Статья
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2023
Часть 1
Александр Петрович Сумароков (1717–1777) — поэт, драматург, театральный деятель, публицист, теоретик русского языка, один из крупнейших писателей в отечественной литературе XVIII века. В нынешнем году — 305 лет со дня его рождения и 245 лет со дня смерти.
Сумароков родился в период царствования Петра I (1672–1725), пережил вереницу сменявших друг друга после Петра I императриц и императоров. Расцвет литературной деятельности писателя пришелся на время правления Екатерины II (1729–1796), взошедшей на престол в 1762 году. Свой жизненный путь писатель завершил вскоре после крестьянского восстания (1773–1775) под предводительством Емельяна Пугачёва (1742?–1775). Этим историческим контекстом во многом определялось идейно-содержательное и художественно-стилистическое своеобразие творчества Сумарокова.
На первый взгляд, может показаться, что все это уже глубокая древность. И ее место лишь в запертом библиотечном хранилище. Между тем основательно забытое имя Сумарокова, известное лишь специалистам, представляет не только исторический или узко филологический интерес. Обращение к наследию выдающегося русского писателя, родившегося более трехсот лет назад, подтверждает, что его творчество и по сей день не утратило своей актуальности и эстетической ценности.
Многие произведения Сумарокова написаны на «вечные темы» и облечены в безупречную выразительную форму. Емкие, глубокомысленные строки легко закрепляются в памяти благодаря своей лаконичности, художественной отточенности:
Сумароков родился в период царствования Петра I (1672–1725), пережил вереницу сменявших друг друга после Петра I императриц и императоров. Расцвет литературной деятельности писателя пришелся на время правления Екатерины II (1729–1796), взошедшей на престол в 1762 году. Свой жизненный путь писатель завершил вскоре после крестьянского восстания (1773–1775) под предводительством Емельяна Пугачёва (1742?–1775). Этим историческим контекстом во многом определялось идейно-содержательное и художественно-стилистическое своеобразие творчества Сумарокова.
На первый взгляд, может показаться, что все это уже глубокая древность. И ее место лишь в запертом библиотечном хранилище. Между тем основательно забытое имя Сумарокова, известное лишь специалистам, представляет не только исторический или узко филологический интерес. Обращение к наследию выдающегося русского писателя, родившегося более трехсот лет назад, подтверждает, что его творчество и по сей день не утратило своей актуальности и эстетической ценности.
Многие произведения Сумарокова написаны на «вечные темы» и облечены в безупречную выразительную форму. Емкие, глубокомысленные строки легко закрепляются в памяти благодаря своей лаконичности, художественной отточенности:
Несчастна та страна, где множество вельмож,
Молчит там истина, владычествует ложь[1].
Молчит там истина, владычествует ложь[1].
Зачастую стихи носят афористический характер:
Всегда болван — болван, в каком бы ни был чине.
Овца — всегда овца и во златой овчине (303).
Овца — всегда овца и во златой овчине (303).
Читая Сумарокова, наш современник не ощутит языкового и стилистического дискомфорта, не будет спотыкаться на полуслове, путаться в тяжеловесных речевых оборотах, характерных для литературы отдаленного от нас XVIII столетия. Поэтическая речь Сумарокова льется на удивление стройно и гладко. Язык и стиль поэта в большинстве его произведений вполне понятный, точный, ясный, плавный — в соответствии с его литературными принципами:
Чувствуй точно, мысли ясно,
Пой ты просто и согласно (103).
Пой ты просто и согласно (103).
Это тем более поразительно, что современный русский литературный язык в ту эпоху находился еще только в процессе становления, оформившись окончательно лишь в творчестве А. С. Пушкина (1799–1837). Из-под пера даже лучших литераторов XVIII века, не исключая гениального ученого-энциклопедиста М. В. Ломоносова (1711–1765), зачастую выходили неудобочитаемые вирши. Тяжеловесный слог, перегруженный старославянизмами, невольно вызывал запинки при чтении.
Такова, например, первая сатира А. Д Кантемира (1709–1744) «На хулящих учение» («К уму своему») (1729). Выдающееся по своему социально-политическому значению произведение направлено против повального, оголтелого, воинствующего невежества, торжествующего во всех сферах государственной и церковной жизни России. Ум, мудрость, наука побеждены гордыней, леностью, богатством родовитой дворянской знати «в шитом платье», судей-лихоимцев «за красным сукном», военачальников, что «полки водят», сановитых церковников «под митрой». Однако актуальный содержательный план сатиры выражен в архаичной силлабической системе стихосложения, которая затрудняет восприятие текста:
Такова, например, первая сатира А. Д Кантемира (1709–1744) «На хулящих учение» («К уму своему») (1729). Выдающееся по своему социально-политическому значению произведение направлено против повального, оголтелого, воинствующего невежества, торжествующего во всех сферах государственной и церковной жизни России. Ум, мудрость, наука побеждены гордыней, леностью, богатством родовитой дворянской знати «в шитом платье», судей-лихоимцев «за красным сукном», военачальников, что «полки водят», сановитых церковников «под митрой». Однако актуальный содержательный план сатиры выражен в архаичной силлабической системе стихосложения, которая затрудняет восприятие текста:
К нам не дошло время то, в коем председала
Над всем мудрость и венцы одна разделяла,
Будучи способ одна к высшему восходу.
Златой век до нашего не дотянул роду;
Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,
Науку невежество местом уж посело,
Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,
Судит за красным сукном, смело полки водит.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита;
Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,
Как, страдавши на море, корабельной службы.
Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,
Ученых хоть голова полна — пусты руки»[2].
Над всем мудрость и венцы одна разделяла,
Будучи способ одна к высшему восходу.
Златой век до нашего не дотянул роду;
Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,
Науку невежество местом уж посело,
Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,
Судит за красным сукном, смело полки водит.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита;
Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,
Как, страдавши на море, корабельной службы.
Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,
Ученых хоть голова полна — пусты руки»[2].
Для сравнения можно привести, например, близкую по тематике оду Сумарокова «Противу злодеев» («Ты ямбический стих во цвете…») <1760>, написанную в иной стихотворной манере:
О нравы грубые! О веки!
Доколе будут человеки
Друг друга мучить и губить,
И станут ли когда любить,
Не внемля праву мыслей злобных,
Свой род и всем себе подобных,
Без лести почитая в них
Свой образ и себя самих?
