свет мальчик Тэмуджин, которого не далее как шесть лет назад ЮНЕСКО назвало главным человеком второго тысячелетия от рождения Христова. Почему-то в голове вертятся непонятно откуда взявшиеся строки:
“И над отечеством свободы просвещённой
Взойдёт ли наконец ононская заря?..
Для этого, видимо, надо, чтобы Потрясатель Вселенной возник в своём новом перерождении, тогда великая и вечная азиатская империя, та самая Новая Россия, о которой так долго говорили евразийцы в ХХ веке возродится в прежней благородной мощи.
В Чите мне как почётному участнику фестиваля подарили уникальную книгу, изданную в Агинском бурятском автономном округе мизерным тиражом 1000 экземпляров. Это перевод с монгольского, это огромный том “Сказание о Чингисхане”, 800 страниц энциклопедического формата, написанный известным учёным-монголистом из Автономного района Внутренней Монголии Сайшиялом. Это фундаментальный труд, здесь собраны сведения из письменных источников на китайском и монгольском, русском и японском, арабском и английском языках, изучены 30 биографий Тэмуджина и Далай-Чингиса и целый свод уникальных документов той необыкновенной эпохи.
Биографический факт рождения повелителя народов в стойбище Делюун-Болдог на берегу Онона известен давно. Однако точную привязку к местности так никто и не смог сделать до сей поры сделать. Монголы утверждают, что это на их стороне, в верховьях Онона, китайцы отстаивают своё, мол, это ближе к Керулену на территории Маньчжурии. Но все степные места, удобные для кочёвок по берегам Онона находятся на территории современной России.
Кочевья рода Борджигинов могли проходить в любом из перечисленных направлений, границ тогда не было. Но, во всяком случае, остаётся загадкой — почему именно здесь, в таком отдалёнии от привычных центров, на 51 параллели, на 115 меридиане мать Уэлэн-уджин родила на свет младенца, ставшего столь могущественным, что перед ним Александр Македонский выглядит чемпионом в юношеской квалификации, не более.
Начнём с того, что междуречье Онона и Керулена, от Яблоневого хребта до гор Хентея, от пульсирующих озёр Зун-Торей и Бурун-Торей на границе с Монголией до озера Далайнор в Маньчжурии с точки зрения геологии, географии и биологической науки поистине уникальны. Это пространство находится в неизменном состоянии уже миллионы и миллионы лет. Трудно себе представить, но птицы со всего света — от Иранских нагорий, из Средней Азии, Индии, Юго-Восточной Азии, Океании, даже Австралии во время сезонных перелётов стремятся сначала сюда, а лишь потом направляются на Крайний Север. Это узел, это какая-то магнитная или магическая точка, через которую идёт гигантский поток миграции.
Чем сие объяснить? Ничем. Единственно только — советским слоганом: “Родина зовёт!”. Вот, что сказано учёными в информации об этих заповедных местах:
Даурские степи — обширный регион (около 300 000 км2), расположенный на стыке границ трех государств — России, Монголии и Китая. Десятки миллионов лет назад здесь было субтропическое море, подтверждением чему — частые находки на этой территории кораллов и морских моллюсков того времени. Позже рельеф местности изменился, место теплого водоема заняло “травяное” море. Сегодня Даурия — это степи, живописные бархатные сопки и множество мелких теплых соленых озер. Некоторые ученые предполагают, что Даурские степи — самые древние на Земле. Сформировавшиеся здесь растительные сообщества уникальны, богаты эндемиками и, в отличие от других степных регионов планеты, во многом сохранили свой первозданный вид.
Обилие мелких соленых озер, богатых кормом, привлекает в Даурию миллионы мигрирующих из Австралии и Южной Азии на север птиц. Здесь они останавливаются на отдых, а многие — и на гнездование. Почти 360 видов птиц, среди которых около 25 видов занесены в Красный список МСОП как глобально уязвимые или угрожаемые, бывают здесь на пролете или гнездятся. Среди них — 4 вида журавлей (стерх, японский, даурский и черный), дрофа, гусь-сухонос, нырок Бэра, чирок-клоктун, реликтовая чайка, черный гриф, азиатский бекасовидный веретенник. Для многих видов Даурские степи являются ключевыми местообитаниями.
