Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2021
Мария Затонская — поэт. Член Союза писателей России. Дипломант и лауреат Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» 2018, 2019, 2020 гг., победитель Национальной премии «Русские рифмы», 2019, шорт-листер Международной литературной премии им. Анненского, 2020. Редактор отдела поэзии передачи «Пролиткульт» на «Литературном радио». Участник XVIII ежегодных Семинаров молодых писателей СПМ, 2018 год; Участник Ежегодного Всероссийского Совещания молодых литераторов СПР, 2019, 2020, 2021; Стипендиат XIX Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, 2019; Участник Всероссийской Школы писательского мастерства (семинар журнала «Знамя»), 2020. Публикации: ж. «Арион» (№ 1, 2018), ж. «Нева» (№ 1, 2019; № 1, 2020), ж. «Кольцо А» (№ 124, 2019), портал «Textura» (апрель 2019), «Литературная газета» (№ 37, 2019), ж. «Волга XXI век» (№ 9–10, 2019), ж. «Менестрель» (№ 12, 2019, № 14, 2020), альманах «День Поэзии» 2018–2019, ж. «Знамя» (№ 7, 2020), ж. «Нижний Новгород», (№ 4, 2020), ж. «Интерпоэзия» (№ 3, 2020). Автор книги «Дом с птицами» (М., «Эксмо», 2020). Участник семинара поэзии Г. В. Иванова и Е. В. Степанова в Химках (2021). Живет и работает в Сарове.
* * *
Зима.
Ни слова, ни голоса не услышать.
А в раковине на полке
шум моря,
твое имя, шипевшее,
как газировка, во рту.
Теперь я с тобой говорю —
белым паром морозным,
гулом поезда вдалеке,
вороной
на обледеневшей ветке.
* * *
На перроне шум-гам,
газировка, пиво, пирожки абрикосовые,
женщина тонкая тащит свой чемодан,
пухлые губы, глаза раскосые,
что не различить черты.
И все-таки было, было:
снег летит, свет падает на одеяло.
Наверное, так только мать на нее смотрела:
никогда до конца не узнавая лица,
а сквозь узкие листья век
узнавая свет и снег.
* * *
Какие цветы растут на твоем подоконнике
в это странное время,
когда ничего не случается, но все равно происходит…
проспект в окне
тонет в тумане,
проплывающие машины —
все оказывается неясным,
как страница учебника, вызубренная к экзамену.
* * *
К вечеру после грозы город затих,
«Мама, мама», — отвечаешь ему, тянешь руки
к будущей полночи, к нежности,
к надвигающемуся туману
и летишь —
пух ивовый,
такой счастливый и такой вечный.
* * *
С двух часов ночи
птичья перекличка,
уже
бледный кусок рассвета выбился
из-за крыши дома напротив.
Издалека шины шумят,
как море,
это мысль о тебе
или чей-то случайный выдох взлетел,
или предел,
которого удалось коснуться.
* * *
Дамочка с детской коляской
на лесной тропке,
подорожник, крапива, тонкие васильки —
я их знаю, они должны быть
в этом пейзаже и в этом тексте,
из бывшего быта, из будущего небытия,
так похожий
на мать-и-мачеховые веснушки
на полянке перед церквушкой.
* * *
Что нам делать теперь в голосистых полях,
где цветут урожаи домов и с окраин запах черемухи?
Вот и дети,
чужие дети
бегут через сквер к городскому фонтану,
что еще, кроме
Сколько будущего впереди: не оглохнуть от света,
не ослепнуть от темноты.
* * *
Полустанок в глуши.
Ни людей, ни чемоданов — тихо.
Поезд сипит, проводница курит,
вздыхает.
Вот так сходишь — никто не встречает,
жалобная тропинка петляет к баракам.
Думала, это страшно —
когда в темноте, когда некуда дальше.
различает поле —
колосок к колоску,
травинка к травинке.
* * *
Поезд привез снег,
среди белого мы похожи на воронят.
Скачем к пешеходному переходу,
прячемся в воротники.
Мои соседи по светофору — летят,
плавают в воздухе,
легко и смело,
когда-то и я умела.
* * *
Однажды все это останется на потом
комаром на плече, мышью в ночной траве:
у бабушки Юли руки стали бумажными и сухими,
в газете пишут, умер
и такая еще не написанная строка тянется над пассажирским,
пухлая, белая, ничья.
* * *
Заброшенный магазин «Звездный»,
медленная пыль дробится в луче.
к и звенели пивные бутылки,
как сердце, —
впервые в этом июле,
но мы это пережили.
* * *
Ветрено.
Наш незачатый ребенок спит в своей колыбели —
сквозь летящую крону клена,
вижу его в окнах дома напротив —
какая встреча!
Свет горит и горчит, как жалость,
женщина в кухонном фартуке плачет:
она уже знает, что мы расстались.
* * *
Когда поле так широко и набито птичьим трезвоном,
и ровно раз в час
колокол осеняет долину —
длинная боль превращается в краткий выдох,
летящую над рябью клевера капустницу.
И ничего не случалось ранее, кроме того, что снилось,
и можно тебя простить
и вот-вот проснуться.
* * *
С понедельника у соседнего магазина
свежие апельсины выпучиваются с витрины.
Палка салями выглядывает из выплывающего вещмешка,
школу прогуливает мальчишка —
около осени,
которая лает горлом бульдога,
чахоточной грудью неба,
горем заветренных губ и дедовой старой шапки.
* * *
Вспомнила, как свекровь хоронили:
внесли в комнату лицо напудренное серое,
старуха рыдала: «умница моя, красавица»,
тетушки сетовали,
я старалась
насмотреться на смерть:
длина
ширина
икона.
* * *
Помню, как по тебе скучала,
вот так сидела, подогнув колени,
слушала гул дороги за окнами:
приближающийся мотор
превращался в ор, в ад, в мор
ожидания,
в треск настенных часов.
За десять минут успевала прожить
встречу, прощание, отчаяние,
окончательное, как последнее слово в строке,
к которому не находится рифма.
Теперь курю в декабрьскую полночь,
выдыхаю которую уже по счету жизнь без тебя,
без ожидания, без часов.
То ли дым, то ли пар морозный.
* * *
Дорога у озера, дым и рябь,
утки в тягучей заводи,
длинные лебеди босиком
рассекают наискосок
и гортанно стонут.
И чем дальше они, тем я, кажется, ближе к богу.
И ты не плачь, не плачь, уходи.
* * *
Не по размеру платье это, сшитое
из бывшего мужа, до сих пор таскающегося на ужин,
поисков психолога, который не выдаст,
странных товарищей, с которыми сталкиваюсь у кофейни —
тугое в груди, а в талии провисает.
Для кого оно? Для меня ли, для прошлого,
легкой синички на мраморной зимней ветке,
любовника, о котором и вспоминать неудобно —
красивая я была, щеголяла бесстыдно
в нем — из опавших листьев, волжских мостов, лебедей осенних.
Нету нового:
не прожито,
не придумано,
неужели голой теперь оказаться нужно.