Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2019
Лидия Григорьева — поэт, эссеист и фотохудожник. Член Союза писателей СССР (1984), Европейского Общества культуры (1995), Всемирной Академии искусства и культуры (1995), Международного ПЕН-клуба (1999), Союза писателей ХХI века (2011). Создатель синтетического жанра «фотопоэзия», в котором сочетаются поэзия, философия и видеометафора. Автор многих поэтических книг, романов в стихах и книги избранных стихотворений и поэм «Вечная тема» (2013), получившей диплом финалиста на всероссийском конкурсе «Книга года». Автор фотоальбома «Венецианские миражи» (2011) и книги эссе «Англия — страна Советов» (2008). Книга стихов «Небожитель» (2007) вошла в шорт-лист Бунинской премии. Лауреат специальной премии им. М. Волошина от Союза российских писателей (2010) за лучшую поэтическую книгу года («Сновидение в саду») и премии им. А. Дельвига (2012) за поэтические публикации последних лет. Лауреат премии им. Ф. Тютчева «Мыслящий тростник» в номинации «Философское стихотворение» (2016). Новые книги: «Поэзия сновидений — стихи, которые приснились» (2015), книга четверостиший «Стихи для чтения в метро» (2016). Книга стихотворений и эссе о мироздании сада «Сады земные и небесные» и два романа в стихах «Русская жена английского джентльмена» (2017) были представлены на лондонской книжной ярмарке и на книжном фестивале на Красной площади. Книга избранных стихотворений Лидии Григорьевой на английском языке «Shards from the Polar Ice» — «Осколки полярного льда» (не разрешенное сочетаниеed poems, Translated by John Farndon) номинирована на четыре британские литературные премии. Родилась на Украине. Детство провела на Крайнем Севере. Школу закончила в Луганске, а университет в Казани. Много лет живет в Лондоне и Москве. Ведет активную творческую деятельность, участвуя в международных конгрессах, форумах и поэтических фестивалях с докладами о поэзии и новыми поэтическими произведениями. Ее стихи переведены на английский, японский, китайский, арабский, французский, грузинский, чешский, словацкий и другие языки.
В издательстве «Вест-Консалтинг», в серии «Судьбы выдающихся людей», готовится к печати книга Евгения Степанова «Татьяна Бек: на костре самосожженья». В книге, в частности, будут опубликованы интервью с людьми, которые хорошо знали Татьяну Александровну. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию беседу с поэтом Лидией Григорьевой, которая с юности дружила с Татьяной Бек.
Редакция
— Лида, когда и при каких обстоятельствах ты познакомилась с Татьяной Бек?
— Познакомились мы в середине семидесятых на семинаре Бориса Слуцкого, где собирались «сливки» московских молодых (и не очень) поэтов. Попали, что называется, в один литературный круг. Всех нас тогда или совсем не печатали, или печатали редко и мало. Таня была исключением. Когда мы с ней сблизились и подружились, она поведала мне много историй о нелегкой судьбе писательской дочки (сокращенно и иронически поэты-маргиналы называли их «сыписы» и «дописы»). Почти дословно помню наши разговоры той поры, потому что они были для меня, человека приехавшего в Москву из необъятной и обширной провинции, окрытием и откровением: оказывается, этим баловням судьбы, рожденным в писательских колыбелях, живется не легче, чем нам.
— Вы дружили?
— Да. Сблизились как-то стремительно. Потому что был взаимный интерес. Она сказала мне однажды, что у нее только биография, а у меня судьба. Потому что она почти ничего не видела, кроме паркета в писательской квартире, а у меня за спиной — горы, степи, тундра, тайга. Ей было интересно изучать эти пространства, которые так или иначе просвечивали в наших с Равилем (Равиль Бухараев — поэт, муж Лидии Григорьевой. — Е. С.) стихах. Ей казалось, что ей не повезло.
«Представляешь, — говорила мне она, — когда меня напечатали в “Юности”, я училась в девятом классе. И в школе меня просто задразнили. Тыкали и шипели вслед, что стихи за меня пишет папа! Обидно-то как было, плакала. А потом, когда в “Новом мире” напечатали, стали говорить, что стихи за меня пишет Юнна Мориц! Представляешь?!»
Я представляла. И сочувствовала тому, что ее ровесники в школе и университете долго не верили, что она сама пишет стихи. Доказать это было невозможно. И от отчаяния ее тогда, по ее словам, спасла поездка в Ленинград. Там она читала стихи взрослым поэтам, и никто ее ни в чем таком не заподозрил. Там же, в Питере, она даже Бродского видела! «Успела!» — сказала она. И это меня ошеломило. Ибо звучало вполне фантастично: это как если бы кто-то вдруг сказал: «Знаешь, а я Ленина видела! Живого!» Ведь Бродский уже давно жил так далеко, что его словно бы и не было никогда. Был. А вот и нету — фантом. Кто его видел — причастен был чудесам. Таня и была для многих из нас носительницей таких чудес. Кстати. В дружбе она была человеком верным и очень доверчивым.