Но травяное море Даурии — это царство не только птиц. В недавнем прошлом здесь обитали куланы, лошадь Пржевальского, архары. Сейчас в степи еще встречаются тысячные стада монгольской антилопы дзерена. Более 50 видов млекопитающих населяют этот регион, в том числе дикий кот манул, монгольский сурок тарбаган, даурский еж и многие другие.
В 2000 году Всемирный фонд дикой природы включил Даурские степи в число 200 экорегионов планеты, имеющих особое значение для сохранения жизни на Земле. Однако сберечь уникальные экосистемы возможно только совместными усилиями многих стран.
Ключевую роль в сохранении биоразнообразия Даурии играет созданный в 1994 году на базе заповедников “Даурский” (Россия), “Монгол Дагуур” (Монголия) и “Далайнор” (Китай) Международный российско-монгольско-китайский заповедник “Даурия” (Dauria Chinese-Mongolian-Russian International Protected Area, сокращенно — DIPA).
За годы существования Международного заповедника сделана большая работа: проведены более 50 совместных экспедиций по изучению флоры и фауны региона, ряд совместных эколого-просветительских акций. Результатом этой деятельности стали конкретные меры по сохранению редких видов, обоснования предложений к развитию сети охраняемых природных территорий региона, разработка общих стратегий сохранения глобально угрожаемых дрофы, журавлей и многолетний мониторинг экосистем и др.
Пожалуй, одно из наиболее значимых следствий и результатов сотрудничества и существования международного заповедника — возвращение в Россию дзерена. За несколько лет численность антилоп, постоянно обитающих в Даурском заповеднике и на прилежащих территориях, увеличилась с 15-20 особей до более 600.
Это важнейшее место кормежки и скопления множества мигрирующих птиц. Более чем 3 миллиона пернатых останавливаются здесь во время весеннего пролета и более чем 6 миллионов — осенью. Среди них численность только журавля-красавки достигает 30000 (около 14% общей численности вида в мире).
Прародина праземля, точка отсчёта, сюда пришли первые люди, после того как Гоби из цветущей, изобильной, озёрной равнины превратилась в пустыню. Здесь первоисток всех величайших азиатских империй, начиная с древних хунну, а может быть и гораздо раньше. Даже обретшая мировую славу, неопровержимая и непререкаемая (ибо уже изречена) русская литература началась именно здесь, в конце 17-го века, когда воевода Афанасий Пашков вёл с собой в стрелецком обозе на новые приаргунские земли царёва хулителя, ссыльного и мятежного протопопа Аввакума. Вёл, чтобы наказать, унизить, казнить, а в оконцовке получилось — прославление, вековое эхо и даже причисление к лику святых в церкви старого обряда.
Переправившись через Байкал, шли против воды Селенги, а затем Хилком добрались до озера Иргень, где все лето протопоп промышлял рыбой и кормил людей. К зиме перевалили за “Камень” — Яблоновый хребет — “на волок Иргенский”. И только когда начались жестокие забайкальские морозы, Пашков разрешил Аввакуму с семьей поселиться в засеке на берегу Ингоды. Весенний путь вниз по реке был нелегок. “Весною на плотах поплыли по Ингоде-реке…Река мелкая, плоты тяжелые, пристава немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие — огонь дa встряска, люди голодные; лишо станут мучить, ано и умрет. Ох, времени тому…” — сокрушается Аввакум. Достигнув Шилки, а затем “сторонней реки Нерчи”, Пашков с отрядом основал новый острог, назвав его Нерчинский.
“Стану паки говорить про даурское бытие” — запишет потом сибирский узник на одной из страниц своего “Жития”. Для него это “бытие” было крайне тяжелым. Аввакум изведал все тяготы походного быта первых сибирских колонистов. На себе волочил нарты, тянул судовую лямку в холодной воде Хилка, ставил срубы, охотился па зверя, сплачивал и гнал городовой и хоромный лес, который отец и сын Пашковы сплавляли для строительства по Ингоде к Нерче. В десятилетней сибирской ссылке вместе с Аввакумом страдали его дети и верная “подружина” Настасья Марковна — мужественная, умная и дипломатичная, не раз выручавшая своего Петровича в сложных, порой смертельных ситуациях. Здесь, в “Даурах”, она с мужем потеряла двух маленьких сыновей, здесь она вместе с другими испытывала голод, болезни, нравственные муки и крайнюю нужду.