<…>
Ни Страшный Суд, ни мрачность вечна,
Ни срам, ни мука бесконечна,
Ни совести горящей глас
Не могут воздержати вас.
Злодеи, бойтесь, бойтесь Бога
И Всемогущего Творца!
Страшитеся Судьи в Нем строга,
Когда забыли в Нем Отца! (88–89)
Доколе будут человеки
Друг друга мучить и губить,
И станут ли когда любить,
Не внемля праву мыслей злобных,
Свой род и всем себе подобных,
Без лести почитая в них
Свой образ и себя самих?
<…>
Ни Страшный Суд, ни мрачность вечна,
Ни срам, ни мука бесконечна,
Ни совести горящей глас
Не могут воздержати вас.
Злодеи, бойтесь, бойтесь Бога
И Всемогущего Творца!
Страшитеся Судьи в Нем строга,
Когда забыли в Нем Отца! (88–89)
В 1748 году поэт издал «Две эпистолы Александра Сумарокова. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве» — своего рода литературную программу, руководство и назидание писателям, поэтам, переводчикам. Автор призывал их писать на русском языке, грамотно, просто, внятно, отказавшись от чрезмерного использования церковнославянского языка, иностранных заимствований, напыщенной витиеватости, чопорности, громоздкого украшательства текста произведения в ущерб его смыслу:
<…> дружок мой, ты искусен,
Я спорить не хочу, да только склад твой гнусен.
Когда не веришь мне, спроси хотя у всех:
Всяк скажет, что тебе пером владети грех. <…>
Кто пишет, должен мысль прочистить наперед
И прежде самому себе подать в том свет <…>
Нет тайны никакой безумственно писать.
Искусство — чтоб свой слог исправно предлагать,
Чтоб мнение Творца воображалось ясно
И речи бы текли свободно и согласно (113).
Я спорить не хочу, да только склад твой гнусен.
Когда не веришь мне, спроси хотя у всех:
Всяк скажет, что тебе пером владети грех. <…>
Кто пишет, должен мысль прочистить наперед
И прежде самому себе подать в том свет <…>
Нет тайны никакой безумственно писать.
Искусство — чтоб свой слог исправно предлагать,
Чтоб мнение Творца воображалось ясно
И речи бы текли свободно и согласно (113).
Поэт сложил настоящий гимн в защиту русского языка, призывал беречь и развивать его:
Довольно наш язык в себе имеет слов,
Но нет довольного числа на нем писцов (112);
Язык наш сладок, чист, и пышен, и богат,
Но скупо вносим мы в него хороший склад (114).
Но нет довольного числа на нем писцов (112);
Язык наш сладок, чист, и пышен, и богат,
Но скупо вносим мы в него хороший склад (114).
Сумароков горячо выступал против безграмотности так называемых образованных сословий, не умевших правильно говорить и писать по-русски. Эта проблема как нельзя более актуальна в наши дни, когда на всех уровнях: от школ и университетов до высоких служебных кабинетов — водворилась вопиющая безграмотность. Самое неприглядное, что этого безобразного явления никто, за редким исключением, уже не стыдится. Стоит прислушаться к поэту, который почти триста лет назад призывал «не бесславить» родной язык:
Так чтоб незнанием его нам не бесславить,
Нам должно весь свой склад хоть несколько поправить.
Не нужно, чтобы всем над рифмами потеть,
А правильно писать потребно всем уметь (114).
Нам должно весь свой склад хоть несколько поправить.
Не нужно, чтобы всем над рифмами потеть,
А правильно писать потребно всем уметь (114).
Сатира «О худых рифмотворцах» <1771>, кроме критики неумелых рифмоплетов, содержит также указания на принципы и свойства истинной поэзии:
Всему положены и счет, и вес, и мера,
Сапожник кажется поменее Гомера;
Сапожник учится, как делать сапоги,
Пирожник учится, как делать пироги;
А повар иногда, коль стряпать он умеет,
Доходу более профессора имеет;
В поэзии ль одной уставы таковы,
Что к ним не надобно ученой головы?
В других познаниях текли бы мысли дружно,
А во поэзии еще и сердце нужно.
В иной науке вкус не стоит ничего,
А во поэзии не можно без него (200).
Сапожник кажется поменее Гомера;
Сапожник учится, как делать сапоги,
Пирожник учится, как делать пироги;
А повар иногда, коль стряпать он умеет,
Доходу более профессора имеет;
В поэзии ль одной уставы таковы,
Что к ним не надобно ученой головы?
В других познаниях текли бы мысли дружно,
А во поэзии еще и сердце нужно.
В иной науке вкус не стоит ничего,
А во поэзии не можно без него (200).
Тщательно выверенной, кропотливой работы требует Сумароков и от переводчиков:
Невеже никогда нельзя переводить:
Кто хочет поплясать, сперва учись ходить (200).
Кто хочет поплясать, сперва учись ходить (200).
Все эти стихотворные суждения и советы со временем не теряли своей значимости. Спустя почти четверть века после выхода в свет «Двух эпистол» автор преобразовал их в «Наставление хотящим быти писателями» (1774):
Нельзя, чтоб тот себя письмом своим прославил,
Кто грамматических не знает свойств, ни правил
И, правильно письма не смысля сочинить,
Захочет вдруг творцом и стихотворцем быть.
Он только лишь слова на рифму прибирает,
Но соплетенный вздор стихами называет.
И что он соплетет нескладно без труда,
Передо всеми то читает без стыда (116).
Художественное произведение — это
не плод единыя охоты,
Но прилежания и тяжкия работы.
Однако тщетно все, когда искусства нет,
Хотя творец, трудясь, струями пот прольет (116).
Кто грамматических не знает свойств, ни правил
И, правильно письма не смысля сочинить,
Захочет вдруг творцом и стихотворцем быть.
Он только лишь слова на рифму прибирает,
Но соплетенный вздор стихами называет.
И что он соплетет нескладно без труда,
Передо всеми то читает без стыда (116).
Художественное произведение — это
не плод единыя охоты,
Но прилежания и тяжкия работы.
Однако тщетно все, когда искусства нет,
Хотя творец, трудясь, струями пот прольет (116).
Просветительское «Наставление» завершается прославлением русского языка, его красоты, богатейших выразительных возможностей:
Все хвально: драма ли, эклога или ода —
Слагай, к чему тебя влечет твоя природа;
Лишь просвещение, писатель, дай уму:
Прекрасный наш язык способен ко всему (125).
