Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2023
Антон Крылов — поэт, переводчик. Член Союза писателей XXI века. Родился в 1960 г. Выпускник Ленинградского университета. Стихи публиковались в журналах «Зинзивер», «Нева», «Дети Ра», «Северная Аврора», «Окно», «Футурум АРТ», «Красный Серафим», газете «Поэтоград». Автор книг «Пассажир гиперборейского автобуса» (изд. Советский писатель, 2009 г.) и «Любовник зимы» (изд. Водолей, 2021 г.). Живет в Санкт-Петербурге.
СОНЕТ КРОКОДИЛА ГЕНРИ
В зверинце я безмолвный и нагой,
хоть прихожу сюда в пальто и шапке,
и я не смог построить никакой
площадки детской — у меня же лапки!
Еще я хищен, зелен и зубаст,
и не играю (лапки!) на гармошке,
и только есть один лишь свет в окошке —
мой верный, неразлучный Чебураст.
Он был игрушкой, а они не спят;
он стережет мой сон, чтобы старуха,
что с крысой бродит, не вкатила яд,
прельстившись шкурой, в крокодилье ухо.
А сгину я — в зверинце крикнет морж:
«Какой удар! Пр-р-роклятый граф Делорж!»
ДЕНЬ СУРКА
Жили страхом, и вот, как подарок судьбы,
от других узнаем, будто мы не рабы
и не рыбы, и наши рубахи на робы
можно нам не менять,
и от черной хворобы
можно не умирать.
Жили с той и с другой, жили трахом, и вот
уж не нужно ни той, ни другой, и живот
вырос так, что не видно ботинок, и ноты
не слагаются в гимн,
и родное болото
стало градом иным.
Видно, время приблизилось камни собрать
и сложить пирамиду, укрывшись от власть
предержащих в тени ее, чтобы подумать
наконец о душе,
раз спустилась без шума
стрелка жизни на шесть.
Здравствуй, дно циферблата, низ диска, надир —
здесь бессилен вернуть изменившийся мир
паранойей и страхом отравленный морок
в эпилог дневника:
он закончится скоро,
а пока — день сурка.
ПАСЬЯНС
Расклад — не очень:
по нисходящей не собрать всю масть на туз.
Я почему-то слишком этим озабочен,
сержусь.
Король помечен;
не виден крап — я сам нанес его, смеясь.
Четыре масти: сердце, череп, бронхи, печень —
пасьянс.
Открыты карты,
в них королей, вальтов и дам двенадцать лиц.
И все двенадцать, словно близнецы, двукратны:
ввысь, ниц.
Смешались мысли —
пора смешать и карты, но движений жаль.
Скажи-ка, джокер, что первично: верх ли? низ ли?
межа ль?
ШНУРОК
Шнурок развязался, и надо нагнуться над правой ногой,
а в мире, а в море, а в матрице жизни творится гиньоль,
и сделать поклон ради обуви трудно, и нет никого,
кто мог бы помочь мне, согнуть меня — с криком: Genosse, jawohl!
Придется идти (шире шаг!) враскоряку, как пьяный матрос,
а все потому, что сам факт одиночества вяжет шнурки
всему, что не я, и как жаль, что обулся, как жаль, что не бос,
ведь если споткнусь, не начать восхождения с красной строки.
Направо — фонарь, а налево — чернеющий сыростью сквер,
и скверно, как порченый сыр, зеленеет граница листвы,
смыкаясь с замасленным светом, и смотришь под ноги, не вверх:
проклятый шнурок — словно змей, в небеса не поднять головы.
Кипит где-то там ойкумена, бурлит, как протухший бульон,
но тщетны потуги кухарки, и что мне до судеб мирских:
развязан шнурок, не нагнуться за ним, извивается он,
струится, стремится, меня уронив, завершить этот стих.
* * *
Садовник, тяпкой помаши нам,
а стоматолог — бормашиной,
а бомж — отсутствием жилья,
и мы отсель, приободрившись,
пойдем в родные наши ниши,
на наши пашни и поля.
Нас встретят домочадцы песней,
нас примут, как всегда, за местных,
накормят досыта, нальют.
Наш тост — за каждого засранца,
кто там, где нет уж нас, остался,
где мир без нас и зол, и лют.
Мы будем верить и молиться,
творить, перелистнув страницу,
выдумывать про тех, кого
лишь раз увидел, но запомнил:
раз — стоматолог, два — садовник,
три — бомж (куда же без него).
ПИСЬМЕНА НА БРЮХЕ ПИНГВИНА
Холодно.
Было много. Исчезло.
Осталось одно.
Это дно.
Зло.
Стужа. Немею.
Льдинки лимфы. Сосульки слез.
О чем я? Где я?
Мороз.
Стой! Пощади, Цирцея.
Свои далеко. Там тает.
Любовь остывает.
Любовь леденеет.
Любовь забывая…
Анабиоз.