Статья
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2023
Культурное подполье 1960–1980 годов знало и ценило философию. И хотя самым любимым мыслителем андеграунда был Кьеркегор, Кант занимает свое почетное место. Его помнят и, главное, он незримо присутствует в стихах самых разных поэтов: то направление мысли, которое он задает, оказывается плодотворным. Стихи неофициальных авторов являют собой прекрасный иллюстративный материал к разработкам философа. Противоречащие друг другу суждения врываются в поэзию, «двухсторонние видимости» захватывают ясное поле сознания. И поэты вместе с жителем Кенигсберга погружаются в натурфилософию.
Как известно, у Канта всего четыре антиномии, касающиеся 1) величины мира; 2) его деления; 3) его возникновения и 4) его существования. Давайте последовательно их рассмотрим. Начнем с двух противоположных утверждений о величине вселенной. Одно из них гласит: «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве». Другое настаивает на том, что: «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве».
Две идеи, две интуиции. И два ряда стихов. Первая мысль звучит у Игоря Холина:
Как известно, у Канта всего четыре антиномии, касающиеся 1) величины мира; 2) его деления; 3) его возникновения и 4) его существования. Давайте последовательно их рассмотрим. Начнем с двух противоположных утверждений о величине вселенной. Одно из них гласит: «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве». Другое настаивает на том, что: «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве».
Две идеи, две интуиции. И два ряда стихов. Первая мысль звучит у Игоря Холина:
Пилот Иванов
На ракете
Конструкции инженера Форда
Установил
Два мировых
Рекорда
Герой
Дважды
Пересек вселенную
Из одного конца в другой
<…> [1].
На ракете
Конструкции инженера Форда
Установил
Два мировых
Рекорда
Герой
Дважды
Пересек вселенную
Из одного конца в другой
<…> [1].
По Холину, мир ограничен в пространстве. Согласно Михаилу Файнерману, он имеет начало во времени:
Воробей за окном,
и весенняя
грусть о прошедшем,
о том,
что, наверное, было в начале[2].
и весенняя
грусть о прошедшем,
о том,
что, наверное, было в начале[2].
Эти интуиции противополагаются другой, о мире, который не имеет границ ни во времени, ни в пространстве: звезды, за звездами звезды…
От звезд
До звезд
А звезд
А звезд
От звезд
Озноб
Озноб
Озноб
И снова звезды
Снова и снова[3]
До звезд
А звезд
А звезд
От звезд
Озноб
Озноб
Озноб
И снова звезды
Снова и снова[3]
Обращаясь к представлениям о бесконечности времени и пространства, Всеволод Некрасов (а стихи принадлежат ему) не обязательно пишет о небе:
Тише
Тише
Тише
Тише
Тише
Наша тишина
Наша тишина
И тишина
Тишина
Тишина
Тише нашей[4]
Тише
Тише
Тише
Тише
Наша тишина
Наша тишина
И тишина
Тишина
Тишина
Тише нашей[4]
Повторение уходит во множество и в несоизмеримые величины (одна тишина к другой как один к одному не прибавляется), возникают смысловые оттенки.
Тезис второй антиномии гласит: «Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложено из простого». А вот антитезис: «Ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых частей, и вообще в мире нет ничего простого».
Для иллюстрации тезиса можно взять такое стихотворение Холина:
Тезис второй антиномии гласит: «Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложено из простого». А вот антитезис: «Ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых частей, и вообще в мире нет ничего простого».
Для иллюстрации тезиса можно взять такое стихотворение Холина:
Заборы. Помойки. Афиши. Рекламы.
Сараи — могилы различного хлама.
Синеет небес голубых глубина.
Квартиры. В квартирах уют, тишина.
Зеркальные шкапы. Комоды. Диваны.
В обоях клопы. На столах тараканы.
Висят абажуры. Тускнеют плафоны.
Лежат на постелях ленивые жены.
Мужчины на службе. На кухнях старухи.
И вертятся всюду назойливо мухи[5].
Сараи — могилы различного хлама.
Синеет небес голубых глубина.
Квартиры. В квартирах уют, тишина.
Зеркальные шкапы. Комоды. Диваны.
В обоях клопы. На столах тараканы.
Висят абажуры. Тускнеют плафоны.
Лежат на постелях ленивые жены.
Мужчины на службе. На кухнях старухи.
И вертятся всюду назойливо мухи[5].