Но несмотря на это, один из них — опальный протопоп Аввакум Петров, на сибирском, забайкальском материале создал свое знаменитое “Житие”, ставшее впоследствии одним из памятников мировой литературы, переведенное на многочисленные европейские и восточные языки, памятником духовной культуры русских землепроходцев. “Житие” —это панорама жизни и первоисточник сведений о Забайкалье того времени, его восхищающей природе, мятежном духе эпохи и местах, где предстояло в будущем стоять с его окрестностями историческому городу с удивительным названием — Чита.
И теперь забайкальская земля вправе этим гордиться. Сам же Аввакум со своими сочинениями вполне обоснованно считается первым бытописателем Забайкалья и первооткрывателем забайкальской темы в русской литературе.
Не было до этого мученического путешествия литературных сочинений на Руси, если не считать таковым анонимное, средневековое “Слово о полку Игореве”. Много чего не было.
А чем объяснить появление в середине 19-го столетия у нас такого странного, неведомого другим цивилизациям сословия как “русская интеллигенция”?
Что и кто есть страдающий русский интеллигент как не декабрист в некрасовско-герценовской подаче. Если учесть, что судьбы большинства декабристов связаны именно с Забайкальем, значит родина русской интеллигенции тоже здесь. Я, правда, готов поспорить — в какой степени их судьбы были мученическими. Скажем акварели и живописные работы Н. Бестужева, похороненного на берегу Селенги и прожившего счастливую жизнь гражданина и художника, вряд ли бы оставили хоть какой-то след, будь они написаны в Санкт-Петербурге и на темы столичной жизни. И такое можно сказать о многих из них. Декабристы оплодотворили Сибирь — умом, талантом, образованием.
* * *
Ононская заря дремала где-то за облаками.
Всю дорогу шёл, моросил, сыпал, сеял неказистый дождик, шины влажно шуршали и шлёпали по выбоинам, по стёклам позли расплющенные ветром капли, покачивало и то и дело наплывала сонливость.
В Нижнем Часучее нас встретил глава администрации Ононского района и председатель Совета муниципальных образований Читинской области, хозяйственный, властный, хлебосольный Валерий Иванович Духновский.
Пока мы селились в гостиницу, он расхаживал широкими шагами по двору администрации, кого-то отчитывая и что-то втолковывая абоненту по мобильному телефону. Оказалось, что мобильная связь появилась в районе только месяц назад, губернатор вручил главе трубку и приказал никогда не отключать. Так что и на родине Чингисхана уже никуда не деться от коммуникативной заразы. Скоро как чукчи у Ромы Абрамовича на Чукотке местные буряты будут ходить на охоту и пасти скот с мобильными телефонами.
— Вы привезли нам дождь, вы дорогие гости! Пять лет уже сушь стоит.
Да, мы обратили внимание при подъезде к районному центру на высохшие тополёвые рощи, на выгоревшие пятна соснового бора, на отсутствие возделанных полей.
* * *
В Ононском районе на 14 тысяч населения всего 32 тысячи голов скота, но зато уже 2 тысячи автомобилей и их количество растёт гораздо большими темпами чем число овечек, блеющего поголовья по району, общей площадью пять с половиной тысяч квадратных километров, бродит всего20 тысяч, это по три-четыре овцы на один квадратный километр. А было ещё не так давно, ещё большинство народа помнит — в 15 раз больше, было 300 тысяч овец. И корма хватало. И шерсти было завались. И чабаны на всю страну славились.
Сразу через границу, в соседнем очень похожем по территории и климату районе Монголии овец пасётся 160 тысяч голов, есть стадо верблюдов, табуны лошадей, даже коров больше. Чем на российской территории. У нас на 10 человек — одна бурёнка, там — вдвое приходится. А ещё монгола на заповедных землях умудряются сохранять и преумножать многотысячные стада редких антилоп — дзеренов. Как с этими животными поступили наши соотечественники, когда в 2001 году, в снежно-буранную зиму 26 тысяч дзеренов прорвалось через границу в поисках корма на российскую территорию — это отдельная и очень печальная песня. Кололи, стреляли, резали, это была не охота, а травля до полного уничтожения. Тогда многие жители ононских степей жаловались: “Что же мясо-то у этих дзеренов такое сухое да невкусное?”. Конечно, били их бедных в феврале-марте, изголодавшихся, запуганных, измотанных страшной зимой и ещё хотели, чтобы вкусно было. Вырасти жирного барашка, телятинку или молодую конину, вот тебе и вкусно будет. Чабан и барашка-то старается не забивать по весне и даже в начале июня, пока не нагуляет вес. А зверь и подавно, он в нашем мире уже не для еды, он для украшения, для любования.