Слагай, к чему тебя влечет твоя природа;
Лишь просвещение, писатель, дай уму:
Прекрасный наш язык способен ко всему (125).
Поэт ратовал за ответственное отношение авторов к литературе. Впоследствии Пушкин отметил это как большую заслугу: «Сумароков требовал уважения к стихотворству»[3].
Изложенным им установкам, адресованным русским писателям и поэтам, Сумароков строго следовал в собственной литературной деятельности. Его творчество удивляет необыкновенным разнообразием в жанровом отношении. Он сочинял разного типа оды: торжественные, духовные, анакреонтические, горацианские, сафические; гимны, дифирамбы, эпистолы, эклоги, идиллии, баллады, сонеты, элегии, стансы, песни, хоры, мадригалы, притчи, сказки, сатиры, эпиграммы, пародии, эпитафии, надписи; в драматическом жанре написал трагедии и комедии; создал эпическую поэму — всего не перечислить.
Неслучайно в стихотворной надписи к портрету Сумарокова, помещенной в первом издании полного собрания сочинений, передана многогранность его литературного дарования:
Изложенным им установкам, адресованным русским писателям и поэтам, Сумароков строго следовал в собственной литературной деятельности. Его творчество удивляет необыкновенным разнообразием в жанровом отношении. Он сочинял разного типа оды: торжественные, духовные, анакреонтические, горацианские, сафические; гимны, дифирамбы, эпистолы, эклоги, идиллии, баллады, сонеты, элегии, стансы, песни, хоры, мадригалы, притчи, сказки, сатиры, эпиграммы, пародии, эпитафии, надписи; в драматическом жанре написал трагедии и комедии; создал эпическую поэму — всего не перечислить.
Неслучайно в стихотворной надписи к портрету Сумарокова, помещенной в первом издании полного собрания сочинений, передана многогранность его литературного дарования:
Изображается потомству Сумароков,
Парящий, пламенный и нежный сей творец (5).
Парящий, пламенный и нежный сей творец (5).
В каждом своем произведении Сумароков следовал законам канонических жанров — в согласии с собственными теоретико-литературными воззрениями:
Знай в стихотворстве ты различие родов
И, что начнешь, ищи к тому приличных слов (117).
И, что начнешь, ищи к тому приличных слов (117).
В письме к императрице Елизавете Петровне в октябре 1758 года писатель характеризовал собственную литературную деятельность: «всею жизнию моею с младенчества на стихотворство и на театральные сочинения положился, хотя между тем и другие нес должности <…>, которые правлены мною беспорочно. <…> сочинениями своими я российскому языку никакого бесславия не принес»[4].
Даже в устоявшихся традиционных жанрах — например, торжественных одах — поэт находил возможность высказать свою социально-политическую позицию, нелицеприятные взгляды на абсолютную монархию. Сумароков смело напоминал императорам, почитавшим себя великими и всесильными, что и они со своими могущественными империями в сравнении с вечностью и бесконечностью Вселенной не более чем пылинки, прах земной:
Даже в устоявшихся традиционных жанрах — например, торжественных одах — поэт находил возможность высказать свою социально-политическую позицию, нелицеприятные взгляды на абсолютную монархию. Сумароков смело напоминал императорам, почитавшим себя великими и всесильными, что и они со своими могущественными империями в сравнении с вечностью и бесконечностью Вселенной не более чем пылинки, прах земной:
Планеты, шар земной — пылинки,
Копышемся и мы, как прах.
Империи — кусочки глинки.
Но как он мыслит о царях (76).
Копышемся и мы, как прах.
Империи — кусочки глинки.
Но как он мыслит о царях (76).
В оде «Государю цесаревичу Павлу Петровичу в день его тезоименитства июня 29 числа 1771 года», посвященной сыну Екатерины II, будущему императору Павлу I, поэт преподает ему ряд беспристрастных, нелицемерных наставлений.
Наследник престола всегда должен помнить, что он возводится на трон не для одного себя, «но и для подданных своих» (76), для всеобщего блага и процветания страны. В противном случае самодержец — «враг народа, а не царь»:
Наследник престола всегда должен помнить, что он возводится на трон не для одного себя, «но и для подданных своих» (76), для всеобщего блага и процветания страны. В противном случае самодержец — «враг народа, а не царь»:
Что все пред ним стоят со страхом,
Что властвует людьми, как прахом,
И что он может жизнь отнять. <…>
Когда монарх насилью внемлет,
Он враг народа, а не царь (76).
Что властвует людьми, как прахом,
И что он может жизнь отнять. <…>
Когда монарх насилью внемлет,
Он враг народа, а не царь (76).
Более того — рисуя образ кровавого тирана на престоле, Сумароков прибегает к зоологическим уподоблениям, сравнивая царя — кровопийцу и изверга — с хищными кровожадными зверями, ядовитыми ползучими гадами, самыми омерзительными тварями:
И тигр и лев живот отъемлет,
И самая последня тварь.
Змея презренья не умалит,
Когда кого, ползя, ужалит,
Пребудет та ж она змея (76).
И самая последня тварь.
Змея презренья не умалит,
Когда кого, ползя, ужалит,
Пребудет та ж она змея (76).
Поэт предупреждает наследника престола, какая судьба неизбежно постигает деспота на троне:
Нестройный царь есть идол гнусный
И в море кормщик неискусный;
Его надгробье: «Был он яд».
Окончится его держава,
Окончится его и слава,
Исчезнет лесть, душа — во ад (76).
И в море кормщик неискусный;
Его надгробье: «Был он яд».
Окончится его держава,
Окончится его и слава,
Исчезнет лесть, душа — во ад (76).
Высший суд настигнет «идола гнусного», определит ему подобающее место и наказание — вечные мучения в адском пекле.
В кольцевой композиции оды ее начало смыкается с финалом — религиозно-философским размышлением. Сумароков утверждает, что перед лицом вечности власть абсолютной монархии небезграничная, мнимая. Все преходяще: и власть, и слава, и богатство, и сама жизнь земная. Вечны лишь Бог, Его праведный суд и добрые дела, которые «не разлетятся прахом»:
В кольцевой композиции оды ее начало смыкается с финалом — религиозно-философским размышлением. Сумароков утверждает, что перед лицом вечности власть абсолютной монархии небезграничная, мнимая. Все преходяще: и власть, и слава, и богатство, и сама жизнь земная. Вечны лишь Бог, Его праведный суд и добрые дела, которые «не разлетятся прахом»:
Прейдут шумящи вечно реки,
Дела останутся навеки
И честь до солнца вознесут.
