Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2023
ВОСПОМИНАНИЕ
…Луч обитаемого света
За дверью скрипнувшей возник.
Полунемые плавни ветра,
Себя за шторами приснив,
Дошептывались до кровати,
Перемежали сон. Поля
Укачивало в снежной вате…
Некрополем спала Земля.
Сквозь тени зимнего конвоя
Шагам скрипелось под откос…
И я был мертв, как все живое,
Посмевшее задать Вопрос.
Сквозило тело между прочим.
И лишь, играя с мертвецом,
Ушастый демон полуночи
Мурлыкал над моим лицом.
И тот, кто жил его глазами,
Вдруг слышал: множество мыша…
То разбредалась под полями,
Сквозь доски пролита, душа.
Стыл звездный рой острей стилета.
Никто меня не провожал…
Луч обитаемого света
За дверью скрипнувшей дрожал.
Тогда я вдох услышал дважды,
Ее и свой. Туман, стекло.
Объятья плыли, Ты и жажда,
Изменчивая, как стило…
На миг точило обесточив,
Неисцелим, вненаходим,
Когтистый ангел полуночи
Мурлыкал на моей груди.
За дверью скрипнувшей возник.
Полунемые плавни ветра,
Себя за шторами приснив,
Дошептывались до кровати,
Перемежали сон. Поля
Укачивало в снежной вате…
Некрополем спала Земля.
Сквозь тени зимнего конвоя
Шагам скрипелось под откос…
И я был мертв, как все живое,
Посмевшее задать Вопрос.
Сквозило тело между прочим.
И лишь, играя с мертвецом,
Ушастый демон полуночи
Мурлыкал над моим лицом.
И тот, кто жил его глазами,
Вдруг слышал: множество мыша…
То разбредалась под полями,
Сквозь доски пролита, душа.
Стыл звездный рой острей стилета.
Никто меня не провожал…
Луч обитаемого света
За дверью скрипнувшей дрожал.
Тогда я вдох услышал дважды,
Ее и свой. Туман, стекло.
Объятья плыли, Ты и жажда,
Изменчивая, как стило…
На миг точило обесточив,
Неисцелим, вненаходим,
Когтистый ангел полуночи
Мурлыкал на моей груди.
ВЕЧЕРНЕЕ
Из надмирной тишины над стрижиною охотой,
Из непрошеной слезы, выносящей двери рая,
Из могилы за спиной торопящегося Лота —
Ясно смотрит пустота, молчаливо догорая.
Выше полной немоты, занесенной мошкарою,
Где заоблачный портрет в уносящемся убранстве,
Простирается душа надо всей землей сырою,
И в сбегающей слезе кувыркается пространство.
И неведомо стрижам, как пустынно и небесно
Кто-то смотрит и молчит в их размеренности резкой…
Этот взгляд теперь ничей, это сломанная бездна.
Лишь знобящий ветерок от улыбки полудетской.
Так царапает клинок от затоптанной травинки.
Так ребячливо щенок верит миру, словно маме.
Так заплаканные сны, как растаявшие льдинки,
Отпускают навсегда разминувшихся мирами.
Но стрижиный геометр чертит тысячеугольник.
Миллионы лет над ним ослепительной печали.
И бредут Вина и Боль, как пожизненный невольник,
Погубивший ту судьбу, что ему не поручали.
Из непрошеной слезы, выносящей двери рая,
Из могилы за спиной торопящегося Лота —
Ясно смотрит пустота, молчаливо догорая.
Выше полной немоты, занесенной мошкарою,
Где заоблачный портрет в уносящемся убранстве,
Простирается душа надо всей землей сырою,
И в сбегающей слезе кувыркается пространство.
И неведомо стрижам, как пустынно и небесно
Кто-то смотрит и молчит в их размеренности резкой…
Этот взгляд теперь ничей, это сломанная бездна.
Лишь знобящий ветерок от улыбки полудетской.
