Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2024
Герман Власов — поэт. Родился в 1966 году в г. Москве. Окончил филологический ф-т МГУ, где изучал поэзию Баратынского и Гумилёва (семинар А. М. Пескова), член студии И. Л. Волгина «Луч». Поэт, переводчик, эссеист. Лауреат премии Фазиля Искандера (2021), автор книг «Мужчина с зеркалом овальным», М., 2018, «Серебряная рыба золотая», М., 2020, «Пузыри на асфальте», Киев, 2021, «Птица с малиновой грудкой серая», М., 2023 и др. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Звезда», «Новый берег», «Дети Ра», «Зинзивер» и др.
* * *
снег протух он пахнет сыростью
затхлостью и умиранием
но смотри с какою живостью
солнце вспыхнуло
за гранью ли
окоемом видит новое
и на стол твой локоть ставит
погляди как разлинована
желтыми лучами скатерть
на оплывшие подсвечники
весь уют твой зимний жалкий
с ледяною глянет вечностью
пролетая в окнах галка
пыли золотой движение
дверь как скрипнувшее слово
это ты в свой день рождения
и на воздух выйдешь снова
умирает снег и корчится
виноватой берестою
и тебе сегодня хочется
быть апрельскою листвою
* * *
Мы прошли мужчину с горном,
с проволокой вместо ног,
слова сглатывая горлом
невесомый холодок.
Полуспиленные в парке
липы, шебурша листвой.
И старухи, будто парки,
открывали рот пустой,
черный, как асфальт. У будки
асфодели не цвели.
Ждали мы чужой попутки,
мы своей не завели,
личной. Обретая личность,
мялись, мерзли, как никто.
И цветное, как античность,
подхватило нас авто.
И водила с длинным носом
и кудрявой головой
посмотрел, и без вопросов
мы отправились домой
от Коцита и Нимфеи,
Персефоны и вина,
ибо всякого орфея
ждет в Сокольниках жена.
Узнавали город снова —
с тленьем смешанный елей;
и держали в горле слово,
от которого теплей,
слаще, проще, глубже, тоньше;
берегли, как дефицит,
твердо веруя, что больше
не переступить Коцит.
* * *
преступно пробивая бересту
железо в раны вкладывать преступно
как вор цедить прозрачный на свету
нектар словесный если неотступно
в гудении весенних новых сил
во рту в ушах приток венозной крови
он вспыхивает будто керосин
и капает как дождь с железных кровель
не нарушая заданный объем
он наполняет вымысел по горло
всю комнату и мешковину в нем
в сонорных гласных в общем как не гордо
но правильно пройти наискосок
всю жизнь когда она не гать но поле
как собирать в апреле сладкий сок
и пить его и говорить не боле
НА КАРТИНУ КАРАВАДЖО
«ОБРАЩЕНИЕ САВЛА», (1600–1601)
Разве имя сменивший отбросит меч,
разве реки вспять потекут?
Но, плашмя упав, забывает речь
и навис лошадиный круп.
И копыта тяжки его коня,
и грохочет: Из Тарса Савл, —
вторит: Савл, зачем ты гонишь Меня?
Это Павел, не Савл упал.
Он встает, пошатываясь, другим,
потирая плечо, ребро.
Говорит: Я Твой слуга, Господин.
Медяки раздает, серебро.
Удивлен ли был или озарен,
обращен как к морю река?
Но был взят на службу другим Царем
и ветра — несли облака.
* * *
Мелованная белая сойдет
и, на угол стола поставив локоть,
я напишу, что этот новый год
устал дверьми дурных известий хлопать.
Но перышко, скрипя, свершает ход
и сквозняка прохватывает шепот.
Скрепя в чернилах знание с добром,
зоб щекоча и вызывая слезы,
мы призовем весенний первый гром,
отменим на стекле чеканку розы.
Лед вскроется, на Созь пойдет паром,
и свет, и цвет войдут в метаморфозы.
Я знаю берег, этот берег ждет,
он манит свежевызревшим магнитом.
Русалка там, богатырей обход,
ученый кот и старица с корытом.
И дед-рыбак — он бороду скребет,
не ведая, что стал он знаменитым.
Итак, от маеты до вешних вод —
борец Иаков, парусная лодка,
движенье кистью, сон, двоичный код —
все это каллиграфии походка.
Щепоть созвездий сеет семена
и раздает цветенью имена.
О твердый грифель, палочка, стило,
скрипи, тверди, вычеркивай, где плохо.
Но отмечай затменья и гало;
вставай, расти, упорство и эпоха.
Мы убежали язвы и войны:
раскрой скрижали, ибо мы — не мы, —
но сгусток смысла, детская ладонь,
ноздрями шевелящий, красный конь.
ТЕСНИТ ДЫХАНИЕ
Ни боль, ни знание, но сила и магнит —
теснит дыхание и речь мою теснит.
Словесно выльется, прикажет: Отпусти.
На волю вырвется скудельной из горсти.
За далью даль, за женкой муженек.
А я на память свой оставлю перстенек.
Уныло здание, где умирал пиит —
теснит дыхание, дыхание теснит.
Ночь в январе темна, кабы еще денек!
Такие, брат, дела. Любимый перстенек
отдам на память собирателю словес.
Безделка, камень, а все легче до небес,
сложив старание, подняться одному.
А я дыхание в том камне преломлю.
* * *
Взять себя в кулак, разжать
и — расплакаться, влюбиться;
птицу взглядом провожать,
с птицею летящей длиться.
И на станции одной
оказаться на платформе
в будни или выходной
выросшей сосны покорней
и решительней тропы
цвета извести, суглинка.
Все мы беглые рабы
городского поединка.
Скройтесь в темные леса,
птицы, звери и народы —
первой влаги полоса
на двойном окне природы.
Так скрывайся и молчи,
сетуй, не греми вещами.
Не нашел впотьмах ключи —
разговаривай ключами.