Преходят лета скоротечны,
Но души в нас, конечно, вечны,
Как вечен правый Божий суд (77).
Дела останутся навеки
И честь до солнца вознесут.
Преходят лета скоротечны,
Но души в нас, конечно, вечны,
Как вечен правый Божий суд (77).
В монологе Кия — князя Киев-града — в трагедии из жизни древней Киевской Руси «Хорев» (1747) Сумароков вложил в уста главного героя собственные представления о тех положительных качествах, которые необходимы истинному правителю:
Потребно множество монарху проницанья,
Коль хочет он носить венец без порицанья,
И, если хочет он во славе быти тверд,
Быть должен праведен, и строг, и милосерд (356).
Коль хочет он носить венец без порицанья,
И, если хочет он во славе быти тверд,
Быть должен праведен, и строг, и милосерд (356).
Однако таких идеальных самодержцев на российском троне Сумароков так и не увидел, хотя на своем веку пережил их множество. Одно время он возлагал надежды на Екатерину, пока та еще не взошла на престол, наивно полагая, что при ней в России установится век справедливой просвещенной монархии. В 1759 году писатель основал журнал «Трудолюбивая пчела», посвятив его будущей императрице.
Трудолюбивая пчела себе берет
Отвсюду то, что ей потребно в сладкий мед (115).
Отвсюду то, что ей потребно в сладкий мед (115).
Сумароков стремился к морально-нравственному очищению дворянского общества, порицая всех тех, кто, по мнению писателя, не отвечал высокому званию истинного «сына и слуги отечества». Но спустя всего один год ежемесячный журнал «для услуги народной» (П 84) был закрыт.
Надежды писателя на новую верховную власть не оправдались. При Екатерине II еще более расцвел фаворитизм, неимоверно выросли привилегии придворной кучки дворян, усугубились страдания народа. Общее благо, о котором мечтал Сумароков, властью было отставлено в сторону. Напыщенный императорский двор, утопая в роскоши, щегольстве, мотовстве, заботился лишь о личном благе, собственных удовольствиях. В этих условиях писатель занял сторону оппозиции императрице и ее окружению.
Поэт не боялся высказывать правду прямо в лицо венценосным особам и их приближенным. Так, например, в «Эпистоле его императорскому высочеству государю великому князю Павлу Петровичу» (1761) Сумароков резко изобличал криводушие придворных прихлебателей — льстецов и интриганов, прямо именуя их врагами отечества и алчными злодеями, которые радеют лишь о собственном благополучии в ущерб интересам народа и страны:
Надежды писателя на новую верховную власть не оправдались. При Екатерине II еще более расцвел фаворитизм, неимоверно выросли привилегии придворной кучки дворян, усугубились страдания народа. Общее благо, о котором мечтал Сумароков, властью было отставлено в сторону. Напыщенный императорский двор, утопая в роскоши, щегольстве, мотовстве, заботился лишь о личном благе, собственных удовольствиях. В этих условиях писатель занял сторону оппозиции императрице и ее окружению.
Поэт не боялся высказывать правду прямо в лицо венценосным особам и их приближенным. Так, например, в «Эпистоле его императорскому высочеству государю великому князю Павлу Петровичу» (1761) Сумароков резко изобличал криводушие придворных прихлебателей — льстецов и интриганов, прямо именуя их врагами отечества и алчными злодеями, которые радеют лишь о собственном благополучии в ущерб интересам народа и страны:
Льстецы боготворят ласкательством царей,
О пользе не его пекутся, о своей;
Не сын отечества — ласкатель, но злодей.
Коль хочет наказать царя когда Создатель,
Льстецами окружит со всех сторон его <…> (132).
О пользе не его пекутся, о своей;
Не сын отечества — ласкатель, но злодей.
Коль хочет наказать царя когда Создатель,
Льстецами окружит со всех сторон его <…> (132).
В притче «Осел во львовой коже» <1760> в аллегорической форме поэт высмеял ничтожных глупцов, принимающих на себя видимость блистательных, великих, грозных особ:
Осел, одетый в кожу львову,
Надев обнову,
Гордиться стал
И, будто Геркулес, под оною блистал.
Да как сокровища такие собирают?
Мне сказано: и львы, как кошки, умирают,
И кожи с них сдирают.
Когда преставится свирепый лев,
Не страшен львиный зев
И гнев <…> (208).
Надев обнову,
Гордиться стал
И, будто Геркулес, под оною блистал.
Да как сокровища такие собирают?
Мне сказано: и львы, как кошки, умирают,
И кожи с них сдирают.
Когда преставится свирепый лев,
Не страшен львиный зев
И гнев <…> (208).
В то же время сатирическому осмеянию подвергаются холуи-прислужники, ради своих выгод фальшиво превозносящие «ослов в львиных шкурах», которых на самом деле презирают:
Лисица говорит: «Хоть лев и дюж детина,
Однако вить и он такая же скотина;
Так можно подойти и милости искать;
А я-то ведаю, как надобно ласкать».
Пришла и милости просила,
До самых до небес тварь подлу возносила,
Но вдруг увидела, все лести те пропев,
Что то Осел, не лев.
Лисица зароптала,
Что, вместо льва, Осла всем сердцем почитала (209).
Однако вить и он такая же скотина;
Так можно подойти и милости искать;
А я-то ведаю, как надобно ласкать».
Пришла и милости просила,
До самых до небес тварь подлу возносила,
Но вдруг увидела, все лести те пропев,
Что то Осел, не лев.
Лисица зароптала,
Что, вместо льва, Осла всем сердцем почитала (209).
Придворные льстецы и наглецы, бесстыдно поправшие Божьи заповеди и человеческие законы гуманности, нестерпимы Сумарокову:
Беззакония бегу
И, когда его где вижу,
Паче смерти ненавижу
И молчати не могу (85).
И, когда его где вижу,
Паче смерти ненавижу
И молчати не могу (85).
Для поэта ужаснее диких зверей власть имущие «люты человеки», и он спешит от них отмежеваться:
О люты человеки!
Преобратили вы златые веки
В железны времена
И жизни легкости в несносны бремена.
