Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2025
Сергей Миронов, «Графит»
Волгоград: Перископ-Волга, 2024
Третья книга стихов калининградского поэта (как и предыдущие, вышедшая в волгоградском издательстве «Перископ-Волга») грамотно композиционно выстроена, обладает мотивно-тематической цельностью и наполнена сквозными, перетекающими из стихотворения в стихотворение, из «главы» в «главу» образами, мыслями, переживаниями. Каждое стихотворение здесь как бы «опрокидывается» в следующее, образуя непрерывное, сплошное, как течение реки, движение лирического сюжета. По сути, это единый «лирический роман»: монолог художника-пейзажиста, использующего вместо кисти / карандаша слово, рисующего словами. В аннотации, правда, это «лица необщее выраженье» книги передано грамматически коряво и неоправданно высокопарно: «В третью поэтическую книгу калининградского поэта и писателя Сергея Миронова вошли стихи, объединенные темой творчества, созерцания пейзажности морских просторов и побережья, особым выразительным чувствованием городской среды и места человека в социуме».
«Ключом» ко всей книге является ее первая часть — одноименная с общим заглавием — «Графит», посвященная рефлексии над творчеством. Графит выступает здесь как инструмент творения, сообщающий ему одновременно прочность и хрупкость, тонкую неуловимость карандашного штриха. Смыслонесущим, опорным «дуэтом» этой части (да и всей книги) становятся, соответственно, метонимически неразлучные «графит» и «грифель», появляющиеся в самых разных контекстах: «Из графита сделан грифель. / Грифель вставлен в карандаш»; «И графитом кроет грифель»; «Прерывистый контур рождает графит»; «растут в графитовом саду / на клумбах странные растенья»; «Окна графитовых зданий. / В абрисе города, в лоне реки»; «Прячь глаза за нагретым графитом очков»; «Грифель руку ведет / Вдоль линий прямых горизонта»; «Пружинит грифель, легкий жест»; «Грифель уперся в линейный фасад» etc.
Этот «графитно-грифельный» инструментарий применяется во всех частях книги, оказываясь универсальным и для лирических пейзажей прибрежных лесов и дюн Куршской косы, где время «перейти можно вброд», где оно размывается вплоть до сгущения в вечность; и для продуваемой сквозными ветрами Балтики; и для бурного летом и печально замершего зимой Чёрного моря (хронотопический «маятник» книги качается «от моря до моря»); и для городских зарисовок одновременно мерцающего и устойчивого, тяжелого и нежного, четкого и размывчато-призрачного Калининграда («Многоточия огней», «Вдоль тонких линий побережья»); и для любовной лирики («Два незначительных узора»); и для лирики философской («На все воля ветра»). При этом любовь у поэта тоже оказывается своеобразным «пейзажем чувств», а философские раздумья — «пейзажем мысли».
Особенно внимателен «пейзажист» к «тонким линиям побережья», что не случайно. Побережье — топос пограничный: с одной его стороны — земля, мир человеческих страстей и переживаний, с другой — романтическая стихия бескрайнего моря. Эта «точка схождения» (со всей ее семантикой пограничной неустойчивости, шаткости — вот где еще важна прочность графита) принципиально значима для Миронова и воссоздается им красочно, многообразно, психологически точно и убедительно. Природа здесь тоже становится художником, «коллегой» поэта, а пространство — ее безграничным «холстом». Природное творчество в «Графите» принимается человеком в его стихийной непознаваемости и непознаваемой стихийности, природа «приручается» любовно-внимательным взглядом поэта, приближая его к слегка горьковатому, но умиротворенному совпадению со своим хронотопом и с самим собой:
Так и будешь лежать неподвижно
На расцвеченной солнцем мели,
Там, где зреют янтарные вишни
В мягком иле слоеной земли.
Из всего вышесказанного можно уверенно сделать вывод, что поэзия Сергея Миронова, прежде всего, визуальна и направлена на зрительное восприятие. Ведущую роль в ней играет цветопись, которая в книге действительна густа, многообразна и богата оттенками: «сказочный шар / Под матовой рамой холодной», «кирпичи пурпурно-черные», «синеватая пустота». Симпатичны конкретика, нюансировка («под ногами замшев горький иней»), детализация, весомость и зримость образов, динамизм и «стереометрическая» объемность их разворачивания, прорастания сквозь стихотворение и изначальная «вписанность» в них живой и непосредственной авторской эмоции. Мироновские стихотворные картины отличаются точными эпитетами («грузные шторы», «тугая мерзлота», «приплющенная даль», «приграничная тишь»), сравнениями («смолы песчинки, будто иней»), суггестивной и синестезийной образностью («влажный оттиск дождей», «Солнца бальзам / Разлит на воспрявших растеньях»).
Со звуковой составляющей дела обстоят хуже. В стихах катастрофически много вопиюще неточных, слабых, «бледных» рифм (тлена-ценный, картины-обильным, твоем-бурелом, чертой-лесной — и это примеры только из одного, первого, стихотворения), которые не выглядят осознанным приемом. Злоупотребляет автор и рифмовкой одних и тех же частей речи (особенно режут слух деепричастия) в одних и тех же падежах. Это ощутимо «стирает» и «оскучняет» просодию, разрушает звуковое «самостоянье» стихотворений, которое, по контрасту с визуальной насыщенностью, заметно «проседает». На этом фоне встречающиеся время от времени точные и оригинальные рифмы (тальком-хрустальном) или хорошая звукопись («гуляет пляжа дальний гул»), мелодика теряются, выглядят случайностью, а не закономерностью. Расшатанность «ходящей ходуном» рифмовки «расплескивает» витальность и энергетику, сконцентрированную в зрительных образах. Эта звуковая «недостача», становится, пожалуй, одним из двух основных минусов «Графита». Второй — излишнее увлечение высоким слогом (что видно уже по аннотации), впадение в холостой пафос, подмена красоты красивостью, а изящества — вычурностью в строках вроде «Застывший сон небесных чар / Исполнен в технике офорта».
Многие стихотворения книги исполнены в любопытном жанре, который я назвал бы «псевдоэкфрасис»: как будто поэт сначала нарисовал картину, сделал эскиз или карандашный набросок и уже потом описывает и картину, и свое внутреннее состояние (причем, и в момент создания этой картины в воображении, и в момент ее словесной фиксации) стихами, воплощает тонкую стремительность творящего жеста, который «пробирается вглубь / Наброска к объемным деталям». Такой «двухступенчатый» подход придает стихотворениям особый многослойный трепет и определяет боль и счастье самой остраненно-вовлеченной позиции «наблюдателя»:
Наблюдаешь, как солнечным утром
Сквозь туман с болью прожитых лет
Просыпается жизнь в месте людном.
Ничего, впрочем, лучшего нет.
Книга «Графит» располагает к себе читателя авторским умением смотреть на мир «голыми глазами», замечая важные моменты, недоступные обыденно-плоскому зрению. Но это не отличительная черта поэтики Миронова, а сущностная примета поэзии как таковой. По словам драгоценного поэта, Юрия Казарина, «поэт — это тот, кто способен увидеть в березе далматинца». «Нажимом грифеля ведомый» Сергей Миронов — из тех, кто способен.