Так царапает клинок от затоптанной травинки.
Так ребячливо щенок верит миру, словно маме.
Так заплаканные сны, как растаявшие льдинки,
Отпускают навсегда разминувшихся мирами.
Но стрижиный геометр чертит тысячеугольник.
Миллионы лет над ним ослепительной печали.
И бредут Вина и Боль, как пожизненный невольник,
Погубивший ту судьбу, что ему не поручали.
* * *
Миллионы лет стучит капель,
Сыплет ночью тусклое драже.
Отсырел косяк и скрипка-дверь.
Заходи давай, не езди в Тверь.
…Так давно стучит — ушла уже.
Впрочем, это неизвестно кто
Сокращает длительность тик-так.
Впрочем, это неизвестно что
Вносит билль проскрипывать чердак…
Ты и сам, как старое пальто,
В недрах затерявшее пятак.
Это вот, поди, он и звенит,
Затевая ксерокс за углом,
Душит, спотыкается, саднит,
Задевая серость о былом…
Жил когда-то юный белемнит —
В очереди видов за крылом.
Кавалькады так промчится смех —
Рыбкой, обманувшей эхолот.
Пепел в сердце так стучится тех,
Кто уже к двери не подойдет.
Щепке от сырого косяка —
Молча гнить за плинтусом века.
Детям, горько плачущим во сне,
Есть микстура — тусклое пшено,
Тени ив на кружевной стене,
Прочее кино-предрешено —
Все, во что не мог поверить…
Но
Вот оно.
И вот оно.
Так вот оно.
Сыплет ночью тусклое драже.
Отсырел косяк и скрипка-дверь.
Заходи давай, не езди в Тверь.
…Так давно стучит — ушла уже.
Впрочем, это неизвестно кто
Сокращает длительность тик-так.
Впрочем, это неизвестно что
Вносит билль проскрипывать чердак…
Ты и сам, как старое пальто,
В недрах затерявшее пятак.
Это вот, поди, он и звенит,
Затевая ксерокс за углом,
Душит, спотыкается, саднит,
Задевая серость о былом…
Жил когда-то юный белемнит —
В очереди видов за крылом.
Кавалькады так промчится смех —
Рыбкой, обманувшей эхолот.
Пепел в сердце так стучится тех,
Кто уже к двери не подойдет.
Щепке от сырого косяка —
Молча гнить за плинтусом века.
Детям, горько плачущим во сне,
Есть микстура — тусклое пшено,
Тени ив на кружевной стене,
Прочее кино-предрешено —
Все, во что не мог поверить…
Но
Вот оно.
И вот оно.
Так вот оно.
ДИПТИХ
1
Так долго странствовали одиссеи,
что позабыли странствие свое,
что позабыли — странники они,
не одесситы, серферы, жва-нэцки…
О неизбытом волны говорят,
пускай они всего лишь переплески,
лишь силуэты, хаос беспокойный
истертой и истерянной души…
Пол, стол, стена — о тени ветроутра!
2
Кто знает тайну придорожной пыли?
Она не помнит тех, кто ею были.
И, поднимая пыль, гремят парады,
и общий счет идет на мириады.
Но если дождь ночной, связуя мирозданье,
откроет медленное в лужах раззвезданье,
откроет вышитые пассы раздватрицы,
откроет слалом сновидений мастериться —
тогда и я скажу:
«Вода».
Добавлю:
«Литься».
Все перепилится, слетит перепелица,
как черепица, с кровли бытия —
и задождит, заплещет, застаканит заселиться
ко мне большая дружная семья,
с дуги зальется, с чердака, стелиться
и обнимать, и хлопотать, и развалиться
в утраченные комнаты и лица,
и в этот миг в слезах счастливого продлиться
я наконец обратно стану я.