Сокроюся в лесах я темных
Или во пропастях подземных.
Уйду от вас и убегу,
Я светской наглости терпети не могу,
От вас и день и ночь я мучуся и рвуся,
Со львами, с тиграми способней уживуся.
На свете сем живу я, истину храня <…>
(«О люблении добродетели» <1768>, 92).
Преобратили вы златые веки
В железны времена
И жизни легкости в несносны бремена.
Сокроюся в лесах я темных
Или во пропастях подземных.
Уйду от вас и убегу,
Я светской наглости терпети не могу,
От вас и день и ночь я мучуся и рвуся,
Со львами, с тиграми способней уживуся.
На свете сем живу я, истину храня <…>
(«О люблении добродетели» <1768>, 92).
Титулованные светские особы — «развращенный свет» — не имеют ничего общего с добродетелью, христианским добротолюбием:
Титла громкого содетель
Часто развращенный свет.
Лишь едина добродетель
Преимущества дает,
И она всего дороже;
Защищай ее Ты, Боже! (83)
Часто развращенный свет.
Лишь едина добродетель
Преимущества дает,
И она всего дороже;
Защищай ее Ты, Боже! (83)
Часть 2
В 1771 году Сумароков создал свое лучшее произведение в драматическом жанре — трагедию «Димитрий Самозванец». События «смутного времени» русской истории XVII века не могли завуалировать очевидную актуальность, социально-политическую заостренность трагедии.
Для страны и народа не имеет особого значения царское родословное древо, «чистопородность» правителя. Самое важное — праведное, справедливое, мудрое правление ради всеобщего блага:
Для страны и народа не имеет особого значения царское родословное древо, «чистопородность» правителя. Самое важное — праведное, справедливое, мудрое правление ради всеобщего блага:
Когда тебя судьба на трон такой взвела,
Не род, но царские потребны нам дела.
Когда б не царствовал в России ты злонравно,
Димитрий ты иль нет, сие народу равно (432).
Не род, но царские потребны нам дела.
Когда б не царствовал в России ты злонравно,
Димитрий ты иль нет, сие народу равно (432).
Драматург последовательно проводит мысль о том, что истинный государь не должен и не может быть тираном-супостатом, губителем своего народа, врагом отечества. Если правитель таков, то это не подлинный царь, но всегда самозванец. Сумароков нарисовал реальную картину жизни России, страдающей от неправедного, преступного монархического правления:
Коль нет от скипетра во обществе отрад,
Когда невинные в отчаянии стонут,
Вдовы и сироты во горьком плаче тонут;
Коль, вместо истины, вокруг престола лесть,
Когда в опасности именье, жизнь и честь,
Коль истину сребром и златом покупают,
Не с просьбой ко суду — с дарами приступают,
Коль добродетели отличной чести нет,
Грабитель и злодей без трепета живет
И человечество во всех делах теснится, —
Монарху слава вся мечтается и снится.
Пустая похвала возникнет и падет, —
Без пользы общества на троне славы нет (445).
Когда невинные в отчаянии стонут,
Вдовы и сироты во горьком плаче тонут;
Коль, вместо истины, вокруг престола лесть,
Когда в опасности именье, жизнь и честь,
Коль истину сребром и златом покупают,
Не с просьбой ко суду — с дарами приступают,
Коль добродетели отличной чести нет,
Грабитель и злодей без трепета живет
И человечество во всех делах теснится, —
Монарху слава вся мечтается и снится.
Пустая похвала возникнет и падет, —
Без пользы общества на троне славы нет (445).
Уже в самом начале трагедии, в первом диалоге Димитрия и его наперсника Пармена неправедная злодейская власть саморазоблачается и обличается:
Димитрий
Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может.
Пармен
Ты много варварства и зверства сотворил,
Ты мучишь подданных, Россию разорил,
Тирански плаваешь во действиях бесчинных,
Ссылаешь и казнишь людей ни в чем не винных,
Против отечества неутолим твой жар (427–428);
<…> Что ты безбожия и наглостей рачитель,
Москвы, России враг и подданных мучитель (432).
Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может.
Пармен
Ты много варварства и зверства сотворил,
Ты мучишь подданных, Россию разорил,
Тирански плаваешь во действиях бесчинных,
Ссылаешь и казнишь людей ни в чем не винных,
Против отечества неутолим твой жар (427–428);
<…> Что ты безбожия и наглостей рачитель,
Москвы, России враг и подданных мучитель (432).
В поэтическом переложении «Из псалма 145» <1773> нашли отражение более широкие политические воззрения Сумарокова — а именно антимонархические взгляды и суждения о том, что на земную верховную власть уповать бессмысленно. Псалом 145 противополагает вечную власть Божию кратковременной, ничтожной власти человеческой: «Хвали, душа моя, Господа. Буду восхвалять Господа, доколе жив; буду петь Богу моему, доколе есмь. Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою: в тот день исчезают [все] помышления его» (Пс. 145: 1–4):
Не уповайте на князей:
Они рожденны от людей,
И всяк по естеству на свете честью равен.
Земля родит, земля пожрет;
Рожденный всяк, рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен (94).
Они рожденны от людей,
И всяк по естеству на свете честью равен.
Земля родит, земля пожрет;
Рожденный всяк, рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен (94).
В соответствии со Священным Писанием поэт говорит о равном достоинстве людей как детей общего Отца Небесного: «И всяк по естеству на свете честью равен» (94). Правители земные, князья не исключение. Как и все, они идут тем же путем: от рождения до смерти — на суд Божий, к вечному пристанищу:
Душа престала в тленном теле:
Уже отселе
Иду
К нелицемерному Суду,
Где вкупе предстоят владыка, раб, царь, воин,
Богат или убог, где равно всяк достоин (86).
Уже отселе
Иду
К нелицемерному Суду,
Где вкупе предстоят владыка, раб, царь, воин,
Богат или убог, где равно всяк достоин (86).
Громкая слава и горделивая спесь, отличия и пышные титулы земных повелителей — все напрасно, все тщетно:
Когда из них изыдет дух,
О них пребудет только слух,
Лежащих у земли бесчувственно в утробе;
Лишатся гордостей своих,
Погибнут помышленья их,
И пышны титла все сокроются во гробе (94–95).
О них пребудет только слух,
Лежащих у земли бесчувственно в утробе;
Лишатся гордостей своих,
Погибнут помышленья их,
И пышны титла все сокроются во гробе (94–95).
