Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2023
Ефим Бершин — поэт, прозаик и публицист, автор поэтических книг «Снег над Печорой», «Острова», «Осколок», «Поводырь дождя», «Метафора небытия», «Граненый воздух», «Мертвое море», участник многих коллективных поэтических изданий, таких, как антология русской поэзии «Строфы века» и других. Его перу принадлежат романы «Маски духа», «Ассистент клоуна» и художественно-документальная книга о молдавско-приднестровской войне «Дикое поле». Совместно с немецким писателем Каем Элерсом Бершин принял участие в создании историко-философской книги «Метаморфозы любви. Россия — пульс мировой державы». Стихи, проза, статьи и эссе Бершина регулярно печатались и печатаются в крупнейших литературных изданиях России. На русском языке и в переводах они выходили в США, Германии, Швейцарии, Израиле, Аргентине, Румынии, Македонии. Ефим Бершин награжден Европейской Академией Общественных наук медалью Фридриха Шиллера.
* * *
Марине Кудимовой
Когда закончится гражданская война,
нам будет явлена единственная милость —
определить, чья большая вина
в том, что случилось или не случилось.
Когда в лесах завоет тишина,
а снайперы, уставшие по целям
работать, выпьют горькую до дна,
по рыночным закупленную ценам,
когда воронки зарастут травой,
и снова обретется чувство меры,
останутся до новой Мировой
последние минуты или метры.
Лесные звери выйдут из лесов,
и Гамлет, ослепительный и легкий,
пойдет на бой за тени всех отцов,
убитых и освистанных с галерки.
Но Бог не выдаст, и свинья не съест.
И мужество останется в почете.
И на погостах крест пойдет на крест.
Все будет хорошо в конечном счете.
И голубь принесет благую весть,
запрятанную в гроздьях винограда,
что жизнь не кончилась, что жизнь, конечно, есть
не только на вершине Арарата,
но в Химках или Солнцево. Бог весть,
где для героев сыщется награда.
* * *
Маше Ватутиной
Бог в России живет не в хоромах
и не в храмах, где льется елей.
Бог живет на насупленных кронах
облетающих тополей.
Бог живет на дубах и осинах
и плетет за узором узор
на иконах пронзительно синих
чудотворных озер.
Дышат тайной древесные руны
на свистящем пространстве пустом,
где Даждьбог породнился с Перуном,
а Перун породнился с Христом.
Пахнет кровью таежная месса.
Рвется в небо январская стынь.
И молитва почти неуместна,
как и выбор святынь.
На развилке меж адом и раем,
где блуждают лишь ветры одни,
ты поймешь, что не мы выбираем.
И не нас выбирают они.
* * *
Опять горнист исход трубит,
подталкивая к землям дальним.
Но тополем пирамидальным
я насмерть к берегу прибит.
Пространство — фикция. Оно
к себе притягивает страстно
лишь тех, которым не дано
перемещаться вне пространства.
И лист тускнеет, как медаль,
в грязи родного бездорожья.
Но он не улетает вдаль —
он умирает у подножья.
* * *
Осень.
Нетопленый лес.
Похороны костра.
Кладбище.
Крашеный крест
как выраженье добра.
Звук — выраженье струны.
Власть — выражение воли.
Я — выражение боли
этой несчастной страны.
* * *
Что теперь говорить? Что летаю? Нет, не летаю.
Нет, летал когда-то.
Когда-то и это было.
Хоть бы раз поглядеть на далекую эту стаю,
что меня на этой земле позабыла.
На земле, на которой все меньше и меньше места,
как в купе отцепленного вагона.
А вдали — луна, как брошенная невеста,
разрыдалась звездами в полнебосклона.
Что теперь говорить?
Я ведь тоже когда-то вызрел
в том краю, где растет виноград и алеют вина.
Я забыт, как на поле боя забытый выстрел,
выбирающий цель, которой уже не видно.
* * *
Беспокойный вы.лядок пустынь,
камень человеческого рода —
Господи, я тоже чей-то сын.
Просто затерялся средь осин
в чреве персонального сугроба.
Из-под рук уходит ремесло.
Жили-были. Выжили. Но вместо
озера — разбитое стекло,
голая равнина из асбеста.
Господи, куда нас занесло?
За какой случайный поворот?
По какой затейливой спирали?
Я украл или меня украли —
кто его сегодня разберет?
И свистят за лесом поезда,
словно стрелы из тугого лука, —
в никуда уходят, в никуда.
На хвосте оставленного звука
одиноко плещется звезда.
* * *
Господи, вспомни, ведь это же я —
в новой матроске.
Рядом со мною мама моя
на перекрестке.
Так и стоим под ослепшим дождем
южного полдня.
Словно чего-то по-прежнему ждем.
Господи, вспомни!
Сам меня выбрал и Сам не узнал,
и никогда не узнаешь, похоже.
Я ничего Тебе не доказал.
Ты мне — тоже.
* * *
Я уже, наверно, тебе — никто.
Я тебе в этом времени журавлином —
как в шкафу отслужившее век пальто,
пересыпанное нафталином.
В небесах оставлены голоса
журавлей, что осенью улетели.
Умирая, оставлю тебе глаза,
чтобы день и ночь на тебя глядели.
* * *
памяти Инны Лиснянской
Я охранял пространство и окно
от сновидений и дневного Бога.
Бродил по дому, допивал вино,
курил у деревянного порога.
Как сторож, окликал любую тень,
стоял столбом, как печь на пепелище.
Но кто-то вечно крался из-за стен
и проникал в уснувшее жилище.
И выдавал себя движеньем крыл,
и сквозняком, и осторожным шорохом.
Здесь Бог ночами тоже говорил.
Но только шепотом.
* * *
На рассвете последнего дня
у ограды Нескучного сада
воскресите при жизни меня,
после смерти — не надо.
Воскресите при жизни меня,
когда утро сверкнет перламутром.
Я воскресну, как вспышка огня
воскресает меж кремнем и трутом,
чтобы слушать, как дышит лоза,
подступая к обветренным скалам,
чтоб рассветное солнце в глаза
разливать, как вино по бокалам.
Воскресите заброшенный град,
тот, где тени блуждают по теням,
где усталый ночной виноград
осторожно крадется по стенам,
тот, где мать, не заснув до утра,
бросив жизнь свою под ноги сыну,
выходила на берег Днестра,
заменившего сыну пустыню.
Как забытую старину
воскрешает дотошный историк,
воскресите при жизни страну.
После смерти — не стоит.