Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2019
Эмиль Сокольский — литературный критик, прозаик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-на-Дону).
Мария Маркова, «Сердце для соловья»
М.: «Воймега», 2017
Главная особенность стихов Марии Марковой — их интонация. Она неповторима, не подлежит подражанию и копированию. Это как тембр знакомого голоса: не обязательно видеть говорящего (или поющего): его узнаешь по первому же звуку. Не знаю, как лучше определить интонацию Марковой; я могу сказать так: ее речь всегда спокойна и в то же время слегка взволнованна; задумчива и в то же время настоятельна; временами монотонна — как бывает при пробуждении или засыпании; в ней словно проговаривается какая-то тихая просьба, тихое заклинание. Речь эта не сочиняется — и вообще будто бы ни к кому не обращена; она — неугасающее переживание разной степени интенсивности — при том, что тон неизменно ровен, даже слегка приглушен. Мелодия, слышанная в детстве или во сне, забытая — и только сейчас оживающая, собираемая в памяти слуха — так я воспринимаю стихи Марии Марковой
Я помню картинку. Какая картинка!
Сквозь вилки деревьев — покрышки двора,
площадка для игрищ, одна четвертинка
земли и травы клочковатой кора.
Все смешано с грязью — от края до края,
и черти — не дети — свистят за кустом.
Но кто-то под снегом один замирает
и ловит крупинки холодные ртом.
«Подлинность», «правда чувств» — так иногда говорят о стихах, определяя их художественную ценность. У Марии Марковой это настолько очевидно, что даже не хочется оценок и тем более анализа. Ее стихам ничего не требуется, кроме… самих стихов; они без посредников входят в сознание читающего, мгновенно вызывая душевный отклик. И дело тут не в «картине мира» автора. Подозреваю, что стихи у Марковой пишутся в основном в непростые периоды ее жизни. Книга «Сердце для соловья» сложилась в горькие дни: она представляет собой своего рода биографию души автора, глубоко переживающего потерю родного человека. «Радостно ли просыпаться воскресной/ ночью и слушать молчание птиц?» Но вот уж поистине: поэзия — утешение, спасение, инстинктивное движение к гармонии — и обретение ее хотя бы на какой-то малый срок. Впрочем, не во взаимном ли колебании света и тьмы, радости и печали, горя и счастья заключается гармония? Ведь по-другому и не бывает.
<…>
но до того, как заглянуть в глубины,
до разговора в стае голубиной,
до превращений в землю и траву,
ты входишь в кухню, разбавляя хаос,
а я из коридора, задыхаясь,
тебя к себе по имени зову.
Поэт традиционного письма, Мария Маркова может кое-где сбивать ритм, а кое-где и отказываться от рифм, - и это все та же «подлинность» и «правда чувств», естественность дыхания — то прерывистого, то равномерного. Набрасывая этот свой отзыв на книгу, я не могу позволить себе много цитировать; дробить ее на отдельные строчки тут неуместно; разве что приведу стихотворение, в котором поэт словно бы распахивает окно в сад, а потом и выходит на крыльцо — одновременно в заворожённости и в грустной задумчивости.
…с такой же легкостью расплачется зима,
за мокрой веткой выпрямится ветка.
Крылатки ясеня — кривая бахрома –
прожилок разбегающихся сетка.
Как получается, что у природы есть
мельчайший сор, дыхание и влага,
а человек — единственный — не здесь
и не подаст оставшимся и знака?
Должно быть, жизнь — не то, что мы хотим,
не то, что чувствуем, не смена лет, не даты,
а капель блеск, обвалы снега, дым
и облаков слоистые агаты. <…>
Ирина Колесникова, «Между голосом и словом»
М.: «Вест-Консалтинг», 2019
Это первая книга Ирины Колесниковой — с осторожной, но ободрительной аннотацией Юрия Казарина. «Шагнуть бы за. За край стиха» — так начинается первое стихотворение; то есть уже тем самым автор интуитивно чувствует: ее стихи не должны быть длинными; четыре-восемь строк и достаточно; главное — единым штрихом (или двумя-тремя штрихами), как в японских миниатюрах, выразить настроение, выразить мелькнувшую мысль — и оставить место для тишины. Скажешь больше — впадешь в простодушие наивной искренности, - поскольку Ирина Колесникова склонна изъясняться напрямую; помимо того, она делает для себя открытия, которые я, возможно, уже давно сделал сам, поэтому я могу только порадоваться за нее и лишний раз учесть: сколько истин, которые нам кажутся банальными, постигал каждый из нас самостоятельно, на своем опыте; но не каждый желал превратить свои открытия в стихотворение-возглас, в стихотворение-реплику. Уж не говорю о том, что не каждый способен объединить в едином художественном образе унылых бомжей и счастливых любящих:
Небо гуляет в октябрьских окнах,
Льется в открытые ставни. Я вижу,
Как его мало во взгляде бездомных,
Как его много во взгляде влюбленных!