Знаменательно, что между 1743 и 1747 годами свое стихотворное переложение того же псалма, сохраняя его духовную и идейную сущность, представил Ломоносов:
Никто не уповай во веки
На тщетну власть князей земных:
Их те ж родили человеки,
И нет спасения от них.
Когда с душою разлучатся
И тленна плоть их в прах падет,
Высоки мысли разрушатся
И гордость их и власть минет[5].
На тщетну власть князей земных:
Их те ж родили человеки,
И нет спасения от них.
Когда с душою разлучатся
И тленна плоть их в прах падет,
Высоки мысли разрушатся
И гордость их и власть минет[5].
Сумароков почти полностью переложил Псалтырь на русский поэтический язык, создав таким образом целый свод духовных стихотворений. Поэт желал привлечь пристальное внимание к текстам Священного Писания, призывая к их вдумчивому постижению, а не к беглому прочтению:
Кто винен в том, что ты Псалтыри не постиг,
И, бегучи по ней, как в быстром море судно,
С конца в конец раз сто промчался безрассудно (115).
И, бегучи по ней, как в быстром море судно,
С конца в конец раз сто промчался безрассудно (115).
Сумароков не уставал обличать пороки поверхностно образованных, праздных, ленивых, изнеженных дворян, ведущих паразитический образ жизни, не способных по-настоящему служить отечеству, приносить ему пользу и добрую славу. В правление Екатерины II манифестом «О вольности дворянской» господствующий класс вообще был освобожден от какой бы то ни было обязательной службы. Расширялись сословные дворянские привилегии, происходило дальнейшее закабаление народа, помещики-эксплуататоры получили неограниченные права собственности на крепостных крестьян, жизнями, судьбами, имуществом которых владели, пользовались и распоряжались по своему усмотрению.
Мораль из притчи Сумарокова «Жуки и пчелы» <1752>: «Они работают, а вы их труд ядите» (203) — стала крылатой, получив актуальное социально-политическое заострение. Николай Иванович Новиков (1744–1818) — младший современник Сумарокова, издатель, публицист, общественный деятель, ярчайший представитель эпохи Просвещения в России — сделал эту фразу эпиграфом к своему сатирическому журналу, который назвал также с оглядкой на притчу «Жуки и пчелы», — «Трутень» (1769–1770). Разящие материалы еженедельного журнала Новикова были направлены против злоупотреблений помещиков, взяточничества чиновников, неправосудия, в целом против системы крепостничества в России. Молодой издатель осмелился вступить в полемику по вопросу о сущности сатиры с журналом «Всякая всячина», во главе которого стояла сама Екатерина II. Она считала, что сатира должна прежде всего забавлять — быть «улыбательной», критиковать не государственное устройство, а отдельные человеческие пороки и при этом «не целить на лицо», то есть не задевать никого персонально. Новиков же выступал за смелую социальную сатиру, цель которой — усовершенствование государственного устройства, исправление общества и устранение пороков конкретных лиц, а «не потакание оным». Неудивительно, что с такой острой, прямой позицией, вызывавшей недовольство императрицы, журнал Новикова, как и журнал Сумарокова, просуществовал всего один год.
Знаменательно, что именно Новиков впервые издал «Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе А. П. Сумарокова» в 1781 году, уже после смерти писателя. Издатель опирался и на печатные издания, и на рукописи Сумарокова, архив которого впоследствии безвозвратно исчез.
Сумароков развивал сатирическую линию русской словесности в жанрах притчи, сатиры, эпиграммы. Но сатирик осознавал, что его разящее, бичующее слово — недостаточное наказание для преступных врагов отечества, закабаливших и ограбивших Россию:
Мораль из притчи Сумарокова «Жуки и пчелы» <1752>: «Они работают, а вы их труд ядите» (203) — стала крылатой, получив актуальное социально-политическое заострение. Николай Иванович Новиков (1744–1818) — младший современник Сумарокова, издатель, публицист, общественный деятель, ярчайший представитель эпохи Просвещения в России — сделал эту фразу эпиграфом к своему сатирическому журналу, который назвал также с оглядкой на притчу «Жуки и пчелы», — «Трутень» (1769–1770). Разящие материалы еженедельного журнала Новикова были направлены против злоупотреблений помещиков, взяточничества чиновников, неправосудия, в целом против системы крепостничества в России. Молодой издатель осмелился вступить в полемику по вопросу о сущности сатиры с журналом «Всякая всячина», во главе которого стояла сама Екатерина II. Она считала, что сатира должна прежде всего забавлять — быть «улыбательной», критиковать не государственное устройство, а отдельные человеческие пороки и при этом «не целить на лицо», то есть не задевать никого персонально. Новиков же выступал за смелую социальную сатиру, цель которой — усовершенствование государственного устройства, исправление общества и устранение пороков конкретных лиц, а «не потакание оным». Неудивительно, что с такой острой, прямой позицией, вызывавшей недовольство императрицы, журнал Новикова, как и журнал Сумарокова, просуществовал всего один год.
Знаменательно, что именно Новиков впервые издал «Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе А. П. Сумарокова» в 1781 году, уже после смерти писателя. Издатель опирался и на печатные издания, и на рукописи Сумарокова, архив которого впоследствии безвозвратно исчез.
Сумароков развивал сатирическую линию русской словесности в жанрах притчи, сатиры, эпиграммы. Но сатирик осознавал, что его разящее, бичующее слово — недостаточное наказание для преступных врагов отечества, закабаливших и ограбивших Россию:
Грабители кричат: «Бранит он нас!»
Грабители! Не трогаю я вас,
Не в злобе — в ревности к отечеству дух стонет;
А вас и Ювенал сатирою не тронет.
Тому, кто вор,
Какой стихи укор?
Ворам сатира то: веревка и топор (259).
Грабители! Не трогаю я вас,
Не в злобе — в ревности к отечеству дух стонет;
А вас и Ювенал сатирою не тронет.
Тому, кто вор,
Какой стихи укор?
Ворам сатира то: веревка и топор (259).
