Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2024
Константин Комаров — поэт, литературный критик, литературовед. Родился в 1988 г. в Свердловске, окончил Уральский федеральный университет им. Б. Н. Ельцина. Кандидат филологических наук. Как поэт и литературный критик публиковался в литературных журналах «Дружба народов», «Знамя», «Урал», «Звезда», «Дети Ра», «Нева», «Октябрь», «Новый мир», «Вопросы литературы», и др. Постоянный участник Форума молодых писателей «Липки» (2010–2023). Автор нескольких книг стихов («Почерк голоса», «Только слово», «Невеселая личность», «Соглядатай словаря», «Фамилия содержанья», «Безветрие», «От времени вдогонку») и сборников литературно-критических статей «Быть при тексте», «Магия реализма». Член Союза российских писателей, Союза писателей Москвы, Русского ПЕН-центра. Победитель «Филатов-феста» (2020). Лауреат премии «Восхождение» (2021). Финалист литературных премий «Дебют» (2013, 2014), «Лицей» (2018, 2021), «Новый звук», «Белла», Премии им. Бажова и др. Лауреат премий журналов «Нева», «Урал», «Вопросы литературы».
* * *
Глушит слух одинокое пенье
не заметившей лески блесны.
Как гиены на запах гниенья,
на усталость слетаются сны.
Им привычка дана к темной пище,
к монотонному злому труду,
дух напрасно покоя в них ищет,
словно жаждущий — воду в аду.
Заплутав в их густеющий ельник,
зренье разное видит окрест:
кто там — висельник или насельник
этих Богом не тронутых мест?
Я повадку их склизкую знаю
и себе говорю наяву:
узнаю тебя, смерть, принимаю,
но, пожалуй, еще поживу.
* * *
Не столько правда, сколько просто свет,
обычный свет глаза с утра мне колет,
и сердце колет — да — от сигарет,
а — нет — не от трагической юдоли.
И я верчусь стыдливо на пупе,
и чувствую себя, как муха в супе,
как будто едешь с молчуном в купе
да плюс еще с печальным трупом вкупе.
Чьей силой, написав свой первый стих,
я из пространства мирного был выдран
и погрузился незаметно — псих —
в округлую тоску вселенских рытвин?
И метафизика зачем мне портит кровь,
а рефлексия засоряет лимфу?
Где тот момент, когда ушла любовь,
когда я променял ее на рифму?
Ничьей. Нигде. Ничто и никогда
неизъяснимо в этом слове плоском…
И падает фанерная звезда
над мутным, непроснувшимся Свердловском.
* * *
Снимая пленку снов с зеркал,
я уподоблен Пану Кляксе.
(Я знаю, как меж них мелькал
и амальгаму белым красил.)
Я помню их зеркальный шифр:
замотанный стеклянным шарфом,
я шел спокойно, не спешил
и «здравствуйте» знакомым шамкал.
Явился шифер — фонети-
чески почти фатально.
(Сквозь зеркала трудней идти
с крыш в отражении асфальта.)
Приятно, что такое — сон.
Скажи мне, что такое детство.
(Позавчера просыпал соль
и кто-то умер по соседству.)
И что сказать про свет? — Он бел.
Он тоже был, со щек стекавший.
(Заказывай мне на обед
те разноцветные стекляшки!)
А на уставшей мостовой
мелькал мерцающий котейка.
За этой гранью основной
я пуговицей стать хотел бы.
* * *
Сколь это грустно и непросто,
усек от раза к разу ты,
срезать кристальные коросты
с ушедшей напрочь красоты.
Теперь не ваша тетя. Здрасьте.
Ведь чувство — это серп, ум — рожь.
От старости, а не от страсти
ты не умрешь. Или умрешь.
* * *
Старт стерт, зато отчетлив финиш,
раскровлен ветреный флажок,
коль обожания не видишь —
оно тебя не обожжет.
Пока завернут в синкретизм
предельных слов, как фарш в долму —
отодвигаешь кретинизм
на улице и на дому.
Раз по следам босых событий,
прервавши храп, приходишь в храм,
то в суете ночных соитий,
поделишь все напополам.
Но воду мыльной горстью пеня,
вдруг крикнешь, не стерпев огня:
«Читайте Александра Меня
и отвалите от меня!»
* * *
Шершава воздуха кирза,
плов звездный падает в казан.
Не верю в то, что я сказал,
но в то, что я хотел сказать.
Повсюду фантики — фантом
сокрытых смысловых конфет,
я оставляю на потом
ту мысль, которой даже нет.
Пред кем мне рифму преклонить?
Кого той рифмой проклинать?
Померк румянец тех ланит,
что так хотелось целовать.
И больше некуда расти —
хоть в направленье боковом.
И в собеседниках — лишь стих.
И больше нету никого.
* * *
А жизнь очень коротка,
а между строк — несметна.
Я видел два живых цветка
за пазухой у смерти.
Она шла с ними под дождем
и чуть дождя касалась.
Я абсолютно убежден,
что мне не показалось.
С тех пор я очень молчалив
и сумрачно непрочен,
но силою густых чернил
везде рассредоточен.
И мне не страшно наяву
идти к себе кругами
и видеть как не-я живу
в безглазой амальгаме.
* * *
Я разобрался с личным адом,
признав, что он и есть мне — дом
и строк своих ветвистым садом
неспешно ухожу в Содом.
Но посреди густого хора,
где гибнет не герой, но хор —
разгрузки вечная Гоморра
мне не по кайфу до сих пор.
* * *
Горят бутылочные розы
в свердловской молодой ночи,
заходят юные морозы,
а ты — скрывайся и молчи,
сиди, не совершай ошибки —
она уже совершена —
но тех, кому еще паршивей,
не более, чем до хрена,
воткнись уже меж винных пятен
в ковер и видь цветные сны.
А мир вокруг — невероятен —
от первой до второй стены.
* * *
Тонким-тонким порезом,
будто бы от осоки,
дым проходит по рельсам —
золотым и высоким,
и умчавшийся поезд
не вернется обратно.
Мир — беззлобен и порист —
устоит, вероятно,
оттого, что, рифмуя
эти строки беспечно,
твоего поцелуя
буду ждать бесконечно.