Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2019
Елена Тулушева, «Первенец»,
Кемерово, 2018
Книги можно читать и с конца:
«Своих героев я ищу не среди идеологов и бунтарей, не среди праведников или крупнокалиберных негодяев. Я стремлюсь показать человека обыкновенного. В эпоху, когда со всех сторон кричат “экшн”, “шоу”, “эксклюзив”, — должен же кто-то говорить об обычном человеке».
А можно с начала:
«Мама говорит, почитай Шаламова… почитай Газданова… почитай-почитай-почитай, поймешь-поймешь-поймешь. Мама, ты слишком много читаешь, ты не живешь как будто. Почитай меня, мама. Поймешь, как тошно».
И неоднократно потом возникнет ощущение, что читаешь — не текст, а людей. Фраза скупа, очищена от цветастой литературности, и поэтому слышишь голоса детей и стариков, женщин и мужчин, которых автор хорошо знает и любит.
Вообще-то «Первенец» — не первенец писателя Елены Тулушевой. Дебютная книга «Чудес хочется» вышла в небольшом издательстве СЭИП в 2016 году и собрала немалый урожай премий. На волне успеха последовала череда поездок по России и за ее пределами — Китай, Белоруссия, Италия… Мне довелось побывать в творческом туре с Еленой Тулушевой по закрытым городам и узнать, что, помимо благосклонных критиков, у нее есть читатели, и что они нуждаются в описателе их мира.
Что это за мир?
А это мир до, или после, или вместо апокалипсиса, мало кем замеченного. Старшее поколение ощущает свершившееся более явно, не понимает, боится, не верит. Для молодых это данность, они не знали другого времени.
Их детство было серым, тусклым, но из этого вместо апокалипсиса и оно кажется светлым и дружелюбным. «Антон чувствовал себя как будто в детстве, но не его реальном, а в детстве мальчишек из книг Гайдара, советских фильмов, родительских рассказов» («Рядом ходит»).
Их настоящее — неуютный приют, нелюбимая работа. Неудачные попытки устроить личную жизнь, принести пользу обществу — то есть избить человека с отличным цветом кожи и разрезом глаз («Слава»). Многие пьют, чтобы забыть лучшую версию себя, оставшуюся в прошлом, тревожащую совесть («Близнец»). А те, кому удалось завязать, скользят по тонкому ледку, надвинув капюшон, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы прошлое не узнало, не окликнуло.
Думается, что именно к этому поколению — ровесников Тулушевой — и обращено по большей части ее творчество. Елена застала прошлую эру, самый конец ее, ей жаль пресловутых скреп, традиционного уклада, уходящих людей. Но она способна смотреть в будущее, в далеко, которое — уже очевидно — не будет прекрасным. Смотреть и думать, что делать дальше.
«Ксюше не нравятся его рассказы (про Донбасс): ей от них страшно. Ей хочется, чтобы папа читал добрые сказки». («Папа».) Но где взять другие сказки, другую жизнь, других людей?
И ладно бы дело было в том что «в этой стране невозможно жить»… Рассказ «Домой» дает выйти из рамки российского пейзажа, чтобы понять: сколь бы ни была неумела, убога картина, там, за рамкой, свое вместо… Елене можно верить — психолог по образованию, она провела несколько лет за границей, где занималась помощью трудным подросткам.
Мир остыл и отвердел. Люди вызревают ему под стать. «С преемственностью сейчас туго», — сетует Елена в интервью в конце книги (ценная возможность заглянуть в творческую лабораторию автора). Старшее поколение по советской привычке стремится к восстановлению порушенной межпоколенческой гармонии. Но гармоничную музыку молодежь уже не воспринимает, не слышит.
«Они обвиняли, Лида огрызалась. Злиться было проще. А сейчас, когда врачиха говорит “мы” и “нам”… Как бы не разреветься». («Первенец».) «Никита стоял, не зная, как лучше продолжить разговор» («На последнем»). Не зная — потому что неловко, ведь разговор о том, что он не собирается жить со своей девушкой в квартире с родителями, а они этого не понимают, не хотят услышать. Непонимание, недоразумение, противоположность мировоззрений, вот это чеховское чувство (близкий Елене писатель), когда всем за всех неудобно…
В рассказе «В хорошие руки» дед берет из приюта внука — сына своей погибшей дочери, от которой дед когда-то отрекся, потому что она отказалась сделать аборт. При этом внук и сейчас особо не нужен ему, и мальчик это осознает, и вот эта отстраненность принимается обоими как само собой разумеющееся. Любви, вероятно, не будет. Все родственники — случайные, вынужденные. И так везде и у всех, за небольшим исключением.
Но это не главное в прозе Тулушевой. А главное, что сквозь все это неустроенное, неловкое просачивается музыка.
Мы слышим ее отголоски на протяжении книги. Завязавший наркоман Антон («Рядом ходит») досадует на то, что забыл плеер, спасающий от навязчивого мира. Комбатант, вернувшийся с передовой инвалидом без рук в город, где живут родные, зарабатывает на жизнь пением («Папа»). Хрупкая флейта («Звуки музыки») создает противовес свинцовому дирижаблю окружающей действительности, которому не дано взлететь… Дудочкой называет внучку умирающий дед в рассказе «Домой». Это не громкая и не отчетливая музыка. Скорее, осторожные попытки музыки в оглохшем мире.
Музыка Тулушевой не от избытка жизни, как у другого любимого ею писателя Юрия Олеши: «он поет по утрам в клозете», — а как спасение от мертвой тишины, когда привычная жизнь ушла. Музыка утилитарна, как морфий, в медицинских целях. И хорошо, что этой музыке, как воде, под силу найти желобок, чтобы тихо прозвенеть.
«Счастье для меня — это момент», — говорит автор. В том смысле, что оно не бывает длительным. Но этой вспышки хватает, чтобы разглядеть в ее свете черты другого, который рядом, и очень нуждается в нашем понимании. В конце концов, крушение мира — лишь стимул для проявления человечности.