Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2019
Борис Борукаев — поэт. Родился в 1956 году в Одессе. Живет в США, в Нью-Йорке. Автор многих публикаций и двух книг.
МЕДВЕДИЦА
Пасть, застывшая в оскале зверином.
Взгляд стеклянный, ледяной. Бельма пыли…
По торосам и по снежным равнинам
в долгих поисках нередко бродили.
Цель близка. Движенья быстры и метки.
В ластоногое вгрызались свирепо.
Для нее и малыша-однолетки
нет желаннее добычи, чем нерпа.
Шли лениво по привычной дороге
властелинами Полярного круга.
В защищенной от метели берлоге
засыпали, обнимая друг друга.
День за днем. Но попадаться нельзя им
на глаза другому хищному зверю…
— Вот Вам тапки, — улыбнулся хозяин,
— трудно шкуру чистить, верите?
— Верю.
ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА
Жизнь прекрасна‚ загадочна. Хочется жить.
Жизнь одна. Только с первой секунды рожденья
человеку по воле небес надлежит
приближаться покорно к ее завершенью.
Неизбежность грустна. Срок у каждого свой,
но известен предел. Невеселые годы
увяданья‚ утрат пред чертой роковой
без раздумий сменю на внезапность ухода.
Что потом — наплевать. Ангелочком летать
или жариться там‚ где бесчинствуют черти.
Не боюсь умереть‚ а боюсь умирать.
Ужасает не смерть — oжидание смерти.
Как взгляну в вышину, миг застынет в глазах —
вспышка дальней звезды‚ что мгновенно погасла.
Может‚ ближе к концу разобьет второпях
моя Аннушка банку с подсолнечным маслом.
ОМОГРАФИЧЕСКИЙ КРАЕВЕД
Хотя огромный город бесконечно дорог,
меня притягивали даль и пыль дорог.
И в шумных про́водах — на провода́х штук сорок
не то грачей, не то ворон, не то сорок.
Мне на прощание красотка песню спела.
Как наливное яблочко, сочна, спела,
с кошачьей грацией пленительного тела.
Нас повергают в ступор женские тела.
Побрел с котомкою, от умиленья тая,
в миропознании амбиций не тая,
по всем окрестностям, от края и до края,
обозревавший всласть родимые края.
От впечатлений ярких голова шла кругом.
И каждый куст в округе обойден кругом.
И каждый зверь в округе мне являлся другом.
Ну разве может счастье состоять в другом?!
В кустах на травку перепелка грузно села,
когда шагал я вдоль какого-то села.
Она легко мою красотку перепела.
Перекричала. Не поют перепела.
Я восхитился по пути старинным замком,
кривой церквушкою со сломанным замком.
И можно с той поры считать хорошим знаком,
что я с историей земли родной знаком.
МОЙ ДРУГ В ГОЛЛИВУДЕ
Мой друг в Голливуде — звезда массовки.
Слегка ироничен, чуть-чуть печален.
Не стал сценаристом как Аарон Соркин,
не стал режиссером как Вуди Аллен.
Мой друг изменился. Не пьет ни капли.
Компотом теперь и борщом пропитан.
Смешон, несуразен как Чарли Чаплин,
хотя неулыбчив как Бастер Китон.
Вы поняли верно. Друг мой женился.
И вы б изменились, когда б женились.
Четыре раза как Лесли Нильсен.
С пятью дочерьми как Брюс Уиллис.
В сравненье с последней он просто клоун.
Она россиянка. Богиня в постели.
Умна и красива как Шэрон Стоун.
Поет и танцует как Лайза Миннелли.
Мой друг откровенен. Хотя интроверт он.
Не виделись долго. Пришел накануне.
А были ведь вместе как Депп и Бертон,
почти неразлучны как Питт и Клуни.
Поведал и я про свои персонажи,
с которыми щедро судьба сводила.
Джейн Эйр и Линда, и Эмма, и даже
была Клеопатра, а после Годзилла.
Так пишется жизнь — самый главный опус.
Мазок за мазком. Вся палитра броска.
И каждый снискал Золотой свой Глобус.
И точно за что-то положен «Оскар».
ДАЛЬ ЗА ДАЛЬЮ
Дождь стал градом, град стал снегом,
снег стал градом, град — дождем.
Закаляюсь зимним бегом,
отложив все на потом.
Что за далью? Даль за далью.
Только в гонке круговой
радость, ставшая печалью,
остается таковой.
Не сбежать от желтых лестниц,
серых зданий, черных дней,
докучающих прелестниц
в стылой спаленке моей,
от чудных игривых сборищ,
на которых сшит покров
для растерянных сокровищ
и неотданных долгов.
А сокровищами были
две любви. Всего-то две.
Не превратности судьбы ли,
блажь ли в глупой голове?
Отмелькала даль за далью.
На круги своя. Отбой.
Радость, ставшая печалью,
остается таковой.
У ФОНТАНА
Твердят, что верная примета…
Из всех известных мне примет
глупей не сыщется, чем эта.
О да, глупей, чем эта, нет.
В сердцах плюю на парапет.
Но все ж в фонтан летит монета.
А возвращаться нет резона
опять сюда. Какой резон?
Был город чужд во время оно.
Теперь почти враждебен он,
поскольку та, кем я прощен,
уже не та, определенно.
Прощен надолго ль? Вот проблема.
Точнее, множество проблем.
Мы — две планеты в двух системах.
Друг другом в примитиве схем
непознаваемы совсем,
навеки, как в романе Лема.
Не будет больше у фонтана
счастливых встреч. Не наш фонтан.
Хотя все время, неустанно
монетки жрет, как океан.
Им изначальный статус дан —
пособники самообмана.