Стихотворение имеет отчетливый онтологический окрас: существительные явно преобладают над прилагательными и глаголами. В созерцании мы схватываем предметы. Вещи («глубина небес» здесь тоже выступает как вещь) связаны между собой не предикатами, а движением нашего взгляда. Взгляд чертит линии. Сначала горизонтальную — заборы, помойки, сараи. Затем вертикальную — к небу. И здесь появляется первый глагол «синеет». Линия опускается до уровня многоквартирного дома, барака. И начинает строить объем, устремляется внутрь жилища.
Это уже пространство, где предметы не просто воздействуют на нас. Мы начинаем высказывать какие-то суждения: «В квартирах уют, тишина», «Лежат на постелях ленивые жены», «И вертятся всюду назойливо мухи». Картина по-прежнему статична, но наше пребывание в ней держится не только на взгляде и созерцании. Теперь это еще и работа рассудка.
Мир, который рисует Холин, далек от витрин развитого социализма. В нем много чего есть — и хорошего, и плохого. Автор пребывает в нем, знает его. Но не может его полностью показать. Целое остается внутри наблюдателя, который вдруг обнаруживает в повседневности метафизический разворот. Можно считать эту словесную фотографию кантовской схемой к образу «барачных жителей». Именно схемой, потому что образ невозможно представить, не прибегая к сложным построениям. Холинская картинка не столько рисует реальность, сколько апеллирует к тому, что прячется за ней, к цельному образу.
Иначе строит свой «прекрасный мир» Елена Шварц. В стихотворении «Свалка» он весь лежит перед нами. Мы видим и полынь, и «турецкого клочок дивана», и «персик в слизи», и «от книги корешок». Каждый предмет метафорически обыгрывается, вставляется в определенные культурный и исторический ряды. Помоечный кот поет гондольером, ворона «идет надменнее, чем Сулла», сама же свалка — «Дионис, разодранный на части». Но любое сравнение, любая метафора не уводит нас от данности. Прекрасна именно помойка. Она возвышенна, она достояна песнопения. Она и сама может петь. Поэтому в заключительных стихах Шварц патетически обращается к ней:
Это уже пространство, где предметы не просто воздействуют на нас. Мы начинаем высказывать какие-то суждения: «В квартирах уют, тишина», «Лежат на постелях ленивые жены», «И вертятся всюду назойливо мухи». Картина по-прежнему статична, но наше пребывание в ней держится не только на взгляде и созерцании. Теперь это еще и работа рассудка.
Мир, который рисует Холин, далек от витрин развитого социализма. В нем много чего есть — и хорошего, и плохого. Автор пребывает в нем, знает его. Но не может его полностью показать. Целое остается внутри наблюдателя, который вдруг обнаруживает в повседневности метафизический разворот. Можно считать эту словесную фотографию кантовской схемой к образу «барачных жителей». Именно схемой, потому что образ невозможно представить, не прибегая к сложным построениям. Холинская картинка не столько рисует реальность, сколько апеллирует к тому, что прячется за ней, к цельному образу.
Иначе строит свой «прекрасный мир» Елена Шварц. В стихотворении «Свалка» он весь лежит перед нами. Мы видим и полынь, и «турецкого клочок дивана», и «персик в слизи», и «от книги корешок». Каждый предмет метафорически обыгрывается, вставляется в определенные культурный и исторический ряды. Помоечный кот поет гондольером, ворона «идет надменнее, чем Сулла», сама же свалка — «Дионис, разодранный на части». Но любое сравнение, любая метафора не уводит нас от данности. Прекрасна именно помойка. Она возвышенна, она достояна песнопения. Она и сама может петь. Поэтому в заключительных стихах Шварц патетически обращается к ней:
О монстр, о чудище ночное,
Заговори охрипло рваным ртом.
Зашевелись и встань, прекрасная помойка!
Воспой, как ты лежишь под солнцем долго,
Гигантом мозга пламенея, зрея…[6]
Заговори охрипло рваным ртом.
Зашевелись и встань, прекрасная помойка!
Воспой, как ты лежишь под солнцем долго,
Гигантом мозга пламенея, зрея…[6]
Поэтическая инсталляция, которую нам представила Шварц, не нуждается в метафизике. Свалка дана нам непосредственно. Она — вещь посередине мира. Конечно, мы можем попробовать разложить ее на составные части, чтобы понять из чего она состоит. Но если мы проделаем такой мысленный эксперимент, то быстро выясним, что ни корешок книги, ни гниющий персик, ни ворона не являются обязательными частями помойки. Все это — феномен смутности, целое не зависит от них.