Так долго странствовали одиссеи,
что позабыли странствие свое,
что позабыли — странники они,
не одесситы, серферы, жва-нэцки…
О неизбытом волны говорят,
пускай они всего лишь переплески,
лишь силуэты, хаос беспокойный
истертой и истерянной души…
Пол, стол, стена — о тени ветроутра!
2
Кто знает тайну придорожной пыли?
Она не помнит тех, кто ею были.
И, поднимая пыль, гремят парады,
и общий счет идет на мириады.
Но если дождь ночной, связуя мирозданье,
откроет медленное в лужах раззвезданье,
откроет вышитые пассы раздватрицы,
откроет слалом сновидений мастериться —
тогда и я скажу:
«Вода».
Добавлю:
«Литься».
Все перепилится, слетит перепелица,
как черепица, с кровли бытия —
и задождит, заплещет, застаканит заселиться
ко мне большая дружная семья,
с дуги зальется, с чердака, стелиться
и обнимать, и хлопотать, и развалиться
в утраченные комнаты и лица,
и в этот миг в слезах счастливого продлиться
я наконец обратно стану я.
* * *
…За песочницей дрыхнет псина масти Снежного Человека.
Где-то море идет курсивом, раздувая пивную пену.
Зуб, обломанный об колено, будет жив — но не дольше века.
И любовь познает калека, и ничто не избегнет тлена.
Наливаясь солнечной кровью, виноградные жизни плети
Расползаются к изголовьям. Не хотя хохотать, хохочем.
Псина жадно лакает лужу, забивая на гордость йети.
Мало нужно тому, кто ветер; малым прочим — ветрено очень.
У Твоей и моей свободы измерений не больше прежних.
На судах малопрочных скрипа больше, чем ветроволной сечи!
Реют мода, скопа и сипа. Мимолетна простая нежность.
И блаженны нищие духом в идиотской улыбке встреч их.
Где-то море идет курсивом, раздувая пивную пену.
Зуб, обломанный об колено, будет жив — но не дольше века.
И любовь познает калека, и ничто не избегнет тлена.
Наливаясь солнечной кровью, виноградные жизни плети
Расползаются к изголовьям. Не хотя хохотать, хохочем.
Псина жадно лакает лужу, забивая на гордость йети.
Мало нужно тому, кто ветер; малым прочим — ветрено очень.
У Твоей и моей свободы измерений не больше прежних.
На судах малопрочных скрипа больше, чем ветроволной сечи!
Реют мода, скопа и сипа. Мимолетна простая нежность.
И блаженны нищие духом в идиотской улыбке встреч их.
СОН
Смотришь с дивана на солнечный свет
Или в скрипучую снежную мглу —
Вдруг померещится прожитых лет
Свалка, устроенная на полу.
Куча-мала, барахла Эверест,
Полупрозрачный мерцающий горб —
Словно из разных столетий и мест
В душу вкрутил колесо полисорб.
И продолжает крутить и мутить,
Тихо посверкивая, маня —
Словно вся нежить оттуда и жить
Жаждут обратно вместиться в меня,
Чтоб из паленой рванины вранья,
Пепла скорбей сквозь лучей горизонт
Вновь осветилась дорога моя —
Всем, что не спас с корабля Робинзон.
И не соскочишь, во сне заострен
Носом, как шлюпка, сносимая вкось —
Всюду гудит оборотный Мальстрём,
Снежный хребет проваливший насквозь.
Схватится сердце за эту юлу —
И снова тихо в каюте сырой…
Бывший учитель, в скрипучую мглу
Я просыпаю кружащийся рой.
Снега родитель и смеха палач,
Кум соловью и детей приутих —
Слышу ушедший и будущий плач
Всех бесконечно любимых моих.
Или в скрипучую снежную мглу —
Вдруг померещится прожитых лет
Свалка, устроенная на полу.
Куча-мала, барахла Эверест,
Полупрозрачный мерцающий горб —
Словно из разных столетий и мест
В душу вкрутил колесо полисорб.