На 11 сёл и деревень Ононского района нет никакой промышленности. Что-то делается в стройиндустрии, но лишь для собственных нужд, не более того. Оно может быть и хорошо, жизнь постепенно возвращается на круги своя, к некоему патриархальному укладу, когда по полям и долам мирно бродят многочисленные стада, люди живут большими семьями, рожают и воспитывают детей, поют песни, молятся Богу и не наносят никакого вреда Матери-Земле, ибо из праха подымаются и в прах уходят. Только камни молчат да звёзды мерцают над вечною степью.
Увы, увы. Всё это лишь поэзия.
В страстях, во гневе и далеко не случайно Каин убил первого пастуха, боголюбивого Авеля, брата своего. Нет в мире гармонии и благоволения в человецех, нет его и на Ононе. Соблазны века сего проникают и на родину Чингисхана. А неуёмное законотворчество норовящих ещё со времён Петра вздёрнуть Россию если не на дыбы, то на дыбу, лишь усугубляет ситуацию.
Так произошло после первого июля, когда вступил в силу новый порядок лицензирования продажи алкоголя. В результате закрылись винные лавки в 9 из 11 населённых пунктов района, теперь подгулявшим крестьянам и оратам надо либо ехать за 40 километров в райцентр, либо искать суррогатную замену казённой водке. Итог предсказуем, за последний месяц — несколько случаев отравления, из них два — смертельных. (Описываемые события относятся к августу 2006 г., а в октябре, когда пишутся эти строки, в европейских губерниях случилась целая эпидемия, массовое отравление суррогатом тысяч людей — десятки погибли).
У соблазна всегда есть носитель.
Для жителей Монголии и Большого Алтая, куда можно смело включить и Забайкалье, его олицетворением нередко выступали китайцы (в древности их называли “табгачами”). Ещё мудрый Тоньюкук, правая рука Великого Кагана во времена второго Тюркского Каганата, в восьмом веке, обращался к своим соотечественникам со словами, до сих пор не утратившими своей актуальности:
………….. только табгачей
опасайтесь вовек.
Предки ваши за сладкие речи,
Спирт, и злато, и шёлк
Продались и подставили плечи
Под ярмо, кнут чужой.
Опасайтесь! В дарах или в лести,
В сытой роскоши вы
Поглупеете… Так же как в тесте
Тает ломтик халвы,
Растворитесь в народе огромном…
История повторяется. Вернее. Она разматывает свою спираль виток за витком.
Через таможню в городе Забайкальске со стороны Маньчжурии каждые сутки проходят 12-тонные автоцистерны со спиртосодержащей жидкостью для очистки (как пишут в накладных) стёкол и сантехники. Говорят, что и таможенники, и власти региона несколько раз пытались остановить эти караваны, ругались, грозились, даже намеревались слить жидкость на землю, кричали на китайцев, мол, зачем отраву везёте в нашу страну. А китаец — что? Китаец глазки свои ещё более прищуривает, улыбается вежливо-вежливо, со всем соглашается, а потом говорит, что если цистерны сольют на землю, то за груз придётся заплатить неустойку, потому как все документы оформлены верно, все пошлины заплачены, а то, что его товар используют не по назначению — не для мытья раковин, кафеля и оконных стёкол, а внутрь — в этом нет никакой его китайской вины. Да, в этом есть лишь русская вековая беда.
* * *
Едем через Часучейский сосновый бор.
Это, как здесь говорят, воинство Чингисхана сторожит покой своего властелина, в момент испытаний, оно превратится в закованную в броню орду и не позволит обесчестить и осквернить девственную и священную землю.