У Холина картина принципиально другая: предметы даны отчетливо, а вот целое приходится искать, к нему напрямую не обратишься, как к прекрасной помойке.
Холинское стихотворение обращено к тезису. Хотя, чтобы добраться до целого, нам приходится сделать два шага: сначала собрать из предметов схему, а затем с ее помощью прийти к подлинной реальности. Стихотворение Шварц — поэтический антитезис.
И тот, и другой снимок интересен. Одна поэтическая фотография не отменяет другую. Каждая из них являет собой интеллигибельную материю.
Третья антиномия: «Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность. / Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы».
Последнее утверждение по духу близко марксизму: «Свобода есть осознанная необходимость». Хотя оно относится к космосу, а не к обществу. Мир без свободы, если уходить от натурфилософии к антропологии, — это мир науки и техники. Это чертежи, схемы и роботы. И поэтическое движение с ними и вокруг них:
У Холина картина принципиально другая: предметы даны отчетливо, а вот целое приходится искать, к нему напрямую не обратишься, как к прекрасной помойке.
Холинское стихотворение обращено к тезису. Хотя, чтобы добраться до целого, нам приходится сделать два шага: сначала собрать из предметов схему, а затем с ее помощью прийти к подлинной реальности. Стихотворение Шварц — поэтический антитезис.
И тот, и другой снимок интересен. Одна поэтическая фотография не отменяет другую. Каждая из них являет собой интеллигибельную материю.
Третья антиномия: «Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность. / Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы».
Последнее утверждение по духу близко марксизму: «Свобода есть осознанная необходимость». Хотя оно относится к космосу, а не к обществу. Мир без свободы, если уходить от натурфилософии к антропологии, — это мир науки и техники. Это чертежи, схемы и роботы. И поэтическое движение с ними и вокруг них:
Моя невеста
Счетно-электронная
Машина
Из Мосочисттреста
Здравствуй
Родная
Здравствуй
Стальная
Здравствуй
Долгожданная
Здравствуй
Желанная
Смотрят на меня
Два глаза
Два унитаза[7]
Счетно-электронная
Машина
Из Мосочисттреста
Здравствуй
Родная
Здравствуй
Стальная
Здравствуй
Долгожданная
Здравствуй
Желанная
Смотрят на меня
Два глаза
Два унитаза[7]
Холин видит мир как цепочку причинно-следственных связей. И ищет в нем свое приемлемое место. Это место наблюдателя:
НАША ИСТОРИЯ
Эволюция
Размножение
Концентрация
Населения
Проявление
Сознания
Гармония
Мироздания
Изучения
Изыскания
Облучение
Вымирание
Цепная
Реакция
Атомный
Ураган
Пауза
Торжество хаоса[8].
Эволюция
Размножение
Концентрация
Населения
Проявление
Сознания
Гармония
Мироздания
Изучения
Изыскания
Облучение
Вымирание
Цепная
Реакция
Атомный
Ураган
Пауза
Торжество хаоса[8].
Антиутопия разворачивается в рамках сциентистского проекта. Одно событие вытекает из другого, одно зависит от другого. Хаос — не зло, а логический итог истории.
Однако, размышляя о хаосе, Холин допускает свободную причинность. Она вытекает из экзистенции. Звезды могут вести себя словно люди и тогда:
Однако, размышляя о хаосе, Холин допускает свободную причинность. Она вытекает из экзистенции. Звезды могут вести себя словно люди и тогда:
В Космосе свадьба
Женятся звезды
Пляшут
Подвыпившие звезды
Все превращается в Хаос[9]
Женятся звезды
Пляшут
Подвыпившие звезды
Все превращается в Хаос[9]
Итак, холинские стихи иллюстрируют два противоположных положения кантовской антиномии, при этом они обращены скорее к обществу, чем к космосу.
И, наконец, четвертая антиномия: «В мире есть нечто, что либо как часть мира, либо как его причина есть безусловно необходимая сущность. / Не существует вообще никакой безусловно необходимой сущности, ни в мире, ни вне мира в качестве его причины».
Геннадий Айги в «Поле старинном» (1969) говорит о необходимой сущности:
И, наконец, четвертая антиномия: «В мире есть нечто, что либо как часть мира, либо как его причина есть безусловно необходимая сущность. / Не существует вообще никакой безусловно необходимой сущности, ни в мире, ни вне мира в качестве его причины».
