Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2022
Дмитрий Лакербай — поэт, литературовед, филолог. Родился в 1965 году в г. Гагра Абхазской АССР. Кандидат филологических наук. Доцент кафедры теории литературы и русской литературы ХХ века Ивановского государственного университета. Автор многих публикаций. В частности, печатался в журналах «Знамя», «Арион», «Дети Ра», «Зинзивер» (лауреат премии журнала за 2016 год), «День и ночь», в антологии «Нестоличная литература». Член Союза писателей ХХI века.
* * *
Забила грязь листвы тревогу.
Дождей длиннее расстоянья…
Река выходит на дорогу
И молча просит подаянья.
Заполнив зренье боковое,
Теснясь с угрюмостью постылой,
Стоит над склизкою ботвою,
Как сирота перед могилой.
А в воздухе, как изваянье
Листвы, упавшей на колени,
Почти неслышимо сиянье,
Что дарит сердцу потепленье.
От молчаливости бесслезной
Почти невидима дорога…
Лишь невозможное возможно.
И старишься, и молишь Бога.
КОЛОДЕЦ
1
…Мужики обрадовались и стали копать колодец.
Сам, мол, видишь, – и тебе без воды никуды,
и народ устал. Ни креста и ни богородиц
на начальстве нет, да пошло оно в растуды –
и так далее… Тяжкий процесс «халтура» –
ведь она ж работа, не бракованный «суперджет».
«Ты копай, копай…» – как будто: «Пилите, Шура…»
Пилит гири народ… А умник пилит бюджет.
2
Для чего колодец? Все верно: как только вечер,
огород покинут — нельзя не залезть в дыру,
чтоб сломалась гнилая лестница и стало весело:
можно строить планы спасенья посредством рук.
Не дурак, так вылезешь. Звезды вовсю гуляют.
Намекают сверху: план лишь один — держись…
Всем известно что всем известно куда вставляя,
всем известно как получаем в итоге — жизнь.
3
…Телепается блок на шатучей сборной треноге.
Выезжает в свет ошалелая глина. Авось.
Закатили бетонные кольца, не отдавив ноги.
Разобрать хотели калитку — но обошлось.
Попивая чаек с моей мамой, старшой балагурит
про былое, бывших ментов, как истер организм
на нацменов хитрых…
Даль облаками курит…
Если встретишь призрак – вызнай про коммунизм.
4
А по телеку даже спортсмен, одичав в карантине,
Понемногу линяет от тренеров и допинг-служб.
Задыхается мир в слишком плотной своей паутине…
И молчит вороненая в лужах ночных харалужь.
Мой колодец! Все девять колец безысходного мира
вдруг разжали скрежет, впотьмах развели шестерни —
и на дальних вершинах, в трубе мирового эфира
потрясенной душе горним сияют огни.
5
Ну хорош, хорош. Бывший демон и призрак Мцыри,
Горбоносый препод — копай огород, копай…
У тебя есть колодец новый и майна вире,
Есть и чем мелкоте нарезать земельный пай.
Глубоко копал — но нарыл бельевую прищепку.
Никакой ладьи фараона! И правда, жесть.
Что сказать им о жизни? Что оказалась цепкой.
Ты, копай, копай, человече… Там что-то есть.
БЫВАЕТ…
Сидит дядька на березе и ревет бензопилой:
Бородатый, белозубый, словно солнце, хохоча.
Ветки шмякаются. Звонок ослепительный раскрой.
В синеве летит на дядьку самолетная свеча.
Вот сейчас с кошачьим воплем от нагрянувших ворон
Он с размаху да разлету как распилит горизонт!
Как завоет та прореха миллиардом похорон!
Как пожрет все самолеты от Перми до Аризон!
…Реет след инверсионный. Дядька жжет по мере сил.
Ну и ладно. Мир в порядке, хоть и валится во зле…
Говорят, что еще выше виден некий пересильд —
Но уж это неизвестно ни котам, ни самолетам,
Ни березам, ни воронам, ни самой бензопиле!
ФИГУРИСТЫ ЛИНОЛЕУМА
…В зимнюю за окном непогоду, чуть приболев, сочится тоска.
Гонит мельтешить по белому полу, до белой стены в черных носках.
Туда и обратно, наискось, диагональ, эллипсы, поворот…
Фигуристы линолеума раскатываются вдоль и вброд.
Странные направления, однако — в общем-то, сразу все.
Странные притяжения, мелькающие спицами в колесе…
Странные обстоятельства, ведь, собственно, ни малейших причин,
кроме звезд мимолетных снежинок — и счезающих величин.
…А ведь это наш с Тобой танец, о чудо небесной игры,
умеющее прятаться в букете цветов и глядеть зверьком из норы,
снежинкой слетающая в картину, чтобы создать ее —
о белозубое и остроглазое хрупкое чудо мое!
И пусть вытанцовывает зеркало-меркало пока одного меня,
лино-лино-линолеума фигуриста, рассыпавшегося, звеня,
на самые бесполезные вещи в мире без толку и без ума…
Достаточно взгляда, одного взгляда, насмешливая зима!
* * *
Ценим конъюнктуру и фактуру,
Тонны качеств — Господи, прости…
Гений создает миниатюру —
От которой глаз не отвести.
Все в ней есть: и ум, и дар, и ветер,
Душу окрыляющий до дна.
Резок свет ее — но свет несметен,
Виден свет из тьмы как глубина.
С Днем рожденья, маленькая Фира!
Жизнь — обитель тягот и тревог.
Но над всей обыденностью мира
Звездный космос простирает Бог.
Воскрешен немыслимой весною,
В милые глаза Твои смотрю —
И благодарю за все земное,
И за звездный свет благодарю.