Не может не изумлять необычайно плодотворная работа Сумарокова в жанре притчи — прообразе басни. В этом смысле поэт прокладывал дорогу знаменитому русскому баснописцу И. А. Крылову (1769–1844). Сумароков создал около четырехсот «притчей». Они по праву занимают достойное место в сокровищнице русской поэзии. В творчестве Сумарокова — целая драгоценная россыпь метких самоцветных выражений и слов-жемчужин, мудрых изречений на злободневные и вечные темы. Например: «С чинами дурости душ подлых возрастают» (210); «Слепое счастие души не украшает» (315); «Дух гордый к наглости всегда готов» (241); «Чье сердце злобно, / Того ничем исправить неудобно» (221); «Был делать принужден великолепну оду / Какому-то уроду» (242); «Коль люди без ума, / Так я могу сплести хвалу себе сама» (204); «Довольно, что Орлы повоевать хотят, / А перья вниз летят» (218); «И мы не скудны здесь ослами, / Однако мы ослов не делаем послами» (231); «Когда булавочка в пузырь надутый резнет, / Вся пышность пузыря в единый миг исчезнет» (312); «Опасно наставленье строго, / Где зверства и безумства много» (220); «Коль истиной не можно отвечать, Всего полезнее молчать» (214); «Вот пятница Страстной недели! / Бояре съехались и ничего не ели» (218); «Хотя весь свет изрыщешь, / Прямыя Истины не сыщешь» (222); «Худых людей знакомства убегай / И сердце к чистоте единой прилагай» (230). Примеры можно множить и множить.
Басенная аллегория и мораль использовались поэтом не только для критики человеческих несовершенств и изъянов, но также пороков и недостатков государственно-общественного устройства, верховной власти, как, например в притче «Голуби и коршун»:
Басенная аллегория и мораль использовались поэтом не только для критики человеческих несовершенств и изъянов, но также пороков и недостатков государственно-общественного устройства, верховной власти, как, например в притче «Голуби и коршун»:
Когда-то Голуби уговорились
Избрати Коршуна царем,
Надежду утвердив на нем,
И покорились.
Уж нет убежища им среди оных мест,
Он на день Голубей десятка по два ест (239).
Избрати Коршуна царем,
Надежду утвердив на нем,
И покорились.
Уж нет убежища им среди оных мест,
Он на день Голубей десятка по два ест (239).
Знаменательна притча «Болван» <1760>, рисующая истукана, которому поначалу с надеждой и верой поклоняются:
Был выбран некто в боги:
Имел он голову, имел он руки, ноги
И стан;
Лишь не было ума на полполушку,
И деревянную имел он душку.
Был — идол, попросту: Болван.
И зачали Болвану все молиться (211).
Имел он голову, имел он руки, ноги
И стан;
Лишь не было ума на полполушку,
И деревянную имел он душку.
Был — идол, попросту: Болван.
И зачали Болвану все молиться (211).
Однако, увидев, что обществу от болвана нет ни пользы, ни проку, наоборот — одно разорение, деревянного идола просто-напросто уничтожают:
Потратя множество и злата и сребра
И не видав себе молебщики добра,
Престали кланяться уроду
И бросили Болвана в воду,
Сказав: «Не отвращал от нас ты зла:
Не мог ко счастию ты нам пути отверзти!
Не будет от тебя, как будто от козла,
Ни молока, ни шерсти» (212).
Аллегория применялась также для оценки исторических событий.
С лягушками войну, злясь, мыши начинали —
За что? И сами воины того не знали;
Когда ж не знал никто,
И мне безвестно то.
(«Отрекшаяся от мира мышь» <1759>, 206)
И не видав себе молебщики добра,
Престали кланяться уроду
И бросили Болвана в воду,
Сказав: «Не отвращал от нас ты зла:
Не мог ко счастию ты нам пути отверзти!
Не будет от тебя, как будто от козла,
Ни молока, ни шерсти» (212).
Аллегория применялась также для оценки исторических событий.
С лягушками войну, злясь, мыши начинали —
За что? И сами воины того не знали;
Когда ж не знал никто,
И мне безвестно то.
(«Отрекшаяся от мира мышь» <1759>, 206)
Трагическая тема последствий войны звучит в притче «Безногий солдат» <1759>. Судьба инвалида, изувеченного на войне, никого в обществе не интересует. Его отказываются кормить даже в монастыре:
Солдат, которому в войне отшибли ноги,
Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.
А служки были строги
Для бедного сего.
Не мог там пищею несчастливый ласкаться
И жизни был не рад,
Оставил монастырь безногий сей солдат.
Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.
Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.
А служки были строги
Для бедного сего.
Не мог там пищею несчастливый ласкаться
И жизни был не рад,
Оставил монастырь безногий сей солдат.
Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.
Калека, пытающийся выжить подаянием Христа ради, сострадания не находит нигде. Все от него отворачиваются, гонят прочь, обрекая воина, выжившего в сражениях, на гибель в мирное время. Особенно бездушны и немилосердны богатые, так называемые образованные классы, которые оскорбляются одним видом человеческого страдания:
Он злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь,
Куда лежит тебе дорога:
Давно тебе пора, безногий, умирать,
Ползи, и не мешай мне в шахматы играть» (205).
Куда лежит тебе дорога:
Давно тебе пора, безногий, умирать,
Ползи, и не мешай мне в шахматы играть» (205).
В ряде «од духовных» Сумароков также резко выступал против захвативших власть злонравных, жестокосердных поработителей-крепостников; в целом против состояния общества, в котором
Сколько злоба возвышенна,
Столько правда устрашенна (83).
Столько правда устрашенна (83).
Такова, например, ода «Противу злодеев» <1759>. Однако здесь, сопереживая угнетенным, поэт еще не призывает кару Небесную «на врагов, кои мучат нахально», а только молитвенно просит Всевышнего смягчить их безжалостные сердца:
На морских берегах я сижу,
Не в пространное море гляжу,
Но на небо глаза возвожу.
На врагов, кои мучат нахально,
Стон пуская в селение дально,
Сердце жалобы взносит печально.
Милосердие мне сотвори,
Правосудное небо, воззри <…>
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу Творца:
Умягчи, Боже, злые сердца!
Не в пространное море гляжу,
Но на небо глаза возвожу.
На врагов, кои мучат нахально,
Стон пуская в селение дально,
Сердце жалобы взносит печально.
Милосердие мне сотвори,
Правосудное небо, воззри <…>
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу Творца:
Умягчи, Боже, злые сердца!