— Можешь привести примеры?
— Например, она была очень дружна с семьей Войновича, который с большим скандалом и международной оглаской был изгнан из страны в Германию. Об этой крепкой дружбе, о тайных контактах с изгнанниками она сообщала мне шепотом, даже если мы сидели с ней на лавочке в пустынном и чахлом московском скверике. И про посылки от него с вещами и запрещенными в СССР книгами шептала. Дескать, с оказией передают. Есть такие люди, ездят. И давала почитать. Привозят, говорила, еще и «чеки» валютные для магазина «Березка». Это была уже высшая степень дружеского доверия! У нее не было ни страха, ни сомнения, что не проговорюсь хоть кому-то. В конце концов, я потом даже платье красивое и заграничное — «запрещенно валютное» — у нее купила. Ей оно не подошло, а мне оказалось впору.
Долгие годы это платье было главным в моем скудном гардеробе — я в нем выступала, выходила в люди. В конце семидесятых как раз мне поручили за небольшие деньги организовывать и вести вечера поэзии в Курчатовскои институте. И вот именно это платье осталось на многих моих фотографиях, где я рядом с Таней, с Юрием Левитанским, Арсением Тарковским и Юнной Мориц. Это было удобное и какое-то несносимое платье из дорогого валютного магазина «от Тани Бек».
Но главное, что нас всех объединяло — это, разумеется, чтение новых стихов друг другу. Это было запойное и безостановочное чтение «по кругу», не будем скрывать, под парами легкого алкоголя, чаще всего сухого белого вина «Гурджиани» и «Цинандали» из благословенной Грузии. Собирались пишущие и примкнувшие к ним, как правило, у нее ли дома (Аэропорт), или у нас на коммунальной кухне (Сокол). Пока в нашей единственной комнате спал маленький сын, нам собираться было больше негде. Именно там Таня, запрокинув голову громкоголосо и певуче прочла нам впервые: «Снова, снова снится папа…».
— Я знаю, что знаменитое стихотворение «На маленькой кухне…» написано про тебя и Равиля Бухараева, твоего мужа? Это было на какой кухне?
— Да, мало кто знает из посторонних, что одно из самых часто переиздаваемых стихотворений Тани Бек «На маленькой кухне четыре грядущих поэта…», описывает такие же вот рядовые посиделки на нашей с Равилем Бухараевым кухне — в коммуналке на Соколе. А четыре поэта это — сама Таня, я, Равиль Бухараев и Алексей Королев. Никогда не просили ее посвятить это стихотворение одому из нас. Знали — и все. И она не скрывала этого. Одному посвятишь, других обидишь. Но сейчас скажу о важном: на самом деле в тот день нас было пятеро! Мы все собрались в честь приезда из Ленинграда нашей общей подруги Натальи Карповой (ее уже давно нет в этом мире). И когда я спросила Таню, почему в стихотворении нас только четверо, она просто и прямо ответила: «Потому что пятый просто не влез бы в размер!»
Но на кухне тогда нам всем было не тесно. И стихи были прочитаны всеми взахлеб — с молодой, нерастраченной еще в житейских бурях страстью… Наташа потом заспешила на «Красную стрелу». Так что, справедливости ради, потом нас и правда осталось четверо. Думаю, эти штрихи не лишние для будущих исследователей поэзии Татьяны Бек.
— Татьяна была свидетелем на вашей свадьбе. С чьей стороны? Расскажи об этом подробнее.
— Да, это правда. Не знаю, как сейчас, а сорок лет назад в ЗАГСе при регистрации брака нужны были свидетели обоих полов. А мы с Равилем еще не совсем обжились в Москве, не обросли друзьями. Выбор был небольшим. Но чужого человека ведь не позовешь! Позвали Таню еще и потому, что она дружила с нами обоими. Но свидетельствовать о законности заключаемого брака она должна была со стороны мужчины. Так что она — свидетель со стороны Равиля Бухараева. С моей стороны был наш университетский друг — журналист Юрий Казаков.
Помню еще, что несмотря на жаркое лето, Таня где-то простудилась, и у нее в этот день поднялась температура почти до 39! Но она приехала в ЗАГС и героически отстояла всю церемонию рядом с Равилем. И только потом уехала домой. В ресторан «Прага», где был заказан свадебный банкет, поехать с нами она уже не смогла — еле на ногах держалась.
В начале восьмидесятых мы получили от Союза писателей квартиру и переехали в Фили. Словно бы и недалеко, но стали видеться все реже. Но никогда уже не упускали друг друга из виду. Имею ввиду, конечно же, новые стихи, публикации, книги — дарили их друг другу. Общались, радовались успехам, сострадали горестям (у Тани была нелегкая личная жизнь) почти всегда уже на бегу. И бег этот продолжался еще почти что два десятилетия.
