Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2020
Евгения Джен Баранова — поэт. Родилась в Херсоне, жила в Крыму. Окончила Севастопольский национальный технический университет. Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Prosodia», «Крещатик», «homo Legens», «Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Москва», «Футурум АРТ», «Плавучий мост», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Южное сияние» и других. Участник и стипендиат 18-го Форума молодых писателей (семинар «Дружбы народов», поэзия). Лауреат нескольких литературных конкурсов, премии имени В. П. Астафьева (2018). Автор книги стихов «Рыбное место». Участник арт-группы #белкавкедах. Живет в Москве.
* * *
Земля достаточно промокла,
чтоб радугу не отражать.
В заложниках цветные стекла
высотки держат дирижабль.
Вода все длится, длится, длится,
на брюхе плавает район.
Он в спальном кожухе родился,
он сном от лирики спасен.
А мы бессонны. Нас Бессоном
не заманить в дождя разлом.
Вот и сидим на месте ровном,
не замечая Н2ОМ.
Вот и довольствуемся Троей,
вживленной Осипом в слова.
Вода. Воды. Воде. Водою.
А мы — земные существа.
* * *
Кто это там в малиновом берете?
От чувств смешон, от разговора светел,
ужели ты подругу не узнал?
Ужели ты приятельнице лишний?
Цветет берет – раздавленная вишня –
царапает страницами финал.
Когда была я несколько моложе,
любила писем клетчатую кожу
да синий цвет набросков черновых.
Теперь я еду с ярмарки. Отеком
сошла любовь, раскинулась широко
по пленным дням, по листикам травы.
И все-таки малиновый тревожен.
Зачем берет, ведь ты в нем не похож на
желанное и злое существо?
Я мальчика морщинистого вижу,
и боль моя над пикселями брызжет,
и я молчу над профилем его.
* * *
– Что за холмик на картоне?
нарисован как?
– Это леший пни хоронит
в юбках сосняка.
Как схоронит, на поляну
вынырнут свои –
дятлы, иволги, жуланы,
сойки, соловьи.
Как запляшут для потехи,
как возьмут в полет…
Плащ полуденницы ветхий
огоньком мелькнет.
Выйдет в косах, выйдет в белых,
поцелует в лоб.
И останется от тела
кожаный сугроб.
* * *
Нам нужно уехать куда-нибудь врозь.
Смотреть на озерных печальных стрекоз.
Глотать родниковый рассеянный свет.
Уехать туда, где и памяти нет.
Ты станешь моложе, я стану живой.
Разлука пройдет, как порез ножевой,
пройдет мимо сердца, скользнет по ребру,
окажется вечной — не гнить же добру.
Нам нужно уехать/сорваться с петель.
Куда затащила нас тетка-метель?
О чем эта пляска семи покрывал?
Украли. Украла. Украли. Украл.
КОЛОБОК
Унеси меня, лиса.
Ты не видишь, что ли,
замыкает полюса
от ресничной соли.
Заблудился, занемог
маменькин разведчик.
Преврати меня в замок
на воротах речи.
Где приставок тополя,
где глаголов корень,
где купается земля
в громе колоколен,
всякий светел, всяк спасен,
всякий безупречен.
Унеси меня, лисен.
Мне спасаться нечем.
* * *
От дяди — зимняя запаска.
От дедушки остался пояс.
Черныш, Алиса, Тошка, Кузя
земли заполнили объем.
Седеют волосы, под краской
скрываю сдавленный их голос.
И седины почти не видно,
когда не трогаешь ее.
Смотрела мультики во вторник,
делилась в среду апельсином,
в четверг прогуливала школу,
крепила к счетчику магнит.
Вот я стою на фоне моря
в зеленых подранных лосинах,
и мне все это объяснимо.
Жаль, волосам не объяснить.
ШКОЛА
Масштаб. Маршрут. Что там еще?
Кровать. Сирень. Пенал. Стеклянный.
И ручка медленно течет
под взглядом Юлии Иванны.
Зачем нам Пришвин, если здесь
торфяников никто не видел,
лишь сосен солнечная спесь
да почвы горькое повидло.
Но вот барсук. Ошкварен нос.
Следи за ним и запятыми.
Маринку мучает вопрос:
чье вырезал Володя имя?