В стихотворении «Молитва» <1759> звучит уже более радикальный призыв к Царю Небесному:
Не терпи, о Боже, власти
Беззаконных Ты людей,
Кои делают напасти
Только силою своей! (82)
Беззаконных Ты людей,
Кои делают напасти
Только силою своей! (82)
Поэт напоминает о христианской заповеди любви к Богу и ближнему, а также проводит важнейшую в эпоху Просвещения мысль о естественном равенстве людей:
Не на то даны дни века,
Чтоб друг друга нам губить;
Человеку человека,
Творче, Ты велел любить.
Кто как титлами ни славен,
Пред Тобой с последним равен (83).
Чтоб друг друга нам губить;
Человеку человека,
Творче, Ты велел любить.
Кто как титлами ни славен,
Пред Тобой с последним равен (83).
Несмотря на неутомимый плодотворный труд, Сумароков постоянно находился в стесненных материальных обстоятельствах. Понятия об авторских гонорарах в ту эпоху не существовало. Доходы от издания и продажи книг поступали в казну. Ни в каких «ученых местах», дающих средства к существованию, поэт не состоял. Он писал И. И. Шувалову — основателю Московского университета и Академии художеств: «Писатели стихов русских привязаны или к Академии, или к Университету, а я по недостоинству моему ни к чему; и, будучи русским, не имею чести членом быть никакого в России ученого места» (П 84). Испытывая лишения, Сумароков вынужден был письменно обращаться к Екатерине II с просьбами и напоминаниями выдать ему положенный пенсион: «дерзаю напамятовать о моих нуждах <…> Я сверх того не пекся о имении, но о словесных науках; а от того бедная моя дочь должна остаться навек девкою <…> Не будет ли она проклинати день рождения своего, что родилася она от пиита, а не от лихоимца и не от мздоимца, отчего она <…> лишена надежды когда-нибудь иметь мужа <из-за отсутствия приданого. — А. Н.-С.>. Я жил честно и случаями неправедно обогащаться никогда не пользовался» (П 117–118).
Та же тема бедственной жизни, на которую обречен в России талантливый честный писатель, — в стихотворении «Жалоба» <начало 1770-х годов>:
Та же тема бедственной жизни, на которую обречен в России талантливый честный писатель, — в стихотворении «Жалоба» <начало 1770-х годов>:
Слаба отрада мне, что слава не увянет,
Которой никогда тень чувствовать не станет.
Какая нужда мне в уме,
Коль только сухари таскаю я в суме?
На что писателя отличного мне честь,
Коль нечего ни пить, ни есть? (304)
Которой никогда тень чувствовать не станет.
Какая нужда мне в уме,
Коль только сухари таскаю я в суме?
На что писателя отличного мне честь,
Коль нечего ни пить, ни есть? (304)
Не питая тщетных надежд на царей земных, сильных мира сего, все свои упования Сумароков возлагал на Бога. Духовные оды поэта наполнены размышлениями о бесплодности смертной людской «суеты сует». Такова ода «На суету человека» <1759>:
Суетен будешь
Ты, человек,
Если забудешь
Краткий свой век.
Время проходит,
Время летит,
Время проводит
Все, что ни льстит.
Счастье, забава,
Светлость корон,
Пышность и слава —
Все только сон (83).
Ты, человек,
Если забудешь
Краткий свой век.
Время проходит,
Время летит,
Время проводит
Все, что ни льстит.
Счастье, забава,
Светлость корон,
Пышность и слава —
Все только сон (83).
Быстролетящее время, мимолетный век земной можно использовать по-разному: либо быть в плену суеты и страстей, либо быть с Богом:
Так время надобно и добрым и худым.
Одним — как светлый огнь, другим — как темный дым.
Одни стремятся ввек в плену им быти строгом,
Другие вечно с Богом («Время», 316).
Одним — как светлый огнь, другим — как темный дым.
Одни стремятся ввек в плену им быти строгом,
Другие вечно с Богом («Время», 316).
В духовной оде «Час смерти» <1759> лирический герой преодолевает страх смерти горячей христианской верой:
На то ль я, Боже мой, произведен Тобою,
Чтоб сей вкусил я страх
И претворился в прах? (84)
Чтоб сей вкусил я страх
И претворился в прах? (84)
Благодаря «щедролюбивой и всемогущей» силе Творца существование Его творений небессмысленно. Оно имеет высшее предназначение в перспективе жизни вечной — согласно новозаветной заповеди «сохраняйте себя в любви Божией, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни» (Иуд.1:21):
Восстану я опять.
Но, ах, возможно ли исчезнуть и восстать?
Когда есть Бог, возможно,
А Бог, конечно, есть, мы знаем то неложно (84).
Но, ах, возможно ли исчезнуть и восстать?
Когда есть Бог, возможно,
А Бог, конечно, есть, мы знаем то неложно (84).
За столетия, отделяющие нас от того времени, когда жил и писал Сумароков, его творчество не потускнело и по-прежнему может служить отечеству и людям, которым поэт оставил свои непреходящие заветы:
Не люби злодейства, лести,
Сребролюбие гони;
Жертвуй всем и жизнью — чести,
Посвящая все ей дни.
К вечности наш век дорога;
Помни ты себя и Бога,
Гласу Истины внемли (85).
Сребролюбие гони;
Жертвуй всем и жизнью — чести,
Посвящая все ей дни.
К вечности наш век дорога;
Помни ты себя и Бога,
Гласу Истины внемли (85).
____________________________________________
[1] Сумароков А. П. Избранные произведения: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1957. — С. 451. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.
[2] Кантемир А. Д. Собрание стихотворений: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1956. — С. 61.
[3] Пушкин А. С. ПСС. — Т. 11. — М.: АН СССР, 1949. — С. 59.
[4] Письма русских писателей XVIII века. — Л.: Наука, 1980. — С. 83. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц и литеры П (Письма).
[5] Ломоносов М. В. Избранные произведения: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1986. — С. 199.
[1] Сумароков А. П. Избранные произведения: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1957. — С. 451. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.
[2] Кантемир А. Д. Собрание стихотворений: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1956. — С. 61.
[3] Пушкин А. С. ПСС. — Т. 11. — М.: АН СССР, 1949. — С. 59.
[4] Письма русских писателей XVIII века. — Л.: Наука, 1980. — С. 83. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц и литеры П (Письма).
[5] Ломоносов М. В. Избранные произведения: Библиотека поэта. — Л.: Сов. писатель, 1986. — С. 199.
Алла Новикова-Строганова — доктор филологических наук, профессор, историк литературы, член СП России.