Подобный реликтовый бор в этих степных широтах есть только между Селенгинском и Кяхтой. Как ни странно и там он вырос далеко не случайно, в его глубинах-недрах сокрыты гигантские погребальные курганы более чем трёхсот хуннских царей-шаньюев.
Духновский лихо ведёт свою “Волгу” по изрядно выбитой гравийке, то и дело уворачиваясь на скорости 100 км от выбоин и мелких луж. Он рассказывает, что бор — подлинное сокровище, на сотни вёрст леса нет и даже санитарные порубки обеспечивают нужду района в деловой древесине. Но с начала нового тысячелетия здесь стоит невиданная засуха, даже акации и тополя в снегозаградительных посадках почти напрочь высохли, пожары стали сущим бедствием. Не далее как в прошлом году один местный житель с сыном отправился на рыбалку на Онон, погода была промозглая, осенняя, мужички развели костерок под крутым берегом, поставили сетку, сварили шурпу, поужинали и после поплыли уже по сумеркам проверять, в этот недобрый час ветер усилился, раздул костер, швырнул искры на сухую луговину и… пошло-поехало! Хоть от берега до леса было не менее двух километров, но пал, стремительно разрастаясь, хлынул огненным валом, подгоняемый ветром и в считанные минуты достиг бора. На ноги подняли всех — технику, людей, МЧС — однако так, что с пожаром не могли справиться много дней. Выгорели сотни гектаров, смотреть на целые массивы чёрных погибших деревьев жутковато и больно. А использовать лес, пока он ещё не сгнил на корню, не превратился в бурелом, не дают власти, всё в нашем прекрасном государстве так устроено, что разрешение на чистку леса после пожара, все документы, все лицензии надо получать в Москве, за шесть тысяч километров.
*
На левом берегу у древних скал, которым поклоняются буряты, кучи мусора и битого стекла. Некуда деваться от человеческого присутствия даже в глухой степи на самой оконечности России. Молчат диковинные для этих мест каменные великаны, молчит превратившийся в исполинское изваяние старик-батыр, не пустил он захватчиков в незапамятные времена в изобильные свои степи, погиб, но не пропустил, а сегодня потомки растрепали по ветру былое богатство, и былую доблесть.
От берега выехали в степь, к знаменитой каменной чаше, чаше Чингисхана, гигантскому одиноко стоящему мегалиту, отдалённо напоминающему своей формой то ли котёл, то ли чёрный лотос на циклопической подставке размером с опрокинутую юрту. Тогон-Шулун, как называют её буряты, несомненно, что тяжеловесность и архаичность её родом из глубочайшей древности, возможно даже из времён, граничащих с палеолитом. Ей поклонялись всегда, сколько существует в степи человек, на боку от миллионов прикосновений образовалась лунка, куда складывают нехитрые жертвоприношения: зерна злаков, кусочки масла или сыра, кто-то даже положил подушечку жвачки “Орбит”. Чаша исцеляет, снимает грехи, если пройти вокруг неё трижды по солнцу и после бросить к подножию камешек, предварительно зажатый в ладошке, почувствуешь прилив сил.
К Чингисхану чаша имеет прямое отношение, где-то здесь неподалёку состоялась его битва с побратимом и другом детства Джамухой, битва была долгой и кровавой, в самый разгар сражения шею Чингиса пронзила шальная, на излёте, стрела. Рана была опасной, но его ближайший нукер сумел остановить кровь, после чего Чингиса очень бережно доставили к чаше, в которой в тот день стояла лужа воды, положили в эту целебную воду, напоили и дали покой. Буквально через несколько часов молодой хаган был уже здоров и полон сил.
Самое невероятное, но засвидетельствованное в вековой народной памяти, это то, что чаша живёт своей особой жизнью, она движется, она наклоняется, как подсолнух, стремится за светилом, так и мегалитическая тарелка в течение веков то смотрит прямо в зенит, храня покой и подтверждая гармонию мира, то начинает кренится, как бы предупреждая людей о наступлении страшных катаклизмов и смутных времён. Если опасность миновала, чаша медленно возвращается в прежнее равновесное положение. Сегодня она сильно накренена на восток. По легенде, если она опрокинется, то вскоре наступит конец времён.