Геннадий Айги в «Поле старинном» (1969) говорит о необходимой сущности:
о Божий
в творении Облика из Ничего
зримо пробивший
и неумолкающий
РАЗ
<…>[10]
в творении Облика из Ничего
зримо пробивший
и неумолкающий
РАЗ
<…>[10]
Но эта интуиция существует у поэта наряду с другой, которая подсказывает, что мир был всегда. Она пронизывает все творчество Айги:
<…>
и жизнь уходила в себя как дорога в леса
и стало казаться ее иероглифом
мне слово «здесь»
и оно означает и землю и небо
и то что в тени
и то что мы видим воочью
и то чем делиться в стихах не могу
<…>[11]
и жизнь уходила в себя как дорога в леса
и стало казаться ее иероглифом
мне слово «здесь»
и оно означает и землю и небо
и то что в тени
и то что мы видим воочью
и то чем делиться в стихах не могу
<…>[11]
«Здесь» — это то, что есть. Есть в многообразных проявлениях, в открытости и сокрытости, «чем делиться в стихах не могу». Мир — не дух и не материя. Он «Чище чем смысл» (1982):
о
Прозрачность! Однажды
Войди и Расширься
Стихотворением[12]
Прозрачность! Однажды
Войди и Расширься
Стихотворением[12]
Вечный мир часто ассоциируется у Айги с полем, которое уходит за горизонт. Время же застыло или ходит по кругу. У Айги немало стихов об этом вечно пребывающем мире, где человек просто мелькает:
<…>
и дрожит среди дней
как единственный День:
пребывая: мельканье-любовью!.. — лишь что-то немного — о крови чужой:
а такое — шуршит: и однажды проснетесь вы — этим! —
и зачем повторять?
это круг: не исчезнет и с Солнцем
<…>[13]
и дрожит среди дней
как единственный День:
пребывая: мельканье-любовью!.. — лишь что-то немного — о крови чужой:
а такое — шуршит: и однажды проснетесь вы — этим! —
и зачем повторять?
это круг: не исчезнет и с Солнцем
<…>[13]
Айги говорит о самодостаточном мире, жестко не привязанном к субстанции — и говорит посредством тишины, неочевидных связей и ассоциаций, многозначных образов.
В качестве вывода заметим, что кантовская антитетика сыграла большую роль в истории диалектики. Она поставила целый ряд вопросов о противоречиях разума, интересных не только философам.
В качестве вывода заметим, что кантовская антитетика сыграла большую роль в истории диалектики. Она поставила целый ряд вопросов о противоречиях разума, интересных не только философам.
_____________________________________________
[1] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 81.
[2] Файнерман М. Михаил приветствует Юпитера — М.: Виртуальная галерея, 2006, с. 15.
[3] Некрасов В. Авторский самиздат (1961–1976). М.: Совпадение, 2013, с. 415.
[4] Там же, с. 229.
[5] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 9.
[6] Самиздат века / Сост. А. И. Стреляный, Г. В. Сапгир, В. Г. Бахтин, Н. Г. Ордынский. М. — Мн.: Полифакт, 1997, с. 603–604.
[7] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 97.
[8] Там же, с. 79.
[9] Там же, с. 213.
[10] Айги Г. Теперь всегда снега — М.: Советский писатель, 1992, с. 101.
[11] Айги Г. Разговор на расстоянии — СПб.: Лимбусс Пресс, 2001, с. 118.
[12] Айги Г. Теперь всегда снега — М.: Советский писатель, 1992, с. 234.
[13] Там же, с. 266.
[1] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 81.
[2] Файнерман М. Михаил приветствует Юпитера — М.: Виртуальная галерея, 2006, с. 15.
[3] Некрасов В. Авторский самиздат (1961–1976). М.: Совпадение, 2013, с. 415.
[4] Там же, с. 229.
[5] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 9.
[6] Самиздат века / Сост. А. И. Стреляный, Г. В. Сапгир, В. Г. Бахтин, Н. Г. Ордынский. М. — Мн.: Полифакт, 1997, с. 603–604.
[7] Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. — М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 97.
[8] Там же, с. 79.
[9] Там же, с. 213.
[10] Айги Г. Теперь всегда снега — М.: Советский писатель, 1992, с. 101.
[11] Айги Г. Разговор на расстоянии — СПб.: Лимбусс Пресс, 2001, с. 118.
[12] Айги Г. Теперь всегда снега — М.: Советский писатель, 1992, с. 234.
[13] Там же, с. 266.
Борис Колымагин — поэт, кандидат филологических наук, автор многочисленных публикаций, живет в Москве.