И продолжает крутить и мутить,
Тихо посверкивая, маня —
Словно вся нежить оттуда и жить
Жаждут обратно вместиться в меня,
Чтоб из паленой рванины вранья,
Пепла скорбей сквозь лучей горизонт
Вновь осветилась дорога моя —
Всем, что не спас с корабля Робинзон.
И не соскочишь, во сне заострен
Носом, как шлюпка, сносимая вкось —
Всюду гудит оборотный Мальстрём,
Снежный хребет проваливший насквозь.
Схватится сердце за эту юлу —
И снова тихо в каюте сырой…
Бывший учитель, в скрипучую мглу
Я просыпаю кружащийся рой.
Снега родитель и смеха палач,
Кум соловью и детей приутих —
Слышу ушедший и будущий плач
Всех бесконечно любимых моих.
МАРТ
…Заносит снег сидячую собаку,
из тьмы веков народ привет филфаку
передает, то гуще, то редея,
неуловим, летуч и белозуб —
и чудятся мгновенные пригорки,
фонтаны брызг от дивной поговорки,
когда собака с пылом лицедея
стряхнет замысловатый снежный чуб.
И в этой неземной замысловате —
Ты всех пушистей, всех очароватей,
всех белозубей, всех легкокрылатей,
вся наяву — но словно чудный сон…
Прикосновений снежных, ускользаний
летит река, и мы сдаем экзамен —
играючи, с закрытыми глазами
и мокрым запрокинутым лицом.
Но где он, строгий наш экзаменатор?
Нисходят к нам беззвучные сонаты,
вдоль фонарей плывут иллюминаты,
чей заговор всегда разоблачен,
и со своей невидимой орбиты,
закрыв глаза на космос несокрытый,
омытый сном, в предчувствии сюиты,
уже любим, как ангел за плечом —
взирает некто… В нишу к полумраку
заносит снег сидячую собаку,
Луна встряхнет заснеженную лапу,
рука находит руку наугад —
и светом душ озарена дорога,
и видящий глядит с улыбкой Бога,
как будущие тихо мама с папой
плывут к нему, целуя снегопад.
из тьмы веков народ привет филфаку
передает, то гуще, то редея,
неуловим, летуч и белозуб —
и чудятся мгновенные пригорки,
фонтаны брызг от дивной поговорки,
когда собака с пылом лицедея
стряхнет замысловатый снежный чуб.
И в этой неземной замысловате —
Ты всех пушистей, всех очароватей,
всех белозубей, всех легкокрылатей,
вся наяву — но словно чудный сон…
Прикосновений снежных, ускользаний
летит река, и мы сдаем экзамен —
играючи, с закрытыми глазами
и мокрым запрокинутым лицом.
Но где он, строгий наш экзаменатор?
Нисходят к нам беззвучные сонаты,
вдоль фонарей плывут иллюминаты,
чей заговор всегда разоблачен,
и со своей невидимой орбиты,
закрыв глаза на космос несокрытый,
омытый сном, в предчувствии сюиты,
уже любим, как ангел за плечом —
взирает некто… В нишу к полумраку
заносит снег сидячую собаку,
Луна встряхнет заснеженную лапу,
рука находит руку наугад —
и светом душ озарена дорога,
и видящий глядит с улыбкой Бога,
как будущие тихо мама с папой
плывут к нему, целуя снегопад.
Дмитрий Лакербай — поэт, филолог. Доцент кафедры отечественной филологии ИвГУ, специалист по теории и истории литературы. Член Союза российских писателей и Союза писателей XXI века. Как поэт публиковался с 1991 года в журналах «Знамя», «Арион», «45 параллель», «Дети Ра», «Зинзивер», «День и ночь», антологии «Нестоличная литература». Автор поэтических книг «Кратковечный» (1995), «Совершенно летен» (2019), романа «Август в Императориуме» (2021, премия «Писатель XXI века» за 2021 год).