В некоторых стихотворениях — среди такой вот простоты — пробиваются робкие ростки образов; например, о своем сердечном волнении автор пишет: «А сердце — будто бы волна/ В груди, что воды о причал,/ Когда ты о любви молчал». Или — так передает тишину зимнего пейзажа: «Как забвение, на дома/ Мелким снегом легла зима». Поэтому об Ирине Колесниковой можно говорить с симпатией и надеждой.
Юрий Казарин, «Над бездной»,
М.: «Издательство Евгения Степанова», 2019
«Небо исхожено птицами,/ лесом, глазами, ресницами/ и пустотой»… Настоящего поэта можно узнать по одной строчке. У Юрия Казарина все соприкасается друг с другом, все — взаимопроникаемо. Его поэзия чувствительна, чувственна, каждое слово ощутимо каждой клеткой тела; в ней нет отдельно «живого» и «неживого». Даже «пустота» не является ею самой: в нее м о ж н о в г л я д ы в а т ь с я. «Пустоты золотое хожденье/ в зеркалах, перезябших в пруду…» Впрочем, тут дело не в конкретном слове. Книга называется «Над бездной»; этот образ не однажды встречается у Казарина: «Вечно мечется над бездной/ бабочкою бесполезной/ взгляд, прижатый высотой»; «бездна», «высота» — лики все той же «живой пустоты», которая способна физически воздействовать, «прижиматься» (вот другой пример: «и в высоту вжимаются холмы/ над белизной, от стужи темно-синей», - здесь характерные для Юрия Казарина свето-цветовые переливы, а видимое заменяется чувствуемым).
Читаю дальше: «У бездны хвойные края/ и время к смерти привыкает». Казаринский почерк, казаринский звук, казаринское мироощущение. Вместе собираются и бездна, и время, и смерть, - собираются в вечности, растворяются в ней, теряя свои «страшные», трагические смыслы, поэтому в поэзии Юрия Казарина и горько и радостно, «грустно и легко», тревожно и светло; в каждом его стихотворении-мгновении — всего в несколько строк! — собрано нечто главное, всеобъемлющее; они вбирают в себя землю, воду, птиц небо — как символы все той же вечности. В ней и только в ней обитают слово, поэтическая мысль Казарина; в ней же — и разрешение всего того, что томило, терзало, жгло, тревожило, беспокоило. Стихи его — не просто «взгляд, все время обращенный в небо»; в них — чувство неразрывности земли и неба, космического всеединства:
Земля навстречу небосводу
вздымает дикие сады,
в реке скала — одета в воду
или раздета до воды… <…>
Кстати, вот и хороший пример стирания разницы между миром органическим и неорганическим, живой и неживой природой! Приведу пример иной — пожалуй, более в этом отношении радикальный:
Все нежнее ненастье надсада,
почернела от неба ограда —
плачет медленной кровью гвоздя.
И ломают растение взгляда
деревянные молнии сада,
деревянные капли дождя. <…>
Одушевление, очеловечивание деталей, бесконечное и ненасытное чувствование мира до боли, до слез — вот мотив казаринских стихотворений; но это не «тоска поэта»: Юрий Казарин живет одновременно и на земле, и в другом измерении, и поэтому все, что он пишет, нельзя назвать «литературой», «искусством слова», «мастерством» (иначе можно было бы дойти до абсурда, окрестив его, например, сюрреалистом, - ведь все признаки, казалось бы, налицо!). Это — такой тип поэтического мышления, когда стихи словно бы перестают быть стихами и становятся самой природой, атмосферным воздухом, погодой, в конце концов; а есть ли у них часы и минуты? «Полчаса, а то — полвека полежу/ и в глазах закрытых небо подержу…»; «Будешь воде в грозу/ трогать виски и темя/ и утирать слезу,/ если рыдает время».
Поэзия Юрия Казарина — где-то выше слов; да, он разговаривает с миром, но этот разговор можно приравнять к бессловесности, потому что стихи его — говорят тишиной. Может быть, лучше о них сказал сам поэт: его стихи — полет на свет (то есть в ту же небесную «пустоту»), песнь без начала и конца, - как метафора вечности.
Лежишь с закрытыми глазами —
глядишь открытыми слезами
в себя, летящего на свет
туда, где тьмы и света нет,
где недосказано сказанье,
песнь без начала и конца,
и мягче синего свинца
души свободной осязанье,
и глина главного творца
нежнее птичьего лица
твердеет в пламени сознанья.