Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2023
Юрий Казарин, «Божья верста»
М.: Издательство Евгения Степанова, 2023
В поэтическом мире Юрия Казарина нет места сиюминутности. Стихотворения ускользают от сознания. Их нельзя осмыслить линейно, перебегая взглядом от строки к строке. Только целиком, и то — не умом. «Не понимаю», — говорит иной читатель. И хорошо! Не понимать надо, а пропустить через себя. Слово всегда в себе содержит больше материала, чем способен извлечь из него человеческий мозг, поскольку сознание — лишь верхушка пирамиды потребностей человеческой психики. Настоящее же слово взаимодействует с ее глубокими слоями. Стихотворения Юрия Казарина транслируют читателю смыслы, находящиеся за пределами логического сознания. Неуловимое. Невыразимое. Мощное. Эти стихи «заговаривают» время, запечатлевая «остановившиеся» мгновения:
Прорвой накрыть, ордой
мошки, как смерть, густой
звездное вопрошанье:
вечное — спит водой,
думает — камышами…
Течение времени застывает, дремлет, но глубоко не засыпает, чутко реагируя на каждый шорох. Тьма крадется за читателем, дышит в спину. Тревожное ощущение: это хрупкое равновесие может в любой момент нарушиться, что-то страшное грядет, и не стоит обманываться кажущейся мирной красотой звездного неба.
«Божья верста» — книга суровая, хоть и не кричащая о том, что происходит в мире, но увидевшая свет в очень непростой для нашей страны год. Это не могло не сказаться на общем настроении сборника, несмотря на то, что поэт уходит от современного языка. Если в воздухе витает горечь безвозвратных потерь, тоска и страх за будущее, глубинные, бессознательные импульсы приобретают трагическую форму, прорываются развернутой, вроде бы отвлеченной, но такой точной метафорой. «Пуля» — одна из примет нашего сумрачного времени, которые в стихах Казарина практически не встречаются, — ранит грозным предчувствием необратимого:
Поцеловаться с кувшином,
вытянуть алый глоток
с медленным божьим аршином —
по закадычным пружинам
ходит вина кровоток —
глиняных губ холодок:
так к винограду прижаться,
точно с планеты сорваться
пулей в висок…
Сколько же здесь смыслов! Языческое и христианское начала тесно переплетаются, кровь и вино сперва отождествляются с жизнью, однако вино — дважды символично; ближе к концу стихотворения этот образ раскрывается во втором своем метафорическом значении жертвоприношения, жертвы. Мы еще не успеваем прийти в себя от перемены смыслового ряда, но стихотворение безжалостно обрывается. В этом — могущество поэзии. Дать читателю почувствовать, как пульсирует в жилах кровь — и уколоть о слово «холодок», к которому так и просится эпитет «могильный». Смерть приходит внезапно, как антипод наслаждения жизнью. Полстроки подвисает в воздухе, а до нас словно доносится крик: «Это как же? Ведь так хорошо все начиналось! Нет, пожалуйста, не надо многоточий, я еще не хочу умирать…».
Реальность в стихотворениях Юрия Казарина уступает место силе иного порядка, надмирной, непостижимой:
Бог выпивает речку,
потом выпивает озеро, море,
затягивает уздечку
у ледника на морде,
потом выпивает слезы,
потому что зима,
и ты уходишь медленно,
как березы,
не оглядываясь, с холма,
чтобы снова сойти с ума.
Человек у Казарина — микрочастица космоса, настолько маленькая, что проявляется едва ли не эпизодически. Одухотворенные стихии взаимодействуют между собой, а «венец творения» — не более, чем ведомый. Ему отводится роль чуть большая, нежели наблюдателю этого загадочного и сложного мира. Вслушиваться, чувствовать, отражать законы материального мира, вроде круговорота воды в природе, преклоняться перед невыразимым — это пожалуйста. Но не дай Бог что-то менять в этом мире!.. Весьма скромная задача стоит перед человеком, и тот, будучи единым с миром и Богом, не испытывает никакого сопротивления. Это неудивительно, поскольку в лирике Юрия Казарина пространство безмерно, оно не вписано во временные рамки. Перед ним просто замираешь. Мне кажется, так и был задуман мир: чтобы человек смотрел на небо и ощущал всемогущество Создателя. И все же умиротворение наблюдателя мимолетно, поскольку на земле нет ничего постоянного, каждую долю секунды старая гармония отмирает, рождается новый баланс сил:
Закрой глаза — и к прорве подойдешь:
и прозревает медленная дрожь
паденья, дерева, полета —
и горечь крови обовьет
холодное неведомое что-то,
вползающее в рот, —
кристаллов шестизначная работа,
и первой речи звездная зевота —
и только бог ее произнесет.
Жизнь, смерть и любовь — триединство окружающего бытия — проявляются в поэзии Юрия Казарина не по отдельности, но как неразрывная сущность самой жизни. Они проникают в нас с рождения, а вместе с ними — множество оттенков: тревога, предвкушение, страх, трепет, радость… Сказано слово — и тут же встает перед читателем эта троица во всей своей святой простоте. Слово замолкает, ставится точка, но стихотворение продолжает звучать гулким эхом сопровождающего ее чувственного ощущения: холодок хрупкости жизни и подспудный страх неминуемой смерти, не существующие друг без друга. Цитировать эти стихи приходится целиком:
Весны лесная колесница,
сосны усохшая десница
и десны глины, и гранит —
и после смерти смерть не длится,
но повторяется и длит
свет, оторвавшийся от плит
и налипающий на лица —
на все, что любит и болит:
взлетает веткой — и летит…
Любовь здесь воздушна и созидательна. Абстрактная сущность слова «любовь», не названная напрямую и не воспроизводимая в ощущениях, реализуется с помощью метафоры: на помощь приходит осязание и зрение читателя. Вполне конкретные ощущения — свет весеннего солнца и шелест свежего ветра — шепчут нам: любовь сильнее смерти, да и никакой смерти, в общем-то, нет. Есть вечное перерождение…
Наблюдая это вечное движение, «упакованное» в многослойную метафору, читатель поневоле робеет перед богатством описывающего мир авторского языка. Разумеется, чтобы по достоинству оценить красоту этой лирики, читателю придется потрудиться. Но соприкосновение с поэзией Юрия Казарина стоит наших усилий. Реальность вечных абстрактных понятий, открывающихся читателю через язык этих стихотворений, напоминает нам об изначальной целостности мира. В том-то и ценность живого слова поэта, что сокровенное знание дается нам напрямую — вне понятий и минуя теоретическое представление.