*
Не устану дивиться этому соединению-слиянию жёлтого и синего, земли и неба, свободы и воздуха. Едем, едем, а всё ничего не меняется, мы как бы стоим на месте, а мир обтекает нас, поворачиваясь то туда, то сюда. Наверное только Павел Васильев в стихах да Антон Павлович Чехов в прозе сумели уловить эту долгую-долгую пронзительную ноту, это печальное и сладостное состояние души посредине пустой земли. Как Чехов смог угадать и передать это, непостижимо для меня, но, читая “Степь”, вдруг ловишь себя на мысли, что ты там — на великой равнине и ничего не происходит ни над, ни перед, ни за тобой, только медленное движение, только скрип колёс, только тайная, где-то внутри тебя текущая музыка, только дух, воспаряющий ввысь вслед за неподвижными среди синевы коршунами…
Духновский везёт нас на край района, на границу с Монголией, где между озёрами Зун-Торей и Барун-Торей (восточное и западное) на просторном и охраняемом мысу живут те самые, спасённые от бойни, шесть сотен дзеренов.
Всю дорогу наблюдаю по сторонам остатки глубоко эшелонированной (от Китая) оборонительной линии. По степи в шахматном порядке, на расстоянии километра лил двух, расставлены могучие овальные доты, своим светло-серым бетонным панцирем они почти сливаются с даурской уже пожухлой травой. Стены этих мегатонных черепах, наверное, не менее двух метров толщиной, бетон шёл на их постройку самой высшей марки, простоят они века, тоже через бездну времени превратясь в мегалиты, вот будет загадка для потомков — для каких культовых целей использовались эти сооружения. А пока, думаю, лишь небольшой косметический ремонт и через день-два в них можно размешать войска, удерживая танкоопасное направление со стороны столь недалёкой Маньчжурии.
*
Воды Зун-Торея на треть заходят в Монголию. Мы с питерцем Николаем Коняевым совершили омовение, разоблачившись до нага, температура ничего себе, вполне осенняя, около семи—восьми градусов, но и воздух не теплее, озеро обжигает, так что, выскочив на берег, ощущаешь разлив жара по жилам, вода мягкая, даже мыльная на ощупь и цвета дымного аметиста, вдали за уходящим на юг мысом озеро теряется в слепящем тумане. Очень много света и ветра.
Буквально в километре от берега стоянка известной на всю область чабанки Даримы Мечиковой. Она с десяток лет назад овдовела, осталась одна с многочисленным семейством на руках, но не впала в отчаяние, не сложила руки, наоборот, принялась трудиться с удвоенной энергией, привела в порядок хозяйство, заставила работать детей, родственников, привлекла праздношатающихся русских мужичков-выпивох, и теперь слава о ней достигла Читы и даже столицы. Одеяла, спальные мешки, жилеты и подушки из верблюжьей шерсти, которые она шьет своими руками, уходят влёт, заказы поступают едва ли не каждую неделю, как её удаётся мыть и вычёсывать шерсть, кроить, шить, управляться со стадами и семейством (только внуков уже двенадцать, все здоровы, сыты, учатся, работают) — остаётся загадкой. Ведь на стоянке даже электричества нет, если не считать аккумуляторов.
— Дарима, — спрашиваю, — скажи по секрету, только честно, сколько у тебя овечек?
— Ой, да зачем тебе знать, может, двести, может, триста…
— Ну, скажи, я же не финансовый инспектор, завтра уеду.
— Они там, далеко пасутся, я не считала.
— А коровы?
— И коровы есть. Ещё лошадей табун.
— Что, и верблюдов имеешь.
— Верблюдов нет. Из Монголии шерсть.
— А где моешь.
— Вот сама руками в озере и мою…
В итоге выясняется, что только овец у неё две тысячи, коров не менее ста и лошадей около того. Духновский говорит, что если бы все так относились к жизни, к работе, к людям, за Россию можно было бы не волноваться.
Уезжаю с тёплым сердцем. Увожу данную в подарок верблюжью жилетку с серебряными пуговицами, которая отныне будет согревать не только тело, но и душу — воспоминанием о великой бурятской женщине на самом краю империи. Вечной империи.
*
Что сказать… Дивная, загадочная, пологая во все стороны света земля.
Как писал поэт древнего Китая Бо Цзюй-И:
“У красот природы собственников нет.
Степи принадлежат тому, кто любит степи”.
Чита-Новосибирск,
октябрь 2006 г.