— Но все же удавалось вам встречаться и в последние годы ее жизни? Или вас, как многих в девяностые годы, разнесло по разные стороны баррикад, в том числе и литературных?
— В самом начале девяностых мы с ней несколько раз пересеклись на конференциях в Германии — в Мюнхене, Штутгарте, Тюбингене. Тогда еще Войнович не вернулся в страну. И у Тани был повод повидаться с друзьями, а не просто прочитать доклад или прочесть стихи в составе тогда еще советской писательской делегации. Верность друзьям — одна из главных черт ее характера. Возможно, именно разрушение дружеских связей и сыграло свою роль в ее безвременной кончине.
В девяностые годы и в начале двухтысячных она играла большую роль в премиальном буме, была номинатором многих литературных премий, членом жюри. И меня всегда удивляло, что ей самой ни одной премии почему-то так и не присудили. Уверена, что это ее больно ранило и разрушало изнутри.
— Как ты оцениваешь поэзию Татьяны Бек?
— Талант ее был безусловен. И не только для ее дружеского круга. Она обходилась в стихах минимальными изобразительными средствами — без ярких метафор, без эффектных, эпатирующих столкновений смыслов. Такая простота была присуща ей изначально. Она даже не пыталась разрушить данную ей от природы гармонию созвучий. Все знала, все умела, но оставалась сама собой.
Кстати, в юности она была сама к себе несправедлива: у зрелого поэта Татьяны Бек были разные творческие периоды. И результатом ее жизни оказалась не только биография, но и судьба большого русского поэта. Неизбежно для многих — трагическая…
— Что еще ты могла бы добавить к столь подробному рассказу о ваших отношениях?
— О степени нашей с ней неслучайной и длительной взаимосвязи говорит история почти мистическая. Таня Бек мне приснилась в зимней Венеции в начале февраля 2004 года, когда мы были там с Равилем Бухараевым на венецианском карнавале. Я опять и опять снимала на фотопленку эти магические и непостижимые, молчаливые перформансы причудливо одетых, наглухо упакованных в цветные яркие одежды персонажей. Очень уставала и почти не видела снов. И вдруг приснилась Таня. Даже, вернее, не столько приснилась, сколько привиделась. Словно живая — из плоти и крови! Большая и теплая. Добродушная и веселая. Во сне мы с ней смеялись, радовались друг другу, и опять, в который раз, договорились встретиться в Москве — уж на этот раз обязательно. Столько лет собирались! Эпизод этот был чистой иллюстрацией того, что давно происходило в нашей с ней жизни: в последние годы и даже уже почти десятилетия мы сталкивались с ней на бегу то у метро «Аэропорт», то на премиальной букеровской или иной церемонии. Мы с мужем давно жили на два дома между Лондоном и Москвой. Но в Москве бывали часто и подолгу. И по семейным делам, и по литературным. И случайные редкие пересечения с Таней всегда завершались обещаниями «встретиться и посидеть». А это значило: выпить вина и обязательно почитать друг другу новые стихи. Как в молодости. Так вот оно что! Мне в Венеции приснилась не только Таня Бек. Мне снилась тоска по нашей общей молодости конца семидесятых, когда мы виделись часто и сумбурно, то у нас на Соколе, то в ее огромной отцовской еще квартире у метро Аэропорт, до того, как она разменялась и разъехалась со своей мамой.
Мой муж Равиль Бухараев мог бы подтвердить, что все так и было. Утром в маленьком венецианском кафе я ему рассказала сон, беспрестанно повторяя, что Таня в этом сне была словно живая! Что это и не сон вовсе, а словно бы явь. И что вот как прилетим в Москву весной, обязательно ей позвоню — и мы увидимся! Вот уж наговоримся…
По возвращении в Лондон, открыла в компьютере почту и долго смотрела на сообщение от Тани Набатниковой: «Умерла Таня Бек». Не могла ни понять, ни принять. Думала, опечатка. В это же время в Лондоне умирала от рака коллега моего мужа по ВВС Таня Бен. Вот, наверное, это она и умерла, подумала я, спасаясь от реальности.
Но реальность трагического известия тут же подтвердилась другими письмами и звонками. Так вот что это было со мной и Таней в Венеции: мы там попрощались с ней навеки. То есть тогда во сне меня окликнула уже не она сама, а ее душа, отлетая в другие миры! По многим верованиям так и есть — в первые девять дней душа ушедшего облетает землю. Побывала, значит, и в Венеции…
Долго же мы с ней собирались встретиться и наконец-то поговорить. И прособирались, как говорится. «Жизнь прошла, как не было — не поговорили». (Ю. Левитанский.)
Светлая ей память — жительнице моих запоздалых сновидений.
Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