* * *
…В слезах и в ужасе проснуться, не успев
запомнить, сфоткать, записать, усвоить
тот самый нужный, самый важный текст,
что подражает выцветшим обоям —
узор давно не тот и, может быть,
стал потаенней, глубже, выше, дальше,
зовет руном, Язон, куда ж нам плыть…
Полив газон, рыдает поливальщик.
Так дело сделано, так жизнь почти пустяк.
Так забавляет чирканьем отчаянным
тщедушный чичик парочку зевак,
и никому никто здесь не начальник,
и не дозреть умом до бытия,
и шор не снять, но вечно тянет шоркать…
Сначала скрип — и лишь потом семья
велосипедит в зелени пригорка.
Так зацветает в душах хрень-трава.
Так уцветает папоротник пенный.
Никто из нас себе не голова
и даже не чуланчик подколенный.
Трудяга-голубь выклянчил пшено,
завел подругу, не упал с насеста.
И если можешь разглядеть окно —
не ошибешься временем и местом.
ЗИМНЯЯ ПОЧТА
Милая Аня…
Сказать Тебе «здравствуй»
я не могу — ибо в мире живых
нет Тебя скоро три года. Лукавство —
зарубцевать тридцать три ножевых,
вдребезги сердце разбивших и царство
голоса, взгляда — на взмахи кривых
весел кровавых, на кладбище снимков,
на пустоту от души вдалеке…
Аня, Малыш мой…
Живет невидимкой
память, подобная зимней реке.
В Сретенье Ты родилась, но не знала,
что крещена — утаила родня.
Многое чуткой душой понимала,
но, на беду, повстречала меня…
Кто теперь скажет, спасал — или мучил
морем, мечтой, чехардою квартир,
страстью, заботой, ордой неминучей
сцен и проблем столь же старых, как мир!
Кажется, жизнь — неразгаданный случай…
Если ошибочен ориентир.
В солнечный день так искрится раздолье,
детской игрушкою мост вдалеке…
Сколько скрипучего снега — и сколько
спин рыбаков на замерзшей реке!
Россыпью семок — следы-скороходы:
пляшут словами, слетают с листа,
славят любимых, природу, погоду,
снежных рисунков смеются уста…
Вольные дети греха и свободы,
разве мы верим, что все неспроста!
Это потом — сны стоят в изголовье
с чашами жизни. И смотрит назад
смертная тьма истекающей кровью…
На перекрестке — последний Твой взгляд…
Прошлое скрыто спасительной дымкой.
Солнце не даст разгуляться тоске!
Двое с ужимками катят в обнимку.
Кот напроказничал на чердаке.
Дети резвятся…
Живет невидимкой
память, подобная зимней реке.
Как глубоки вы, синея на белом,
неба разрезы бессмертной душе!
Школьной доскою, расчерченной мелом,
в потустороннем своем нагише
лед поддается коньку фигуриста…
Город бежит, безнадежно спеша.
Мост над бездонной рекою искрится,
и по тропинке дыша серебристой,
тихо сутулясь, походкою быстрой
плачет бесслезно живая душа.
* * *
Солнечная пыль висит над бездной…
За стеной во сне соседка умерла:
37, муж на рыбалку ездил,
возвратился, смотрит — все дела…
Солнечная пыль висит над бездной —
мириады кем-то бывших лиц:
сонмы старцев в думах бесполезных,
легкое дыхание девиц…
Я нажму на клавишу, как будто
замерла мучительная тень…
Просто так подаренный кому-то
Драгоценный лучезарный день!
Где-то там, где радостное близко,
где из сна и лето, и весна —
ждет душа счастливой гимназисткой,
замерев пред зеркалом одна.
Замерла — и сразу закружилась…
И осталась в солнечной пыли —
на просветах лиственных прожилок,
что живут от неба до земли.
ПОЭТ И ВЫБОРЫ
1
…Империя, где все бежит в Москву,
похожая на камбалу. Глаз Питер
поменьше. Регулярно утопите
или сгноите в климате гнилом
побольше граждан, с мифом не тупите,
нагородите память о былом,
царя-прораба сфоткайте в корыте,
историю проспите наяву —
но жизнь вернется к заданной орбите…
К империи, где все бежит в Москву.
А если стало некуда бежать
в империи, где все бежать устало, —
весь выбор меж визжать и умножать
постылые посты у пьедестала
негоден, ибо сжать — и дребезжать.
…Апологеты, судьи и гераклы,
увитые свободами креаклы
одно не перестанут умножать.
О дно души, осклизлый сей ушат!
Мудрец сказал: движенье неизбывно,
но столь же и безмозгло.
…И спешат
крикливо орды новых индюшат,
от жажды захлебнувшиеся ливнем.
2
…В маршрутке переполненной, да так,
что голова и зад в одном ансамбле,
пенсионерка голосом, как саблей,
вдруг рубанула каждому чердак:
«Все голосуем за КПРФ,
иначе революция!»
…Отклеив
звеняще ухо и немного охренев,
ее я успокоил, возлелея
шантаж сей, когнитивный диссонанс
и прочие премилые уродства.
Но истребилось чувство превосходства,
едва скакнул на кочке дилижанс.
Из зада вынув голову тогда,
я злобно провожал фрагменты зданий…
Не слишком ли нас много, господа,
для уникальных мыслящих созданий?
В смартфоне ленты озырнув свои,
угрюмый, как матрос революцьонный,
детсадовец как с кашей порционной,
ну просто падший ангел де Виньи,
я к выводу пришел, что если б семь
не миллиардов было б нас, а тысяч —
таких скрижалей можно перевысечь,
что и не надо многого совсем.
Мы б жили вольно, не кирпич в стене,
у каждого была б своя столица…
И даже квирам, сохранись оне,
мы б разрешили петь и веселиться.