Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2022
Юрий Казарин — поэт, исследователь поэзии, языковед. Автор нескольких книг стихотворений и прозы. Стихи публиковались в периодике в России и за рубежом. Профессор, доктор филологических наук. Живет и работает в Екатеринбурге.
* * *
Кто-то плачет и плачет во мне,
сквозь меня отражаясь в окне:
он, конечно, стоит за спиной.
Оглянусь в темноте ледяной —
и глядит, проливаясь, слеза
на летящие в небо глаза, —
прозревает слеза на лету,
продлевая твою высоту…
Нагреваются слезы во рту.
* * *
В большой воде иного бытия,
где в лед входила трещина копья
и щелкала железом мотоцикла,
когда вода сама к себе привыкла
и выглянула вечность из нее,
ушел туман — и зеркало возникло,
всем сердцем опираясь на копье.
Дрожало зеркало и в слезы целовало,
и простиралось медленным огнем,
и время отступало,
последней мыслью вспыхивая в нем.
* * *
Куст шмелей, гнездящийся в снегу,
пахнущий, как жизнь, воздушной кровью,
я к тебе прижаться не могу —
ты меня огладишь вербной бровью.
Озеро глотает высоту
с птицей из просветов ледохода
и катает пуговку во рту
на этапе жажды. И свобода
спит на пересылке глубже тьмы,
открывает очи на минутку
затянуться горечью зимы,
сжатой в ледяную самокрутку.
* * *
Туманы вывесили флаги, —
и в натяженье влаги,
как из тайги скрипит кровать,
как ночью в рыжие овраги
уходит время умирать,
как в океане трутся фляги
и чокаются молоком
разледенившимся, но твердым,
как бы грозя моржовым мордам
торосом, торсом, топором…
А над костром сидят бродяги
и умываются костром.
* * *
К.
Птицы с глазами женскими хладное небо пьют:
вечно они летают — как их теперь зовут?
Медленный зверь сирени, белый, встает во мне,
в заморозках мерцая, словно окно в окне.
Космос не тронет птичку, в небо стряхнет сирень —
и лепестки струятся ночью как белый день.
* * *
Море плачет навстречу
всему, что еще не плачет,
сбросит шкуру свою овечью
на берег, переиначит
мифы о превращенье
путешествий — в чужую бездну,
и почувствует жженье
в глубине, если я исчезну.
* * *
Пока не ослепнешь —
звезду не услышишь:
замрешь и окрепнешь,
и небо надышишь,
где, шапку забросив
за вечность, за зверя,
придумает Осип,
что знал Алигьери.
* * *
Люблю и шорох, и шипенье,
и шум листвы с другого света,
последнее сердцебиенье
деревьев. Смерть или терпенье —
успенье лета.
Сосульки первая комета —
ее прилет, ее горенье:
она с того, с другого, света,
где шелестит стихотворенье.
* * *
В небе у берез немеют ноги.
Пустота полопалась в стекле —
пузырьки прозрели, недотроги:
Ночью возвращаются дороги,
прижимаясь, твердые, к земле.
Разгребаешь звездную лузгу:
там, где по любовь ходили боги, —
дырочки от валенок в снегу…
* * *
Отражаясь в себе, каменея навеки,
видят лед и свеченье крещенские реки.
Вещество пустоты приморозило веки,
и цветы из себя истекают, к стеклу
прижимаясь и освобождаясь во мглу.
На полу воскресают во сне человеки,
неостывшие ружья поставив в углу.
* * *
Птичка на воздухе, небо на птичке,
птичка на сердце сидит и сидит:
лед уплывающий шоркает спички —
спички ломаются, время шипит
не узелком — угольком угловатым,
гоголем, загнутым вниз на конце;
небо седьмое бывает девятым —
гоголем или глаголом пернатым
в первом, единственном, главном лице.
* * *
Губами ловишь нитку с неба,
живую шерстяную нить —
и вспыхивает рифма «хлеба»,
и не с кем рифму преломить…
* * *
Душу душой не тронь —
можешь в огонь окунуть ладонь,
можешь погладить свет.
Смотришь в огонь, смотришь в огонь,
которого нет.
* * *
За деревней тополь обезножил
добрести до жизни мочи нет
сквозь себя пророс и прожил
триста лет
и упал в сырую пропасть лета
выше неба к богу в пустоту
и летит в себя усильем света
с тополиным яблоком во рту.
* * *
Что-то качнет крыльцо
ночью, звезду кроша,
это болит душа:
выпьешь свое лицо
медленно из ковша.
Сам себе смерть и бог,
снега не видно, нет…
Сделать глубокий вдох —
выдохнуть белый свет.
* * *
Слезинка на игле,
граненая приснится:
не трещинка в стекле —
а сивая ресница.
Когда не взгляд, а звук,
отбившийся от рук,
от уст, не выживает…
С какой такой версты —
страшнее не бывает —
не зрячий сон, а ты
последние кранты
кричит из немоты —
и голос не срывает.
* * *
Мотылек лохматит лампу,
солнце пробует на вес,
шлепает собачью лапу,
свесившуюся с небес.
Тщетным воздухом разлуки
дует, как на уголек,
дабы свет не дался в руки,
как последний мотылек.
* * *
Два лика — неба и воды
заводят зябкие сады —
узлы зернистого сближенья
с лицом земным и отраженье
зрачков — до яблока, до жженья,
до слез, до головокруженья,
до золотой в листве орды —
очей небесные следы —
целует жизни разрешенье.