А я тревожусь о другом,
найдет ли Штирлиц Фантомаса?
Так что там с этим хомяком,
да-да, конечно, барсуком…
Ну, ладно, выхожу из класса.
КРЫЛЬЯ
Запомни, сын,
льняные крылья
не подчиняются уму,
они хрустят небесной пылью
от никого до никому.
Они скользят по снежной кашке,
глядят на транспорт свысока.
Да что там выкройка — рубашка,
халат, футболка, облака.
Да что там падать — так, катиться,
журить прохожих за испуг.
На белом теле лебедицы
выискивать чернильный пух.
В МЕТРО
О подозрительных предметах
не говорите машинисту.
А вдруг там облако в кальсонах,
креветка, утица, фонарь.
А вдруг там Панночка, а вдруг там.
Хотя о чем я? Только чистый
испуг, отмеченный приливом,
застывший в бабочке янтарь.
О подозрительных контактах
не сообщает микросхема.
Под нашим куполом несложно
любых во всем подозревать.
Состав скрипит, состав получен
от Одиссеевой триремы,
он скручен мышцей икроножной
и обречен не успевать.
О сколько зрителей ненужных
закрыто в банке из-под джема!
Стеклянный видится зверинец
в краю седых пуховиков.
Как подозрительные лица,
глядят на рельсы хризантемы.
И я стою внутри вагона,
как подозрительный Иов.
* * *
Посидим обнявшись, что ли.
Поглядим в лицо дождю.
Мне сегодня снилось поле.
Фиолетовое поле
посреди бумажных дюн.
Как постыло, как простудно
в нашем садике камней.
Обними меня. Мне трудно.
«Отпусти меня ко мне».
Кольцевая прячет выход.
Даже голос недвижим.
По болоту бродит лихо,
кормит ветер облепихой.
Разговариваю с ним.
* * *
На рукавице вымышленной руки
вышит кентавр, зяблики, мотыльки,
вышито все, что словом нельзя сберечь:
воздух, земля, дыхание, речка-речь.
Я так любуюсь вышивкой, так боюсь
сердце добавить к призрачному шитью,
что отпускаю — рыбкой пускай плывет,
маленький Данте околоплодных вод.
Из хлорофитов тесную колыбель,
может, совьет себе, может, нырнет к тебе.
Как серебрится дикий его плавник.
Если отыщешь, дафниями корми.
А затоскуешь — боже не приведи —
слушай, как бьется возле твоей груди.
ТИХИЕ ДНИ В МОСКВЕ
Любим любимой тихо говорил,
что не хватает в номере чернил.
Ну, как тут не повеситься Любиму?
Такие дни стоят, что хоть в Клиши,
хоть в Лобне о незнаемом пиши.
Пищи, покуда часть неотделима
от целого.
Как выдумать закат,
когда лишь снег, хитер и ноздреват,
является за мартовской зарплатой?
Не вымечтать тропическую чушь.
Здесь тихо так, что даже чересчур.
Не поискать ли в небе виноватых?
Не спиться ли, не спятить ли, не спеть.
Мне кажется, я снежная на треть,
на две другие — сахар и поземка.
Осталось подождать, авось вернет
брильянтовую зелень белый йод,
авось отыщет в женщине ребенка.
ТАМАГОЧИ
— А сколько стоит тамагочи?
— Нисколько. Приходи потом.
И я пришла, весны комочек,
кожзам, резина, шерсть, котон.
И я пришла. Купила, значит,
потратив гривен двадцать пять.
Смотрела в крохотную сдачу,
пыталась кнопки прочитать.
Из жизни выжато немало.
Не все успеешь рассказать.
Но помню, как рука дрожала,
как проявлялся динозавр,
как с электрическим испугом
поила ящера водой.
Кузнечик с пластиковым другом.
Обрезок счастья золотой.
* * *
Ажурного дня собирается пена
у леса Верлена, у поля Верлена,
у синей избушки в седых камышах.
А ты не умеешь землицей шуршать.
А ты не умеешь похрустывать сердцем.
Не тронь колокольцы, им видится Герцен.
Они научились звонить ни о ком,
как будто в небесный стучатся райком.
Все пенится, мнится, кряхтит, остается
синицей во рту, журавлем у колодца,
а ты посторонним киваешь во мгле.
Какие все мертвые, милый Верлен.